В моей голове уже крутилась сумма неустойки, которую я должен буду выплатить издательству в случае фиаско. От этих мыслей голова ежедневно болела, даже отношения с женой ухудшились, потому что я стал нервным и раздражительным. Вот тогда-то я и вспомнил про дачу, которая досталась мне от родителей, а тем, в свою очередь, от кого-то там еще, я этим фактом никогда не интересовался: мне было все равно. Что самое интересное, ни родители, ни я ни разу там не были. Родители не ездили туда в силу неизвестных мне причин, а я – в силу того, что родители там не появлялись, соответственно, один я туда не приезжал, пока был маленький, а повзрослев, я про нее уже как-то и подзабыл. И тут такая возможность выпала! Я всерьез полагал, что уединение и свежий воздух обязательно поспособствуют новому витку в развитии моего подувядшего таланта. Скорее, скорее, нужно было ехать туда немедленно! Я уже предчувствовал сенсацию по поводу выхода моей очередной книги!
Я наспех набрал телефон отца (память не подвела) и, кажется, даже пританцовывал от нетерпения, пока в трубке лились неспешные гудки. Наконец, старый хрыч (прости, папа) снял трубку. Телефонные провода принесли его скрипучее "Алло".
- Алло, папа, это я, - в спешке я даже забыл поздороваться, - у меня к тебе очень срочное дело…
- Здравствуй, сынок, - спокойно ответил отец (если он и был удивлен, то мастерски это скрыл). – Спасибо большое, что позвонил, у меня все хорошо, не стоит беспокоиться.
"В своем репертуаре", - раздраженно подумал я.
- Извини, папа, добрый день, как твои дела, - быстро проговорил я. – У меня к тебе дело государственной важности!
- Ты из-за этого звонишь своему старику-отцу? – в голосе отца послышался сарказм. – По делу государственной важности? А про здоровье мое ты не хотел бы узнать? А, может, я при смерти лежу? Все-таки мне уже за шестьдесят.
"Все язвит, валенок хренов".
- Не драматизируй. Я слышу, что ты здоров. Люди при смерти так не разговаривают, - не выдержал я. – Мне всего-то надо было узнать насчет этой дрянной дачи, а ты начинаешь выяснять отношения…
Отношения… Между мной и отцом их не стало после смерти мамы…
- Насчет какой дачи? – тон отца сменился. Вот только недавно он разговаривал в резкой форме, сейчас же его голос был… жалок, что ли. Или… испуган?
- Той самой, что вы купили с мамой в девяносто первом, - напомнил я, удивленный такой сменой настроения отца.
- А… зачем тебе? – тихо поинтересовался он.
Вздохнув, я кратко поведал о моих грандиозных планах – он ведь даже не знал, что его сын-неудачник еще что-то мог в этой жизни. Отец, помолчав, кротко попросил:
- Можно, я приеду?...
… После смерти мамы я практически не общался с отцом. Изредка только мы обменивались дежурными краткими телефонными звонками да открытками с поздравлениями. Постепенно и эти крохи общения сошли на нет. Все разрушила мамина смерть. Чего греха таить, отец всегда был человеком вольного поведения и не гнушался связями на стороне, не особо при этом скрываясь. Мама же моя, человек тонкой душевной организации, молча сносила все обиды со стороны мужа, не ругаясь и не устраивая скандалов. Любила, наверное. И эта тяжесть, что копилась годами, просто в один далеко не прекрасный день так надавила на сердце мамы, что оно не выдержало. Тогда что-то надломилось во мне, и я отстранился от отца. Нет, я не презирал его и ненависть тоже не испытывал, я был равнодушен, потому что равнодушие бьет больнее эмоций, так же как и молчание иногда звучит громче слов…
Отец жил в том же городе, что и я, однако же мы после смерти матери не виделись: я этого не хотел, а он был слишком горд и занят собой, чтобы обращать внимание на такого неудачника, коим он всегда меня считал. Иногда мы пересекались в людных местах, но это было не более, чем мимолетный взгляд, который иной раз мы бросаем вскользь равнодушно на своего давнего знакомого…
Но время неумолимо. Не пощадило оно и отца. Прежний лоск и апломб его исчезли, лицо сморщилось, а женщины из его окружения, так же как и остатки седых волос, куда-то исчезли, будто и не было их вовсе. Он стал одинок и никому не нужен, я же тихо радовался этому, думая, что жизнь его размазала, как манную кашу по тарелке. А иногда мне становилось грустно: все-таки это был мой отец…
И вот сейчас мне он понадобился. Да, я вспомнил о нем не из-за заботы или любви, а сугубо в своих интересах, но позвонил же! И даже номер не забыл. Ожидая приезда отца, я отметил, что легкое волнение потрясывало мои руки. Жену и дочь я предусмотрительно отправил к теще: незачем им видеть эту встречу. Мне было стыдно, сам не знаю за что, но я упорно гнал это чувство от себя, а оно не желало исчезать.
