- Как тебя зовут? – неожиданно спросила она.
Похоже, она приступила к своему заданию. Я взял моток верёвки и сказал:
- Руки вперёд.
- Пожалуйста! – её глаза наполнились слезами. Похоже, она неплохая актриса.
- Пожалуйста! – повторила она. – Не надо. Можно я просто посижу здесь?
Её взгляд был умоляющим… таким же, как у Ирмы в тот вечер, когда она узнала, что я уезжаю…
Я подумал, что она слишком худая и слабая, с ней легко будет справиться, если она вздумает напасть. Поэтому я несильно ударил её, и пока она, зажимая рот ладонями, тихо рыдала, крепко связал ей только ноги. Потом унёс посуду в кухню и долго курил в форточку, обдумывая вопросы, которые следовало задать, и свои дальнейшие действия.
Когда я вернулся в комнату, она уже успокоилась, сидела на том же стуле и читала газету, вчерашнюю «Правду», которую я всегда покупаю в киоске возле завода. Олесь Вильчак как сознательный советский гражданин не может не интересоваться политикой коммунистической партии.
Она подняла на меня удивленные глаза:
- Какой сегодня день?
- Двадцать шестое апреля.
- А год?
Теперь уже удивился я. Зачем она спрашивает очевидные вещи? Странные у неё методы. Вероятно, хочет сначала войти в доверие и установить контакт. Или, возможно, пытается деморализовать меня перед действительно важным вопросом. Глупая фройляйн. Ну что ж, посмотрю, что будет дальше:
- Тридцать девятый, – ответил я, и, глядя в её безмерно удивлённые глаза, стал приближаться.
Я понял, что Маруська пропала, только вечером, когда на подоконнике нашёл её телефон. Вообще-то я искал свою флешку, чтобы заняться курсовой, но вся учёба вылетела у меня из головы, когда я обнаружил, что телефон – вот он, и сумка её, и второй комплект ключей – на месте, а самой Маруськи нет. Это было странно, очень странно.
А тут, как назло, ей позвонили её родители, пришлось врать, что она побежала в магазин, а телефон забыла. Может, она и правда с подружкой где-то возле дома заболталась и придёт через пять минут, а родители будут волноваться. Хотя я прекрасно понимал, что никакая не подружка, и не пять минут – ключи в её сумке, а, когда я пришёл, дверь была закрыта…
Я осмотрел всю квартиру, заглянул в каждый шкафчик, куда теоретически могла поместиться Маруська, потом по очереди обзвонил её однокурсников, чьи номера нашёл в телефоне, но так и не смог определить, куда она могла деться. Всю ночь я не спал, чутко вслушивался в тишину и изо всех сил надеялся, что вот-вот раздастся звон домофона и Маруська скажет: «Са-а-аш, это я! Открывай скорее, холодно!». Или стук в дверь, а за дверью пьяненькая Маруська с глупой улыбкой будет объяснять, что случайно оказалась на дне рождения соседки, и я с чувством облегчения буду её ругать.
Наступило воскресенье. Я сонно бродил по квартире, и склонялся к тому, что надо звонить родителям и сообщать в полицию о пропаже человека. Останавливало только то, что было слишком рано для таких звонков – пять утра. Позвоню через пару часов.
Когда, слоняясь, в очередной раз забрёл в Маруськину комнату, я снова увидел висящую руку. В том самом углу, что и неделю назад. Бессонная ночь, видимо, повлияла на мои реакции, потому что я довольно долго тупил, глядя на руку, прежде чем понял, что это другая рука. Женская. Правая. Я наклонился и внимательно её осмотрел. Это была Маруськина рука – в этом я мог поклясться! Никаких сомнений – вон, шрам на мизинце. Нам было по 8 лет, когда мы нашли под горкой на детской площадке разбитую пивную бутылку. Отбитое бутылочное горлышко сверкало среди осколков ровным колечком, Маруська решила его примерить…
Я схватил руку и изо всех сил стал тащить на себя. Появился локоть, помятый рукав, плечо…
Наконец, взъерошенная Маруська вывалилась из воздуха и упала на пол, плача и смеясь одновременно, бросилась меня обнимать.
