столе, правда, уже без свечей, в черных дощатых гробах, будто спящие, лежали мужчина средних лет, очевидно, отец семейства, с могучим лицом и резкими чертами; немолодая женщина, очевидно, его жена, рябая и щекастая баба; наконец, девочка лет десяти, курносая и румяно-веснусчатая. Глаза всех троих были закрыты неестественно натянутыми веками, выпукло охватывавшими глазные яблоки. Я отшатнулся, закрывая лицо руками и чувствуя, что совершенно не понимаю, что и по какой неведомой причине здесь происходит. Бегом я покинул и этот дом, найдя, наконец, объяснение той странной тишине, что встретила меня здесь - истинно гробовой тишине. Все жившие здесь были, очевидно, мертвы и факт этот теперь даже не нуждался для меня в прямом подтверждении, мне было вполне достаточно увиденного.
Ошарашенный, напуганный, решительно потерявший всякую способность здраво мыслить, я брел по полю среди крестов и камней с выбитыми на них такими же крестами. Я шёл, как потерянный путник, на заунывное плакучее пение вдали, пение бесов и вурдалаков, что было, впрочем, в данный момент мне совершенно безразлично. Ноги мои проваливались по щиколотку в сырую могильную землю и с хлюпаньем неохотно оставляли её. Ветер все сильнее доносил до меня тягучий плач, унося его далеко в темноту за моей спиной вместе с начинающимся дождем. Где-то далеко, кажется, за горизонтом, прогремел, звонко перекатываясь, гром, и под этот грохот я тяжело взошел на гребень крутого глинистого холма, уставившись бездумно на открывшуюся передо мной широкую прогалину. Ударившая следом молния, вдруг ярко осветила мрачную картину, разворачивавшуюся внизу. Там, взгромоздившись на, кажется, самый большой и чёрный, с наполовину оторванной и обломанной фигурой Христа, выл, плакал и молился на странном, будто исковерканном, языке, седой бородатый старик в черном грязном балахоне, продранном в десятке мест и обнаруживавшем его смертельную худобу и землистую бледность его тела. Вокруг него, скованные все тем же странным ощущением живости и свежести, кругами восседали мертвецы, раскачивавшиеся в такт его словам. С каждой минутой их становилось все больше, все новые смутные тени, постепенно обрастая костями и плотью, являлись на странную молитву старика, бывшего, как я понял, тем гробовщиком, о котором говорил мне паромщик. Его подопечные преданно взирали на него своими остекленевшими глазами с зеленоватым мшистым белком. Сложно сказать, сколько это продолжалось и сколько, замерев в леденящем оцепенении, я стоял, над этим мрачным актом надругательства над всем святым, что ещё остаётся у человека в его последнем пристанище... Но, наконец, старик, поднявшись во весь рост и опираясь босыми ступнями на покрытые лишайником доски креста, вдруг начал подниматься выше, выше, пока не оказался почти на одном уровне со мной. Молния снова ударила, даже не дождавшись, как будто, грома, на этот раз почти рядом со мной, и гробовщик, обернувшись на этот свет своей косматой головой с развевающимися по ветру волосами, и уставившись мне в лицо своими смутными святящимися и бликующими глазами, вдруг указал на меня тонкой морщинистой рукой с вытяннутым костлявым пальцем, прокричав что-то невнятное и дикое на своём языке, имевшем, как я понял, нечто общее с латынью. По этому зову все, кто сидел у подножия холма и все те, кто ещё приближался к ним, внезапно обернулись так же в мою сторону и медленным шагом палача двинулись ко мне. Уже не видя ничего от сгустившейся темноты, я слышал лишь чавканье их шагов и земли, раскрывавшей свои недра, чтобы выпустить на поверхность новых своих выходцев, костями и плотью которых она была создана... Снова почувствовал я себя в огромном гробу, окруженным тоннами чёрной живущей гнили, пронизанной ходами червей, вечно ищущих пищу и, едва ощутив прикосновение холодных липких рук к своим, я с силой рванулся вперёд, вниз с обрыва, приставив к подбородку пистолет и спуская курок, тем самым обрывая для себя события этой жуткой морочной ночи и погружаясь навеки в бездонную, как самые глубокие земные глубины, гробовую тишину…
Хочу всё знать?