Ровно через два часа после телефонного разговора раздался звонок в дверь. Я открыл. На пороге стоял мой бедный отец, такой жалкий, что я едва подавил в себе желание обнять его. Но… видно, жесткость передалась мне по наследству, поэтому я только сдержанно пожал его теплую сухую руку и кивком пригласил войти.
Неловко присев на краешек кресла, отец поглядел на меня:
- А ты изменился, сынок.
- Ты тоже, папа, - сухо сказал я, все еще боясь, что он заметит мое волнение.
Но он не стал заострять на мне свое внимание, а уставился взглядом на узор обоев за моей спиной.
- Знаешь, - начал он, так же избегая глядеть мне в глаза, - я хотел давно с тобой поговорить, но не получалось. То ты был мал, то я был глуп, то мамина смерть… И эта стена между нами. Мы – ты и я – построили ее очень прочно и высоко. А зачем? Для чего? Никто теперь из нас не ответит. Я не буду говорить тебе о том, что я хороший и правильный, нет. За то, как я жил, я наказан вполне, и это самая справедливая кара за мои поступки. Не за тем я сюда пришел, чтобы твое прощение вымаливать. Может, ты когда-нибудь простишь меня сам… Речь не об этом сейчас. Давеча в телефонном разговоре ты упомянул о нашей старой даче, на которую ты хочешь ехать для написания своей книги. А ты никогда не задумывался над тем, почему мы туда никогда не ездили? Почему ты там ни разу не был? Мы-то с мамой были там… один раз, - он вздрогнул. – Дело было в июле. Мы поехали туда разбирать старые вещи, доставшиеся от прежних владельцев, чтобы подготовить дачу к следующему сезону. Дачный домик был очень старый, внутри пахло плесенью: там давно не было хозяев. Мы с мамой решали, как и что там будет, надеялись, что приведем его в порядок и отделаем так, что он превратится в сказочный дворец. Мы остались там ночевать. Среди ночи я проснулся от стука: кто-то настойчиво барабанил в деревянную дверь дома. Тихо, стараясь не разбудить маму, я подошел к двери. Изнутри она вся была покрыта слоем непонятного белого налета, от нее шел холод, и кто-то с улицы жалобно просил, чтобы его впустили. "Холодно тут, впустите" – вот примерные слова этого неизвестного. Даже спросонья я понял, что тут что-то не так: лето же на дворе! Я не отвечал, а голос за дверью стал грубее и превратился в истошный вой. От сильных толчков дверь ходила ходуном. Тут уже проснулась твоя мама, и мы оба, испуганные, просидели всю ночь за этой дверью, моля Бога, чтобы она выдержала бешеные стуки и царапанья. На рассвете все смолкло, но мы долго еще боялись выглянуть на улицу. После я детально изучил дверь изнутри и снаружи…
- И что же это был за налет? – спросил я, весьма заинтригованный красивой сказкой, но не более.