- Сашенька! Миленький! Ты меня вытащил! Наконец-то!
- Где ты была?! – орал я, еле сдерживаясь, чтобы не ударить её.
Она мотала головой, плакала и лезла обниматься.
Когда страсти улеглись, и мы наконец смогли говорить спокойно, Маруська рассказала, что с ней произошло. Её рассказ, в целом, не внёс никакой ясности, кроме понимания, что любое взаимодействие с необъяснимым явлением может быть опасным. Самым невероятным было то, что, отсутствовав здесь около суток, Маруська утверждала, что её не было три дня.
Нам удалось скрыть от родителей эту историю. Ну, в самом деле, зачем им об этом знать и запоздало волноваться? Мы вообще решили никому ничего не рассказывать, хотя любопытство и желание выяснить, что это вообще было, просто зашкаливало. Мы сделали, наверное, всё, что могли, чтобы хоть как-то разобраться – спрашивали соседей и наводили справки в городском архиве о прежних жильцах нашей квартиры и, с большим трудом, но разыскали потомков женщины, жившей здесь до войны. Внучке её было 83 года, и она мало что помнила, но внучка этой внучки на наш вопрос – можно ли помочь в поиске дальнего родственника, который снимал до войны комнату по такому-то адресу – задумалась, принесла ветхую чёрную тетрадку с жёлтыми страницами и, всматриваясь в еле видимые следы чернил, продиктовала имя, адрес и место работы квартиранта.
Адрес был ненастоящим – не оказалось улицы Красной в деревне Сыроватки Сморгонского района Гродненской области. А вот человек по имени Олесь Вильчак в 1939 году на заводе «Стальмост» работал, и мы даже смогли найти бывшего работника этого завода, который вспомнил, что был у них такой инженер, правда, недолго, а куда делся – неизвестно.
Рискованная хакерская вылазка на закрытый ресурс кадровой службы завода «Станкоагреат» (бывшего завода «Стальмост») ничего не дала – сведений о работавших на заводе в довоенное время там попросту не было. Так что наше расследование зашло в тупик, едва начавшись. Пришлось скаламбурить и махнуть рукой на историю с рукой, да и некогда стало – то сессия, то Новый год.
А после каникул совершенно случайно появилось продолжение.
В конце февраля наш институт затеял обмен студентами, несколько моих однокурсников отправились на месяц в Австралию, а оттуда к нам приехали тамошние будущие программисты и айтишники. Меня в программу обмена не включили – мой разговорный английский хромал на обе ноги.
Австралийцы оказались отличными ребятами, мы быстро нашли общий язык, а с одним – Джорджем – я как-то сразу подружился, и мы тут же организовали общую традицию в виде совместного употребления пива по пятницам и воскресеньям, отчего и мой, и Маруськин английский всего за пару недель поднялся до небывалого уровня.
И вот однажды, в пятницу, мы втроём мирно сидели в нашей кухне, дегустировали новый сорт пенного напитка, ели пиццу и Маруськины котлеты. Зашла речь о предках – кто из них чем занимался. Я рассказал, что все мои пра-пра-и так далее-деды были простыми крестьянами, ага, и крепостными тоже. Маруська настаивала, что происходит из дворянства. После этих слов Джордж залез под стол, потом вылез и авторитетно заявил, что из дворянства – вряд ли, максимум – из купечества, а на возмущенный вопрос: «Почему?» - ответил, что: «Ты имеешь слишком толстые лодыжки».
Маруська скорчила гримасу и заявила, что теперь происхождение Джорджа для неё очевидно – его предками были кенгуру и утконосы.
Отсмеявшись, Джордж заверил мою подругу, что фауна его континента гораздо богаче её скромных представлений, а потом достал планшет и торжественно возвестил:
- Я покажу вам фото моих предков.
