Мустафа не то постанывал, не то причитал шепотом:
- Йа'льхи!.. Йа'льхи!.. Йа'льхи!..
Он повторил это слово столько раз, что вбил мне его в память.
- Надо бежать! - выдохнул он. - Ты чем-то вывел его из себя. Не сможешь - останешься тут насовсем.
- Куда?!
Путь, по которому мы попали на крышу, проходил вдоль движущегося чудища.
- Химайатана элла! - произнес Мустафа и прыгнул вниз, на широкий уступ.
Вряд ли это было обозначением направления, но выбирать не приходилось. Я ломанулся за ним.
Эту половину минуты, не больше, я вспоминаю, как горячечный бред. Спина в черной куртке впереди, убегающая назад рывками каменная кладка слева, белая луна и хрустящий шорох, ввинчивающийся в правое ухо. Порождающую этот мерзкий звук тварь я больше не различал: наверное, рассудок стал противиться насилию над ним.
Мы преодолели лабиринт помещений благодаря Мустафе и скатились по пандусу. Араб, охранявший проход, вскинул оружие. Мустафа что-то крикнул ему. Охранник покинул свой пост. Опустив автомат вниз, он сначала зашагал прочь, а потом побежал, хрустя камешками под ботинками.
- Быстрее! - завывал Мустафа.
Я не мог быстрее. Меня качало, содержимое желудка подступало к горлу, а бок резало.
Мы с трудом добрались до пикапа. Водитель смотрел на нас ошалело. Окрик Мустафы вывел его из оцепенения. Машина завелась, мы упали внутрь. Свет фар пополз по темным домишкам.
Мы выехали из города. Водитель, нахмурившись, гнал дребезжащий автомобиль. Когда перед нами на миг возникла черная ослиная туша, в горле у меня заклокотало. Мустафа успел дать знак, машина затормозила. Меня вытолкнули, я согнулся над основанием зловонной кучи и проблевался. Мустафа протянул бутылку с водой из моего рюкзака.
Я влез обратно, и мы продолжили путь.
- Ты должен мне еще денег. Много. Я спас тебе жизнь, - произнес гид.
- Иди ты... Ты меня чуть не убил!
- Разве? Ты здесь, и мы везем тебя назад. Хотя могли бы оставить: сначала в храме, потом в пустыне. От тебя воняет рвотой.
Я вспомнил о флаконе.
- Что ты давал мне понюхать?
- Zayt alzanjabil, - коротко и непонятно отозвался Мустафа.
- Зейт альзанджабиль?
- Да. То, что выходит из человека снизу, уже почти мертвое. Но то, что выплескивается сверху, пропитано энергией ка. Кокон тела прячет ее внутри. Снаружи ка проявляет себя намного сильнее, так как лишается защиты. Alzanjabil ненадолго уберег тебя от рвоты. Иначе бы оно не совладало с искушением и набросилось на нас.
- Кто это был? Или что оно такое?
- У него нет имени. Иногда его называют мукалилэн или тэйер, и знающие знают, о ком идет речь.
- Это... это существо из числа египетских богов?
- Нет, - вздохнул Мустафа. - Все сложнее. Наши боги были жестокими богами. Да, они дарили людям свет, разливы Нила, урожай. Однако при этом они собирали с народов Египта дань. Им отдавали лучшее. Угощение, одеяния. Но главное - жизненную силу. Сила людей поддерживала богов.
- Сильные жили за счет слабых?
- Конечно. Вот зерно. Его возможности бесконечно малы по сравнению с возможностями человека. Человек распоряжается зерном, бросает его в подготовленную землю, поливает, собирает и хранит. Для зерна он почти бог. И все-таки без зерна человеку не обойтись. Когда время старых богов прошло, и они стали исчезать, в нашем мире появилась пустота. И тогда на их место пришли другие. Мукалилэн - одно из них. Оно из другого, не нашего, мира. Что-то дает ему проход только здесь и не отпускает далеко. Это хорошо, потому что оно недоброе. К привыкшим жить в жестокости может прийти только несущий жестокость. Эта тварь надолго заменила богов в здешней округе. До тех пор, пока над нами не простерлась рука милосердного Аллаха.
