А потом сжёг к Чернуху землянку вместе с её хозяином, так, от греха подальше. Да и нехорошо это, бросать останки вот так, пусть он и враг. Насколько я помню, крестопоклонники обычно своих мертвецов в землю закапывают, но против сожжения, кажется, тоже не возражают.
В общем, такими темпами, на перекладных, я добрался до Приасского края очень быстро. Это если считать дорогу, а в общем – там несколько дней, тут несколько дней, и уже декабрь на носу.
Сейчас я в полном смысле этого слова застрял в небольшой деревеньке Хвосты почти в трёх сотнях вёрст от родного города. Остановился я здесь с целью помочь местным разобраться с волнами самопроизвольно поднимающейся в окрестных лесах нежити. Здесь после Приасской битвы шли ожесточённые бои: доманцы категорически не хотели отступать. Так что и «случайной», и сотворённой нежити хватало с избытком.
Бушевавшая почти трое суток метель утром наконец-то пошла на убыль, к обеду похудела до лёгкого пушистого снежка, мелкой порошей повисшего в почти безветренном воздухе, а часам к трём вовсе стихла, и сквозь дыры в высоких облаках начало проглядывать солнце.
Моя хозяйка, вдовая старушка лет шестидесяти пяти, шлющая по письму в день в Приасский госпиталь единственному сыну, наконец-то поднялась с кровати. В непогоду её разбил артрит, принялось скакать давление и разыгралась сильная мигрень, так что я чуть ли не силой заставил охающую и причитающую женщину согласиться на постельный режим, клятвенно заверив, что с растопкой печи справлюсь, кашу сварить и самовар поставить сам умею, а гробить собственное здоровье ради законов гостеприимства не стоит.
Муж хозяйки, мужичок хороший, но бестолковый, умер ещё до революции по собственной глупости, провалившись по весне под лёд на реке, оставив вдову с двухлетним сыном на руках. Второго мужа так и не нашлось, детей – тоже. Зато вот единственного сына, майора-артиллериста, боги сберегли; рана была нетяжёлая, и к январю он уже обещался быть дома, да ещё привезти с собой молодую жену, которую где-то в городе успел завести.
В общем, всё это время я промаялся со скуки, потому что даже на двор выходить лишний раз не хотелось, что говорить о поисках блудной нежити? Да и невозможность различить что-то конкретное на расстоянии уже в сажень существенно осложнила бы процесс поисков. Благо, в доме обнаружилось несколько книг, забытых когда-то кем-то, остававшимся тут, точно как я, на постой. Опять же, пригодились книги уже упомянутого мной офицера из землянки. Доманский я знал неплохо (как и почти весь старший командный состав – всё-таки, язык врага), поэтому кое-как читать получалось; тем более, это были стихи известного доманского поэта прошлого века, творчество которого попадалось мне ранее (правда, в переводе) и оставило по себе положительное впечатление.
С ногами устроившись на большом сундуке у окна, заменявшем скамью, я помешивал в чашке ещё тёплый настой зверобоя, прекрасно компенсировавший отсутствие чая, читал книгу и периодически поглядывал на улицу, ленясь куда бы то ни было идти. Конечно, устаканившаяся погода намекала на необходимость продолжить поиски блудной нежити, однако время неуклонно двигалось к закату, за окном явственно схватывался мороз, и нежелание покидать уютную избу крепло с каждой минутой.
- Ох, старая я развалина стала, - проворчала хозяйка, скрипя половицами в направлении печи. – Наконец-то, боги дали, суставы эти проклятые ломить перестало. Это что ты такое читаешь, милок? – полюбопытствовала она, чем-то гремя и шурша.
- Стихи. Вам не понравится, они на доманском, - откликнулся я.
- Ой, да мне что доманский, что росский, что фарейский – я всё одно неграмотная, - рассмеялась она. В этот момент наш разговор прервал громкий стук в дверь. – Это ж кого принесла нелёгкая? Сиди, сиди, милок, я сама открою, пока ты ещё обуешься, эти безбожники уже дверь поломают. Да иду я, иду! – в голос крикнула она в сторону двери и торопливо засеменила в сени. – Здравы будьте, товарищи. А вы чьих будете?