- Это был иней, - отец взглянул на меня со страхом. – Сынок, разве бывает иней в июле?
- На Северном Полюсе – да, - пожал плечом я.
- А снаружи дверь была будто медведем поцарапана… - Отец не слышал меня. – В тот же день мы заколотили все окна и двери, собрались и уехали оттуда, решив больше в эти края не возвращаться.
- А вы у соседей не спрашивали? Может, это какой-нибудь алкаш за бутылкой лез, - сделал неуклюжую попытку пошутить я.
Отец показал головой:
- Спрашивали, они еще удивлялись, почему мы так спешно уезжаем, да еще и заколачиваем там все? Они ночью ничего не слышали и не видели. Мы же ничего рассказывать не стали: мало ли, подумают еще, сумасшедшие какие-то. Наплели что-то про травлю тараканов и уехали оттуда навсегда…
"Хорошо, что жена не слышала эту историю, а то точно не пустила бы меня никуда", - подумалось мне…
- Пап, а где она находится, эта дача? – невинно поинтересовался я.
- На 47-м километре, в Лопухово… А зачем тебе? – спохватился отец. – Ты что, туда ехать собрался? Это же опасно, не надо тебе туда!
- Никуда я не собрался, - отмахнулся я. – Я по этой истории роман напишу, просто спрашивал факты, не более того.
Отец схватил меня за запястье и больно сжал.
- Обещай, что не поедешь туда! Дай слово!
- Обещаю, обещаю, - поморщился я и выдернул руку. – Слово настоящего бойскаута...
Когда я провожал отца к двери, в мозгу теплилась поганенькая мыслишка: эх, папка, не бойскаут твой сын и таковым никогда не был…
… - Да, любимая, доехал нормально. Нет, пробок почти не было, только на выезде из города немного. Как там Соня? Когда проснется, передай, что папа ее очень сильно любит и через несколько дней приедет обратно домой, к ней и маме. До встречи, дорогая, целую нежно тебя и нашу принцессу.
Нажав кнопку отбоя, я озадаченно посмотрел в зеркало, мутноватая поверхность которого отражала еще молодого, но уже чрезвычайно утомленного жизнью тридцатилетнего человека, коим я являлся на данный момент. Несколько дней? Да, у меня есть несколько (а точнее пять) дней на то, чтобы написать новый литературный опус. Сроки поджимали, редактор напирал, а у меня еще не было написано больше половины книги. Это при том, что половину гонорара я взял (ну ладно, выпросил) вперед, чтобы погасить долги. В издательстве пошли мне навстречу, взяв во внимание мои предыдущие успехи на литературном поприще (у меня до этого вышли два вполне успешных романа). И вот я самонадеянно взялся за третью свою книгу, легкомысленно пообещав, что напишу очередное произведение искусства в кратчайшие сроки. Да уж, муза жестоко надо мной подшутила в этот раз, оставив меня одного в самый неподходящий для этого отрезок времени.
Но теперь я думал (нет, я был уверен), что допишу этот злосчастный роман до логического конца и к началу недели с широкой самодовольной улыбкой положу его на стол главному редактору. И этому поспособствует мое краткосрочное затворничество на этой вонючей даче.
… Едва я вошел на территорию участка, в моем сердце поселилась угрюмая нелюбовь к этому месту. Как вообще можно было купить такое убожество, напоминающее дом Кащея! Хотя, быть может, в то время эта фазенда еще выглядела более-менее пристойно, кто знает. Я осторожно шел по прелым листьям тополей, которые, казалось, тихо звенели при ходьбе. По свинцовому небу холодный ветер мрачно гнал тяжелые пепельные облака. В воздухе витала неприкрытая осень, которая заполонила собой все: голые деревья, серые крыши домов, даже дальние закоулки моей души. Я обрадовался. Кажется, атмосфера уже начинала действовать на меня, уж коли мои мысли унеслись в царство эпитетов. В конце-то концов, осень здорово в свое время помогла Пушкину, неужели мне откажется посодействовать?