- Аллах был после? - глупо спросил я.
- Аллах был и будет всегда. Иногда он милостив даже к недостойным. Мукалилэн появляется только с его дозволения.
- Но Аллах и Ра...
- Я не буду это обсуждать. Некоторые слова нельзя впускать в уши, не то, что выпускать их через рот.
- Скажи честно: ты хотел меня скормить этой гусенице?
- Нет. Обычно оно питается страхом, и ему этого хватает. Однако бывает иначе. Вот курятник. Каждый день хозяин забирает оттуда яйца для своего обеда. Но однажды он берет среди кур одну или две и съедает шашлык из них. Почему он делает так при наличии яиц, курам не понять.
- И весь этот риск из-за полутора штук баксов?!
- Не только. Во-первых, теперь ты мне должен больше. Во-вторых, мукалилэн заботится о зерне. Оно поглотило плохие проявления твоей души вместе с ее частью. Душа создаст их заново, расходуясь при этом, но не сразу. Лишь глупый или беспечный позволит высосать душу без остатка, непрерывно перегоняя ее в зло. А еще в течение двух лун тебе будет везти в деньгах. И на теле у тебя перестанут расти волосы.
- Последнее особенно необходимо, - передернулся я.
Водитель вклинился в разговор словами на арабском. Впереди был очередной пост. Пикап остановился, кто-то снаружи лучом мощного фонаря мазнул по салону и остановил его на мне. Послышался сердитый вопрос.
Мустафа растянул губы в ухмылке и бросил в ответ несколько фраз. Тон его был глумливым и пренебрежительным. Человек с фонарем расхохотался и убрал от меня луч. Водитель тут же отпустил тормоз, и пикап поехал.
- Что ты сказал ему? - спросил я.
Интонация Мустафы изменилась. Голос снова стал обычным:
- Не имеет значения. Кое-что обидное о тебе. Зато он не стал тебя проверять. И это тоже воздаяние за твой страх.
Я вернулся к пережитому злоключению:
- Как эта штука поместилась в пруду?
- Она не из пруда. Там всего лишь проход.
- А теперь она набросится на город?
- Нет. Мукалилэн не может пересечь положенную ему границу.
- Ладно, я понял про плату за страх. Но зачем тебе или кому-то еще водить туда чужаков? Ходили бы сами.
Мустафа осклабился:
- Ужас незнающего велик. Я немного умею защищаться, и это мешает ему. Хотя сегодня я был очень напуган. Из-за тебя.
- Это появляется каждую ночь? Неужели о нем никто не знает? Вот, например, я теперь расскажу...
- Не каждую. Ты же заметил - я использовал aldahia в определенных местах храма. Без этого ждать мукалилэн можно было бы долго, очень долго. Но ты попробуй, расскажи. Иногда сумасшедших слушают, правда, не для того, чтобы поверить им.
Мы добрались до отеля. Я вылез из пикапа и поплелся к себе. Было уже почти утро. Мустафа шагал рядом.
В лобби я подошел к какому-то местному банкомату и снял наличные. Мысль о процентах, которые с меня сдерут в родном банке, отчего-то совершенно не трогала. Деньги я отдал Мустафе.
- Мои две луны уже начались, - расплылся он в кривой улыбке.
Я заперся в номере и последние сутки просидел там почти безвылазно. Полдня я проспал и вышел лишь дважды: на ужин и для того, чтобы вернуть ключи на рецепцию перед отъездом.
В самолете стюардесса пристально посмотрела на меня:
- Вам нехорошо?
- Соскучился по дому, - выдавил я.
Она сделала вид, будто поверила. В аэропорту назначения обещали минус двадцать два. Я подумал, что это лучшая гарантия от многоножек любого вида.
Я начал рассказ со слов: когда я говорил, что люблю Египет... Теперь я этого не утверждаю. При мысли о его храмах и древностях я цепенею. Если не отвлечься на что-то другое, начинается тошнота.
