— А это и мне непонятно, — ответил я. — Может, они развлекаются за наш счёт. Или, может, им религия и моральные нормы запрещают копаться в головах подопытных. Сложно сказать, мы ведь ничего толком не знаем об этих существах. Неизвестно даже, живы они или уже давно вымерли: совершенная автоматика способна пережить своих создателей.
— Ну да, я в книжке такое читала. Там тоже была такая вот станция, только она все развивающиеся цивилизации на корню уничтожала, чтобы конкуренции избежать. И ещё всякое про деградацию, когда разумные существа так развивали технику, что она их полностью заменяла, а они существовали как тепличные растения, не приспособленные к жизни. А ещё...
Я не перебивал Алису, хотя слушал вполуха, больше сосредоточенный на наблюдении за окружающим миром. Ничего нового я от неё услышать не мог: почти все версии, касающиеся происхождения «Тортуги», вплоть до нелепых и смешных, я и так знал, и их авторы не хуже моей добычи разбирались в фантастике. Меня устраивало, что увлечённая собственной болтовнёй девушка почти перестала бояться. Конечно, бдительность она потеряла, но это устраивало меня куда больше, чем привкус её страха в горле. Порой я даже что-то отвечал на её слова, и, судя по тому, что пересказ многочисленных фантазий старых и новых авторов не прерывался, отвечал удачно.
Шли долго. Через какое-то время Алисе надоело болтать, да и бояться она устала. А потом и не только бояться, всё более заинтересованные взгляды девушка кидала на редкие провалы, ведущие в дома. Для меня оттуда пахло пылью и плесенью, и любоваться внутренним устройством «ледяных небоскрёбов» совершенно не тянуло, так что я делал вид, что не замечаю интереса спутницы.
Потом Алиса то ли окончательно устала, то ли просто набралась решимости и предложила возле очередного пролома:
— Может, заглянем туда?
— Зачем? — спросил я, не останавливаясь.
— Ну... вдруг там есть вода или еда? — вздохнула она. — Очень пить хочется. И я почти не позавтракала... Кто же знал, что всё вот так получится. Да и, честно говоря, присесть, передохнуть очень хочется.
— Туда мы заходить не будем, — твёрдо сказал я. Заметив тоскливый взгляд девушки, всё же решил пояснить, чтобы она не наделала глупостей: — Во всяком случае, если не попадётся пролом, не вызывающий подозрений. До сих пор такие не попадались, а чутью своему я доверяю. Насчёт воды и еды — придётся некоторое время потерпеть, пока хозяева не решат помочь нам с этим. А что касается отдыха... Пока есть такая возможность, нужно идти. Если станет совсем невмоготу, мне проще тебя нести.
— Это что у них, испытание выносливости такое? — тяжело вздохнула Алиса.
— Выносливости, выдержки. Любопытства опять же, — глянул я на неё с усмешкой.
— Так я же не претендую на должность хозяйки диковинных космических кораблей. Понятно, что это испытание я завалила бы сразу, — отмахнулась она. — Только жажда от этого меньше не становится.
Дальше опять шли молча. Алиса, один раз высказавшись, больше не жаловалась, и это заслуживало уважения: что для меня лёгкая прогулка, для этой домашней девочки было трудным испытанием. Я в очередной раз пожалел, что не удалось оставить её с Югером, да и сама она, наверное, сообразила, что вляпалась в проблемы совсем не по своим силам. Дальше ведь будет только хуже, а варианта «вернуться домой» никто не предлагал.
Алиса упрямо плелась рядом, так и не попросив о помощи, и в конечном итоге уже я сам остановился и, опустившись перед спутницей на корточки, велел залезать на спину. Девушка не сразу сообразила, что именно от неё требуется, но потом послушно устроилась у меня на закорках, обхватив ногами за пояс, а руками — за шею. Я подцепил одной рукой её лодыжки, другой придержал за локоть и, выпрямившись, сделал на пробу несколько шагов. Вес почти не чувствовался, идти с таким я мог долго — и именно это мне, кажется, предстояло.