В конце участка я увидел его. Дом стоял, как нищий на церковной паперти: убогий, горбатый, юродивый. Глазницы окон слепо смотрели на мир деревянными досками. Дверь также была заколочена.
Метнувшись в какой-то хилый сараюшко, я откопал там ржавые щипцы, которыми я намеревался выдернуть гвозди. Еще меня удивило то, что за эти годы, видимо, никто не попытался умыкнуть сии принадлежности, что русскому человеку само по себе несвойственно.
Человеку… И тут я замер. А ведь ни одного человека я не увидел, пока искал свою дачку. Не слышались голоса веселых дачниц, мужики не басили на участках. Даже сторожа не было. Странно. Разъехались, что ли, все? Хотя неудивительно: уже октябрь, сбор урожая закончен, чего тут торчать? Но сторож-то уж точно должен был быть… Запил, наверное, и смотался в соседнюю деревню. Тем лучше, если я тут совсем один. Больше времени на творчество. С этой мыслью я пошел отрывать доски. Освободив дверь от досок, я увидел на ней царапины, такие, какие оставляет хищник с весьма острыми и огромными когтями. Сердце мое дрогнуло, но, отбросив все сомнения и сорвав замок, я толкнул дверь.
Дом встретил меня тишиной, гардинами из паутины, свисающими с потолка, и нестерпимою вонью. Воняло сыростью и дохлыми мышами. Оставив дверь открытой, чтобы в дом попадало немного солнечного света и свежего воздуха, я начал свою экскурсию. Домик был небольшой, но в свое время уютный. Не буду утомлять вас подробностями, скажу только, что второй этаж меня не впечатлил и обосноваться на эти несколько дней я решил на первой этаже, в маленькой комнатке, которая выходила окошками на двор (доски с окон я тоже отодрал). С собой я привез необходимый минимум одежды, кое-какие продукты (жена как знала, что местный магазинчик работать уже не будет) и предметы первой необходимости. Причем моя Света даже положила мне несколько парафиновых свечей, что неудивительно: вряд ли в доме сохранилось электричество.
В комнатке, которую я занял, была старая железная кровать, дубовый стол и обшарпанный стул. Скудно, конечно, но вполне достаточно.
Вытерев со стола пыль, я водрузил на него свою гордость: печатную машинку. Ноутбук был хрупок и зависим от электричества, а моя малышка с достоинством выносила все испытания и не испытывала потребности в энергии. Тем более, мне казалась вся эта обстановка настоящей находкой для талантливого писателя, коим я себя считал. Поэтому я не испытывал особого дискомфорта от отсутствия электричества. Телефон я зарядил дома, зарядку аппарат держал хорошо, а с женой мы договорились связываться в крайних случаях. Я же, чтоб домашние не волновались, должен был каждый вечер отправлять одно сообщение: "Все хорошо".
Отчего-то (наверное, инстинкт самосохранения сработал) заперев дверь на засов и наскоро закусив консервами, я принялся за работу. К тому времени, когда уже начало вечереть и холодать, и длинные тени опустились на землю, к моему роману прибавилось уже пятнадцать листов. Я довольно потирал руки: если работа пойдет таким темпом, я не то что уложусь в срок, но и даже сумею приехать на день раньше домой. Перспектива эта так поглотила меня, что пальцы, как заведенные, мелькали над клавишами машинки. Сюжет книги будто стлался из моего мозга, ложась на бумагу ровными строчками.