И вот среди всех этих мутноватых изображений усатых мужиков в шляпах на фоне заборов мы увидели фото, сделанное явно в салоне – мужчина, женщина и маленький ребёнок.
- Это моя бабушка по отцу со своими родителями, - Джордж ткнул пальцем прямо в младенца, - Единственное фото моего прадеда, он не любил фотографироваться.
Маруська схватила планшет и стала внимательно всматриваться в снимок. Потом она подняла на меня глаза, ставшие вдруг огромными, и прошептала по-русски: «Это он! Это Олесь!»
Джордж непонимающе хлопал рыжими ресницами. Я взял планшет, и сказал – потому что надо же было что-то сказать:
- А как их звали?
- Бабушка Мари, прабабушка Ирма и прадед Отто, - с готовностью ответил Джордж, явно довольный, что мы проявили такой живой интерес к его семье. – Они были немцами, в сороковом году перебрались в Мельбурн, бабушка родилась в сорок втором.
- А фамилия у них какая? – спросил я, рассматривая мужскую руку, бережно поддерживающую ребёнка. На большом пальце просматривалась татуировка, нечёткая, но очень похожая на букву В в круге.
- Берхард. Что-то не так? – австралийский друг, похоже, стал удивляться нашей реакции.
- А чего из Германии уехали? – продолжил я допрос.
- Режим был неподходящий, - улыбнулся Джордж и с гордостью добавил, - Отто отказался воевать, его хотели за это арестовать, но он успел уехать. Кстати, Маша, посмотри, ты похожа на Ирму! Просто удивительно!
Они и правда были похожи. Пожалуй, даже слишком. Отличались только причёски. У Ирмы на фотографии были короткие мелкие кудри, Маруська же всегда сражалась с прямыми и жёсткими, как солома, волосами.
Джордж задумчиво щурился, что-то вспоминая, потом стал медленно говорить:
- Там какая-то история произошла. Отец мне рассказывал, Отто перед смертью ему сказал кое-что. Была какая-то девушка, не Ирма, она убедила Отто не воевать. И кажется, - тут Джордж поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза, - кажется, она была русской, та девушка.
- Мало ли, что было, - весело сказала Маруська и достала из холодильника ещё пива.
… Проводив Джорджа, я вернулся в кухню.
- Ну и как ты его отговорила?
- Никак. Я просто ему рассказала, когда война начнётся, когда закончится и кто победит.
- И как он тебя за это не убил…
- Да. Наверное, когда я исчезла… ну… когда ты меня вытащил… он стал сомневаться… В любом случае, я рада, что из-за меня одним солдатом на той войне было меньше.
И Маруська, напевая, принялась мыть посуду.
Автор Почётный святой.
Накликал...
Что может быть прекраснее, чем вечер трудового дня в кругу любящей семьи? Наверное, ничего. Но, надо сказать, некоторое дополнительное очарование этому священному времени может добавить рюмочка горячительного, тайком употреблённая на кухне, пока дражайшая половина с милыми сердцу отпрысками заворожены мерцанием голубого экрана... Горячительного, которое обычно наливают в рюмочки, у меня в тот вечер не было. Была пара баночек пенного. Тоже хорошо, конечно, но есть небольшая сложность: при открывании баночка издаёт характерный шипящий звук, который может быть услышан и неправильно истолкован. То есть, истолкует-то его драгоценная супруга верно, но на сам факт отреагирует... Да чего уж тут писать, и так всё ясно... Я был в затруднении! Однако вечер был так хорош, что обидеть его, не придав дополнительной хорошести, я не мог ни в коем случае.
"Какие проблемы? Просто вскрой банку в ванной, открыв воду!" - скажете вы и будете глубоко не правы. Чтобы заглушить звук посторонним шумом, источник этого шума должен быть не там, где звук, который мы глушим, а там, где его слушают! Это должен знать каждый, кто читал бессмертную книгу "Двенадцать стульев" Ильфа и Петрова. Помните, там парочка безуспешно пыталась оградить свои любовные воздыхания от посторонних ушей, включая в своей комнате примус? Телевизор в гостиной работал не так громко, чтобы усыпить бдительный слух моей жёнушки, и акустика в квартире всегда работает против меня... Что ж, для того и дан нам разум, чтобы силою его преодолевать препятствия, которые неустанно ставит перед Человеком судьба! Пришлось мне покумекать...