Автор Ранега
У вас бывает так, что вы откуда-то заранее знаете, к чему в будущем приведёт то или иное событие, которое произойдёт или не произойдет сейчас – в зависимости от вашей воли? У меня бывает. Даже не бывает - никаких случайностей и спонтанных вспышек озарения знанием – я просто ЗНАЮ всегда. Единственное, что мне не дано – знать, к чему в конце концов приведёт моё знание.
В школе мне это помогало – я знал, когда и о чём меня спросят, какой билет попадётся на экзамене. Не то, чтобы перед глазами возникал номер билета, нет. Но когда я готовился к экзамену, в какой-то момент появлялась внутренняя уверенность, какую тему я учу не зря. Можно было, наверное, назвать это развитой интуицией.
Однажды в восьмом классе мы с одноклассниками – четверо балбесов – на спор прыгнули из окна на лестничном пролёте между вторым и третьим этажами. Вернее, прыгнули трое, один в последний момент струсил, уцепился за раму и не спрыгнул. А я не мог не прыгать – слишком хорошо представились всеобщее презрение одноклассников и подкалывания учителей при малейшем поводе. Страха перед прыжком не было – была уверенность, что всё обойдется. У меня обошлось – приземлился и пошёл. У тех двоих – нет. Славик сломал ногу, какой-то сложный перелом, полгода в гипсе провёл, теперь ходит, прихрамывает. А Лёха на спину упал, два позвонка раздробил, ему потом их по кусочкам собрали, но неудачно: почти три года он пролежал обездвиженный ниже пояса, от боли кричал, потом наглотался каких-то таблеток и покончил со своими мучениями.
После школы, несмотря на почти отличный аттестат, я не стал поступать в институт – не подал документы. И всё. Мама плакала, отец сердился – он уже договорился через знакомых знакомых о лояльном ко мне отношении на вступительных экзаменах в нашем политехе. Я тогда ещё не мог даже себе объяснить, почему при приближении к зданию института у меня возникало отчётливое ощущение преграды – как будто кто-то невидимый изо всех сил упирается руками мне в грудь и не пускает. А при любых разговорах на тему дальнейшей учёбы на меня нападал жестокий кашель, и я не мог произнести ни слова.
В общем, пошёл я после школы работать грузчиком на склад, силушкой-то не был обижен. Работать мне понравилось, ребята в моей смене оказались отличными, зарплату платили вовремя, так что жизнь вполне оправдывала мои скромные ожидания. До самого сентября.
В сентябре случилась трагедия, о которой потом писали во всех газетах – пожар в колхозе «Красный путь». Сгорел студенческий барак, погибло 18 человек, 45 выживших, но серьезно обгоревших. Все пострадавшие – первокурсники политехнического института, направленные на уборку урожая в помощь селянам.
Мать снова плакала от облегчения, что я не стал первокурсником. Я же в очередной раз убедился, что верно понял намёки судьбы.
Потом я был в армии. Много там всякого происходило – там я осознал, что обладаю неким даром, помогающим принять верное решение в непростой ситуации. Пример? Да хотя бы этот:
Я был дежурным по гаражу. Гараж представлял собой длинный металлический ангар с открытой смотровой ямой почти во всю длину. Вход в гараж находился с торца. Примерно посередине ангара стоял стол с телефоном и журналом для записей, над столом на стене трансформатор. Рядом со столом имелась ещё дверь в подсобку, там хранились старые шины и запчасти.
Сидим мы с напарником Витьком, службу несём, в морской бой режемся. Кроме нас в гараже никого, техники на яме тоже нет. Я сидел возле двери в подсобку, Витёк боком ко мне, лицом к трансформатору. Играем, а у меня в голове всё один глупый вопрос навязчиво зудит: «Что делать, если сейчас вдруг война, и начнётся бомбежка?»