- Чьих, бабка, холопы, а время холопское прошло! – раздался зычный молодецкий голос. – Да посторонись, старая, неровен час – зашибу!
- Да что ты разговариваешь? Говори, бабка, что пожрать есть! Жрать хочется, силы никакой нет.
- А дочка у тебя имеется? Али ещё лучше – внучка? – раздался третий голос.
- Да что вы, безбожники… куда! В избу-то куда! – причитала бабка. Я в растерянности опустил книгу, разглядывая, кого там принесла нелёгкая.
В избу, душераздирающе скрипя половицами и дыша морозом, ввалились трое дюжих парней. Двое были в разномастных солдатских шинелях, один – вовсе в тулупе, все трое – в треухах и валенках, на ходу оббиваемых от налипшего снега, тут же начавшего таять в жарко натопленной избе.
Меня эта компания не заметила, а я сперва даже дар речи потерял. Очнулся, когда один из вторженцев загромыхал печной заслонкой, а второй принялся шуровать на соседней полке, тогда как третий придерживал растерянную хозяйку.
- Какого Чернуха тут происходит? – отложив книгу, рявкнул я, не спеша подниматься с места. Продолжать не замечать меня теперь мог уже только совсем глухой: командирский голос за столько лет выработаться успел.
- Тю! А ты кто такой? – растерянно хмыкнул первый, отставляя заслонку.
- Да, вестимо, сынок её, говорят, артиллерист какой-то, - откликнулся тот, что держал старушку и зажимал ей рот.
- Слышь, старшина, ты бы не дёргался, а? – лениво порекомендовал третий. – А то и маманьке, и тебе влетит.
- Я б не дёргался? – хмыкнул я, вылезая из-за стола. По габаритам я до этих орлов существенно не дотягивал, что их заметно обрадовало. Да и что бы не радоваться? Их трое, они вооружены, а тут только какой-то артиллерист в майке и штанах на босу ногу, - Разрешите представиться, товарищи. Гвардии обермастер Илан Олеевич Стахов. А теперь…
- Старшина, ну что ты, в самом деле? – насмешливо хмыкнул один, делая шаг в мою сторону и протягивая руку, чтобы схватить за плечо. Я даже сопротивляться не стал; только прихватил его за запястье. Сначала на лице бандита появилось удивление; а через пару секунд он уже валялся на полу, завывая и поскуливая от боли, лелея обожжённую до черноты руку. По комнате растёкся сладковатый запах палёного мяса.
- Продолжаем разговор, - мрачно кивнул я. – Смиир-на!
В этот раз им хватило ума не возмущаться; видимо, дошло. Выпущенная одним из налётчиков женщина заохала и запричитала, без сил осев на пол там, где стояла.
- Марелия Горвиловна, ну, полно вам, - мягко проговорил я, силком поднимая женщину на ноги и подводя её к сундуку, с которого только что поднялся сам. – Присядьте, сейчас я всё улажу. Вы только не волнуйтесь, у вас же давление.
Первым делом я обулся, потом накинул гимнастёрку, висевшую до этого на гвоздике в сторонке.
- Эй, там, на полу. Команда была «смирно», - напомнил я, привалившись к столу и в задумчивости разглядывая незваных гостей. Дождавшись, пока продолжающий под растерянно-испуганными взглядами товарищей болезненно поскуливать калека займёт своё место в «строю», я удовлетворённо кивнул. Конечно, выполнение команды было весьма условным, но мне ж их не на парад выпускать. – Кто старший?
- Так это… выходит, я, товарищ старшина, - неуверенно подал голос тот, что держал до этого старушку.
- Обращаясь к вышестоящему по званию, необходимо это звание называть, - скучающе ответил я. – Я недостаточно ясно назвался?
- Э-э… никак нет, простите, товарищ гвардии обермастер товарищ Стахов, - испуганно затряс головой верзила, не отрывая взгляда от моих рук.
- Сука! – злобно проскулил пораненный. – Атаман тебя на клочки порвёт!