Для начала я подсел к семейству и сделал вид, что очень-очень интересуюсь приключениями прыгучих мишек, которые они смотрели (мультяшные медведи то и дело прибавляли себе прыгучести, прикладывались к бутылочкам с волшебным соком, словно выражая мне свою солидарность). Попросил сделать погромче. Потом ещё. Когда в ушах начало позванивать, я встал и отлучился на кухню. Мишек было слышно на всю квартиру, но я знал, на что способны уши моей жены, и для верности открыл на кухне фрамугу. Не знаю, что сказали бы настоящие физики, но по-моему, если часть звуковых волн улетает в окно, то до гостиной их доберётся меньше... Вытащив заветную запотевшую баночку из своего рабочего портфеля, я торопливо выставил руки в окно. Пшик! Как много в этом звуке... Мне даже показалось, что фонарь мигнул, а деревья усиленно заскрипели кронами под порывом налетевшего ветра. Мои руки дрогнули, и несколько капель драгоценного нектара пролилось на карниз и окропило асфальт под окном...
В гостиную я вернулся в прекрасном расположении духа, дожёвывая зубчик чеснока (дураков нет!). Супруга поморщилась, но промолчала - не ругать же человека за то, что он укрепляет здоровье!
Вечер продолжался чудесно. Мишки прыгали, дети смеялись, а на меня нашла приятная дремота. Раскинувшись в кресле и закинув ноги на табуретку, я словно грезил наяву, прислушиваясь к волнам тепла, блуждающим по телу... Прошло минут тридцать. Всё было замечательно и просто здорово, но вдруг я подумал: "А может, можно ещё здоровее?" Подтвердить это или опровергнуть можно было лишь опытным путём. Снова попросив сделать погромче, я посмотрел минут пять и опять прошествовал на кухню. Весенний тёплый ветер обдал моё лицо, когда я открыл фрамугу... Вторая банка была уже мокрой от долгого лежания без холодильника, так что я подоспел вовремя. Я выставил её в окно на вытянутых руках и сам протиснулся вслед почти по пояс - насладиться свежим воздухом, напоённым запахами пробуждающейся жизни... Не пролить бы опять... Тут я зачем-то глянул вниз и остолбенел. Внизу, прямо под моим окном, стоял упырь! Да-да, самый настоящий! Хоть я их раньше и не видел, но ошибиться было невозможно! Тощая долговязая фигура была закутана в чёрный плащ. Из-под широкополой шляпы на меня смотрело совершенно белое, белее мела лицо со впалыми щеками. А глаза - так их вообще не было! На меня пялились две чёрные дырки!
Какое-то время мы просто смотрели друг на друга, не мигая. Я не мигал от шока, а тот, под окном, потому что нечем было. У меня на голове явственно шевелились волосы... Вдруг существо под окном раскрыло огромную пасть (я только во "В мире животных" видел, чтобы так широко пасть открывалась, у змей!) и облизнулось длиннющим чёрным языком. А потом завыло. То есть, на самом деле этот пакостник не издал ни звука. Заунывное голодное "уы-ы-ы" раздалось у меня в голове. Я заорал и выпустил банку, втянулся на кухню и захлопнул окно. Перекрестив его три раза, я бросился по всем комнатам, шепча молитвы, какие знал, и крестя все окна, двери и вентиляционные решётки - вообще все отверстия, которыми дом соединялся с окружающим миром! Жена и дети смотрели на меня вытаращенными глазами, но мне было всё равно... На их вопросы я не отвечал ничего, только продолжал молиться... Лишь после того, как я обезопасил, как мне казалось, все отверстия, я осмелился на четвереньках подползти к кухонному окну и тихонечко выглянуть... Снаружи никого не было. Трясущимися руками я задёрнул шторы...