Наверное, разумней всего было девчонку бросить и лучше бы пристрелить, чтобы всё закончилось для неё быстро и безболезненно. Но сдаваться сразу, даже не попытавшись вытянуть обоих, было противно. Я, может, заочно приговорён к смерти в Солнечной империи, и за дело, но своих не бросал никогда. А Алиса, как это ни нелепо, уже была для меня «своей»: слишком привык я к её присутствию и, что скрывать, привязался к ней самой.
Секрет был прост: рядом с ней я чувствовал себя... другим. Сбрасывал разом лет пятнадцать-двадцать, которые долгим и запутанным маршрутом привели меня на борт «Ветреницы», вздыхал свободнее и расслаблялся. На удивление, даже после этого возвращаться в прежнюю шкуру было легко: я не перекраивал себя, а словно надевал рабочую униформу.
Я мог бы пресечь процесс этого привыкания раньше, он проходил совершенно осознанно, при полном попустительстве со стороны разума. И в другое время, наверное, так бы и поступил, но когда жизнь вышла на финишную прямую, можно позволить себе некоторые поблажки. Я на «Тортуге», alea jacta est. «Жребий брошен», осталось только дойти до конца, и кто уже обратит внимание на странности в поведении Кляксы?
Или, может, всё куда проще, и дело совсем не в этой привязанности и живом характере Алисы, а просто в том, что я впервые за несколько лет спокойно выспался? Комету мне в задницу, знал бы, что это так просто, давно бы себе уже завёл какую-нибудь девицу вместо андроида!
Впрочем, нет, «какую-нибудь» я бы сам скоро придушил, потому что не смог бы долго находиться с ней в одной комнате. А здесь... Скорее всего, этим и объяснялось моё изначальное милосердие к Алисе: где-то на подсознательном уровне почуял, что она поможет решить проблему.
За подобными размышлениями коротая время — они скользили по краю сознания, не мешая сосредоточенности, — я шёл ещё довольно долго. Алиса задремала, пристроив голову на плечевом щитке брони и щекоча мне волосами шею, и это был лучший для неё выход: во сне не так хочется пить, да и дорога кажется короче. Время здесь, казалось, замерло, никакой смены дня и ночи, да и пространство было настолько однообразным, что казалось, будто я брожу по кругу. Даже несмотря на то, что местность я запоминал прекрасно и был уверен, что ни один из поворотов до сих пор не повторялся.
Было любопытно, что же там, внутри домов, такое и не оно ли является главным испытанием, но не настолько, чтобы сворачивать с выбранного пути. Апельсиновый соль-мажор вёл меня надёжнее любого навигатора, и с каждым шагом, несмотря на вертящиеся в голове вопросы, уверенность в правильности этой дороги крепла.
Однако перемены, несмотря на всю мою к ним готовность и бдительность, всё равно начались внезапно. В последнюю секунду, когда мир вокруг уже пошёл волнами, я успел дёрнуть взвизгнувшую Алису вперёд, чтобы обхватить её обеими руками и прикрыть, кажется, повредив ей в процессе руку. А потом дорога под ногами выгнулась, опрокидывая меня, пошла волной, словно хлыст во время удара. Проскользив на спине несколько метров, я с разгона взлетел куда-то в надвинувшуюся со всех сторон темноту — и, на мгновение зависнув в высшей точке траектории, рухнул в неизвестность.
— Откуда вы знаете, что я не в своём уме? — спросила Алиса.
— Конечно, не в своём, — ответил Кот. —
— Иначе как бы ты здесь оказалась?
Льюис Кэрролл, «Алиса в Стране Чудес»
Алиса Лесина
Из мутного болота тяжёлого, обрывочного сна выдернула боль, прострелившая плечо и вырвавшая из пересохшего горла крик. Меня сдавило словно тисками, свернув в позу эмбриона и прижав к чему-то жёсткому. Я скорее интуитивно догадалась, чем впрямь поняла, что это Клякса перехватил меня поудобнее.
А потом мы упали.
Сердце подскочило к горлу и встало там комом от ощущения перегрузки, потом — ухнуло в пятки от чувства свободного падения. Распахнув глаза, я увидела только тьму и задохнулась от ужаса.