- Замечательно, - я кивнул, проигнорировав оскорбление. – У нас ещё и атаман есть. Кто такой, где живёт?
- Да это он всё от шока, товарищ гвардии обермастер! – вновь затряс головой назвавшийся старшим. Подранок, что-то ещё бормотавший про себя, схватился за оружие в кобуре – и снова взвыл от боли, пытаясь обожжёнными руками отстегнуть кобуру. Не успел; револьвер прожёг её насквозь и, раскалённый докрасна, упал на пол. Я не поленился, предохранил порох от возгорания; не хватало мне тут ещё неподконтрольного взрыва.
- Значит, врём, и по-хорошему не хотим, - резюмировал я. К калечащим методам допроса переходить не хотелось, но других вариантов я не видел. Добровольно рассказывать они явно ничего не собирались, необходимыми навыками в ведении допроса более цивилизованными способами я никогда не владел – я не дознаватель и не следователь. Так что возможных линий поведения всего две: либо вызывать специалистов и ждать, а до тех пор запереть всех троих в подполье, либо…
На первый вариант было попросту жалко времени.
Ни жалости, ни уколов совести эти трое у меня не вызывали, даже презрения или злости к ним испытать не получалось. Наверное, это неправильно, но к подобным существам я всегда относился с безразличием, как к обыкновенным тупым зомби. Назвать мародёров и прочих грабителей людьми не поворачивался язык: человек не будет отнимать последнее у своего же соотечественника. Назвать животными тоже слишком велика честь. Недаром же существовал приказ, согласно которому пойманных на подобном деянии разрешалось судить по законам военного времени военно-полевым же судом, и приводить смертный приговор в исполнение прямо на месте; других мер пресечения для мародёров и грабителей не предусматривалось. Как боевой офицер в звании обермастера, я имел полное право вершить оный суд единолично.
- Оружие бросить на пол, верхнюю одежду и шапки – туда же, - скомандовал я. Спорить они не стали, побросав вещи в кучу; неспособному сделать это товарищу помогли сами, даже без напоминания. – Ну, а теперь пойдёмте на улицу, поговорим на свежем воздухе.
- Товарищ Илан Олеевич, так там ведь это… - проблеял доселе молчавший.
- Что?
- Холодно там.
- Шаго-ом марш! – рявкнул я. В этот раз желающих спорить не нашлось. Правда, на дворе всё тот же калека, самый отчаянный из троих, попытался предпринять попытку к бегству. На этот раз он даже взвизгнуть не успел, как целиком превратился в слабо подёргивающуюся в конвульсиях под шипение плавящегося снега головешку.
- Объясняю ситуацию, - заговорил я, останавливаясь рядом с пока ещё живыми бандитами, которые были не в силах оторвать взгляды от останков своего товарища. – Из вас двоих мне нужен только один, и то лишь до тех пор, пока он полезен. Ну, как с памятью, не прояснилось? Что за атаман, где его можно найти?
Долго уговаривать не пришлось. Третьему, боявшемуся выходить на холод, хватило несколько секунд поваляться по снегу в бесплодных попытках сбить пламя с вспыхнувшей рубашки, чтобы согласиться на сотрудничество.
Второго же, назвавшегося главным, пришлось также убить – он, игнорируя приказ, бросился на морально менее стойкого товарища, пытаясь свернуть тому шею.
Через пять минут (они ушли на то, чтобы прибрать за собой – сжечь трупы до состояния золы и присыпать снежком, чтобы не портили пасторальный деревенский пейзаж) я в сопровождении шмыгающего носом и трясущегося не то от холода, не то от страха бандита вошёл в сени. Источник информации заставил разуться, а сам прошёл прямо так – на улице я находился под прикрытием заклинания, чтоб не замёрзнуть, и снег не налип.
Хозяйка за то короткое время, что я вёл «разъяснительную беседу» среди уголовного элемента, успела взять себя в руки. Вещи нападавших куда-то исчезли, натёкшие с них лужи – тоже.
- Вот те раз! – поприветствовала наше появление женщина. – Да на кой он тебе живым сдался, милок? – она задиристо подбоченилась. – Безбожник этот, побери его Чернух! Прибил бы, и вся недолга, всё одно никто о нём не заплачет.