Похоже, она приступила к своему заданию. Я взял моток верёвки и сказал:
- Руки вперёд.
- Пожалуйста! – её глаза наполнились слезами. Похоже, она неплохая актриса.
- Пожалуйста! – повторила она. – Не надо. Можно я просто посижу здесь?
Её взгляд был умоляющим… таким же, как у Ирмы в тот вечер, когда она узнала, что я уезжаю…
Я подумал, что она слишком худая и слабая, с ней легко будет справиться, если она вздумает напасть. Поэтому я несильно ударил её, и пока она, зажимая рот ладонями, тихо рыдала, крепко связал ей только ноги. Потом унёс посуду в кухню и долго курил в форточку, обдумывая вопросы, которые следовало задать, и свои дальнейшие действия.
Когда я вернулся в комнату, она уже успокоилась, сидела на том же стуле и читала газету, вчерашнюю «Правду», которую я всегда покупаю в киоске возле завода. Олесь Вильчак как сознательный советский гражданин не может не интересоваться политикой коммунистической партии.
Она подняла на меня удивленные глаза:
- Какой сегодня день?
- Двадцать шестое апреля.
- А год?
Теперь уже удивился я. Зачем она спрашивает очевидные вещи? Странные у неё методы. Вероятно, хочет сначала войти в доверие и установить контакт. Или, возможно, пытается деморализовать меня перед действительно важным вопросом. Глупая фройляйн. Ну что ж, посмотрю, что будет дальше:
- Тридцать девятый, – ответил я, и, глядя в её безмерно удивлённые глаза, стал приближаться.
***
Я понял, что Маруська пропала, только вечером, когда на подоконнике нашёл её телефон. Вообще-то я искал свою флешку, чтобы заняться курсовой, но вся учёба вылетела у меня из головы, когда я обнаружил, что телефон – вот он, и сумка её, и второй комплект ключей – на месте, а самой Маруськи нет. Это было странно, очень странно.
А тут, как назло, ей позвонили её родители, пришлось врать, что она побежала в магазин, а телефон забыла. Может, она и правда с подружкой где-то возле дома заболталась и придёт через пять минут, а родители будут волноваться. Хотя я прекрасно понимал, что никакая не подружка, и не пять минут – ключи в её сумке, а, когда я пришёл, дверь была закрыта…
Я осмотрел всю квартиру, заглянул в каждый шкафчик, куда теоретически могла поместиться Маруська, потом по очереди обзвонил её однокурсников, чьи номера нашёл в телефоне, но так и не смог определить, куда она могла деться. Всю ночь я не спал, чутко вслушивался в тишину и изо всех сил надеялся, что вот-вот раздастся звон домофона и Маруська скажет: «Са-а-аш, это я! Открывай скорее, холодно!». Или стук в дверь, а за дверью пьяненькая Маруська с глупой улыбкой будет объяснять, что случайно оказалась на дне рождения соседки, и я с чувством облегчения буду её ругать.
Наступило воскресенье. Я сонно бродил по квартире, и склонялся к тому, что надо звонить родителям и сообщать в полицию о пропаже человека. Останавливало только то, что было слишком рано для таких звонков – пять утра. Позвоню через пару часов.
Когда, слоняясь, в очередной раз забрёл в Маруськину комнату, я снова увидел висящую руку. В том самом углу, что и неделю назад. Бессонная ночь, видимо, повлияла на мои реакции, потому что я довольно долго тупил, глядя на руку, прежде чем понял, что это другая рука. Женская. Правая. Я наклонился и внимательно её осмотрел. Это была Маруськина рука – в этом я мог поклясться! Никаких сомнений – вон, шрам на мизинце. Нам было по 8 лет, когда мы нашли под горкой на детской площадке разбитую пивную бутылку. Отбитое бутылочное горлышко сверкало среди осколков ровным колечком, Маруська решила его примерить…
Я схватил руку и изо всех сил стал тащить на себя. Появился локоть, помятый рукав, плечо…
Наконец, взъерошенная Маруська вывалилась из воздуха и упала на пол, плача и смеясь одновременно, бросилась меня обнимать.