Следующий удар пришёлся сбоку, потом — снова в спину изменённого, а дальше я уже перестала понимать, где верх, где низ, падаем мы или летим. Мы были щепкой, которую ураган, запертый в каком-то лабиринте, треплет и швыряет о стены.
Не знаю, как ориентировался в происходящем Глеб, но каким-то чудом он всегда умудрялся принять первый удар на себя, словно чуял, откуда тот последует. Я же сжалась в его руках, стараясь сгруппироваться и стать как можно меньше. Зажмурилась и горячо молилась, чтобы всё это поскорее закончилось. Я уже отчаянно жалела не только о том, что не осталась с Югером, но даже о завершении той бесконечной дороги через мёртвый город.
Не знаю, сколько это продолжалось. Но показалось, что прошла вечность, прежде чем очередное падение оборвалось вязким всплеском, с которым мы рухнули в какую-то густую жижу с тошнотворно-сладким запахом гнили. Я лишь чудом умудрилась не хлебнуть этой дряни от неожиданности, а потом с облегчением почувствовала на лице воздух.
— Погоди, не открывай глаза, это достаточно едкая дрянь, — предостерёг меня Клякса.
Я только и сумела, что отрывисто кивнуть. Мужчина поднялся сам и попытался поставить меня на ноги, однако вышло это далеко не сразу: мышцы свело. Но терпения изменённому было не занимать. Он опустился на одно колено, усадив меня на другое, и принялся молча разминать сначала локти и плечи, потом — лодыжки. Это и так-то больно, а по свежим синякам, которые покрывали, кажется, добрую половину моего тела, и вовсе почти невыносимо.
Но я, стиснув челюсти, терпела, только всхлипывала порой и шипела сквозь зубы. Глеб делал то, что необходимо, а времени ждать, пока само пройдёт, не было: малейшее промедление опасно и может обернуться очередными неприятностями. Кажется, я начала привыкать к этому месту.
И только когда пытка эта прекратилась, оставив лишь ломоту в мышцах и ноющую боль в местах ушибов, я заметила ещё одну деталь, помимо мерзкого гнилостного запаха: лил дождь. Я в первый момент не поверила своим ощущениям, и только поэтому не запрокинула лицо, чтобы поймать ртом хоть несколько капель, но тут мой затылок обхватила ладонь Кляксы. Я зажмурилась крепче, ожидая чего-то плохого — не знаю чего именно и почему, — а он вдруг начал тщательно вытирать мне лицо какой-то мягкой тканью. И было в этом простом действии столько отеческой, ласковой заботы, что мне стало одновременно неловко, смешно и очень тепло внутри.
— Можешь открывать, — наконец разрешил Глеб.
Я с трудом разомкнула слипшиеся веки, заморгала, пытаясь привыкнуть к свету — тусклый, сероватый, но он здесь был. Правда, толком не успела оглядеться, когда изменённый вложил мне в руки чёрную скорлупку собственного шлема — она оказалась лёгкой и неожиданно тонкой.
— Пей, только медленно, очень маленькими глотками, задерживая воду во рту. Насколько я могу судить, она вполне пригодна.
— А ты? — смущённо спросила я: на дне плескалась пара глотков. Клякса не ответил, лишь выразительно выгнул бровь, и я, стушевавшись, приникла к «чаше».
Очень хотелось не удовлетвориться парой глотков, а осушить, по меньшей мере, половину такой посудины, но я с трудом заставила себя выполнить указания мужчины.
Наверное, это была самая вкусная вода в моей жизни, даром что тоже отдавала гнильцой. Конечно, хотелось ещё, но и эти несколько капель принесли облегчение.
— Как ты? Цела? — спросил Глеб, забирая у меня посудину.
— Да, более-менее. Спасибо тебе большое! И за вот это падение, и за воду, и за... спасибо, в общем. Мне кажется, я бы сама точно покалечилась!
— Сама бы ты сюда не попала, — поморщился он.
— Сама бы ты сюда не попала, — поморщился он. — Пойдём, а воды по дороге наберём.