- Прибить его я всегда успею, Марелия Горвиловна, - засмеялся я. – Особенно если вести себя плохо будет.
- Нешто он себя только что хорошо вёл? – возмутилась хозяйка дома, всплеснув руками.
- Он уже понял, что был неправ. А если ещё проявит деятельное раскаянье, то имеет шансы избежать высшей меры пресечения, - я покосился на «языка», тот часто-часто закивал. – Ну, рассказывай, как дошёл до жизни такой, а мы послушаем, - разрешил я, усаживаясь за стол. Парень замялся, переступая с ноги на ногу, потом жалобно спросил:
- Дык, это… А что рассказывать-то?
- Ну, для начала, кто такой, как в банду попал.
- Дык, это… Матаем меня кличут, из Боброшмыгов я…
- Откуда? – переспросил я.
- Боброшмыги, - последовала ремарка от хозяйки, в самом начале разговора присевшей через стол от меня. – Это деревенька тут одна. Не очень далеко, всего вёрст тридцать.
Да уж… навидался я всякого, но такое название захочешь – не забудешь.
- Ладно, продолжай, - я махнул рукой.
- Ну, дык вот… Война как началась, так батьку на фронт и забрали, и убили почти тут же. Мне только тринадцать было. Мамку бомбой убило, я один и остался, без дома и без родни. Потом вот к банде прибился… они давненько промышляют, ещё с довоенных времён, а уж в войну, как доманцев вышибли, и вовсе раздолье было! Люди всё на нежить спишут, опасности никакой. Меня на промысел не брали – мал ещё был, всё больше с хозяйством занимался. Сегодня вот в первый раз с собой взяли, - вздохнул он.
- Так, ну, с тобой, Матай, всё ясно, - я кивнул. – Возьми стул, присядь, да продолжим. Нет, ты вот где сейчас стоял, там и присядь, - хмыкнул я, когда обрадованный парень сунулся, было, сесть с нами за стол. – Продолжим. Пока, вроде, всё складно. Почему именно на этот дом нацелились?
- Так он на отшибе стоит, крепенький такой, по виду – зажиточный, - бесхитростно пожал плечами начинающий криминальный элемент.
- Ладно, перейдём к самому интересному. Сколько в банде человек, где логово, и что, в конце концов, за атаман?
- Ну, живём мы на Чернуховой мельнице…
- Это где такое? – уточнил я у старушки.
- Да вёрст десять вверх по реке, - откликнулась удивлённая женщина. – Это что ж, безбожники эти там уже столько лет торчат, а их никто доселе не заметил? С другой стороны, конечно, место нехорошее, гиблое, туда никто и не ходит, - принялась она рассуждать вслух; я не мешал. – А не из-за вашей ли братии оно таким стало? – прокурорски прищурилась старушка.
- Да не, бабуль, - отмахнулся он. – Там действительно чернушина какая-то творится, да только атаман наш – ух! Ему сам Чернух с его воинством не страшен.
- Сколько человек в банде?
- Десятка три.
- А точнее?
- Я считать не умею, - смутился он.
- Ладно. Атаман.
- Дык, это… Чародей он, сильный.
- Наш? – мрачно уточнил я.
- Ага; бают, из Приасска аж. Вот помощник его – ненашенский, хотя по-нашему хорошо, складно балакает. Только с говором таким странным…
- С акцентом? Доманским?
- Не, точно не оттуда. Живой он, не покойник ходячий, да и рожей не похож… те сплошь белобрысые, а этот – черноволосый, и глаза у него кошачьи такие, почти жёлтые. И говорит быстро-быстро, когда на своём.
- Сталеец? – предположил я.
- Да я ж откуда знаю-то? – праведно удивился бандит. – Говорю ж, не наш, а уж откуда он там взялся! Странный он; вроде ничего, а то как зыркнет – и душа в пятки! Будто насквозь смотрит и всего тебя видит. И появляется редко, а где в остальное время бывает – неясно.