- Сашенька! Миленький! Ты меня вытащил! Наконец-то!
- Где ты была?! – орал я, еле сдерживаясь, чтобы не ударить её.
Она мотала головой, плакала и лезла обниматься.
Когда страсти улеглись, и мы наконец смогли говорить спокойно, Маруська рассказала, что с ней произошло. Её рассказ, в целом, не внёс никакой ясности, кроме понимания, что любое взаимодействие с необъяснимым явлением может быть опасным. Самым невероятным было то, что, отсутствовав здесь около суток, Маруська утверждала, что её не было три дня.
Нам удалось скрыть от родителей эту историю. Ну, в самом деле, зачем им об этом знать и запоздало волноваться? Мы вообще решили никому ничего не рассказывать, хотя любопытство и желание выяснить, что это вообще было, просто зашкаливало. Мы сделали, наверное, всё, что могли, чтобы хоть как-то разобраться – спрашивали соседей и наводили справки в городском архиве о прежних жильцах нашей квартиры и, с большим трудом, но разыскали потомков женщины, жившей здесь до войны. Внучке её было 83 года, и она мало что помнила, но внучка этой внучки на наш вопрос – можно ли помочь в поиске дальнего родственника, который снимал до войны комнату по такому-то адресу – задумалась, принесла ветхую чёрную тетрадку с жёлтыми страницами и, всматриваясь в еле видимые следы чернил, продиктовала имя, адрес и место работы квартиранта.
Адрес был ненастоящим – не оказалось улицы Красной в деревне Сыроватки Сморгонского района Гродненской области. А вот человек по имени Олесь Вильчак в 1939 году на заводе «Стальмост» работал, и мы даже смогли найти бывшего работника этого завода, который вспомнил, что был у них такой инженер, правда, недолго, а куда делся – неизвестно.
Рискованная хакерская вылазка на закрытый ресурс кадровой службы завода «Станкоагреат» (бывшего завода «Стальмост») ничего не дала – сведений о работавших на заводе в довоенное время там попросту не было. Так что наше расследование зашло в тупик, едва начавшись. Пришлось скаламбурить и махнуть рукой на историю с рукой, да и некогда стало – то сессия, то Новый год.
А после каникул совершенно случайно появилось продолжение.
В конце февраля наш институт затеял обмен студентами, несколько моих однокурсников отправились на месяц в Австралию, а оттуда к нам приехали тамошние будущие программисты и айтишники. Меня в программу обмена не включили – мой разговорный английский хромал на обе ноги.
Австралийцы оказались отличными ребятами, мы быстро нашли общий язык, а с одним – Джорджем – я как-то сразу подружился, и мы тут же организовали общую традицию в виде совместного употребления пива по пятницам и воскресеньям, отчего и мой, и Маруськин английский всего за пару недель поднялся до небывалого уровня.
И вот однажды, в пятницу, мы втроём мирно сидели в нашей кухне, дегустировали новый сорт пенного напитка, ели пиццу и Маруськины котлеты. Зашла речь о предках – кто из них чем занимался. Я рассказал, что все мои пра-пра-и так далее-деды были простыми крестьянами, ага, и крепостными тоже. Маруська настаивала, что происходит из дворянства. После этих слов Джордж залез под стол, потом вылез и авторитетно заявил, что из дворянства – вряд ли, максимум – из купечества, а на возмущенный вопрос: «Почему?» - ответил, что: «Ты имеешь слишком толстые лодыжки».
Маруська скорчила гримасу и заявила, что теперь происхождение Джорджа для неё очевидно – его предками были кенгуру и утконосы.
Отсмеявшись, Джордж заверил мою подругу, что фауна его континента гораздо богаче её скромных представлений, а потом достал планшет и торжественно возвестил:
- Я покажу вам фото моих предков.
И вот среди всех этих мутноватых изображений усатых мужиков в шляпах на фоне заборов мы увидели фото, сделанное явно в салоне – мужчина, женщина и маленький ребёнок.