За одну партию морского боя я придумал с десяток ответов, из которых «спрятаться» сразу отвергалось как неподходящее. «Бежать» меня устраивало больше. Докрутив мысль о «бежать» до необходимости помнить об открытой яме в полу. Как? Да просто перед глазами возникла картинка, что я бегу и кубарем скатываюсь на дно ямы и больно ударяюсь головой – и эта картинка мне категорически не понравилась, я вдруг услышал внутри трансформатора какой-то странный, как будто электрический треск. Я ещё только поднимал голову, чтобы посмотреть на источник неуставного шума, а Витька с расширенными глазами уже вскочил из-за стола, отмахиваясь от клубящегося серого дыма, повалившего из-под крышки трансформатора. Треск становился всё громче, Витька крикнул: «Бежим!!!» И, матерясь, рыбкой нырнул в подсобку. От его вопля я очнулся и опрометью бросился к выходу из гаража, бормоча на ходу: «Яма! Яма! Яма!» Мне оставалось метра три, когда рвануло, и горячей волной меня вынесло из ангара вместе с воротами. Я почти и не пострадал, не считая ушибленного колена и кровавого синяка на груди – при приземлении приложился к выпирающим ушкам щеколды на воротах.
А Витьку откачать не смогли – видимо, надышался ядовитыми парами от горящей резины, потерял сознание и сгорел почти заживо.
Вернувшись домой после армии, я решил всё-таки получить образование. К тому времени я уже окончательно уверовал в свою «чуйку», поэтому с выбором профессии особо не мудрил, просто купил справочник абитуриента. Интернета в свободном доступе тогда ещё не было. Заперся в своей комнате, улёгся на диван и, по порядку зачитывая вслух информацию о предлагаемых специальностях и предполагаемых перспективах трудоустройства, прислушивался к своим внутренним ощущениям – когда же ёкнет.
Ёкнуло на факультете физической культуры педагогического института. От этой идеи я, понятное дело, в восторг не пришёл, и дочитал весь справочник до конца. Но интересное дело – читать-то читаю, а перед глазами уже картинки, как веду уроки физкультуры у подрастающего поколения.
В общем, подался в пединститут, поступил без сложностей и учился легко. Сразу скажу, что в школе я работал не слишком долго – лет пять, потом на пару с приятелем открыли частное охранное предприятие, раскрутились нешуточно и дальше процветать будем – в этом я уверен, ЗНАЮ.
Пока я служил, моя мать стала наследницей своей одинокой двоюродной тётки; тёткина однокомнатная квартира в соседнем с нашим квартале была отремонтирована, по мере возможностей заменена мебель и необходимая бытовая техника. В эту квартирку меня по приходу из армии торжественно и выселили, мотивируя тем, что мужик я взрослый, и мне нужна личная территория.
Не то, чтобы я очень уж обрадовался, перспектива готовить еду и стирать самому меня не вдохновляла, но, с другой стороны, тот факт, что мои родители будут меньше волноваться в случае моих отсутствий по вечерам, примирил меня с необходимостью ознакомления с основными принципами кулинарии и домоводства.
И если поначалу родители тревожились в сомнениях, не организую ли я на вверенной территории злачный вертеп, то со временем они убедились, что оснований для беспокойства нет никаких.
Вредных привычек у меня не было – не прижились они в моём организме. Само собой, как и большинство подростков, в старших классах школы я попробовал и курить, и пить спиртное. После принятия горячительного я сходил с ума, тщетно пытаясь распутать внутри головы тошнотворный клубок из разноцветных ниток вперемешку с волосами, шерстью, перьями и чем-то противно липким, похожим на густой мед. А при затяжке сигаретой возникало ощущение, что внутри меня находится какое-то маленькое существо, которое вытягивает ручки, как бы защищаясь, сучит ножками и открывает беззубый рот в безмолвном крике отчаяния. Что-то похожее я потом увидел однажды по телевизору – в передаче о наблюдениях медиков о поведении плода во время аборта, как нерождённый младенец пытается увернуться от холодного металла скребка…
С наркотиками я даже не пытался познакомиться – одно это слово вызывало яркую ассоциацию с огнедышащим чёрным драконом, каким его обычно рисуют на китайских веерах и посуде: из пасти вырывается яркое оранжевое пламя и поглощает всё вокруг…
Азартные игры? Тут возникала картинка в стиле Дали – стеклянные песочные часы между ладонями, при каждом перевороте часть песка просыпается сквозь пальцы, и за стеклом его остается все меньше и меньше…
С девушками было и сложнее, и проще одновременно. Сложнее – потому что вокруг меня было очень мало тех, кто мог меня заинтересовать чем-то большим, чем томными глазами, зовущими губами и прочими визуальными эффектами, обычно используемыми слабым полом для привлечения первичного внимания.