- Тоже чародей? – уточнил я. Этот вопрос неожиданно поставил Матая в тупик. Он то и дело порывался начать что-то говорить, запинался на полуслове, что-то бормотал себе под нос с удивлённым видом, и через некоторое время совсем потерянно ответил:
В общем, такими темпами, на перекладных, я добрался до Приасского края очень быстро. Это если считать дорогу, а в общем – там несколько дней, тут несколько дней, и уже декабрь на носу.
Сейчас я в полном смысле этого слова застрял в небольшой деревеньке Хвосты почти в трёх сотнях вёрст от родного города. Остановился я здесь с целью помочь местным разобраться с волнами самопроизвольно поднимающейся в окрестных лесах нежити. Здесь после Приасской битвы шли ожесточённые бои: доманцы категорически не хотели отступать. Так что и «случайной», и сотворённой нежити хватало с избытком.
Бушевавшая почти трое суток метель утром наконец-то пошла на убыль, к обеду похудела до лёгкого пушистого снежка, мелкой порошей повисшего в почти безветренном воздухе, а часам к трём вовсе стихла, и сквозь дыры в высоких облаках начало проглядывать солнце.
Моя хозяйка, вдовая старушка лет шестидесяти пяти, шлющая по письму в день в Приасский госпиталь единственному сыну, наконец-то поднялась с кровати. В непогоду её разбил артрит, принялось скакать давление и разыгралась сильная мигрень, так что я чуть ли не силой заставил охающую и причитающую женщину согласиться на постельный режим, клятвенно заверив, что с растопкой печи справлюсь, кашу сварить и самовар поставить сам умею, а гробить собственное здоровье ради законов гостеприимства не стоит.
Муж хозяйки, мужичок хороший, но бестолковый, умер ещё до революции по собственной глупости, провалившись по весне под лёд на реке, оставив вдову с двухлетним сыном на руках. Второго мужа так и не нашлось, детей – тоже. Зато вот единственного сына, майора-артиллериста, боги сберегли; рана была нетяжёлая, и к январю он уже обещался быть дома, да ещё привезти с собой молодую жену, которую где-то в городе успел завести.
В общем, всё это время я промаялся со скуки, потому что даже на двор выходить лишний раз не хотелось, что говорить о поисках блудной нежити? Да и невозможность различить что-то конкретное на расстоянии уже в сажень существенно осложнила бы процесс поисков. Благо, в доме обнаружилось несколько книг, забытых когда-то кем-то, остававшимся тут, точно как я, на постой. Опять же, пригодились книги уже упомянутого мной офицера из землянки. Доманский я знал неплохо (как и почти весь старший командный состав – всё-таки, язык врага), поэтому кое-как читать получалось; тем более, это были стихи известного доманского поэта прошлого века, творчество которого попадалось мне ранее (правда, в переводе) и оставило по себе положительное впечатление.
С ногами устроившись на большом сундуке у окна, заменявшем скамью, я помешивал в чашке ещё тёплый настой зверобоя, прекрасно компенсировавший отсутствие чая, читал книгу и периодически поглядывал на улицу, ленясь куда бы то ни было идти. Конечно, устаканившаяся погода намекала на необходимость продолжить поиски блудной нежити, однако время неуклонно двигалось к закату, за окном явственно схватывался мороз, и нежелание покидать уютную избу крепло с каждой минутой.
- Ох, старая я развалина стала, - проворчала хозяйка, скрипя половицами в направлении печи. – Наконец-то, боги дали, суставы эти проклятые ломить перестало. Это что ты такое читаешь, милок? – полюбопытствовала она, чем-то гремя и шурша.
- Стихи. Вам не понравится, они на доманском, - откликнулся я.
- Ой, да мне что доманский, что росский, что фарейский – я всё одно неграмотная, - рассмеялась она. В этот момент наш разговор прервал громкий стук в дверь. – Это ж кого принесла нелёгкая? Сиди, сиди, милок, я сама открою, пока ты ещё обуешься, эти безбожники уже дверь поломают. Да иду я, иду! – в голос крикнула она в сторону двери и торопливо засеменила в сени. – Здравы будьте, товарищи. А вы чьих будете?