- Это моя бабушка по отцу со своими родителями, - Джордж ткнул пальцем прямо в младенца, - Единственное фото моего прадеда, он не любил фотографироваться.
Маруська схватила планшет и стала внимательно всматриваться в снимок. Потом она подняла на меня глаза, ставшие вдруг огромными, и прошептала по-русски: «Это он! Это Олесь!»
Джордж непонимающе хлопал рыжими ресницами. Я взял планшет, и сказал – потому что надо же было что-то сказать:
- А как их звали?
- Бабушка Мари, прабабушка Ирма и прадед Отто, - с готовностью ответил Джордж, явно довольный, что мы проявили такой живой интерес к его семье. – Они были немцами, в сороковом году перебрались в Мельбурн, бабушка родилась в сорок втором.
- А фамилия у них какая? – спросил я, рассматривая мужскую руку, бережно поддерживающую ребёнка. На большом пальце просматривалась татуировка, нечёткая, но очень похожая на букву В в круге.
- Берхард. Что-то не так? – австралийский друг, похоже, стал удивляться нашей реакции.
- А чего из Германии уехали? – продолжил я допрос.
- Режим был неподходящий, - улыбнулся Джордж и с гордостью добавил, - Отто отказался воевать, его хотели за это арестовать, но он успел уехать. Кстати, Маша, посмотри, ты похожа на Ирму! Просто удивительно!
Они и правда были похожи. Пожалуй, даже слишком. Отличались только причёски. У Ирмы на фотографии были короткие мелкие кудри, Маруська же всегда сражалась с прямыми и жёсткими, как солома, волосами.
Джордж задумчиво щурился, что-то вспоминая, потом стал медленно говорить:
- Там какая-то история произошла. Отец мне рассказывал, Отто перед смертью ему сказал кое-что. Была какая-то девушка, не Ирма, она убедила Отто не воевать. И кажется, - тут Джордж поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза, - кажется, она была русской, та девушка.
- Мало ли, что было, - весело сказала Маруська и достала из холодильника ещё пива.
… Проводив Джорджа, я вернулся в кухню.
- Ну и как ты его отговорила?
- Никак. Я просто ему рассказала, когда война начнётся, когда закончится и кто победит.
- И как он тебя за это не убил…
- Да. Наверное, когда я исчезла… ну… когда ты меня вытащил… он стал сомневаться… В любом случае, я рада, что из-за меня одним солдатом на той войне было меньше.
И Маруська, напевая, принялась мыть посуду.
Прода от 12.05.2020, 18:07
Автор Почётный святой.
Накликал...
Что может быть прекраснее, чем вечер трудового дня в кругу любящей семьи? Наверное, ничего. Но, надо сказать, некоторое дополнительное очарование этому священному времени может добавить рюмочка горячительного, тайком употреблённая на кухне, пока дражайшая половина с милыми сердцу отпрысками заворожены мерцанием голубого экрана... Горячительного, которое обычно наливают в рюмочки, у меня в тот вечер не было. Была пара баночек пенного. Тоже хорошо, конечно, но есть небольшая сложность: при открывании баночка издаёт характерный шипящий звук, который может быть услышан и неправильно истолкован. То есть, истолкует-то его драгоценная супруга верно, но на сам факт отреагирует... Да чего уж тут писать, и так всё ясно... Я был в затруднении! Однако вечер был так хорош, что обидеть его, не придав дополнительной хорошести, я не мог ни в коем случае.
"Какие проблемы? Просто вскрой банку в ванной, открыв воду!" - скажете вы и будете глубоко не правы. Чтобы заглушить звук посторонним шумом, источник этого шума должен быть не там, где звук, который мы глушим, а там, где его слушают! Это должен знать каждый, кто читал бессмертную книгу "Двенадцать стульев" Ильфа и Петрова. Помните, там парочка безуспешно пыталась оградить свои любовные воздыхания от посторонних ушей, включая в своей комнате примус? Телевизор в гостиной работал не так громко, чтобы усыпить бдительный слух моей жёнушки, и акустика в квартире всегда работает против меня... Что ж, для того и дан нам разум, чтобы силою его преодолевать препятствия, которые неустанно ставит перед Человеком судьба! Пришлось мне покумекать...
Для начала я подсел к семейству и сделал вид, что очень-очень интересуюсь приключениями прыгучих мишек, которые они смотрели (мультяшные медведи то и дело прибавляли себе прыгучести, прикладывались к бутылочкам с волшебным соком, словно выражая мне свою солидарность). Попросил сделать погромче. Потом ещё. Когда в ушах начало позванивать, я встал и отлучился на кухню. Мишек было слышно на всю квартиру, но я знал, на что способны уши моей жены, и для верности открыл на кухне фрамугу. Не знаю, что сказали бы настоящие физики, но по-моему, если часть звуковых волн улетает в окно, то до гостиной их доберётся меньше... Вытащив заветную запотевшую баночку из своего рабочего портфеля, я торопливо выставил руки в окно. Пшик! Как много в этом звуке... Мне даже показалось, что фонарь мигнул, а деревья усиленно заскрипели кронами под порывом налетевшего ветра. Мои руки дрогнули, и несколько капель драгоценного нектара пролилось на карниз и окропило асфальт под окном...
В гостиную я вернулся в прекрасном расположении духа, дожёвывая зубчик чеснока (дураков нет!). Супруга поморщилась, но промолчала - не ругать же человека за то, что он укрепляет здоровье!
Вечер продолжался чудесно. Мишки прыгали, дети смеялись, а на меня нашла приятная дремота. Раскинувшись в кресле и закинув ноги на табуретку, я словно грезил наяву, прислушиваясь к волнам тепла, блуждающим по телу... Прошло минут тридцать. Всё было замечательно и просто здорово, но вдруг я подумал: "А может, можно ещё здоровее?" Подтвердить это или опровергнуть можно было лишь опытным путём. Снова попросив сделать погромче, я посмотрел минут пять и опять прошествовал на кухню. Весенний тёплый ветер обдал моё лицо, когда я открыл фрамугу... Вторая банка была уже мокрой от долгого лежания без холодильника, так что я подоспел вовремя. Я выставил её в окно на вытянутых руках и сам протиснулся вслед почти по пояс - насладиться свежим воздухом, напоённым запахами пробуждающейся жизни... Не пролить бы опять... Тут я зачем-то глянул вниз и остолбенел. Внизу, прямо под моим окном, стоял упырь! Да-да, самый настоящий! Хоть я их раньше и не видел, но ошибиться было невозможно! Тощая долговязая фигура была закутана в чёрный плащ. Из-под широкополой шляпы на меня смотрело совершенно белое, белее мела лицо со впалыми щеками. А глаза - так их вообще не было! На меня пялились две чёрные дырки!
Какое-то время мы просто смотрели друг на друга, не мигая. Я не мигал от шока, а тот, под окном, потому что нечем было. У меня на голове явственно шевелились волосы... Вдруг существо под окном раскрыло огромную пасть (я только во "В мире животных" видел, чтобы так широко пасть открывалась, у змей!) и облизнулось длиннющим чёрным языком. А потом завыло. То есть, на самом деле этот пакостник не издал ни звука. Заунывное голодное "уы-ы-ы" раздалось у меня в голове. Я заорал и выпустил банку, втянулся на кухню и захлопнул окно. Перекрестив его три раза, я бросился по всем комнатам, шепча молитвы, какие знал, и крестя все окна, двери и вентиляционные решётки - вообще все отверстия, которыми дом соединялся с окружающим миром! Жена и дети смотрели на меня вытаращенными глазами, но мне было всё равно... На их вопросы я не отвечал ничего, только продолжал молиться... Лишь после того, как я обезопасил, как мне казалось, все отверстия, я осмелился на четвереньках подползти к кухонному окну и тихонечко выглянуть... Снаружи никого не было. Трясущимися руками я задёрнул шторы...