И еще. Древние боги были не только в далеком Египте. Мне стыдно, что я разбираюсь в родных мифах хуже, но ведь наши предки когда-то чтили Ярило, Сварога... Кто там был еще? Даждьбог? Мокошь? Они исчезли в свое время, как их звероглавые родичи. Кто потом занял их место временно? И временно ли?
Мустафа говорил, что иногда хозяин внезапно выбирает в курятнике не яйца, а курицу. Это вгоняет меня в тоску, но деваться некуда. Ведь не обманул же проклятый гид в остальном: после последнего посещения Египта я за короткое время сильно поправил свои финансовые дела, а кое-кого из женщин особо возбуждает моя, как они считают, привычка удалять волосы со всего тела начисто.
Прода от 22.06.2019, 13:55
Рикошет.
Автор Оляна (Ольга Сагирова).
В этом доме всегда мало света. Даже с наступлением сумерек, когда оживают тусклые лампочки. Мне не нравится их болезненное моргание, иногда я их разбиваю. Во тьме гораздо легче ориентироваться – меня ведут ощущения, какая-то внутренняя уверенность.
Вижу я в основном стены, потому что чаще всего смотрю на них, а люди меня не интересуют, хотя на них невозможно не наткнуться в этом скопище грязных комнатушек. Здесь много детей, они шумные и бестолковые, но я, бывает, наблюдаю за ними, когда взрослых нет поблизости. Некоторые дети, увидев меня, пугаются, многие игнорируют, как их родители. Возня детёнышей мне быстро надоедает, я не задерживаюсь рядом с ними.
В одной из квартир живёт женщина с двумя сыновьями, у неё пустые глаза и обвислые щёки. Оба её мальчика – один бледный, другой с желтоватой кожей – худы и молчаливы. Они редко играют с другими детьми, их наблюдательный пункт – на подоконнике, откуда они тоскливо обозревают окрестности. Кажется, телевизор им смотреть не позволено. Я так много о них знаю, потому что временами захожу к ним, как сегодня. Младший мальчик, жёлтый, робко мне улыбается, за что мать его ругает. Она притворяется, что злится на жёлтого мальчика, и я знаю – она не хочет меня видеть. Бледный мальчик забирает брата на кухню. Женщина открывает рот, глядя на меня, но ничего не говорит и стоит так какое-то время, её глаза снуют по мне, а руки мелко дрожат. Выхожу в подъезд, по пути случайно сталкивая чашку с края стола.
На последнем этаже живёт одинокий мужчина, который приходит домой раз в несколько дней. По не зависящей от меня причине я хочу ему навредить. Кажется, это моё единственное желание. Когда я встречаю его в подъезде, всё, что в моих силах – сверлить его взглядом. Он не обращает на меня никакого внимания и проходит в свою квартиру, где спрятана небольшая вещица, которая не даёт мне покоя.
Эту вещь принесла темноволосая девушка и оставила её в укромном месте. При этом она позвала меня. Именно её действия стали для меня отправной точкой существования в этом доме. Или существования вообще. И смысл его в том, чтобы мужчина с последнего этажа перестал дышать. По крайней мере, так сказала девушка. Я не могу её ослушаться, как не могу причинить никакого вреда мужчине. Из-за этого на меня накатывают волны неописуемой боли, от которой ничто не спасает. Небольшое облегчение приносит блуждание по квартирам. Когда я нахожусь рядом с людьми, боль немного утихает. Но поскольку люди мне не нравятся, я стараюсь смотреть на стены.
Во время очередного визита к женщине с рыбьим взглядом я застаю всё семейство за ужином. Жёлтый мальчик машет мне вилкой, его брат вздрагивает и шикает на него. Мать стеклянно смотрит сквозь меня и молча жуёт. Она ест прямо со стола, без тарелки. Мёртвый свет из-под пыльного абажура на кухне немилосердно показывает возраст женщины, но мне её не жаль. Издыхающая лампочка раздражает меня, я сжимаю её в руке, и несколько горячих игл впиваются мальчикам в кожу. Они с воплями вскакивают и начинают плакать, им больно. Мать, зажмурившись от вспышки, медленно открывает глаза и направляется к раковине за веником. Безмолвная, она идёт по осколкам, шлёпая босыми ступнями. Дети со страхом смотрят на неё, размазывая слёзы. Мне пора идти – мужчина с последнего этажа хлопает дверью в подъезде.