- Чьих, бабка, холопы, а время холопское прошло! – раздался зычный молодецкий голос. – Да посторонись, старая, неровен час – зашибу!
- Да что ты разговариваешь? Говори, бабка, что пожрать есть! Жрать хочется, силы никакой нет.
- А дочка у тебя имеется? Али ещё лучше – внучка? – раздался третий голос.
- Да что вы, безбожники… куда! В избу-то куда! – причитала бабка. Я в растерянности опустил книгу, разглядывая, кого там принесла нелёгкая.
В избу, душераздирающе скрипя половицами и дыша морозом, ввалились трое дюжих парней. Двое были в разномастных солдатских шинелях, один – вовсе в тулупе, все трое – в треухах и валенках, на ходу оббиваемых от налипшего снега, тут же начавшего таять в жарко натопленной избе.
Меня эта компания не заметила, а я сперва даже дар речи потерял. Очнулся, когда один из вторженцев загромыхал печной заслонкой, а второй принялся шуровать на соседней полке, тогда как третий придерживал растерянную хозяйку.
- Какого Чернуха тут происходит? – отложив книгу, рявкнул я, не спеша подниматься с места. Продолжать не замечать меня теперь мог уже только совсем глухой: командирский голос за столько лет выработаться успел.
- Тю! А ты кто такой? – растерянно хмыкнул первый, отставляя заслонку.
- Да, вестимо, сынок её, говорят, артиллерист какой-то, - откликнулся тот, что держал старушку и зажимал ей рот.
- Слышь, старшина, ты бы не дёргался, а? – лениво порекомендовал третий. – А то и маманьке, и тебе влетит.
- Я б не дёргался? – хмыкнул я, вылезая из-за стола. По габаритам я до этих орлов существенно не дотягивал, что их заметно обрадовало. Да и что бы не радоваться? Их трое, они вооружены, а тут только какой-то артиллерист в майке и штанах на босу ногу, - Разрешите представиться, товарищи. Гвардии обермастер Илан Олеевич Стахов. А теперь…
- Старшина, ну что ты, в самом деле? – насмешливо хмыкнул один, делая шаг в мою сторону и протягивая руку, чтобы схватить за плечо. Я даже сопротивляться не стал; только прихватил его за запястье. Сначала на лице бандита появилось удивление; а через пару секунд он уже валялся на полу, завывая и поскуливая от боли, лелея обожжённую до черноты руку. По комнате растёкся сладковатый запах палёного мяса.
- Продолжаем разговор, - мрачно кивнул я. – Смиир-на!
В этот раз им хватило ума не возмущаться; видимо, дошло. Выпущенная одним из налётчиков женщина заохала и запричитала, без сил осев на пол там, где стояла.
- Марелия Горвиловна, ну, полно вам, - мягко проговорил я, силком поднимая женщину на ноги и подводя её к сундуку, с которого только что поднялся сам. – Присядьте, сейчас я всё улажу. Вы только не волнуйтесь, у вас же давление.
Первым делом я обулся, потом накинул гимнастёрку, висевшую до этого на гвоздике в сторонке.
- Эй, там, на полу. Команда была «смирно», - напомнил я, привалившись к столу и в задумчивости разглядывая незваных гостей. Дождавшись, пока продолжающий под растерянно-испуганными взглядами товарищей болезненно поскуливать калека займёт своё место в «строю», я удовлетворённо кивнул. Конечно, выполнение команды было весьма условным, но мне ж их не на парад выпускать. – Кто старший?
- Так это… выходит, я, товарищ старшина, - неуверенно подал голос тот, что держал до этого старушку.
- Обращаясь к вышестоящему по званию, необходимо это звание называть, - скучающе ответил я. – Я недостаточно ясно назвался?
- Э-э… никак нет, простите, товарищ гвардии обермастер товарищ Стахов, - испуганно затряс головой верзила, не отрывая взгляда от моих рук.
- Сука! – злобно проскулил пораненный. – Атаман тебя на клочки порвёт!
- Замечательно, - я кивнул, проигнорировав оскорбление. – У нас ещё и атаман есть. Кто такой, где живёт?