Я очнулся, когда буквы уже стали расплываться перед моими глазами. Проморгавшись, я огляделся по сторонам: стемнело окончательно. Я стал и потянулся, чтобы размять затекшую спину. С помощью зажигалки я зажег свечу, чтобы большая часть ночи не пропадала зря: зачем спать, когда можно поработать. Перед долгой кропотливой ночью я решил выкурить сигарету. Делал я это крайне редко, в основном потому, что меня курение тонизировало. Выйдя на крыльцо, которое от времени уже подгнило и противно скрипело при каждом нажатии, я с удовольствием вдохнул свежий октябрьский воздух вкупе с сигаретным дымом. Такого сочетания я еще не пробовал, поэтому закашлялся. Кашель мой на фоне тишины поселка прозвучал как зловещее карканье старой вороны, и я постарался его унять. Внезапно меня привлекло какое-то движение: вдоль изгороди, в начале улицы, двигался какой-то огонек.
Я наспех набрал телефон отца (память не подвела) и, кажется, даже пританцовывал от нетерпения, пока в трубке лились неспешные гудки. Наконец, старый хрыч (прости, папа) снял трубку. Телефонные провода принесли его скрипучее "Алло".
- Алло, папа, это я, - в спешке я даже забыл поздороваться, - у меня к тебе очень срочное дело…
- Здравствуй, сынок, - спокойно ответил отец (если он и был удивлен, то мастерски это скрыл). – Спасибо большое, что позвонил, у меня все хорошо, не стоит беспокоиться.
"В своем репертуаре", - раздраженно подумал я.
- Извини, папа, добрый день, как твои дела, - быстро проговорил я. – У меня к тебе дело государственной важности!
- Ты из-за этого звонишь своему старику-отцу? – в голосе отца послышался сарказм. – По делу государственной важности? А про здоровье мое ты не хотел бы узнать? А, может, я при смерти лежу? Все-таки мне уже за шестьдесят.
"Все язвит, валенок хренов".
- Не драматизируй. Я слышу, что ты здоров. Люди при смерти так не разговаривают, - не выдержал я. – Мне всего-то надо было узнать насчет этой дрянной дачи, а ты начинаешь выяснять отношения…
Отношения… Между мной и отцом их не стало после смерти мамы…
- Насчет какой дачи? – тон отца сменился. Вот только недавно он разговаривал в резкой форме, сейчас же его голос был… жалок, что ли. Или… испуган?
- Той самой, что вы купили с мамой в девяносто первом, - напомнил я, удивленный такой сменой настроения отца.
- А… зачем тебе? – тихо поинтересовался он.
Вздохнув, я кратко поведал о моих грандиозных планах – он ведь даже не знал, что его сын-неудачник еще что-то мог в этой жизни. Отец, помолчав, кротко попросил:
- Можно, я приеду?...
… После смерти мамы я практически не общался с отцом. Изредка только мы обменивались дежурными краткими телефонными звонками да открытками с поздравлениями. Постепенно и эти крохи общения сошли на нет. Все разрушила мамина смерть. Чего греха таить, отец всегда был человеком вольного поведения и не гнушался связями на стороне, не особо при этом скрываясь. Мама же моя, человек тонкой душевной организации, молча сносила все обиды со стороны мужа, не ругаясь и не устраивая скандалов. Любила, наверное. И эта тяжесть, что копилась годами, просто в один далеко не прекрасный день так надавила на сердце мамы, что оно не выдержало. Тогда что-то надломилось во мне, и я отстранился от отца. Нет, я не презирал его и ненависть тоже не испытывал, я был равнодушен, потому что равнодушие бьет больнее эмоций, так же как и молчание иногда звучит громче слов…
Отец жил в том же городе, что и я, однако же мы после смерти матери не виделись: я этого не хотел, а он был слишком горд и занят собой, чтобы обращать внимание на такого неудачника, коим он всегда меня считал. Иногда мы пересекались в людных местах, но это было не более, чем мимолетный взгляд, который иной раз мы бросаем вскользь равнодушно на своего давнего знакомого…
Но время неумолимо. Не пощадило оно и отца. Прежний лоск и апломб его исчезли, лицо сморщилось, а женщины из его окружения, так же как и остатки седых волос, куда-то исчезли, будто и не было их вовсе. Он стал одинок и никому не нужен, я же тихо радовался этому, думая, что жизнь его размазала, как манную кашу по тарелке. А иногда мне становилось грустно: все-таки это был мой отец…
И вот сейчас мне он понадобился. Да, я вспомнил о нем не из-за заботы или любви, а сугубо в своих интересах, но позвонил же! И даже номер не забыл. Ожидая приезда отца, я отметил, что легкое волнение потрясывало мои руки. Жену и дочь я предусмотрительно отправил к теще: незачем им видеть эту встречу. Мне было стыдно, сам не знаю за что, но я упорно гнал это чувство от себя, а оно не желало исчезать.