У меня не получается проскользнуть к нему – в его квартире находятся люди в золотом, пока они там, я не могу войти. Их изображения стоят у него на полке, иногда он смотрит на них, взмахивая перед собой рукой, и подолгу читает какую-то книгу. Я будто вижу всё это сквозь стену. Один человек, похожий на портрет на полке, постоянно его сопровождает, и когда я пытаюсь прикоснуться к мужчине, присутствие его спутника делает меня слабее настолько, что привычная боль многократно усиливается. Я не нахожу себе места и начинаю метаться по дому, распугивая кошек.
Я не веду счёт дням и не могу определить, сколько времени уже нахожусь здесь. Мне нужно выполнить желание темноволосой девушки, хотя она мне не хозяйка – я просто знаю это. Пару раз она приходила в дом и проникала в квартиру мужчины, проверяя, на месте ли оставленная ею вещица. Она злится, что у меня ничего не получается, но взять обратно сказанные тогда слова ей не по силам. И я не могу, да и не хочу, ей помочь.
Снова направляюсь в квартиру, где живут мальчики с белоглазой матерью. В последнее время я чувствую её мысленный зов. Вот и сейчас она монотонно бормочет что-то сыновьям, но в извергаемом ею словесном потоке я улавливаю адресованную мне мольбу. Странно. Из прихожей иду в ванную, откуда доносится шум воды и детский плач, прерываемый истеричными возгласами матери. Останавливаюсь у запертой двери и вижу, как женщина с обоими сыновьями сидит в ванне и одной рукой крепко держит старшего, бледного, за плечи. У шеи жёлтого мальчика она держит кухонный нож. Мне кажется, она смотрит прямо на меня, и когда наши взгляды встречаются, женщина судорожно вздыхает и чиркает ножом. Бледный мальчик заходится в крике и пытается вырваться, но женщина сильна и быстра. Нож вгрызается ещё в одно горло. Вода напополам с кровью переливается через край ванны, в которой тесно от троих.
Теперь мне понятно – она всегда меня видела. И то, что она сейчас делает – для меня. Но мне это не нужно, и я покидаю безумную мать, тщетно пытающуюся уложить на дно наполненной ванны маленькие тельца.
В квартире на последнем этаже во время уборки мужчина только что нашёл спрятанную вещицу, я это чувствую. Сначала он молча её разглядывает, потом аккуратно сжигает и долго что-то шепчет, поглядывая на портреты людей в золотом. Мне становится невыносимо плохо, хочется кричать, но я не могу издать ни звука, поэтому бью лампочки во всём доме. Мужчина дёргается, но не столько от моей выходки, сколько от внезапного грохота – к нему стучится темноволосая девушка, которая, как и я, ощутила, что он сделал, и тут же прибежала к нему. Они яростно ругаются через дверь, а я понимаю, что боль понемногу отпускает меня.
Хлопнув напоследок подъездной дверью, девушка со злостью шагает по двору. Я с лёгкостью расстаюсь с домом и следую за ней – это нетрудно, рядом с ней нет враждебных мне спутников. Теперь у меня новый смысл существования.
Прода от 29.06.2019, 14:04
Первый снег.
Автор Qusto.
Первый снег, что может быть лучше? То светлое чувство, когда ты с трудом просыпаешься и, не ожидая от нового дня ничего интересного, смотришь в окно, а там кружатся нежные снежинки, как назойливые мушки летят на свет, так и они летят в закрытое окно, неизбежно разбиваясь о прозрачное стекло, а некоторые из них, достигая земли, в мгновение ока тают – это уходящая осень, всё ещё дарящая тепло, борется за последние дни своего существования.
А ты, смотря на разыгравшуюся перед тобой драму, тихонько улыбаешься, окунаясь в омут памяти и вспоминая свою историю, связанную с первым снегом. Именно так было и со мной, и мне хотелось бы поведать вам историю из моего далёкого прошлого…
В те времена я был обычным студентом, а моей стипендии хватало лишь на скромную еду и такую же одежду.