- Да это он всё от шока, товарищ гвардии обермастер! – вновь затряс головой назвавшийся старшим. Подранок, что-то ещё бормотавший про себя, схватился за оружие в кобуре – и снова взвыл от боли, пытаясь обожжёнными руками отстегнуть кобуру. Не успел; револьвер прожёг её насквозь и, раскалённый докрасна, упал на пол. Я не поленился, предохранил порох от возгорания; не хватало мне тут ещё неподконтрольного взрыва.
- Значит, врём, и по-хорошему не хотим, - резюмировал я. К калечащим методам допроса переходить не хотелось, но других вариантов я не видел. Добровольно рассказывать они явно ничего не собирались, необходимыми навыками в ведении допроса более цивилизованными способами я никогда не владел – я не дознаватель и не следователь. Так что возможных линий поведения всего две: либо вызывать специалистов и ждать, а до тех пор запереть всех троих в подполье, либо…
На первый вариант было попросту жалко времени.
Ни жалости, ни уколов совести эти трое у меня не вызывали, даже презрения или злости к ним испытать не получалось. Наверное, это неправильно, но к подобным существам я всегда относился с безразличием, как к обыкновенным тупым зомби. Назвать мародёров и прочих грабителей людьми не поворачивался язык: человек не будет отнимать последнее у своего же соотечественника. Назвать животными тоже слишком велика честь. Недаром же существовал приказ, согласно которому пойманных на подобном деянии разрешалось судить по законам военного времени военно-полевым же судом, и приводить смертный приговор в исполнение прямо на месте; других мер пресечения для мародёров и грабителей не предусматривалось. Как боевой офицер в звании обермастера, я имел полное право вершить оный суд единолично.
- Оружие бросить на пол, верхнюю одежду и шапки – туда же, - скомандовал я. Спорить они не стали, побросав вещи в кучу; неспособному сделать это товарищу помогли сами, даже без напоминания. – Ну, а теперь пойдёмте на улицу, поговорим на свежем воздухе.
- Товарищ Илан Олеевич, так там ведь это… - проблеял доселе молчавший.
- Что?
- Холодно там.
- Шаго-ом марш! – рявкнул я. В этот раз желающих спорить не нашлось. Правда, на дворе всё тот же калека, самый отчаянный из троих, попытался предпринять попытку к бегству. На этот раз он даже взвизгнуть не успел, как целиком превратился в слабо подёргивающуюся в конвульсиях под шипение плавящегося снега головешку.
- Объясняю ситуацию, - заговорил я, останавливаясь рядом с пока ещё живыми бандитами, которые были не в силах оторвать взгляды от останков своего товарища. – Из вас двоих мне нужен только один, и то лишь до тех пор, пока он полезен. Ну, как с памятью, не прояснилось? Что за атаман, где его можно найти?
Долго уговаривать не пришлось. Третьему, боявшемуся выходить на холод, хватило несколько секунд поваляться по снегу в бесплодных попытках сбить пламя с вспыхнувшей рубашки, чтобы согласиться на сотрудничество.
Второго же, назвавшегося главным, пришлось также убить – он, игнорируя приказ, бросился на морально менее стойкого товарища, пытаясь свернуть тому шею.
Через пять минут (они ушли на то, чтобы прибрать за собой – сжечь трупы до состояния золы и присыпать снежком, чтобы не портили пасторальный деревенский пейзаж) я в сопровождении шмыгающего носом и трясущегося не то от холода, не то от страха бандита вошёл в сени. Источник информации заставил разуться, а сам прошёл прямо так – на улице я находился под прикрытием заклинания, чтоб не замёрзнуть, и снег не налип.
Хозяйка за то короткое время, что я вёл «разъяснительную беседу» среди уголовного элемента, успела взять себя в руки. Вещи нападавших куда-то исчезли, натёкшие с них лужи – тоже.
- Вот те раз! – поприветствовала наше появление женщина. – Да на кой он тебе живым сдался, милок? – она задиристо подбоченилась. – Безбожник этот, побери его Чернух! Прибил бы, и вся недолга, всё одно никто о нём не заплачет.
- Прибить его я всегда успею, Марелия Горвиловна, - засмеялся я. – Особенно если вести себя плохо будет.