— А... куда? — растерянно спросила я, наконец оглядевшись. — Мы не будем ходить кругами?
От горизонта до горизонта раскинулась плоская угрюмая равнина. Её застилала та самая буро-зелёная масса, в которую мы плюхнулись, где-то более светлая, разбавленная водой, где-то — собирающаяся в комки. Плотная пелена дождя свисала с низких, желтовато-серых, словно бы тоже грязных облаков. И всё. Ни камня, ни дерева, ни какого другого ориентира.
— Что-то мне подсказывает, что именно здесь разницы нет, — со смешком ответил Клякса. — А идти надо. Ты не чувствуешь? Если стоять на месте, начинаешь вязнуть, так что нужно шевелиться.
— Ой! И правда, — пробормотала я, с усилием выдёргивая ногу из вонючей трясины, и добавила с нервным смешком: — Какое неприятное ощущение, как будто кто-то за ногу схватил.
А в следующее мгновение моё бедро опалило жаром от скользнувшего совсем рядом энергетического сгустка — выстрела.
— Ты чего? — выдохнула я, испуганно уставившись на Глеба.
Тот без объяснений рывком придвинул меня ближе, опять выстрелил. Развернулся вполоборота, пальнул ещё раз.
Кажется, началось то, ради чего нас сюда бросили. Из жижи под ногами поднимались... существа. Зеленоватые змеи-щупальца, волосатые твари, похожие на огромных облезлых собак, и человекоподобные образины, от одного вида которых к горлу подкатывала тошнота: они напоминали ходячие гниющие трупы.
Клякса опять повернулся, дёрнув меня с собой, выстрелил снова.
— Шевелись! — рявкнул коротко.
— Но как?.. Куда?! Я же не знаю... — промямлила я беспомощно.
Новый рывок, опять выстрелы.
— Танцевать умеешь? Тогда танцуй! — процедил мужчина.
Не веря самой себе, что всё это происходит взаправду, я постаралась выполнить короткий приказ. Неуверенно положив ладони Глебу на плечи и попыталась представить, что вокруг нет ничего — ни липкой жижи под ногами, ни омерзительных тварей, ни бесшумных вспышек выстрелов. Просто такой странный танец на три вальсовых счёта, которые я заклинанием шептала себе под нос.
Получилось не сразу, но совместные занятия на корабле пошли впрок, за эти несколько дней я научилась чувствовать Глеба как партнёра. С ним было легко в танце: наши тела понимали друг друга, и главное было заставить разум отступить, не мешаться. И вскоре мерный ритм начал управлять движениями — и моими, и Кляксы, и даже, кажется, поднимающихся из жижи под ногами существ. И сердце в груди стучало размеренно, в такт, не поддаваясь пульсирующему где-то в горле страху — глухому, тусклому и обыденному, вроде застарелой утомительной привычки.
Восприятие сделалось обрывочным, разум цеплялся за отдельные яркие детали. Ощущение твёрдой прохлады брони под ладонями. Щекочущие кожу струйки воды, сбегающей по рукам, лбу, щекам, шее. Облепившие лицо волосы. Бьющий в нос запах гнили и гари, дерущий нёбо и скручивающий пустой желудок в узел. Срывающиеся с подбородка Глеба капли — совсем рядом, перед глазами. Плотно сжатые тонкие губы мужчины — неподвижные, спокойные, словно высеченные из мрамора.
Раз — шаг, два — поворот, три — выстрел. С двух рук, спокойно, механически. Минута за минутой складывались в вечность: казалось, что этот безумный танец никогда не закончится.
О том, что это «никогда» неприменимо к зарядам излучателя, я старалась не думать. Ведь Клякса был так уверен, что это испытание, не изощрённый способ убийства — значит, до драки с тварями врукопашную не дойдёт. И ведь кто-то проходил эти испытания раньше, а они наверняка уступали моему изменённому — совершенной машине для убийств.
Всё закончилось неожиданно. На очередном шаге Глеб просто остановился, придержал меня за талию одной рукой. Словно именно этого сигнала ждали, мои ноги в то же мгновение подогнулись, дрожа от усталости, и я повисла на мужчине, впечатанная в броню.