Ровно через два часа после телефонного разговора раздался звонок в дверь. Я открыл. На пороге стоял мой бедный отец, такой жалкий, что я едва подавил в себе желание обнять его. Но… видно, жесткость передалась мне по наследству, поэтому я только сдержанно пожал его теплую сухую руку и кивком пригласил войти.
Неловко присев на краешек кресла, отец поглядел на меня:
- А ты изменился, сынок.
- Ты тоже, папа, - сухо сказал я, все еще боясь, что он заметит мое волнение.
Но он не стал заострять на мне свое внимание, а уставился взглядом на узор обоев за моей спиной.
- Знаешь, - начал он, так же избегая глядеть мне в глаза, - я хотел давно с тобой поговорить, но не получалось. То ты был мал, то я был глуп, то мамина смерть… И эта стена между нами. Мы – ты и я – построили ее очень прочно и высоко. А зачем? Для чего? Никто теперь из нас не ответит. Я не буду говорить тебе о том, что я хороший и правильный, нет. За то, как я жил, я наказан вполне, и это самая справедливая кара за мои поступки. Не за тем я сюда пришел, чтобы твое прощение вымаливать. Может, ты когда-нибудь простишь меня сам… Речь не об этом сейчас. Давеча в телефонном разговоре ты упомянул о нашей старой даче, на которую ты хочешь ехать для написания своей книги. А ты никогда не задумывался над тем, почему мы туда никогда не ездили? Почему ты там ни разу не был? Мы-то с мамой были там… один раз, - он вздрогнул. – Дело было в июле. Мы поехали туда разбирать старые вещи, доставшиеся от прежних владельцев, чтобы подготовить дачу к следующему сезону. Дачный домик был очень старый, внутри пахло плесенью: там давно не было хозяев. Мы с мамой решали, как и что там будет, надеялись, что приведем его в порядок и отделаем так, что он превратится в сказочный дворец. Мы остались там ночевать. Среди ночи я проснулся от стука: кто-то настойчиво барабанил в деревянную дверь дома. Тихо, стараясь не разбудить маму, я подошел к двери. Изнутри она вся была покрыта слоем непонятного белого налета, от нее шел холод, и кто-то с улицы жалобно просил, чтобы его впустили. "Холодно тут, впустите" – вот примерные слова этого неизвестного. Даже спросонья я понял, что тут что-то не так: лето же на дворе! Я не отвечал, а голос за дверью стал грубее и превратился в истошный вой. От сильных толчков дверь ходила ходуном. Тут уже проснулась твоя мама, и мы оба, испуганные, просидели всю ночь за этой дверью, моля Бога, чтобы она выдержала бешеные стуки и царапанья. На рассвете все смолкло, но мы долго еще боялись выглянуть на улицу. После я детально изучил дверь изнутри и снаружи…
- И что же это был за налет? – спросил я, весьма заинтригованный красивой сказкой, но не более.
- Это был иней, - отец взглянул на меня со страхом. – Сынок, разве бывает иней в июле?
- На Северном Полюсе – да, - пожал плечом я.
- А снаружи дверь была будто медведем поцарапана… - Отец не слышал меня. – В тот же день мы заколотили все окна и двери, собрались и уехали оттуда, решив больше в эти края не возвращаться.
- А вы у соседей не спрашивали? Может, это какой-нибудь алкаш за бутылкой лез, - сделал неуклюжую попытку пошутить я.
Отец показал головой:
- Спрашивали, они еще удивлялись, почему мы так спешно уезжаем, да еще и заколачиваем там все? Они ночью ничего не слышали и не видели. Мы же ничего рассказывать не стали: мало ли, подумают еще, сумасшедшие какие-то. Наплели что-то про травлю тараканов и уехали оттуда навсегда…
"Хорошо, что жена не слышала эту историю, а то точно не пустила бы меня никуда", - подумалось мне…
- Пап, а где она находится, эта дача? – невинно поинтересовался я.
- На 47-м километре, в Лопухово… А зачем тебе? – спохватился отец. – Ты что, туда ехать собрался? Это же опасно, не надо тебе туда!
- Никуда я не собрался, - отмахнулся я. – Я по этой истории роман напишу, просто спрашивал факты, не более того.
Отец схватил меня за запястье и больно сжал.
- Обещай, что не поедешь туда! Дай слово!
- Обещаю, обещаю, - поморщился я и выдернул руку. – Слово настоящего бойскаута...
Когда я провожал отца к двери, в мозгу теплилась поганенькая мыслишка: эх, папка, не бойскаут твой сын и таковым никогда не был…
… - Да, любимая, доехал нормально. Нет, пробок почти не было, только на выезде из города немного. Как там Соня? Когда проснется, передай, что папа ее очень сильно любит и через несколько дней приедет обратно домой, к ней и маме. До встречи, дорогая, целую нежно тебя и нашу принцессу.
Нажав кнопку отбоя, я озадаченно посмотрел в зеркало, мутноватая поверхность которого отражала еще молодого, но уже чрезвычайно утомленного жизнью тридцатилетнего человека, коим я являлся на данный момент. Несколько дней? Да, у меня есть несколько (а точнее пять) дней на то, чтобы написать новый литературный опус. Сроки поджимали, редактор напирал, а у меня еще не было написано больше половины книги. Это при том, что половину гонорара я взял (ну ладно, выпросил) вперед, чтобы погасить долги. В издательстве пошли мне навстречу, взяв во внимание мои предыдущие успехи на литературном поприще (у меня до этого вышли два вполне успешных романа). И вот я самонадеянно взялся за третью свою книгу, легкомысленно пообещав, что напишу очередное произведение искусства в кратчайшие сроки. Да уж, муза жестоко надо мной подшутила в этот раз, оставив меня одного в самый неподходящий для этого отрезок времени.
Но теперь я думал (нет, я был уверен), что допишу этот злосчастный роман до логического конца и к началу недели с широкой самодовольной улыбкой положу его на стол главному редактору. И этому поспособствует мое краткосрочное затворничество на этой вонючей даче.
… Едва я вошел на территорию участка, в моем сердце поселилась угрюмая нелюбовь к этому месту. Как вообще можно было купить такое убожество, напоминающее дом Кащея! Хотя, быть может, в то время эта фазенда еще выглядела более-менее пристойно, кто знает. Я осторожно шел по прелым листьям тополей, которые, казалось, тихо звенели при ходьбе. По свинцовому небу холодный ветер мрачно гнал тяжелые пепельные облака. В воздухе витала неприкрытая осень, которая заполонила собой все: голые деревья, серые крыши домов, даже дальние закоулки моей души. Я обрадовался. Кажется, атмосфера уже начинала действовать на меня, уж коли мои мысли унеслись в царство эпитетов. В конце-то концов, осень здорово в свое время помогла Пушкину, неужели мне откажется посодействовать?
В конце участка я увидел его. Дом стоял, как нищий на церковной паперти: убогий, горбатый, юродивый. Глазницы окон слепо смотрели на мир деревянными досками. Дверь также была заколочена.
Метнувшись в какой-то хилый сараюшко, я откопал там ржавые щипцы, которыми я намеревался выдернуть гвозди. Еще меня удивило то, что за эти годы, видимо, никто не попытался умыкнуть сии принадлежности, что русскому человеку само по себе несвойственно.