А проще было потому, что после пяти минут общения я уже все про неё знал – умна или не слишком, верна или не очень, какой будет матерью, поправится ли к старости…
Мой мозг показывал мне картинки вероятного развития отношений с каждой из них; это было похоже на проматывание киноплёнки на сверхбыстрой скорости. Чего я только не видел: одна изменяла мне; другой изменял я; брат третьей меня убил; четвёртую убил я; пятая спилась и порезала себе вены; шестая задушила нашего ребенка… И этому не было конца… Ни один из вариантов будущего меня не устраивал…
Одна из множества, назову её Катя, всем была хороша, и даже, можно сказать, мне нравилась. Бесспорно, красива. Стройная, но не субтильная фигура, чистая здоровая кожа, густые пепельные волосы; умна ровно настолько, насколько нужно, чтобы не создавать у меня комплекс неполноценности, но и не наскучить ограниченностью; замечательная хозяйка, казалось, не было на свете блюд, которые она не смогла бы приготовить. При общении с ней я видел идиллические картинки – упорядоченный уютный быт, взаимное уважение, чудесные воспитанные дети – мальчик и девочка, тёплые улыбки друг другу за утренним воскресным чаепитием, летние поездки на автомобиле к тёплому морю всей семьей… Я уже ХОТЕЛ так жить, когда она решила познакомить меня со своей матерью…
Одного взгляда на потенциальную тёщу хватило, чтобы мою картину под названием «Тихое семейное счастье» мозг решительно закрасил хаотичными небрежными мазками чёрной краски. Для меня было очевидным, что эта женщина не будет мириться с ролью приходящей матери и бабушки, она будет активно вмешиваться во все сферы нашего существования и сеять раздор, и от этого не будет спасения; реши мы уехать в другой город, в другую страну – она поедет за нами; она достанет нас везде; более того, когда я представил как вариант развод, выяснилось, что от этого не будет толку – она не оставит меня в покое никогда – пока жива она или пока жив я…
С Катей пришлось расстаться… Об истинной причине я, конечно, ей не сказал… Сделал так, что инициатором разрыва стала она, чтобы воспринимала прекращение наших отношений как избавление.
Потом была Юленька. Нежное белокурое создание, которое хотелось оберегать от всего на свете. Мне это казалось трогательным. Я восхищался её неумелыми попытками порадовать меня кулинарными шедеврами и поразить воображение экстравагантными нарядами. Да, она безобидно развлекала меня, я называл ее Оленёнком Бэмби. И картинки перед моими глазами возникали вполне жизнеспособные – мы живём вдвоем, я
Ошарашенный, напуганный, решительно потерявший всякую способность здраво мыслить, я брел по полю среди крестов и камней с выбитыми на них такими же крестами. Я шёл, как потерянный путник, на заунывное плакучее пение вдали, пение бесов и вурдалаков, что было, впрочем, в данный момент мне совершенно безразлично. Ноги мои проваливались по щиколотку в сырую могильную землю и с хлюпаньем неохотно оставляли её. Ветер все сильнее доносил до меня тягучий плач, унося его далеко в темноту за моей спиной вместе с начинающимся дождем. Где-то далеко, кажется, за горизонтом, прогремел, звонко перекатываясь, гром, и под этот грохот я тяжело взошел на гребень крутого глинистого холма, уставившись бездумно на открывшуюся передо мной широкую прогалину. Ударившая следом молния, вдруг ярко осветила мрачную картину, разворачивавшуюся внизу. Там, взгромоздившись на, кажется, самый большой и чёрный, с наполовину оторванной и обломанной фигурой Христа, выл, плакал и молился на странном, будто исковерканном, языке, седой бородатый старик в черном грязном балахоне, продранном в десятке мест и обнаруживавшем его смертельную худобу и землистую бледность его тела. Вокруг него, скованные все тем же странным ощущением живости и свежести, кругами восседали мертвецы, раскачивавшиеся в такт его словам. С каждой минутой их становилось все больше, все новые смутные тени, постепенно обрастая костями и плотью, являлись на странную молитву старика, бывшего, как я понял, тем гробовщиком, о котором говорил мне паромщик. Его подопечные преданно взирали на него своими остекленевшими глазами с зеленоватым мшистым белком. Сложно сказать, сколько это продолжалось и сколько, замерев в леденящем оцепенении, я стоял, над этим мрачным актом надругательства над всем святым, что ещё остаётся у человека в его последнем пристанище... Но, наконец, старик, поднявшись во весь рост и опираясь босыми ступнями на покрытые лишайником доски креста, вдруг начал подниматься выше, выше, пока не оказался почти на одном уровне со мной. Молния снова ударила, даже не дождавшись, как будто, грома, на этот раз почти рядом со мной, и гробовщик, обернувшись на этот свет своей косматой головой с развевающимися по ветру волосами, и уставившись мне в лицо своими смутными святящимися и бликующими глазами, вдруг указал на меня тонкой морщинистой рукой с вытяннутым костлявым пальцем, прокричав что-то невнятное и дикое на своём языке, имевшем, как я понял, нечто общее с латынью. По этому зову все, кто сидел у подножия холма и все те, кто ещё приближался к ним, внезапно обернулись так же в мою сторону и медленным шагом палача двинулись ко мне. Уже не видя ничего от сгустившейся темноты, я слышал лишь чавканье их шагов и земли, раскрывавшей свои недра, чтобы выпустить на поверхность новых своих выходцев, костями и плотью которых она была создана... Снова почувствовал я себя в огромном гробу, окруженным тоннами чёрной живущей гнили, пронизанной ходами червей, вечно ищущих пищу и, едва ощутив прикосновение холодных липких рук к своим, я с силой рванулся вперёд, вниз с обрыва, приставив к подбородку пистолет и спуская курок, тем самым обрывая для себя события этой жуткой морочной ночи и погружаясь навеки в бездонную, как самые глубокие земные глубины, гробовую тишину…
Хочу всё знать?
Автор Ранега
У вас бывает так, что вы откуда-то заранее знаете, к чему в будущем приведёт то или иное событие, которое произойдёт или не произойдет сейчас – в зависимости от вашей воли? У меня бывает. Даже не бывает - никаких случайностей и спонтанных вспышек озарения знанием – я просто ЗНАЮ всегда. Единственное, что мне не дано – знать, к чему в конце концов приведёт моё знание.
В школе мне это помогало – я знал, когда и о чём меня спросят, какой билет попадётся на экзамене. Не то, чтобы перед глазами возникал номер билета, нет. Но когда я готовился к экзамену, в какой-то момент появлялась внутренняя уверенность, какую тему я учу не зря. Можно было, наверное, назвать это развитой интуицией.
Однажды в восьмом классе мы с одноклассниками – четверо балбесов – на спор прыгнули из окна на лестничном пролёте между вторым и третьим этажами. Вернее, прыгнули трое, один в последний момент струсил, уцепился за раму и не спрыгнул. А я не мог не прыгать – слишком хорошо представились всеобщее презрение одноклассников и подкалывания учителей при малейшем поводе. Страха перед прыжком не было – была уверенность, что всё обойдется. У меня обошлось – приземлился и пошёл. У тех двоих – нет. Славик сломал ногу, какой-то сложный перелом, полгода в гипсе провёл, теперь ходит, прихрамывает. А Лёха на спину упал, два позвонка раздробил, ему потом их по кусочкам собрали, но неудачно: почти три года он пролежал обездвиженный ниже пояса, от боли кричал, потом наглотался каких-то таблеток и покончил со своими мучениями.
После школы, несмотря на почти отличный аттестат, я не стал поступать в институт – не подал документы. И всё. Мама плакала, отец сердился – он уже договорился через знакомых знакомых о лояльном ко мне отношении на вступительных экзаменах в нашем политехе. Я тогда ещё не мог даже себе объяснить, почему при приближении к зданию института у меня возникало отчётливое ощущение преграды – как будто кто-то невидимый изо всех сил упирается руками мне в грудь и не пускает. А при любых разговорах на тему дальнейшей учёбы на меня нападал жестокий кашель, и я не мог произнести ни слова.
В общем, пошёл я после школы работать грузчиком на склад, силушкой-то не был обижен. Работать мне понравилось, ребята в моей смене оказались отличными, зарплату платили вовремя, так что жизнь вполне оправдывала мои скромные ожидания. До самого сентября.
В сентябре случилась трагедия, о которой потом писали во всех газетах – пожар в колхозе «Красный путь». Сгорел студенческий барак, погибло 18 человек, 45 выживших, но серьезно обгоревших. Все пострадавшие – первокурсники политехнического института, направленные на уборку урожая в помощь селянам.
Мать снова плакала от облегчения, что я не стал первокурсником. Я же в очередной раз убедился, что верно понял намёки судьбы.
Потом я был в армии. Много там всякого происходило – там я осознал, что обладаю неким даром, помогающим принять верное решение в непростой ситуации. Пример? Да хотя бы этот:
Я был дежурным по гаражу. Гараж представлял собой длинный металлический ангар с открытой смотровой ямой почти во всю длину. Вход в гараж находился с торца. Примерно посередине ангара стоял стол с телефоном и журналом для записей, над столом на стене трансформатор. Рядом со столом имелась ещё дверь в подсобку, там хранились старые шины и запчасти.
Сидим мы с напарником Витьком, службу несём, в морской бой режемся. Кроме нас в гараже никого, техники на яме тоже нет. Я сидел возле двери в подсобку, Витёк боком ко мне, лицом к трансформатору. Играем, а у меня в голове всё один глупый вопрос навязчиво зудит: «Что делать, если сейчас вдруг война, и начнётся бомбежка?»
За одну партию морского боя я придумал с десяток ответов, из которых «спрятаться» сразу отвергалось как неподходящее. «Бежать» меня устраивало больше. Докрутив мысль о «бежать» до необходимости помнить об открытой яме в полу. Как? Да просто перед глазами возникла картинка, что я бегу и кубарем скатываюсь на дно ямы и больно ударяюсь головой – и эта картинка мне категорически не понравилась, я вдруг услышал внутри трансформатора какой-то странный, как будто электрический треск. Я ещё только поднимал голову, чтобы посмотреть на источник неуставного шума, а Витька с расширенными глазами уже вскочил из-за стола, отмахиваясь от клубящегося серого дыма, повалившего из-под крышки трансформатора. Треск становился всё громче, Витька крикнул: «Бежим!!!» И, матерясь, рыбкой нырнул в подсобку. От его вопля я очнулся и опрометью бросился к выходу из гаража, бормоча на ходу: «Яма! Яма! Яма!» Мне оставалось метра три, когда рвануло, и горячей волной меня вынесло из ангара вместе с воротами. Я почти и не пострадал, не считая ушибленного колена и кровавого синяка на груди – при приземлении приложился к выпирающим ушкам щеколды на воротах.
А Витьку откачать не смогли – видимо, надышался ядовитыми парами от горящей резины, потерял сознание и сгорел почти заживо.
Вернувшись домой после армии, я решил всё-таки получить образование. К тому времени я уже окончательно уверовал в свою «чуйку», поэтому с выбором профессии особо не мудрил, просто купил справочник абитуриента. Интернета в свободном доступе тогда ещё не было. Заперся в своей комнате, улёгся на диван и, по порядку зачитывая вслух информацию о предлагаемых специальностях и предполагаемых перспективах трудоустройства, прислушивался к своим внутренним ощущениям – когда же ёкнет.
Ёкнуло на факультете физической культуры педагогического института. От этой идеи я, понятное дело, в восторг не пришёл, и дочитал весь справочник до конца. Но интересное дело – читать-то читаю, а перед глазами уже картинки, как веду уроки физкультуры у подрастающего поколения.
В общем, подался в пединститут, поступил без сложностей и учился легко. Сразу скажу, что в школе я работал не слишком долго – лет пять, потом на пару с приятелем открыли частное охранное предприятие, раскрутились нешуточно и дальше процветать будем – в этом я уверен, ЗНАЮ.
Пока я служил, моя мать стала наследницей своей одинокой двоюродной тётки; тёткина однокомнатная квартира в соседнем с нашим квартале была отремонтирована, по мере возможностей заменена мебель и необходимая бытовая техника. В эту квартирку меня по приходу из армии торжественно и выселили, мотивируя тем, что мужик я взрослый, и мне нужна личная территория.
Не то, чтобы я очень уж обрадовался, перспектива готовить еду и стирать самому меня не вдохновляла, но, с другой стороны, тот факт, что мои родители будут меньше волноваться в случае моих отсутствий по вечерам, примирил меня с необходимостью ознакомления с основными принципами кулинарии и домоводства.
И если поначалу родители тревожились в сомнениях, не организую ли я на вверенной территории злачный вертеп, то со временем они убедились, что оснований для беспокойства нет никаких.
Вредных привычек у меня не было – не прижились они в моём организме. Само собой, как и большинство подростков, в старших классах школы я попробовал и курить, и пить спиртное. После принятия горячительного я сходил с ума, тщетно пытаясь распутать внутри головы тошнотворный клубок из разноцветных ниток вперемешку с волосами, шерстью, перьями и чем-то противно липким, похожим на густой мед. А при затяжке сигаретой возникало ощущение, что внутри меня находится какое-то маленькое существо, которое вытягивает ручки, как бы защищаясь, сучит ножками и открывает беззубый рот в безмолвном крике отчаяния. Что-то похожее я потом увидел однажды по телевизору – в передаче о наблюдениях медиков о поведении плода во время аборта, как нерождённый младенец пытается увернуться от холодного металла скребка…
С наркотиками я даже не пытался познакомиться – одно это слово вызывало яркую ассоциацию с огнедышащим чёрным драконом, каким его обычно рисуют на китайских веерах и посуде: из пасти вырывается яркое оранжевое пламя и поглощает всё вокруг…
Азартные игры? Тут возникала картинка в стиле Дали – стеклянные песочные часы между ладонями, при каждом перевороте часть песка просыпается сквозь пальцы, и за стеклом его остается все меньше и меньше…
С девушками было и сложнее, и проще одновременно. Сложнее – потому что вокруг меня было очень мало тех, кто мог меня заинтересовать чем-то большим, чем томными глазами, зовущими губами и прочими визуальными эффектами, обычно используемыми слабым полом для привлечения первичного внимания.
А проще было потому, что после пяти минут общения я уже все про неё знал – умна или не слишком, верна или не очень, какой будет матерью, поправится ли к старости…
Мой мозг показывал мне картинки вероятного развития отношений с каждой из них; это было похоже на проматывание киноплёнки на сверхбыстрой скорости. Чего я только не видел: одна изменяла мне; другой изменял я; брат третьей меня убил; четвёртую убил я; пятая спилась и порезала себе вены; шестая задушила нашего ребенка… И этому не было конца… Ни один из вариантов будущего меня не устраивал…
Одна из множества, назову её Катя, всем была хороша, и даже, можно сказать, мне нравилась. Бесспорно, красива. Стройная, но не субтильная фигура, чистая здоровая кожа, густые пепельные волосы; умна ровно настолько, насколько нужно, чтобы не создавать у меня комплекс неполноценности, но и не наскучить ограниченностью; замечательная хозяйка, казалось, не было на свете блюд, которые она не смогла бы приготовить. При общении с ней я видел идиллические картинки – упорядоченный уютный быт, взаимное уважение, чудесные воспитанные дети – мальчик и девочка, тёплые улыбки друг другу за утренним воскресным чаепитием, летние поездки на автомобиле к тёплому морю всей семьей… Я уже ХОТЕЛ так жить, когда она решила познакомить меня со своей матерью…
Одного взгляда на потенциальную тёщу хватило, чтобы мою картину под названием «Тихое семейное счастье» мозг решительно закрасил хаотичными небрежными мазками чёрной краски. Для меня было очевидным, что эта женщина не будет мириться с ролью приходящей матери и бабушки, она будет активно вмешиваться во все сферы нашего существования и сеять раздор, и от этого не будет спасения; реши мы уехать в другой город, в другую страну – она поедет за нами; она достанет нас везде; более того, когда я представил как вариант развод, выяснилось, что от этого не будет толку – она не оставит меня в покое никогда – пока жива она или пока жив я…
С Катей пришлось расстаться… Об истинной причине я, конечно, ей не сказал… Сделал так, что инициатором разрыва стала она, чтобы воспринимала прекращение наших отношений как избавление.
Потом была Юленька. Нежное белокурое создание, которое хотелось оберегать от всего на свете. Мне это казалось трогательным. Я восхищался её неумелыми попытками порадовать меня кулинарными шедеврами и поразить воображение экстравагантными нарядами. Да, она безобидно развлекала меня, я называл ее Оленёнком Бэмби. И картинки перед моими глазами возникали вполне жизнеспособные – мы живём вдвоем, я