— Ну да, я в книжке такое читала. Там тоже была такая вот станция, только она все развивающиеся цивилизации на корню уничтожала, чтобы конкуренции избежать. И ещё всякое про деградацию, когда разумные существа так развивали технику, что она их полностью заменяла, а они существовали как тепличные растения, не приспособленные к жизни. А ещё...
Я не перебивал Алису, хотя слушал вполуха, больше сосредоточенный на наблюдении за окружающим миром. Ничего нового я от неё услышать не мог: почти все версии, касающиеся происхождения «Тортуги», вплоть до нелепых и смешных, я и так знал, и их авторы не хуже моей добычи разбирались в фантастике. Меня устраивало, что увлечённая собственной болтовнёй девушка почти перестала бояться. Конечно, бдительность она потеряла, но это устраивало меня куда больше, чем привкус её страха в горле. Порой я даже что-то отвечал на её слова, и, судя по тому, что пересказ многочисленных фантазий старых и новых авторов не прерывался, отвечал удачно.
Прода от 30.08.2018, 21:08
Шли долго. Через какое-то время Алисе надоело болтать, да и бояться она устала. А потом и не только бояться, всё более заинтересованные взгляды девушка кидала на редкие провалы, ведущие в дома. Для меня оттуда пахло пылью и плесенью, и любоваться внутренним устройством «ледяных небоскрёбов» совершенно не тянуло, так что я делал вид, что не замечаю интереса спутницы.
Потом Алиса то ли окончательно устала, то ли просто набралась решимости и предложила возле очередного пролома:
— Может, заглянем туда?
— Зачем? — спросил я, не останавливаясь.
— Ну... вдруг там есть вода или еда? — вздохнула она. — Очень пить хочется. И я почти не позавтракала... Кто же знал, что всё вот так получится. Да и, честно говоря, присесть, передохнуть очень хочется.
— Туда мы заходить не будем, — твёрдо сказал я. Заметив тоскливый взгляд девушки, всё же решил пояснить, чтобы она не наделала глупостей: — Во всяком случае, если не попадётся пролом, не вызывающий подозрений. До сих пор такие не попадались, а чутью своему я доверяю. Насчёт воды и еды — придётся некоторое время потерпеть, пока хозяева не решат помочь нам с этим. А что касается отдыха... Пока есть такая возможность, нужно идти. Если станет совсем невмоготу, мне проще тебя нести.
— Это что у них, испытание выносливости такое? — тяжело вздохнула Алиса.
— Выносливости, выдержки. Любопытства опять же, — глянул я на неё с усмешкой.
— Так я же не претендую на должность хозяйки диковинных космических кораблей. Понятно, что это испытание я завалила бы сразу, — отмахнулась она. — Только жажда от этого меньше не становится.
Дальше опять шли молча. Алиса, один раз высказавшись, больше не жаловалась, и это заслуживало уважения: что для меня лёгкая прогулка, для этой домашней девочки было трудным испытанием. Я в очередной раз пожалел, что не удалось оставить её с Югером, да и сама она, наверное, сообразила, что вляпалась в проблемы совсем не по своим силам. Дальше ведь будет только хуже, а варианта «вернуться домой» никто не предлагал.
Алиса упрямо плелась рядом, так и не попросив о помощи, и в конечном итоге уже я сам остановился и, опустившись перед спутницей на корточки, велел залезать на спину. Девушка не сразу сообразила, что именно от неё требуется, но потом послушно устроилась у меня на закорках, обхватив ногами за пояс, а руками — за шею. Я подцепил одной рукой её лодыжки, другой придержал за локоть и, выпрямившись, сделал на пробу несколько шагов. Вес почти не чувствовался, идти с таким я мог долго — и именно это мне, кажется, предстояло.
Наверное, разумней всего было девчонку бросить и лучше бы пристрелить, чтобы всё закончилось для неё быстро и безболезненно. Но сдаваться сразу, даже не попытавшись вытянуть обоих, было противно. Я, может, заочно приговорён к смерти в Солнечной империи, и за дело, но своих не бросал никогда. А Алиса, как это ни нелепо, уже была для меня «своей»: слишком привык я к её присутствию и, что скрывать, привязался к ней самой.
Секрет был прост: рядом с ней я чувствовал себя... другим. Сбрасывал разом лет пятнадцать-двадцать, которые долгим и запутанным маршрутом привели меня на борт «Ветреницы», вздыхал свободнее и расслаблялся. На удивление, даже после этого возвращаться в прежнюю шкуру было легко: я не перекраивал себя, а словно надевал рабочую униформу.
Я мог бы пресечь процесс этого привыкания раньше, он проходил совершенно осознанно, при полном попустительстве со стороны разума. И в другое время, наверное, так бы и поступил, но когда жизнь вышла на финишную прямую, можно позволить себе некоторые поблажки. Я на «Тортуге», alea jacta est. «Жребий брошен», осталось только дойти до конца, и кто уже обратит внимание на странности в поведении Кляксы?
Или, может, всё куда проще, и дело совсем не в этой привязанности и живом характере Алисы, а просто в том, что я впервые за несколько лет спокойно выспался? Комету мне в задницу, знал бы, что это так просто, давно бы себе уже завёл какую-нибудь девицу вместо андроида!
Впрочем, нет, «какую-нибудь» я бы сам скоро придушил, потому что не смог бы долго находиться с ней в одной комнате. А здесь... Скорее всего, этим и объяснялось моё изначальное милосердие к Алисе: где-то на подсознательном уровне почуял, что она поможет решить проблему.
За подобными размышлениями коротая время — они скользили по краю сознания, не мешая сосредоточенности, — я шёл ещё довольно долго. Алиса задремала, пристроив голову на плечевом щитке брони и щекоча мне волосами шею, и это был лучший для неё выход: во сне не так хочется пить, да и дорога кажется короче. Время здесь, казалось, замерло, никакой смены дня и ночи, да и пространство было настолько однообразным, что казалось, будто я брожу по кругу. Даже несмотря на то, что местность я запоминал прекрасно и был уверен, что ни один из поворотов до сих пор не повторялся.
Было любопытно, что же там, внутри домов, такое и не оно ли является главным испытанием, но не настолько, чтобы сворачивать с выбранного пути. Апельсиновый соль-мажор вёл меня надёжнее любого навигатора, и с каждым шагом, несмотря на вертящиеся в голове вопросы, уверенность в правильности этой дороги крепла.
Однако перемены, несмотря на всю мою к ним готовность и бдительность, всё равно начались внезапно. В последнюю секунду, когда мир вокруг уже пошёл волнами, я успел дёрнуть взвизгнувшую Алису вперёд, чтобы обхватить её обеими руками и прикрыть, кажется, повредив ей в процессе руку. А потом дорога под ногами выгнулась, опрокидывая меня, пошла волной, словно хлыст во время удара. Проскользив на спине несколько метров, я с разгона взлетел куда-то в надвинувшуюся со всех сторон темноту — и, на мгновение зависнув в высшей точке траектории, рухнул в неизвестность.
ГЛАВА 8, в которой Алиса танцует, а Глеб — убивает
— Откуда вы знаете, что я не в своём уме? — спросила Алиса.
— Конечно, не в своём, — ответил Кот. —
— Иначе как бы ты здесь оказалась?
Льюис Кэрролл, «Алиса в Стране Чудес»
Алиса Лесина
Из мутного болота тяжёлого, обрывочного сна выдернула боль, прострелившая плечо и вырвавшая из пересохшего горла крик. Меня сдавило словно тисками, свернув в позу эмбриона и прижав к чему-то жёсткому. Я скорее интуитивно догадалась, чем впрямь поняла, что это Клякса перехватил меня поудобнее.
А потом мы упали.
Сердце подскочило к горлу и встало там комом от ощущения перегрузки, потом — ухнуло в пятки от чувства свободного падения. Распахнув глаза, я увидела только тьму и задохнулась от ужаса.
