Молча кивнула и прошла в конюшню, где первым делом сняла сарафан и скинула платок, чтобы повесить их рядом с уздечками — нечего по конюшне хорошую вещь тереть. Выбрала сбрую и пошла знакомиться. Со всеми, включая запретных.
Дурак оказался пегим и злющим, рыжий выглядел грустным и напрашивался на ласку. Алёна пожалела, что не взяла с собой никакого лакомства, чтобы к незнакомому коню подлизаться, ну да уж чего не было — того не было.
Поглядела на хозяйского, он оказался чудо как хорош — вороной, грива блестящая, волосок к волоску, шерсть лоснится, мощный, тонконогий. Кто бы ни был его хозяин, а в лошадях он толк знал, да и заботился о своём товарище от души. На этом красавце Алёна бы точно не отказалась покататься, но прямой запрет нарушать не стала. Мало ли кто там хозяин!
Мелькнула мысль, уж не рыжий ли воевода, но её алатырница поспешила отогнать и отошла от коня, двинулась по соседнему ряду. К некоторым заходила в денники, чтобы вблизи осмотреть стати и оценить норов. Выучку так не понять, но Алёна надеялась, что среди дружинных лошадей негодящих не держат.
Выбрала в итоге шестилетнего рыжего жеребчика, который мордой почему-то напомнил Остапа Егоровича. Конь казался дружелюбным и игривым, а там уж оставалось уповать на везение.
Конюх, увидев, кого незваная гостья вывела, вздохнул:
— Как есть убьётся!
— Как его зовут? И что про него надо знать? — спокойно спросила Алёна, когда мужчина вернулся с остальной сбруей.
— Зовут его Алтыном. Конь добрый, умный, только ошибок наезникам не прощает. Может, другого глянешь, а? — Остап Егорович смерил девушку новым взглядом. Правда, больше любопытным, чем недовольным. Всё-таки с уздечкой она управилась легко, коня держала уверенно, а без сарафана, в сапогах, штанах и подпоясанной рубахе казалась уже не такой смешной.
— Ничего, мы договоримся, — заверила Алёна. — А где Стеша?
— Ушла, сказала, сама за тобой придёт. Пойдём, ворота открою. Ох, доведут они меня когда-нибудь…
— Кто они? — полюбопытствовала девушка.
— Вы, — буркнул конюх.
Остап Егорович остался у забора поначалу из беспокойства. Приказ — он и есть приказ, но не хотелось, чтобы девчонка взаправду покалечилась. А потом осталось только восхищённо присвистнуть, опять сбив шапку на затылок: в седле пигалица держалась не хуже дружинников, и даже получше многих.
Вскоре стали собираться и парни. Большинство вели коней в загон молча и занимали своё место в смене, лишь искоса поглядывая на странное явление — тренировку никто не отменял, не до развлечений, а держалась незнакомка хорошо и мешаться под ногами не должна была. Кое-кто присвистывал заинтересованно и окликнуть пытался, а самый ретивый поравнялся с девчонкой, чтобы познакомиться, но быстро получил от старшего товарища кнутовищем поперёк спины — не больно, но обидно. А правильно, нечего строй нарушать!
— Дядька Остап, а это кто ж такая? — живо спросил молодой хозяин вороного жеребца, прибывший в числе последних.
— Да почём я знаю! — отмахнулся тот. — Из дворцовых, пришла — дай, говорит, покататься, я умею. Ну и вот. Кто ж знал, что и вправду умеет! Дмитрий, ты за парнями пригляди, чтоб не забижали, а? Сейчас-то не полезут, а после житья не дадут. Поперёк твоего слова-то не осмелятся.
— Вот уж будь спокоен, постерегу! — хохотнул тот и присоединился к остальным.
Вся княжеская сотня, сторожившая дворец, конечно, одновременно тут хороводить не могла, упражнялись десятками. Сейчас был черёд первого, в котором десятником значился наследный княжич Дмитрий, и к делу своему он подходил ответственно, за что его в дружине уважали и любили.
Остап Егорович даже и не удивился, когда в десяток странная девчонка уместилась как родная. Она и команды все знала, и строй держала, а уж когда джигитовка началась — тут конюх и дивиться устал, потому что многого княжеские дружинники повторить не могли вовсе. Оно понятно, у них и надобности нет таким вот выкрутасам учиться, но где этому научилась чернявая пигалица, он и предположить не брался. Что к чучелам не поехала — это её снова с лучшей стороны показало. Прыти в ней много, а вот силёнок не как во взрослом воине. Зато с самострелом управлялась ловко, на равных.
— Это что у тебя за отрок такой прыткий появился? — Прозвучавший рядом голос заставил конюха дёрнуться и обернуться.
— Тьфу! Чего подкрадываешься, чернуков выкормыш? Ишь, нарисовался с ранья! Честь нам какая, сам первый княжий воевода пожаловал! — разворчался Остап, вновь возвращаясь взглядом к всадникам.
— И тебе здравствуй, — не обиделся тот, облокотился о забор рядом. — Кто таков-то? Вон этот, за княжичем скачет. Ловкий мальчишка.
— Совсем глаза пропил, — буркнул конюх. — Какой это тебе мальчишка? Девчонка это. А откуда — и сам не знаю.
— Ну ладно тебе, чего взъелся? Не с той ноги встал? — поморщился воевода.
— Да на тебя у меня вообще зла не хватает! — отмахнулся Остап. — Ты сам когда последний раз шашку в руке держал? А на коня садился? Небось на рысях кулём свалишься! Во-е-во-ода, — протянул презрительно.
— Положим, вот так я никогда и не умел, — возразил Олег. — Сам говорил, в двадцать с лишком на коня первый раз садиться — ничего путного не выйдет. А вот на кулаках со мной слабо потягаться? То-то же. Тут уж кто чему учился.
— Пять лет назад, может, и слабо было бы, а сейчас не уверен. — Конюх ответил недовольным взглядом искоса. — Совсем дурной стал, смотреть тошно. Хуже князя.
— А князь-то тебе чем не угодил? — опешил воевода. — Или тоже с дружиной должен на коне скакать да шашкой махать?
— Должен! — непримиримо заявил Остап. — А он в кораблики играется! Как мальчишка со щепочкой у вешнего ручья! — Он ругнулся и сплюнул под ноги. — Хорошо, наследник парень ладный. Вон как ловко с шашкой управляется!
— И кто из нас ещё что пропил! — вздохнул Олег. — Ты чего разворчался-то, не пойму? Ха! Слушай, а знаю. Ревнуешь.
— Чего? — опешил конюх, даже шапка вместе с бровями приподнялась. — Чего это ты выдумал? Чего я ревную?
— А то, что девка эта половчее любого из твоей любимой первой сотни будет, это даже мне видно, — довольно ухмыльнулся воевода. — Вот тебе за них и обидно.
— И чего это мне обидно? И ничего мне не обидно! Мне за Белогорье обидно, что князь у нас непутёвый и воевода первый ему под стать!
— Глупости говоришь. Если князь будет на коне скакать, Белогорьем кто управлять станет? — возразил Олег. — Нет, Ярослав всё по уму поставил. Каждый своим делом занят. Князь княжит, законами занимается, ты вон кобылам хвосты крутишь, я… — он запнулся, тут же пожалев, что вообще себя помянул, потому что Остап не замедлил сесть на прежнего конька.
— Горькую пьёшь от безделья. Был бы моим сыном, так бы отходил тебя хворостиной, мало не показалось бы! И не посмотрел, что здоровый лоб!
— Но ты не мой отец, — резко осадил его воевода — больше не голосом, который прозвучал ровно, а злым, острым взглядом.
— Ну ладно, не серчай, — тут же пошёл на попятный Остап. Вспомнил, что на слова о родителях Олег всегда отвечал зло и грубо. Причины конюх не знал, но ясно — не от большого счастья. Померли, видать, вот и горюет. — Чего тебя впрямь так рано-то принесло?
— Не спалось, воздухом подышать решил, — криво усмехнулся Рубцов, рассеянно потёр загривок, поскрёб щёку.
То есть правды не сказал, это Остап по нему тоже хорошо помнил. Врал первый воевода совсем плохо, когда что-то скрывал — вот так дёргаться начинал, будто блохи его едят. Но конюх хмыкнул и в душу не полез, всё равно ж не ответит.
Правильно рассудил, не рассказал бы. Но и не так уж соврал, если разобраться. Спалось ему как раз хорошо, и сны ого-го какие снились, но после такого осталось только влезть под холодную воду, чтобы смыть пот и иные последствия уж больно яркого сна, а главное — голову остудить. Ну а после — только воздухом дышать, где уж там досыпать. Давненько ему не являлись во снах нагие девы, а уж так, чтобы девы знакомые, да ещё чтобы сразу в вечер знакомства, да ещё в столь откровенных видах, — и вовсе никогда.
Когда кругом полно всевозможной нечисти и прочих колдовских созданий, часть которых Олег так и не выучил, а о части и вовсе не слыхал, хочешь не хочешь — а взрастишь в себе осторожность, невольно выискивая в любой странности колдовской след. Однако даже со своей взлелеянной подозрительностью воевода дурного не заподозрил, тут Озерица очень ловко подстроила.
Олег только взбодрился да посмеялся над своей неловкостью. Ничего странного он в таком сне не нашёл. Ну сколько он без женщины, пару лет? А тут эта чернявая…
Отношения с женщинами у него во дворце складывались странно. Поначалу льстило внимание весёлых вдовушек и неверных жён, которые с известной целью липли к нему, словно мёдом было намазано. Казалось забавным видеть их насквозь, их простые и понятные желания, их самодовольство и глубоко запрятанную снисходительность — ему от них тоже многого было не надо. Девиц же избегал всеми правдами и неправдами, потому что их желания простирались дальше, их толкали тщеславие и жадность, а жениться он точно не собирался. И в тех и в других виделось столько дряни, что никакого желания знакомиться ближе не вызывала ни одна. А чистых и светлых душ он избегал уже с другой целью: не хотелось портить кому-то жизнь из-за собственной сиюминутной прихоти.
Потом стало совсем уж тошно от этих лиц и этих желаний, и он начал захаживать к продажным девкам, в Китеже была целая улица Косая, вдоль которой они жили и работали. Это было честнее: вроде мысли и желания те же самые, но никто их прятать не пытается. А ещё, на удивление, приятней, потому что среди них попадались гораздо более искренние особы, чем боярыни во дворце.
К одной такой — глупенькой, но весёлой, которая от души любила свою «работу», — Олег ходил довольно долго. Пока она в какой-то момент не пропала, а другая разбитная красотка честно сдала товарку, сообщив, что та лечится от дурной болезни, и когда долечится — непонятно. Благодаря дару Озерицы к воеводе никакая зараза не липла, но вдруг запоздало проснулась брезгливость, и всякое желание посещать Косую улицу пропало. Вдовицы к тому времени нашли себе новые увлечения, только какие-то отдельные упорные девицы попадались, но их отвадить было несложно, главное — рыкнуть позлее.
Олег находил забавным, что, оглядываясь назад, и сам понимал, как оказался там, где оказался. Всё как в сказке: воду прошёл, огонь прошёл, а медные трубы провалил с треском. Льстило внимание и обожание, нравилась привольная сытая жизнь. Потом незаметно отдалились те, кто был в этих чувствах искренним, а он и держать не стал — видел ложь, видел притворство оставшихся, только тогда почему-то всё это не волновало. А потом стало, и разогнал от себя остальных.
И остался один на один с воспоминаниями. Оказалось, он очень многое мог вспомнить, только вот приятного среди этого попадалось маловато.
Был ещё, конечно, Шарик, добрый верный пёс, который вздыхал над непутёвостью хозяина и клал на колени тяжёлую лобастую голову, проникновенно заглядывая в глаза. Но Шарик помочь не мог, а вот вино — помогало. Ненадолго, потому что дар озёрной девы оставался при Олеге и даже напиться толком не позволял, не говоря уже о том, чтобы спиться, но оно хоть время убивало. Пил бы что покрепче, но крепкое имело такой мерзкий сивушный привкус, что от одного его ещё тошнее делалось.
Летом было ещё ничего, летом можно было на весь день уйти в лес или на озеро, и время проскакивало незаметно. А вот по зиме — хоть вешайся, да ещё озёрная дева в это время дремала вместе с одетым в лёд Светлояром, на разговор шла редко и неохотно.
Порой, обычно стараниями Озерицы — единственной, кто не отвернулся и кого он сам не оттолкнул, — Олегу становилось стыдно, и он задумывался, что так жить нельзя. Но путных идей в голову не приходило, мысль опять забывалась, и каждый новый день становился унылым и привычным отражением предыдущего.
После всего этого было глупо удивляться, что появление в его однообразной затворнической жизни чего-то нового так запало в душу, что вчерашняя девица даже приснилась. В первый раз, когда она вбежала в Моховой покой, который давно все, кроме слуг, обходили десятой дорогой, он толком и не понял, отчего не рыкнул на незнакомку. Ну ошиблась и ошиблась, на шею не полезла — и то ладно. И из головы он её выкинул тогда очень легко.
Зато во вторую встречу наконец рассмотрел то, что давно отвык видеть в людях. И только там вспомнил, отчего ему так легко и спокойно рядом с Озерицей. Совсем не из-за её природы и не оттого, что он ей жизнью обязан, нет. Свет не свет, тепло не тепло, но что-то приятное, согревающее душу ощущалось от них обеих. Искренность. Чистая, яркая душа, какие он разогнал от себя в первую очередь. А теперь вот невольно ухватился, встретив.
— Ишь ты! — Олег негромко присвистнул, когда привлёкшая внимание своей ловкостью девушка рысью проскакала мимо. И не удивился, узнав в ней ночную грёзу.
Грёза при свете дня была ещё лучше, чем вечером, и даже лучше, чем ночью. Раскраснелась от скачки, волосы слегка растрепались, конец косы выбился из короны и шею щекочет. Талия тонкая, гибкая, а ноги… ух! Давно он девушек в штанах не видел, не принято у них тут при дворце, срамом считается. И от такого зрелища опять опалило жаром, сны вспомнились ярко и живо, и осталось только порадоваться, что рубаха длинная и никто ничего не заметит. Одно дело наедине с собой, но позориться перед посторонними совсем не хотелось.
Но наваждение схлынуло быстро, стоило увидеть, как с девушкой поравнялся наследник и завёл о чём-то разговор. На место восхищения и желания пришла досада, хорошо остудившая голову.
Это была не ревность, просто Олег не любил старшего княжича. Не за что-то определённое, он и не знал его почти, не видел в нём особой гнили и черноты, а Дмитрий с воеводой держался уважительно и вежливо. Дело было в самом Олеге, сквозили в этом отношении отголоски прошлой жизни, прошлых обид и унылой застарелой зависти. Золотой мальчик, рождённый с серебряной ложкой во рту — так, кажется, про таких говорят? Обласканный любимец всего дворца, надежда Белогорья, отцовская отрада...
— Никак, глаз положил? — Конюх недобро глянул на Олега.
— Тебе что за печаль? — Воевода пожал плечами. — Или вон для него бережёшь достойную пару?
— А хоть бы и так. Перейдёшь княжичу дорогу, так князь этого уже не спустит.
— Остап, не пори горячку. Сам ты на неё смотришь тоже в желании княжичу дорогу перейти? Хороша же, что мне теперь, зажмуриться?
— Извини, сгоряча ляпнул, — через мгновение признал конюх. — Зол я на тебя, Олег, давно зол. Только ты, почитай, уж года три сюда не заходил, чтобы с тобой по душам поговорить. Аж странно, что сейчас явился...
— А проку со мной говорить? — усмехнулся воевода. — Оставь. Пойду я, не буду тебе глаза мозолить. Бывай. — Он свистнул пса, развалившегося неподалёку в тени, и двинулся прочь.
— Олег! — окликнул его Остап Егорович через несколько шагов и добавил, когда обернулся: — Вечером приходи. Я тебе коня свежего придержу. И только попробуй не явиться! Ты меня знаешь… — добавил, когда воевода усмехнулся, неопределённо махнул рукой и продолжил путь куда-то в сторону озера.
Знал, конечно. Знал, что Остап только на словах такой суровый, а на деле над каждой лошадью своей трясётся, и дружинники ему все как родные, и ничего он воеводе не сделает, если тот не явится.
Дурак оказался пегим и злющим, рыжий выглядел грустным и напрашивался на ласку. Алёна пожалела, что не взяла с собой никакого лакомства, чтобы к незнакомому коню подлизаться, ну да уж чего не было — того не было.
Поглядела на хозяйского, он оказался чудо как хорош — вороной, грива блестящая, волосок к волоску, шерсть лоснится, мощный, тонконогий. Кто бы ни был его хозяин, а в лошадях он толк знал, да и заботился о своём товарище от души. На этом красавце Алёна бы точно не отказалась покататься, но прямой запрет нарушать не стала. Мало ли кто там хозяин!
Мелькнула мысль, уж не рыжий ли воевода, но её алатырница поспешила отогнать и отошла от коня, двинулась по соседнему ряду. К некоторым заходила в денники, чтобы вблизи осмотреть стати и оценить норов. Выучку так не понять, но Алёна надеялась, что среди дружинных лошадей негодящих не держат.
Выбрала в итоге шестилетнего рыжего жеребчика, который мордой почему-то напомнил Остапа Егоровича. Конь казался дружелюбным и игривым, а там уж оставалось уповать на везение.
Конюх, увидев, кого незваная гостья вывела, вздохнул:
— Как есть убьётся!
— Как его зовут? И что про него надо знать? — спокойно спросила Алёна, когда мужчина вернулся с остальной сбруей.
— Зовут его Алтыном. Конь добрый, умный, только ошибок наезникам не прощает. Может, другого глянешь, а? — Остап Егорович смерил девушку новым взглядом. Правда, больше любопытным, чем недовольным. Всё-таки с уздечкой она управилась легко, коня держала уверенно, а без сарафана, в сапогах, штанах и подпоясанной рубахе казалась уже не такой смешной.
— Ничего, мы договоримся, — заверила Алёна. — А где Стеша?
— Ушла, сказала, сама за тобой придёт. Пойдём, ворота открою. Ох, доведут они меня когда-нибудь…
— Кто они? — полюбопытствовала девушка.
— Вы, — буркнул конюх.
Остап Егорович остался у забора поначалу из беспокойства. Приказ — он и есть приказ, но не хотелось, чтобы девчонка взаправду покалечилась. А потом осталось только восхищённо присвистнуть, опять сбив шапку на затылок: в седле пигалица держалась не хуже дружинников, и даже получше многих.
Вскоре стали собираться и парни. Большинство вели коней в загон молча и занимали своё место в смене, лишь искоса поглядывая на странное явление — тренировку никто не отменял, не до развлечений, а держалась незнакомка хорошо и мешаться под ногами не должна была. Кое-кто присвистывал заинтересованно и окликнуть пытался, а самый ретивый поравнялся с девчонкой, чтобы познакомиться, но быстро получил от старшего товарища кнутовищем поперёк спины — не больно, но обидно. А правильно, нечего строй нарушать!
— Дядька Остап, а это кто ж такая? — живо спросил молодой хозяин вороного жеребца, прибывший в числе последних.
— Да почём я знаю! — отмахнулся тот. — Из дворцовых, пришла — дай, говорит, покататься, я умею. Ну и вот. Кто ж знал, что и вправду умеет! Дмитрий, ты за парнями пригляди, чтоб не забижали, а? Сейчас-то не полезут, а после житья не дадут. Поперёк твоего слова-то не осмелятся.
— Вот уж будь спокоен, постерегу! — хохотнул тот и присоединился к остальным.
Вся княжеская сотня, сторожившая дворец, конечно, одновременно тут хороводить не могла, упражнялись десятками. Сейчас был черёд первого, в котором десятником значился наследный княжич Дмитрий, и к делу своему он подходил ответственно, за что его в дружине уважали и любили.
Остап Егорович даже и не удивился, когда в десяток странная девчонка уместилась как родная. Она и команды все знала, и строй держала, а уж когда джигитовка началась — тут конюх и дивиться устал, потому что многого княжеские дружинники повторить не могли вовсе. Оно понятно, у них и надобности нет таким вот выкрутасам учиться, но где этому научилась чернявая пигалица, он и предположить не брался. Что к чучелам не поехала — это её снова с лучшей стороны показало. Прыти в ней много, а вот силёнок не как во взрослом воине. Зато с самострелом управлялась ловко, на равных.
— Это что у тебя за отрок такой прыткий появился? — Прозвучавший рядом голос заставил конюха дёрнуться и обернуться.
— Тьфу! Чего подкрадываешься, чернуков выкормыш? Ишь, нарисовался с ранья! Честь нам какая, сам первый княжий воевода пожаловал! — разворчался Остап, вновь возвращаясь взглядом к всадникам.
— И тебе здравствуй, — не обиделся тот, облокотился о забор рядом. — Кто таков-то? Вон этот, за княжичем скачет. Ловкий мальчишка.
— Совсем глаза пропил, — буркнул конюх. — Какой это тебе мальчишка? Девчонка это. А откуда — и сам не знаю.
— Ну ладно тебе, чего взъелся? Не с той ноги встал? — поморщился воевода.
— Да на тебя у меня вообще зла не хватает! — отмахнулся Остап. — Ты сам когда последний раз шашку в руке держал? А на коня садился? Небось на рысях кулём свалишься! Во-е-во-ода, — протянул презрительно.
— Положим, вот так я никогда и не умел, — возразил Олег. — Сам говорил, в двадцать с лишком на коня первый раз садиться — ничего путного не выйдет. А вот на кулаках со мной слабо потягаться? То-то же. Тут уж кто чему учился.
— Пять лет назад, может, и слабо было бы, а сейчас не уверен. — Конюх ответил недовольным взглядом искоса. — Совсем дурной стал, смотреть тошно. Хуже князя.
— А князь-то тебе чем не угодил? — опешил воевода. — Или тоже с дружиной должен на коне скакать да шашкой махать?
— Должен! — непримиримо заявил Остап. — А он в кораблики играется! Как мальчишка со щепочкой у вешнего ручья! — Он ругнулся и сплюнул под ноги. — Хорошо, наследник парень ладный. Вон как ловко с шашкой управляется!
— И кто из нас ещё что пропил! — вздохнул Олег. — Ты чего разворчался-то, не пойму? Ха! Слушай, а знаю. Ревнуешь.
— Чего? — опешил конюх, даже шапка вместе с бровями приподнялась. — Чего это ты выдумал? Чего я ревную?
— А то, что девка эта половчее любого из твоей любимой первой сотни будет, это даже мне видно, — довольно ухмыльнулся воевода. — Вот тебе за них и обидно.
— И чего это мне обидно? И ничего мне не обидно! Мне за Белогорье обидно, что князь у нас непутёвый и воевода первый ему под стать!
— Глупости говоришь. Если князь будет на коне скакать, Белогорьем кто управлять станет? — возразил Олег. — Нет, Ярослав всё по уму поставил. Каждый своим делом занят. Князь княжит, законами занимается, ты вон кобылам хвосты крутишь, я… — он запнулся, тут же пожалев, что вообще себя помянул, потому что Остап не замедлил сесть на прежнего конька.
— Горькую пьёшь от безделья. Был бы моим сыном, так бы отходил тебя хворостиной, мало не показалось бы! И не посмотрел, что здоровый лоб!
— Но ты не мой отец, — резко осадил его воевода — больше не голосом, который прозвучал ровно, а злым, острым взглядом.
— Ну ладно, не серчай, — тут же пошёл на попятный Остап. Вспомнил, что на слова о родителях Олег всегда отвечал зло и грубо. Причины конюх не знал, но ясно — не от большого счастья. Померли, видать, вот и горюет. — Чего тебя впрямь так рано-то принесло?
— Не спалось, воздухом подышать решил, — криво усмехнулся Рубцов, рассеянно потёр загривок, поскрёб щёку.
То есть правды не сказал, это Остап по нему тоже хорошо помнил. Врал первый воевода совсем плохо, когда что-то скрывал — вот так дёргаться начинал, будто блохи его едят. Но конюх хмыкнул и в душу не полез, всё равно ж не ответит.
Правильно рассудил, не рассказал бы. Но и не так уж соврал, если разобраться. Спалось ему как раз хорошо, и сны ого-го какие снились, но после такого осталось только влезть под холодную воду, чтобы смыть пот и иные последствия уж больно яркого сна, а главное — голову остудить. Ну а после — только воздухом дышать, где уж там досыпать. Давненько ему не являлись во снах нагие девы, а уж так, чтобы девы знакомые, да ещё чтобы сразу в вечер знакомства, да ещё в столь откровенных видах, — и вовсе никогда.
Когда кругом полно всевозможной нечисти и прочих колдовских созданий, часть которых Олег так и не выучил, а о части и вовсе не слыхал, хочешь не хочешь — а взрастишь в себе осторожность, невольно выискивая в любой странности колдовской след. Однако даже со своей взлелеянной подозрительностью воевода дурного не заподозрил, тут Озерица очень ловко подстроила.
Олег только взбодрился да посмеялся над своей неловкостью. Ничего странного он в таком сне не нашёл. Ну сколько он без женщины, пару лет? А тут эта чернявая…
Отношения с женщинами у него во дворце складывались странно. Поначалу льстило внимание весёлых вдовушек и неверных жён, которые с известной целью липли к нему, словно мёдом было намазано. Казалось забавным видеть их насквозь, их простые и понятные желания, их самодовольство и глубоко запрятанную снисходительность — ему от них тоже многого было не надо. Девиц же избегал всеми правдами и неправдами, потому что их желания простирались дальше, их толкали тщеславие и жадность, а жениться он точно не собирался. И в тех и в других виделось столько дряни, что никакого желания знакомиться ближе не вызывала ни одна. А чистых и светлых душ он избегал уже с другой целью: не хотелось портить кому-то жизнь из-за собственной сиюминутной прихоти.
Потом стало совсем уж тошно от этих лиц и этих желаний, и он начал захаживать к продажным девкам, в Китеже была целая улица Косая, вдоль которой они жили и работали. Это было честнее: вроде мысли и желания те же самые, но никто их прятать не пытается. А ещё, на удивление, приятней, потому что среди них попадались гораздо более искренние особы, чем боярыни во дворце.
К одной такой — глупенькой, но весёлой, которая от души любила свою «работу», — Олег ходил довольно долго. Пока она в какой-то момент не пропала, а другая разбитная красотка честно сдала товарку, сообщив, что та лечится от дурной болезни, и когда долечится — непонятно. Благодаря дару Озерицы к воеводе никакая зараза не липла, но вдруг запоздало проснулась брезгливость, и всякое желание посещать Косую улицу пропало. Вдовицы к тому времени нашли себе новые увлечения, только какие-то отдельные упорные девицы попадались, но их отвадить было несложно, главное — рыкнуть позлее.
Олег находил забавным, что, оглядываясь назад, и сам понимал, как оказался там, где оказался. Всё как в сказке: воду прошёл, огонь прошёл, а медные трубы провалил с треском. Льстило внимание и обожание, нравилась привольная сытая жизнь. Потом незаметно отдалились те, кто был в этих чувствах искренним, а он и держать не стал — видел ложь, видел притворство оставшихся, только тогда почему-то всё это не волновало. А потом стало, и разогнал от себя остальных.
И остался один на один с воспоминаниями. Оказалось, он очень многое мог вспомнить, только вот приятного среди этого попадалось маловато.
Был ещё, конечно, Шарик, добрый верный пёс, который вздыхал над непутёвостью хозяина и клал на колени тяжёлую лобастую голову, проникновенно заглядывая в глаза. Но Шарик помочь не мог, а вот вино — помогало. Ненадолго, потому что дар озёрной девы оставался при Олеге и даже напиться толком не позволял, не говоря уже о том, чтобы спиться, но оно хоть время убивало. Пил бы что покрепче, но крепкое имело такой мерзкий сивушный привкус, что от одного его ещё тошнее делалось.
Летом было ещё ничего, летом можно было на весь день уйти в лес или на озеро, и время проскакивало незаметно. А вот по зиме — хоть вешайся, да ещё озёрная дева в это время дремала вместе с одетым в лёд Светлояром, на разговор шла редко и неохотно.
Порой, обычно стараниями Озерицы — единственной, кто не отвернулся и кого он сам не оттолкнул, — Олегу становилось стыдно, и он задумывался, что так жить нельзя. Но путных идей в голову не приходило, мысль опять забывалась, и каждый новый день становился унылым и привычным отражением предыдущего.
После всего этого было глупо удивляться, что появление в его однообразной затворнической жизни чего-то нового так запало в душу, что вчерашняя девица даже приснилась. В первый раз, когда она вбежала в Моховой покой, который давно все, кроме слуг, обходили десятой дорогой, он толком и не понял, отчего не рыкнул на незнакомку. Ну ошиблась и ошиблась, на шею не полезла — и то ладно. И из головы он её выкинул тогда очень легко.
Зато во вторую встречу наконец рассмотрел то, что давно отвык видеть в людях. И только там вспомнил, отчего ему так легко и спокойно рядом с Озерицей. Совсем не из-за её природы и не оттого, что он ей жизнью обязан, нет. Свет не свет, тепло не тепло, но что-то приятное, согревающее душу ощущалось от них обеих. Искренность. Чистая, яркая душа, какие он разогнал от себя в первую очередь. А теперь вот невольно ухватился, встретив.
— Ишь ты! — Олег негромко присвистнул, когда привлёкшая внимание своей ловкостью девушка рысью проскакала мимо. И не удивился, узнав в ней ночную грёзу.
Грёза при свете дня была ещё лучше, чем вечером, и даже лучше, чем ночью. Раскраснелась от скачки, волосы слегка растрепались, конец косы выбился из короны и шею щекочет. Талия тонкая, гибкая, а ноги… ух! Давно он девушек в штанах не видел, не принято у них тут при дворце, срамом считается. И от такого зрелища опять опалило жаром, сны вспомнились ярко и живо, и осталось только порадоваться, что рубаха длинная и никто ничего не заметит. Одно дело наедине с собой, но позориться перед посторонними совсем не хотелось.
Но наваждение схлынуло быстро, стоило увидеть, как с девушкой поравнялся наследник и завёл о чём-то разговор. На место восхищения и желания пришла досада, хорошо остудившая голову.
Это была не ревность, просто Олег не любил старшего княжича. Не за что-то определённое, он и не знал его почти, не видел в нём особой гнили и черноты, а Дмитрий с воеводой держался уважительно и вежливо. Дело было в самом Олеге, сквозили в этом отношении отголоски прошлой жизни, прошлых обид и унылой застарелой зависти. Золотой мальчик, рождённый с серебряной ложкой во рту — так, кажется, про таких говорят? Обласканный любимец всего дворца, надежда Белогорья, отцовская отрада...
— Никак, глаз положил? — Конюх недобро глянул на Олега.
— Тебе что за печаль? — Воевода пожал плечами. — Или вон для него бережёшь достойную пару?
— А хоть бы и так. Перейдёшь княжичу дорогу, так князь этого уже не спустит.
— Остап, не пори горячку. Сам ты на неё смотришь тоже в желании княжичу дорогу перейти? Хороша же, что мне теперь, зажмуриться?
— Извини, сгоряча ляпнул, — через мгновение признал конюх. — Зол я на тебя, Олег, давно зол. Только ты, почитай, уж года три сюда не заходил, чтобы с тобой по душам поговорить. Аж странно, что сейчас явился...
— А проку со мной говорить? — усмехнулся воевода. — Оставь. Пойду я, не буду тебе глаза мозолить. Бывай. — Он свистнул пса, развалившегося неподалёку в тени, и двинулся прочь.
— Олег! — окликнул его Остап Егорович через несколько шагов и добавил, когда обернулся: — Вечером приходи. Я тебе коня свежего придержу. И только попробуй не явиться! Ты меня знаешь… — добавил, когда воевода усмехнулся, неопределённо махнул рукой и продолжил путь куда-то в сторону озера.
Знал, конечно. Знал, что Остап только на словах такой суровый, а на деле над каждой лошадью своей трясётся, и дружинники ему все как родные, и ничего он воеводе не сделает, если тот не явится.