Человеку… И тут я замер. А ведь ни одного человека я не увидел, пока искал свою дачку. Не слышались голоса веселых дачниц, мужики не басили на участках. Даже сторожа не было. Странно. Разъехались, что ли, все? Хотя неудивительно: уже октябрь, сбор урожая закончен, чего тут торчать? Но сторож-то уж точно должен был быть… Запил, наверное, и смотался в соседнюю деревню. Тем лучше, если я тут совсем один. Больше времени на творчество. С этой мыслью я пошел отрывать доски. Освободив дверь от досок, я увидел на ней царапины, такие, какие оставляет хищник с весьма острыми и огромными когтями. Сердце мое дрогнуло, но, отбросив все сомнения и сорвав замок, я толкнул дверь.
Дом встретил меня тишиной, гардинами из паутины, свисающими с потолка, и нестерпимою вонью. Воняло сыростью и дохлыми мышами. Оставив дверь открытой, чтобы в дом попадало немного солнечного света и свежего воздуха, я начал свою экскурсию. Домик был небольшой, но в свое время уютный. Не буду утомлять вас подробностями, скажу только, что второй этаж меня не впечатлил и обосноваться на эти несколько дней я решил на первой этаже, в маленькой комнатке, которая выходила окошками на двор (доски с окон я тоже отодрал). С собой я привез необходимый минимум одежды, кое-какие продукты (жена как знала, что местный магазинчик работать уже не будет) и предметы первой необходимости. Причем моя Света даже положила мне несколько парафиновых свечей, что неудивительно: вряд ли в доме сохранилось электричество.
В комнатке, которую я занял, была старая железная кровать, дубовый стол и обшарпанный стул. Скудно, конечно, но вполне достаточно.
Вытерев со стола пыль, я водрузил на него свою гордость: печатную машинку. Ноутбук был хрупок и зависим от электричества, а моя малышка с достоинством выносила все испытания и не испытывала потребности в энергии. Тем более, мне казалась вся эта обстановка настоящей находкой для талантливого писателя, коим я себя считал. Поэтому я не испытывал особого дискомфорта от отсутствия электричества. Телефон я зарядил дома, зарядку аппарат держал хорошо, а с женой мы договорились связываться в крайних случаях. Я же, чтоб домашние не волновались, должен был каждый вечер отправлять одно сообщение: "Все хорошо".
Отчего-то (наверное, инстинкт самосохранения сработал) заперев дверь на засов и наскоро закусив консервами, я принялся за работу. К тому времени, когда уже начало вечереть и холодать, и длинные тени опустились на землю, к моему роману прибавилось уже пятнадцать листов. Я довольно потирал руки: если работа пойдет таким темпом, я не то что уложусь в срок, но и даже сумею приехать на день раньше домой. Перспектива эта так поглотила меня, что пальцы, как заведенные, мелькали над клавишами машинки. Сюжет книги будто стлался из моего мозга, ложась на бумагу ровными строчками.
Я очнулся, когда буквы уже стали расплываться перед моими глазами. Проморгавшись, я огляделся по сторонам: стемнело окончательно. Я стал и потянулся, чтобы размять затекшую спину. С помощью зажигалки я зажег свечу, чтобы большая часть ночи не пропадала зря: зачем спать, когда можно поработать. Перед долгой кропотливой ночью я решил выкурить сигарету. Делал я это крайне редко, в основном потому, что меня курение тонизировало. Выйдя на крыльцо, которое от времени уже подгнило и противно скрипело при каждом нажатии, я с удовольствием вдохнул свежий октябрьский воздух вкупе с сигаретным дымом. Такого сочетания я еще не пробовал, поэтому закашлялся. Кашель мой на фоне тишины поселка прозвучал как зловещее карканье старой вороны, и я постарался его унять. Внезапно меня привлекло какое-то движение: вдоль изгороди, в начале улицы, двигался какой-то огонек.