- Нешто он себя только что хорошо вёл? – возмутилась хозяйка дома, всплеснув руками.
- Он уже понял, что был неправ. А если ещё проявит деятельное раскаянье, то имеет шансы избежать высшей меры пресечения, - я покосился на «языка», тот часто-часто закивал. – Ну, рассказывай, как дошёл до жизни такой, а мы послушаем, - разрешил я, усаживаясь за стол. Парень замялся, переступая с ноги на ногу, потом жалобно спросил:
- Дык, это… А что рассказывать-то?
- Ну, для начала, кто такой, как в банду попал.
- Дык, это… Матаем меня кличут, из Боброшмыгов я…
- Откуда? – переспросил я.
- Боброшмыги, - последовала ремарка от хозяйки, в самом начале разговора присевшей через стол от меня. – Это деревенька тут одна. Не очень далеко, всего вёрст тридцать.
Да уж… навидался я всякого, но такое название захочешь – не забудешь.
- Ладно, продолжай, - я махнул рукой.
- Ну, дык вот… Война как началась, так батьку на фронт и забрали, и убили почти тут же. Мне только тринадцать было. Мамку бомбой убило, я один и остался, без дома и без родни. Потом вот к банде прибился… они давненько промышляют, ещё с довоенных времён, а уж в войну, как доманцев вышибли, и вовсе раздолье было! Люди всё на нежить спишут, опасности никакой. Меня на промысел не брали – мал ещё был, всё больше с хозяйством занимался. Сегодня вот в первый раз с собой взяли, - вздохнул он.
- Так, ну, с тобой, Матай, всё ясно, - я кивнул. – Возьми стул, присядь, да продолжим. Нет, ты вот где сейчас стоял, там и присядь, - хмыкнул я, когда обрадованный парень сунулся, было, сесть с нами за стол. – Продолжим. Пока, вроде, всё складно. Почему именно на этот дом нацелились?
- Так он на отшибе стоит, крепенький такой, по виду – зажиточный, - бесхитростно пожал плечами начинающий криминальный элемент.
- Ладно, перейдём к самому интересному. Сколько в банде человек, где логово, и что, в конце концов, за атаман?
- Ну, живём мы на Чернуховой мельнице…
- Это где такое? – уточнил я у старушки.
- Да вёрст десять вверх по реке, - откликнулась удивлённая женщина. – Это что ж, безбожники эти там уже столько лет торчат, а их никто доселе не заметил? С другой стороны, конечно, место нехорошее, гиблое, туда никто и не ходит, - принялась она рассуждать вслух; я не мешал. – А не из-за вашей ли братии оно таким стало? – прокурорски прищурилась старушка.
- Да не, бабуль, - отмахнулся он. – Там действительно чернушина какая-то творится, да только атаман наш – ух! Ему сам Чернух с его воинством не страшен.
- Сколько человек в банде?
- Десятка три.
- А точнее?
- Я считать не умею, - смутился он.
- Ладно. Атаман.
- Дык, это… Чародей он, сильный.
- Наш? – мрачно уточнил я.
- Ага; бают, из Приасска аж. Вот помощник его – ненашенский, хотя по-нашему хорошо, складно балакает. Только с говором таким странным…
- С акцентом? Доманским?
- Не, точно не оттуда. Живой он, не покойник ходячий, да и рожей не похож… те сплошь белобрысые, а этот – черноволосый, и глаза у него кошачьи такие, почти жёлтые. И говорит быстро-быстро, когда на своём.
- Сталеец? – предположил я.
- Да я ж откуда знаю-то? – праведно удивился бандит. – Говорю ж, не наш, а уж откуда он там взялся! Странный он; вроде ничего, а то как зыркнет – и душа в пятки! Будто насквозь смотрит и всего тебя видит. И появляется редко, а где в остальное время бывает – неясно.
- Тоже чародей? – уточнил я. Этот вопрос неожиданно поставил Матая в тупик. Он то и дело порывался начать что-то говорить, запинался на полуслове, что-то бормотал себе под нос с удивлённым видом, и через некоторое время совсем потерянно ответил:
