Дед не раз говорил, что не он учил новобранца, а сам у него многому учился: этот молодой парень в свои двадцать три знал и умел больше, чем опытный седой воин. Шашкой махал что дубиной, Иван Никанорович диву давался, но без оружия хорош был настолько, что впору за ним записывать.
Два года ушло у этого паренька, чтобы дослужиться до воеводы. Да, во многом благодаря удивительно сильному дару, и с появлением Хребта не то что простые крестьяне — ему князья руки целовать должны были!
Двенадцать лет назад Алёна видела его последний и единственный раз, когда приезжал проститься с дедом. Украдкой видела, нечего детям лезть, когда старшие о своём говорят. Даже не подумала за эти дни о том, что он окажется здесь, при княжьем дворце, хотя, казалось бы, где же ему ещё быть — первому воеводе?
И за эти двенадцать лет он совсем…
Нет. Не изменился он там, в её голове, а сейчас перед Алёной сидел и он, и как будто совсем не он. Рыжие волосы всё так же коротко острижены, но теперь в них густая проседь. Откуда, ведь сорока ещё нет! И тогда, после войны, не было. А повязка через правый глаз — всё та же, простая чёрная лента. Алёна долго донимала деда, пытаясь выяснить, что с его глазом. Тот ведь знал, точно знал, но только отмахивался — не твоё дело. А она знала, что это не простая рана, да и рана ли вообще? Ровная кожа вокруг, ни царапинки, ни шрама, и ресницы под тонкой повязкой как будто двигаются…
И одежда эта… Удобная, понятная, привычная, но место ли ей здесь и сейчас? Должна быть другая. Красивая, нарядная, ладно сидящая на крепких плечах. И улыбка должна быть — та самая, живая, которой он улыбался деду и, казалось, ей самой, подглядывающей из-за занавески.
Но улыбки не было. Была косая, недобрая ухмылка, скривившая и словно разрезавшая лицо, крепко засевшее в памяти. Как будто простое, как бабка говорит — пучок на пятачок. Но краше Алёна никогда не видела.
Радужка целого глаза — прежнего цвета, странного, оранжевого. Янтарного, тёплого. За него, говорят, и прозвали. В сумраке Алёна не видела, но точно это знала. А лицо… Лицо всё-таки как чужое. Похудевшее, бледное. Может, он нездоров?
— Эй, чернявая! — резко окликнул воевода, кинжал легко провернулся в ладони и на полвершка ушёл в дерево стола. — Ты меня слышишь вообще?
— Простите, воевода, я… случайно сюда вошла, — отмерла наконец Алёна. — Мне сказали в Моховой покой прийти, на девичьи посиделки, должно быть, попутала что-то. Я тут только первый день.
Она опустила глаза, встретилась с умным и словно печальным взглядом карих собачьих глаз. Неделянская порода. Огромный пёс, какими медведей травили, с широким лбом и вислыми ушами. Серой, волчьей масти, но на волка не похожий совсем.
Пса Алёна тоже знала, воеводе подарили щенка у них. Не дед, его друг, он этих псов для охотников разводил, и были они, поговаривали, лучше великокняжеских.
— Первый день? — переспросил воевода. Сделал несколько глотков из бутылки, утёр губы тыльной стороной ладони — Алёна видела, украдкой вскинула на него взгляд, но тут же опустила вновь. Пёс у ног мужчины шумно, тяжело вздохнул. — Кто бы тебя сюда ни послал, добра он тебе не желал. Поменьше его слушай.
— Почему не желал? — девушка с таким искренним изумлением вскинула на него взгляд, что воевода в первый момент не нашёл, что ответить.
— Ты знаешь ли, кто я такой?
— Конечно, знаю! Первый его княжеской светлости воевода, Рубцов Олег Сергеевич. Янтарноглазый, соль земли. Это благодаря вам Хребет появился, вы нас от болотников закрыли!
Умолкнуть её заставило не то, что закончились слова, а искреннее удивление и недоверие на лице мужчины.
Но продолжить разговор не получилось, за спиной Алёны прошелестела, открываясь, дверь. Взгляд воеводы опять сделался колючим и недобрым, как в самом начале, когда алатырница нарушила его уединение, а потом повисшую тишину разбил торопливый голос Светланы:
— Ну куда тебя занесло? — Вдова цепко ухватила Алёну за локоть. — Простите нас, пожалуйста, она всё перепутала! Не Моховой покой, а Малахитовый! Не сердитесь, мы уже уходим!
Алатырница бросила ещё один взгляд через плечо, но прочитать выражение лица воеводы не успела, дверь захлопнулась.
— Ух! Алёна, ну как же ты так? Все же знают, что в Моховой покой соваться нельзя, там же этот! — возмущённо говорила вдова, таща спутницу за локоть прочь. — Он тебя обидеть не успел?
— Как обидеть? — растерянно переспросила Алёна и недовольно отдёрнула руку. — Пусти меня, что ты вцепилась?!
— Ох, извини, я так испугалась! Нагрубить, а то и кинуть чем или пса своего жуткого натравить, вот же чудовище! Да оба хороши, — ворчала Светлана. — А Улька дура, надо же было перепутать! Благо сейчас вспомнила, куда тебя отправила.
— Но это же воевода Рубцов! — пробормотала Алёна. — Это же он последнюю войну с болотниками выиграл…
— Что бы он там ни выиграл, а сейчас от него лучше подальше держаться, — вдова наморщила нос. — Пьяный, грубый и неотёсанный, вот уж вояка! И зачем ему великий князь дворянство только пожаловал!
— Но он же всех нас защитил!
— Да вот ещё, всех! — недовольно отмахнулась Светлана. — Они к Китежу на полёт стрелы не подойдут, болотники эти, Светлояр не позволит.
Алёна искоса зло глянула на вдову, собралась возразить, но в последнее мгновение передумала. Не о чем с ней говорить, и спорить тоже. Пустое. Не разговор — сердце пустое. И теперь, прежде чем верить этой родственнице хоть в чём-то, стоило крепко подумать. Если она и в самом деле не желает зла, то не обязательно ведь хочет добра. Да и надо ли Алёне такое добро?
Светлана ещё говорила, и спрашивала, и ворчала на Алёну за то, что та не дала ещё указания перешить свои вещи. Алатырница и здесь не спорила — она почти не слушала, думая о недавней встрече. И чем больше думала, тем горше становилось на душе.
Как бы ни злилась она сейчас на Светлану, но кое в чём та была права. Воевода и впрямь переменился в сравнении с тем, каким она его помнила. И не в лучшую сторону. И стыдно уже было за свою детскую ревность, которую всегда питала, вспоминая этого мужчину. Да пусть бы он был женат, пусть орава детишек, но счастлив, а не… вот так. Да разве ж это воин? Кинжалом, своим кинжалом, верным защитником и другом — кромсать окорок?!
Некстати подумалось, что, не будь он пластуном, зарос бы серо-бурой бородой и выглядел ещё грязнее. Если иные мужчины отпускали бороды и считали своей гордостью, то пластуны всегда начисто выводили лишние волосы специальным зельем, да и головы часто брили. Они если и сталкивались с врагом впрямую, то только лицом к лицу, вплотную, а в такой сшибке лишние волосья — возможность для врага. Схватить за бороду, взмахнуть кривым острым ножом — и нет пластуна.
Нет, не случайно подумалось. Вспомнился один. Бирюком у них в станице жил, на окраине. Тихий был, но пил беспробудно и всё по окрестным лесам шатался. Так и сгинул по зиме, искали, но куда там! Говорили, бадзула привязалась — злобный дух, сводивший людей с ума, заставлявший опускаться и бродяжничать.
Глупость, конечно. И без чужого вмешательства люди оступаются. Был у них алый янтарь в станице, который духов и нечисть усмирял, так он бы заметил. И во дворце бы тем более заметили, если бы к воеводе этакая нечисть прицепилась. Сам он, точно сам.
Думать о том, что Янтарноглазый закончит жизнь так же, как тот пьяница, было невыносимо.
— Скажи, и давно он… вот так? — спросила Алёна наконец.
— Кто?
— Воевода.
— Ой, ты спросила! Да сколько его помню. Шатается по дворцу что леший по полю, — неприязненно отмахнулась она. — Изредка вон только к князю является по приказанию да по берегу, говорят, бродит ночами. Сейчас небось наберётся и пойдёт.
— Зачем? — не поняла Алёна.
— Да пойди узнай, что у него на уме! К русалкам ходит, живые-то бабы от него бегают, — рассмеялась она. — Да что тебе до него за дело?
— Жаль его. Воин славный, алатырник могучий, и вот…
— Нашла тоже, кого жалеть! Или тебе наш медведь-шатун по сердцу пришёлся? — хитро, искоса глянула вдова.
Тут Алёна без труда сумела сдержаться. Она родным-то свою сердечную тайну не поверяла, что о случайных людях говорить! И давно научилась отвечать на такие вопросы ровно, не вызывая подозрений. Неопределённо повела плечами, слегка качнула головой.
— Откуда, я же и не знаю его! Так только, слышала. Нянюшка моя с приграничных земель была, а там про Янтарноглазого песни поют и детям сказки рассказывают.
Соврала, но за ложь совестно не было. Не говорить же, что девчонкой в него влюбилась, ещё когда не знала, когда дедовы рассказы слушала и остальных стариков. А уж после, когда увидела… Как он смеялся, как глядел — чуть насмешливо, щурясь на солнце.
Алёна никогда не искала с ним встречи. Ну куда там? Он воевода, Янтарноглазый, а она что — простая станичница. Хорунжий. Да она даже на границу пошла не из-за него, честное слово. За неё всё янтарь решил: жгучее злое пламя не греет, оно создано сжигать, и против болотников вернее средства нет, боятся они его. И действительно старалась забыть глупое детское увлечение, найти кого-то рядом, поближе, попроще. Да только в сравнение с ним никто не шёл, ни на кого больше сердце не отзывалось.
И вдруг — эта встреча. Как же она не подумала, что он должен быть тут, при княжеском дворце?..
За разговором они незаметно дошли до нужного места, и обсуждение достоинств и недостатков княжеского воеводы на этом, к облегчению Алёны, прервалось.
В Малахитовом покое было очень светло, сразу видно, что собирались рукоделием заниматься. На высоких подставках ярко горели светцы — созданные алатырниками, они напоминали крупные куски льда и точно так же таяли, только исходили не на воду, а на свет. Делались легко, служили долго и в ходу были не только в великокняжеском дворце, но и в купеческих домах, и у крестьян, у кого хозяйство покрепче.
Резные скамьи вдоль стен, два больших ларя с непонятным содержимым. В дальнем углу стояла изумительной красоты прялка, но к ней никто из девушек не притрагивался. То ли не хотели, то ли вещь эта принадлежала лично княгине.
Рукодельниц набралось немного — все знакомые Алёны по ужину, и ещё две девушки, которых там не было, держались особняком. Оглядевшись, алатырница поспешила занять место на краю. Пусть рядом со странной дочкой Вяткина, но зато и Светлана близко не устроится. Может, Ульяна и чудаковатая, но родственница чем дальше, тем большую вызывала неприязнь.
— Ульяна, ну и глупая же ты! — заявила вдова, остановившись в сажени от них и смерив Алёну недовольным взглядом.
— Но ты сама говорила про Моховой покой! — попыталась возразить та. — Я ещё удивилась, потому что все знают…
— Не выдумывай! — прикрикнула Светлана. — Вот и девушки могут подтвердить, про Малахитовый речь была.
— Про Малахитовый, конечно, — с мягкой улыбкой согласилась Людмила, и Ульяна опять низко опустила голову, почти уткнувшись в своё шитьё.
— Алёна, ну что ты там притулилась с этой малахольной? — всё-таки не выдержала вдова. — Иди к нам!
— Мне и тут удобно, — отмахнулась Алёна, раскрывая на коленях книгу.
— Ой, смотри! А вдруг это заразно?
— Будет не только грязной, но и глупой! — рассмеялась рыжая Яна.
— Зря ты так, — тихо проговорила Ульяна и взялась за иголку, ни на кого не глядя. — Они теперь и тебя заклюют.
— Клювы поломают. — Алёна недобро глянула на боярышень, тихонько, с хихиканьем, шушукавшихся на другом конце комнаты. — Зачем она меня туда вообще отправила?
— Ты не думаешь, что это я напутала? — Ульяна подняла на алатырницу удивлённый взгляд.
— Ты напутала, а она так быстро всполошилась? — Алёна усмехнулась. — Кстати, и впрямь быстро, отчего она так скоро за мной побежала?
— Наверное, не хотела весь шум пропустить, — предположила боярышня задумчиво.
— Шум?
— Воевода сейчас хоть и в унынии, но всё-таки он близкий друг князя, обласкан, одарен богатыми землями — наш князь умеет быть благодарным. — При виде интереса собеседницы Ульяна заметно оживилась и расцвела, ей явно недоставало кого-то, с кем можно спокойно поговорить. Алёна вновь прониклась жалостью к боярской дочке: у неё самой была Степанида, да и ненадолго она здесь, а Ульяне и деться некуда. Малахольная она или нет, но хоть не такая ядовитая, как Светлана с подружками. — Сейчас воевода не так близок к его светлости, как раньше, у великого князя иные интересы, но и не в опале. Его светлость сейчас о кораблях думает, мечтает за море-океан заплыть! Там, говорят, другие земли могут быть, совсем как наша, а может, и другие люди, представляешь?
— Или другие болотники, — поддержала Алёна задумчиво. — Ну а шум при чём?
— Так воевода неженатый. И некоторые девицы, чаще из дворянских дочек, кто победнее, считают его подходящей парой. Ну и пристают. Приставали. Уже, наверное, с год никто не рискует. Он то вроде терпел-терпел, а потом рассердился и девиц этих, говорили, взашей выталкивать начал. Одну даже из собственной спальни, и та девушка кричала, что он её обесчестил, а он только ругался крепко и говорил, что, мол, чести там отродясь не водилось. И не женился, разумеется. Она вроде сама к нему голая в постель залезла, ох он и злой был!
— Погоди, а откуда ты всё это знаешь? — удивилась алатырница. — Если это давно было.
— Мне брат рассказывал, он в княжеской дружине служит. Очень они воеводу Рубцова крепко уважают, но также крепко сердятся на него за то, что сдал в последние годы. Жаль его, чахнет он здесь, а князь от себя не отпускает — первый воевода же, должен быть при князе. А он ведь даже охоту не любит, вот и… — Ульяна грустно вздохнула.
— То есть ты думаешь, Светлана хотела посмотреть, как он меня взашей гнать будет? — переспросила Алёна.
— Ну да. Наверное. А что, не ругался?
— Рассердился поначалу, теперь понимаю отчего. Но я же к нему не липла, извинилась, и я его тоже очень уважаю… Но отчего князь его не отпустит? Нешто не видит, что погибает человек?
— Да может, и не князь это вовсе, может, он и сам никуда идти не хочет! — горячо возразила Ульяна, противореча самой себе. — Может, он и не просился вовсе, всё одно никакой войны нет. Может, он бы и в другом месте так же пропадал бы!
— Твоя правда, — согласилась Алёна.
Вот уж верное слово — пропадает. Действительно. И жаль до слёз, и совсем непонятно, можно ли чем-то помочь? И нужно ли?
Последний вопрос алатырница отсеяла сразу. Нельзя хотя бы не попытаться, нельзя бросить хорошего человека в беде, ясно же, что один он не справится.
А вот со всеми остальными было сложнее. И боязно, и совестно навязываться, да и чем помочь — неясно. И совета спросить негде. С дедом бы поговорить! Вот уж кто мог дельный совет дать и понял бы, как никто другой, — что внучку свою, что воеводу. Сесть с ним у самовара, поговорить не спеша… Он вообще очень умный, и рассудительный, и людей хорошо знает, и жизнь. Или с бабушкой, в ней житейской мудрости ещё побольше будет.
Но до родных далеко, а здесь была только Степанида. Алёна не настолько ей доверяла, чтобы делиться сокровенными тайнами. И в чуткости её очень сомневалась: Стеша резкая, непримиримая, она, кажется, вообще на сочувствие не способна. Коли княгиню без оговорок полагала виноватой в том, что муж с девками блудливыми путается, то и здесь виноват будет сам воевода.
Два года ушло у этого паренька, чтобы дослужиться до воеводы. Да, во многом благодаря удивительно сильному дару, и с появлением Хребта не то что простые крестьяне — ему князья руки целовать должны были!
Двенадцать лет назад Алёна видела его последний и единственный раз, когда приезжал проститься с дедом. Украдкой видела, нечего детям лезть, когда старшие о своём говорят. Даже не подумала за эти дни о том, что он окажется здесь, при княжьем дворце, хотя, казалось бы, где же ему ещё быть — первому воеводе?
И за эти двенадцать лет он совсем…
Нет. Не изменился он там, в её голове, а сейчас перед Алёной сидел и он, и как будто совсем не он. Рыжие волосы всё так же коротко острижены, но теперь в них густая проседь. Откуда, ведь сорока ещё нет! И тогда, после войны, не было. А повязка через правый глаз — всё та же, простая чёрная лента. Алёна долго донимала деда, пытаясь выяснить, что с его глазом. Тот ведь знал, точно знал, но только отмахивался — не твоё дело. А она знала, что это не простая рана, да и рана ли вообще? Ровная кожа вокруг, ни царапинки, ни шрама, и ресницы под тонкой повязкой как будто двигаются…
И одежда эта… Удобная, понятная, привычная, но место ли ей здесь и сейчас? Должна быть другая. Красивая, нарядная, ладно сидящая на крепких плечах. И улыбка должна быть — та самая, живая, которой он улыбался деду и, казалось, ей самой, подглядывающей из-за занавески.
Но улыбки не было. Была косая, недобрая ухмылка, скривившая и словно разрезавшая лицо, крепко засевшее в памяти. Как будто простое, как бабка говорит — пучок на пятачок. Но краше Алёна никогда не видела.
Радужка целого глаза — прежнего цвета, странного, оранжевого. Янтарного, тёплого. За него, говорят, и прозвали. В сумраке Алёна не видела, но точно это знала. А лицо… Лицо всё-таки как чужое. Похудевшее, бледное. Может, он нездоров?
— Эй, чернявая! — резко окликнул воевода, кинжал легко провернулся в ладони и на полвершка ушёл в дерево стола. — Ты меня слышишь вообще?
— Простите, воевода, я… случайно сюда вошла, — отмерла наконец Алёна. — Мне сказали в Моховой покой прийти, на девичьи посиделки, должно быть, попутала что-то. Я тут только первый день.
Она опустила глаза, встретилась с умным и словно печальным взглядом карих собачьих глаз. Неделянская порода. Огромный пёс, какими медведей травили, с широким лбом и вислыми ушами. Серой, волчьей масти, но на волка не похожий совсем.
Пса Алёна тоже знала, воеводе подарили щенка у них. Не дед, его друг, он этих псов для охотников разводил, и были они, поговаривали, лучше великокняжеских.
— Первый день? — переспросил воевода. Сделал несколько глотков из бутылки, утёр губы тыльной стороной ладони — Алёна видела, украдкой вскинула на него взгляд, но тут же опустила вновь. Пёс у ног мужчины шумно, тяжело вздохнул. — Кто бы тебя сюда ни послал, добра он тебе не желал. Поменьше его слушай.
— Почему не желал? — девушка с таким искренним изумлением вскинула на него взгляд, что воевода в первый момент не нашёл, что ответить.
— Ты знаешь ли, кто я такой?
— Конечно, знаю! Первый его княжеской светлости воевода, Рубцов Олег Сергеевич. Янтарноглазый, соль земли. Это благодаря вам Хребет появился, вы нас от болотников закрыли!
Умолкнуть её заставило не то, что закончились слова, а искреннее удивление и недоверие на лице мужчины.
Но продолжить разговор не получилось, за спиной Алёны прошелестела, открываясь, дверь. Взгляд воеводы опять сделался колючим и недобрым, как в самом начале, когда алатырница нарушила его уединение, а потом повисшую тишину разбил торопливый голос Светланы:
— Ну куда тебя занесло? — Вдова цепко ухватила Алёну за локоть. — Простите нас, пожалуйста, она всё перепутала! Не Моховой покой, а Малахитовый! Не сердитесь, мы уже уходим!
Алатырница бросила ещё один взгляд через плечо, но прочитать выражение лица воеводы не успела, дверь захлопнулась.
— Ух! Алёна, ну как же ты так? Все же знают, что в Моховой покой соваться нельзя, там же этот! — возмущённо говорила вдова, таща спутницу за локоть прочь. — Он тебя обидеть не успел?
— Как обидеть? — растерянно переспросила Алёна и недовольно отдёрнула руку. — Пусти меня, что ты вцепилась?!
— Ох, извини, я так испугалась! Нагрубить, а то и кинуть чем или пса своего жуткого натравить, вот же чудовище! Да оба хороши, — ворчала Светлана. — А Улька дура, надо же было перепутать! Благо сейчас вспомнила, куда тебя отправила.
— Но это же воевода Рубцов! — пробормотала Алёна. — Это же он последнюю войну с болотниками выиграл…
— Что бы он там ни выиграл, а сейчас от него лучше подальше держаться, — вдова наморщила нос. — Пьяный, грубый и неотёсанный, вот уж вояка! И зачем ему великий князь дворянство только пожаловал!
— Но он же всех нас защитил!
— Да вот ещё, всех! — недовольно отмахнулась Светлана. — Они к Китежу на полёт стрелы не подойдут, болотники эти, Светлояр не позволит.
Алёна искоса зло глянула на вдову, собралась возразить, но в последнее мгновение передумала. Не о чем с ней говорить, и спорить тоже. Пустое. Не разговор — сердце пустое. И теперь, прежде чем верить этой родственнице хоть в чём-то, стоило крепко подумать. Если она и в самом деле не желает зла, то не обязательно ведь хочет добра. Да и надо ли Алёне такое добро?
Светлана ещё говорила, и спрашивала, и ворчала на Алёну за то, что та не дала ещё указания перешить свои вещи. Алатырница и здесь не спорила — она почти не слушала, думая о недавней встрече. И чем больше думала, тем горше становилось на душе.
Как бы ни злилась она сейчас на Светлану, но кое в чём та была права. Воевода и впрямь переменился в сравнении с тем, каким она его помнила. И не в лучшую сторону. И стыдно уже было за свою детскую ревность, которую всегда питала, вспоминая этого мужчину. Да пусть бы он был женат, пусть орава детишек, но счастлив, а не… вот так. Да разве ж это воин? Кинжалом, своим кинжалом, верным защитником и другом — кромсать окорок?!
Некстати подумалось, что, не будь он пластуном, зарос бы серо-бурой бородой и выглядел ещё грязнее. Если иные мужчины отпускали бороды и считали своей гордостью, то пластуны всегда начисто выводили лишние волосы специальным зельем, да и головы часто брили. Они если и сталкивались с врагом впрямую, то только лицом к лицу, вплотную, а в такой сшибке лишние волосья — возможность для врага. Схватить за бороду, взмахнуть кривым острым ножом — и нет пластуна.
Нет, не случайно подумалось. Вспомнился один. Бирюком у них в станице жил, на окраине. Тихий был, но пил беспробудно и всё по окрестным лесам шатался. Так и сгинул по зиме, искали, но куда там! Говорили, бадзула привязалась — злобный дух, сводивший людей с ума, заставлявший опускаться и бродяжничать.
Глупость, конечно. И без чужого вмешательства люди оступаются. Был у них алый янтарь в станице, который духов и нечисть усмирял, так он бы заметил. И во дворце бы тем более заметили, если бы к воеводе этакая нечисть прицепилась. Сам он, точно сам.
Думать о том, что Янтарноглазый закончит жизнь так же, как тот пьяница, было невыносимо.
— Скажи, и давно он… вот так? — спросила Алёна наконец.
— Кто?
— Воевода.
— Ой, ты спросила! Да сколько его помню. Шатается по дворцу что леший по полю, — неприязненно отмахнулась она. — Изредка вон только к князю является по приказанию да по берегу, говорят, бродит ночами. Сейчас небось наберётся и пойдёт.
— Зачем? — не поняла Алёна.
— Да пойди узнай, что у него на уме! К русалкам ходит, живые-то бабы от него бегают, — рассмеялась она. — Да что тебе до него за дело?
— Жаль его. Воин славный, алатырник могучий, и вот…
— Нашла тоже, кого жалеть! Или тебе наш медведь-шатун по сердцу пришёлся? — хитро, искоса глянула вдова.
Тут Алёна без труда сумела сдержаться. Она родным-то свою сердечную тайну не поверяла, что о случайных людях говорить! И давно научилась отвечать на такие вопросы ровно, не вызывая подозрений. Неопределённо повела плечами, слегка качнула головой.
— Откуда, я же и не знаю его! Так только, слышала. Нянюшка моя с приграничных земель была, а там про Янтарноглазого песни поют и детям сказки рассказывают.
Соврала, но за ложь совестно не было. Не говорить же, что девчонкой в него влюбилась, ещё когда не знала, когда дедовы рассказы слушала и остальных стариков. А уж после, когда увидела… Как он смеялся, как глядел — чуть насмешливо, щурясь на солнце.
Алёна никогда не искала с ним встречи. Ну куда там? Он воевода, Янтарноглазый, а она что — простая станичница. Хорунжий. Да она даже на границу пошла не из-за него, честное слово. За неё всё янтарь решил: жгучее злое пламя не греет, оно создано сжигать, и против болотников вернее средства нет, боятся они его. И действительно старалась забыть глупое детское увлечение, найти кого-то рядом, поближе, попроще. Да только в сравнение с ним никто не шёл, ни на кого больше сердце не отзывалось.
И вдруг — эта встреча. Как же она не подумала, что он должен быть тут, при княжеском дворце?..
За разговором они незаметно дошли до нужного места, и обсуждение достоинств и недостатков княжеского воеводы на этом, к облегчению Алёны, прервалось.
В Малахитовом покое было очень светло, сразу видно, что собирались рукоделием заниматься. На высоких подставках ярко горели светцы — созданные алатырниками, они напоминали крупные куски льда и точно так же таяли, только исходили не на воду, а на свет. Делались легко, служили долго и в ходу были не только в великокняжеском дворце, но и в купеческих домах, и у крестьян, у кого хозяйство покрепче.
Резные скамьи вдоль стен, два больших ларя с непонятным содержимым. В дальнем углу стояла изумительной красоты прялка, но к ней никто из девушек не притрагивался. То ли не хотели, то ли вещь эта принадлежала лично княгине.
Рукодельниц набралось немного — все знакомые Алёны по ужину, и ещё две девушки, которых там не было, держались особняком. Оглядевшись, алатырница поспешила занять место на краю. Пусть рядом со странной дочкой Вяткина, но зато и Светлана близко не устроится. Может, Ульяна и чудаковатая, но родственница чем дальше, тем большую вызывала неприязнь.
— Ульяна, ну и глупая же ты! — заявила вдова, остановившись в сажени от них и смерив Алёну недовольным взглядом.
— Но ты сама говорила про Моховой покой! — попыталась возразить та. — Я ещё удивилась, потому что все знают…
— Не выдумывай! — прикрикнула Светлана. — Вот и девушки могут подтвердить, про Малахитовый речь была.
— Про Малахитовый, конечно, — с мягкой улыбкой согласилась Людмила, и Ульяна опять низко опустила голову, почти уткнувшись в своё шитьё.
— Алёна, ну что ты там притулилась с этой малахольной? — всё-таки не выдержала вдова. — Иди к нам!
— Мне и тут удобно, — отмахнулась Алёна, раскрывая на коленях книгу.
— Ой, смотри! А вдруг это заразно?
— Будет не только грязной, но и глупой! — рассмеялась рыжая Яна.
— Зря ты так, — тихо проговорила Ульяна и взялась за иголку, ни на кого не глядя. — Они теперь и тебя заклюют.
— Клювы поломают. — Алёна недобро глянула на боярышень, тихонько, с хихиканьем, шушукавшихся на другом конце комнаты. — Зачем она меня туда вообще отправила?
— Ты не думаешь, что это я напутала? — Ульяна подняла на алатырницу удивлённый взгляд.
— Ты напутала, а она так быстро всполошилась? — Алёна усмехнулась. — Кстати, и впрямь быстро, отчего она так скоро за мной побежала?
— Наверное, не хотела весь шум пропустить, — предположила боярышня задумчиво.
— Шум?
— Воевода сейчас хоть и в унынии, но всё-таки он близкий друг князя, обласкан, одарен богатыми землями — наш князь умеет быть благодарным. — При виде интереса собеседницы Ульяна заметно оживилась и расцвела, ей явно недоставало кого-то, с кем можно спокойно поговорить. Алёна вновь прониклась жалостью к боярской дочке: у неё самой была Степанида, да и ненадолго она здесь, а Ульяне и деться некуда. Малахольная она или нет, но хоть не такая ядовитая, как Светлана с подружками. — Сейчас воевода не так близок к его светлости, как раньше, у великого князя иные интересы, но и не в опале. Его светлость сейчас о кораблях думает, мечтает за море-океан заплыть! Там, говорят, другие земли могут быть, совсем как наша, а может, и другие люди, представляешь?
— Или другие болотники, — поддержала Алёна задумчиво. — Ну а шум при чём?
— Так воевода неженатый. И некоторые девицы, чаще из дворянских дочек, кто победнее, считают его подходящей парой. Ну и пристают. Приставали. Уже, наверное, с год никто не рискует. Он то вроде терпел-терпел, а потом рассердился и девиц этих, говорили, взашей выталкивать начал. Одну даже из собственной спальни, и та девушка кричала, что он её обесчестил, а он только ругался крепко и говорил, что, мол, чести там отродясь не водилось. И не женился, разумеется. Она вроде сама к нему голая в постель залезла, ох он и злой был!
— Погоди, а откуда ты всё это знаешь? — удивилась алатырница. — Если это давно было.
— Мне брат рассказывал, он в княжеской дружине служит. Очень они воеводу Рубцова крепко уважают, но также крепко сердятся на него за то, что сдал в последние годы. Жаль его, чахнет он здесь, а князь от себя не отпускает — первый воевода же, должен быть при князе. А он ведь даже охоту не любит, вот и… — Ульяна грустно вздохнула.
— То есть ты думаешь, Светлана хотела посмотреть, как он меня взашей гнать будет? — переспросила Алёна.
— Ну да. Наверное. А что, не ругался?
— Рассердился поначалу, теперь понимаю отчего. Но я же к нему не липла, извинилась, и я его тоже очень уважаю… Но отчего князь его не отпустит? Нешто не видит, что погибает человек?
— Да может, и не князь это вовсе, может, он и сам никуда идти не хочет! — горячо возразила Ульяна, противореча самой себе. — Может, он и не просился вовсе, всё одно никакой войны нет. Может, он бы и в другом месте так же пропадал бы!
— Твоя правда, — согласилась Алёна.
Вот уж верное слово — пропадает. Действительно. И жаль до слёз, и совсем непонятно, можно ли чем-то помочь? И нужно ли?
Последний вопрос алатырница отсеяла сразу. Нельзя хотя бы не попытаться, нельзя бросить хорошего человека в беде, ясно же, что один он не справится.
А вот со всеми остальными было сложнее. И боязно, и совестно навязываться, да и чем помочь — неясно. И совета спросить негде. С дедом бы поговорить! Вот уж кто мог дельный совет дать и понял бы, как никто другой, — что внучку свою, что воеводу. Сесть с ним у самовара, поговорить не спеша… Он вообще очень умный, и рассудительный, и людей хорошо знает, и жизнь. Или с бабушкой, в ней житейской мудрости ещё побольше будет.
Но до родных далеко, а здесь была только Степанида. Алёна не настолько ей доверяла, чтобы делиться сокровенными тайнами. И в чуткости её очень сомневалась: Стеша резкая, непримиримая, она, кажется, вообще на сочувствие не способна. Коли княгиню без оговорок полагала виноватой в том, что муж с девками блудливыми путается, то и здесь виноват будет сам воевода.