Следующий удар пришёлся сбоку, потом — снова в спину изменённого, а дальше я уже перестала понимать, где верх, где низ, падаем мы или летим. Мы были щепкой, которую ураган, запертый в каком-то лабиринте, треплет и швыряет о стены.
Не знаю, как ориентировался в происходящем Глеб, но каким-то чудом он всегда умудрялся принять первый удар на себя, словно чуял, откуда тот последует. Я же сжалась в его руках, стараясь сгруппироваться и стать как можно меньше. Зажмурилась и горячо молилась, чтобы всё это поскорее закончилось. Я уже отчаянно жалела не только о том, что не осталась с Югером, но даже о завершении той бесконечной дороги через мёртвый город.
Не знаю, сколько это продолжалось. Но показалось, что прошла вечность, прежде чем очередное падение оборвалось вязким всплеском, с которым мы рухнули в какую-то густую жижу с тошнотворно-сладким запахом гнили. Я лишь чудом умудрилась не хлебнуть этой дряни от неожиданности, а потом с облегчением почувствовала на лице воздух.
— Погоди, не открывай глаза, это достаточно едкая дрянь, — предостерёг меня Клякса.
Я только и сумела, что отрывисто кивнуть. Мужчина поднялся сам и попытался поставить меня на ноги, однако вышло это далеко не сразу: мышцы свело. Но терпения изменённому было не занимать. Он опустился на одно колено, усадив меня на другое, и принялся молча разминать сначала локти и плечи, потом — лодыжки. Это и так-то больно, а по свежим синякам, которые покрывали, кажется, добрую половину моего тела, и вовсе почти невыносимо.
Но я, стиснув челюсти, терпела, только всхлипывала порой и шипела сквозь зубы. Глеб делал то, что необходимо, а времени ждать, пока само пройдёт, не было: малейшее промедление опасно и может обернуться очередными неприятностями. Кажется, я начала привыкать к этому месту.
И только когда пытка эта прекратилась, оставив лишь ломоту в мышцах и ноющую боль в местах ушибов, я заметила ещё одну деталь, помимо мерзкого гнилостного запаха: лил дождь. Я в первый момент не поверила своим ощущениям, и только поэтому не запрокинула лицо, чтобы поймать ртом хоть несколько капель, но тут мой затылок обхватила ладонь Кляксы. Я зажмурилась крепче, ожидая чего-то плохого — не знаю чего именно и почему, — а он вдруг начал тщательно вытирать мне лицо какой-то мягкой тканью. И было в этом простом действии столько отеческой, ласковой заботы, что мне стало одновременно неловко, смешно и очень тепло внутри.
— Можешь открывать, — наконец разрешил Глеб.
Я с трудом разомкнула слипшиеся веки, заморгала, пытаясь привыкнуть к свету — тусклый, сероватый, но он здесь был. Правда, толком не успела оглядеться, когда изменённый вложил мне в руки чёрную скорлупку собственного шлема — она оказалась лёгкой и неожиданно тонкой.
— Пей, только медленно, очень маленькими глотками, задерживая воду во рту. Насколько я могу судить, она вполне пригодна.
— А ты? — смущённо спросила я: на дне плескалась пара глотков. Клякса не ответил, лишь выразительно выгнул бровь, и я, стушевавшись, приникла к «чаше».
Очень хотелось не удовлетвориться парой глотков, а осушить, по меньшей мере, половину такой посудины, но я с трудом заставила себя выполнить указания мужчины.
Наверное, это была самая вкусная вода в моей жизни, даром что тоже отдавала гнильцой. Конечно, хотелось ещё, но и эти несколько капель принесли облегчение.
— Как ты? Цела? — спросил Глеб, забирая у меня посудину.
— Да, более-менее. Спасибо тебе большое! И за вот это падение, и за воду, и за... спасибо, в общем. Мне кажется, я бы сама точно покалечилась!
— Сама бы ты сюда не попала, — поморщился он.
Прода от 31.08.2018, 20:56
— Сама бы ты сюда не попала, — поморщился он. — Пойдём, а воды по дороге наберём.
— А... куда? — растерянно спросила я, наконец оглядевшись. — Мы не будем ходить кругами?
От горизонта до горизонта раскинулась плоская угрюмая равнина. Её застилала та самая буро-зелёная масса, в которую мы плюхнулись, где-то более светлая, разбавленная водой, где-то — собирающаяся в комки. Плотная пелена дождя свисала с низких, желтовато-серых, словно бы тоже грязных облаков. И всё. Ни камня, ни дерева, ни какого другого ориентира.
— Что-то мне подсказывает, что именно здесь разницы нет, — со смешком ответил Клякса. — А идти надо. Ты не чувствуешь? Если стоять на месте, начинаешь вязнуть, так что нужно шевелиться.
— Ой! И правда, — пробормотала я, с усилием выдёргивая ногу из вонючей трясины, и добавила с нервным смешком: — Какое неприятное ощущение, как будто кто-то за ногу схватил.
А в следующее мгновение моё бедро опалило жаром от скользнувшего совсем рядом энергетического сгустка — выстрела.
— Ты чего? — выдохнула я, испуганно уставившись на Глеба.
Тот без объяснений рывком придвинул меня ближе, опять выстрелил. Развернулся вполоборота, пальнул ещё раз.
Кажется, началось то, ради чего нас сюда бросили. Из жижи под ногами поднимались... существа. Зеленоватые змеи-щупальца, волосатые твари, похожие на огромных облезлых собак, и человекоподобные образины, от одного вида которых к горлу подкатывала тошнота: они напоминали ходячие гниющие трупы.
Клякса опять повернулся, дёрнув меня с собой, выстрелил снова.
— Шевелись! — рявкнул коротко.
— Но как?.. Куда?! Я же не знаю... — промямлила я беспомощно.
Новый рывок, опять выстрелы.
— Танцевать умеешь? Тогда танцуй! — процедил мужчина.
Не веря самой себе, что всё это происходит взаправду, я постаралась выполнить короткий приказ. Неуверенно положив ладони Глебу на плечи и попыталась представить, что вокруг нет ничего — ни липкой жижи под ногами, ни омерзительных тварей, ни бесшумных вспышек выстрелов. Просто такой странный танец на три вальсовых счёта, которые я заклинанием шептала себе под нос.
Получилось не сразу, но совместные занятия на корабле пошли впрок, за эти несколько дней я научилась чувствовать Глеба как партнёра. С ним было легко в танце: наши тела понимали друг друга, и главное было заставить разум отступить, не мешаться. И вскоре мерный ритм начал управлять движениями — и моими, и Кляксы, и даже, кажется, поднимающихся из жижи под ногами существ. И сердце в груди стучало размеренно, в такт, не поддаваясь пульсирующему где-то в горле страху — глухому, тусклому и обыденному, вроде застарелой утомительной привычки.
Восприятие сделалось обрывочным, разум цеплялся за отдельные яркие детали. Ощущение твёрдой прохлады брони под ладонями. Щекочущие кожу струйки воды, сбегающей по рукам, лбу, щекам, шее. Облепившие лицо волосы. Бьющий в нос запах гнили и гари, дерущий нёбо и скручивающий пустой желудок в узел. Срывающиеся с подбородка Глеба капли — совсем рядом, перед глазами. Плотно сжатые тонкие губы мужчины — неподвижные, спокойные, словно высеченные из мрамора.
Раз — шаг, два — поворот, три — выстрел. С двух рук, спокойно, механически. Минута за минутой складывались в вечность: казалось, что этот безумный танец никогда не закончится.
О том, что это «никогда» неприменимо к зарядам излучателя, я старалась не думать. Ведь Клякса был так уверен, что это испытание, не изощрённый способ убийства — значит, до драки с тварями врукопашную не дойдёт. И ведь кто-то проходил эти испытания раньше, а они наверняка уступали моему изменённому — совершенной машине для убийств.
Всё закончилось неожиданно. На очередном шаге Глеб просто остановился, придержал меня за талию одной рукой. Словно именно этого сигнала ждали, мои ноги в то же мгновение подогнулись, дрожа от усталости, и я повисла на мужчине, впечатанная в броню.
