Проще говоря, если кто-то лишний узнает, что Сенниления забрал кинжал?
Верно. Амели с Шанналаном не ждут от брата ничего хорошего. Пока в этой семье установлен хрупкий мир, но… Ирай цыкнул. Не то чтобы Амела или Шанналан были способны на междуусобицу, психануть мог Сенниления. А Сенниления психовал, когда его обижали. А обижали его Амела и Шанналан — когда переставали демонстрировать ему безграничное доверие.
Ладно, безгранично доверять Сеннилении могла только Лэйлиина.
От брата с сестрой ему сходило хоть какое-то доверие.
Надо же было Сеннилении так подставиться! Не мог же это и правда быть он?
Он бы как-то поумнее такое дело обстряпал.
— Зачем он его забрал вообще?
Кэллири как-то очень быстро оказалась рядом, зажала ему рот рукой.
— Давай без лишних вопросов, да? — сказала она.
Сладковатый аромат ее духов мешался с запахом земли, засохшей у нее на манжете.
Ирай отвел ее руку.
— Ладно, почему ты надеешься, что он расскажет Лэйлиине? — спросил он просто из принципа.
Вот сейчас она еще будет диктовать ему, чего не спрашивать.
— Потому что он рассказывает ей только те истории, в которых он хороший, дурачина. — Кэллири бумкнула Ирая по носу. — Ты когда очки подберешь? Щуришься, как старикашка. Эти морщинки тебе не к лицу.
— Когда ты перестанешь на обмороки нарываться.
Кэллири скрестила руки.
— Никогда?
— Значит, никогда.
— Ну и ходи слепым. — Кэллири отвернулась и решительно отправилась к двери комнаты, в которой стояла так ненавистная ей кровать.
Ирай как-то раз услышал целую отповедь скрипучим доскам, на которых и Спящий бы не выспался нормально. Кэллири и правда терпеть не могла ночевать в своих покоях.
Ирай разжег меж ладоней маленький язычок бездымного огня и подул на него, посылая к Кэллири. Захочет, погасит.
Только вот совсем одну в темноте, когда совсем рядом убили девушку, ее оставлять не хочется. Если Кэллири оставит огонек, то он продержится до утра, сил Ирай вложил достаточно.
— Предлагаю молчать. — сказал Ирай ей в спину. — Без лишних вопросов. Нас все равно втянут.
— Не будем в это лезть, — согласилась Кэллири, так и не обернувшись.
Она протянула руку и осторожно посадила огонек на плечо.
— Нет, не наше дело. У нас куча других, — подтвердил Ирай, скрутив за спиной фигуру из четырех пальцев, которой научился в приюте.
Она всегда помогала ему сохранять самый честный вид во время вранья. Как будто Кэллири могла что-то разглядеть затылком.
— Если ты в это полезешь, я лично подарю тебе очки, чтобы ты замечал опасность! — свирепо сказала Кэллири, распахнула дверь в спальню, а потом хлопнула ей так, что Ирай уже не сомневался.
Полезет сама.
Что ж, до встречи на середине расследования.
Он кинул в окно целую жменю камней, и она поспешила его открыть до того, как полетит булыжник. Он никогда еще не кидал булыжник, но что-то было в сегодняшнем стуке такое, нетерпеливое, что Лэйли вдруг подумала, что он может.
Сенниления.
Сенни.
Он залез к ней в комнату по толстой ветви дуба, которую Лэйли сама когда-то позвала из парка. Чтобы ему было удобнее забираться к ней в окно.
Узнала бы Енглая, поджала бы губы гузкой и сказала бы матушке, узнала бы матушка, обрубила бы ветку, и Лэйли позвала бы снова, мысленно извиняясь перед дубом за потерю, но все еще не в состоянии отказаться от его помощи, зная, что кровью теряет он древесные соки, но готовая платить этим за поспешное объятие, запах Парка, земли, травы, немного реки и тины, старого мха у колодца, мягкого мха у колодца, обитающее в котором так ей и не показалось, но ей и не надо было смотреть, достаточно было того голубого неба, и теплого дня, и жаркой руки на плече.
Иногда Лэйли ловила себя на том, что рядом с Сенни ее совсем уносит, как глупых девушек в нравоучительных романах перед тем, как они обнаруживают себя с младенцем и без чести в милости Спящего, который, как известно, давно уже и не моргнет в ответ на молитву. Уносит куда-то далеко, в грезы прозрачные, не до конца сформированные, непонятные — она знала, что для понимания пока рано.
Она знала, что рано или поздно будет поздно.
Ее сны про Сенни никогда не бывали вещими, но всегда были жаркими. По крайней мере, она надеялась, что у ее дара достаточно благоразумия, чтобы не присылать ей такие вещие сны.
Потому что Сенни никогда… ни единым жестом не пытался нарушить границу, которой во снах давно уже не было.
Вот и сейчас он нетерпеливо отколол с груди брошь-амулет, провел рукой по лицу, сдирая личину, бросил брошь на пол, и та зазвенела, ненужная.
Во снах он бы и от ливреи избавился так же нетерпеливо… Держи себя в руках, Лэйли! Она подняла руку коснуться щеки и вспомнила про косу.
— Уничтожь, — коротко сказал Сенни, — брошь. Ирай пусть новую перечарует.
Лэйли кивнула.
— Как твои дела? — спросила она светски.
Сенни был в одном из своих лихорадочных деятельных припадков, она могла спросить у него что угодно, он бы все равно ее не слушал. Спроси его сейчас сам Спящий, он бы и ухом не повел. так же нервно бы вышагивал по Лэйлиной комнате, в попытках найти… что? Он не удостоил вниманием книги, открыл шкатулку с драгоценностями и закрыл, открыл ящик с перчатками и недовольно зашипел…
Лэйли мягко перехватила его руку у ручки с ящиком с кружевными сорочками.
Граница должна была остаться. Она должна была хранить эту границу. Чтобы не стать дурой с младенцем. Счастливой дурой, но дурой.
— Что ты ищешь?
Он поднял на нее совершенно желтые глаза, которые в полумраке ее ночной спальни сияли ярче, чем горящие в канделябре свечи.
— Укромное место.
— Ты уверен, что самое укромное место — это ящик с моим нижним бельем? — фыркнула Лэйли, — Дила его ежедневно перетряхивает.
Сенни набрал воздуха что-то сказать, тонкие губы исказились к гримасе, и вдруг резко выдохнул, сдуваясь, устало ткнулся холодным лбом ей в плечо.
— Ты права, Лэйли, прости. Мне нужно сначала спросить у тебя.
— Что спросить?
— Куда бы ты спрятала орудие убийства.
Тишина вдруг повисла в комнате. Страшная тишина. Лэйли замерла, не зная, что сказать дальше. «Кого ты убил»?
Но он не мог.
Сенни не мог. Он хочет казаться тем, кто мог бы. Но он бы не… Или это в ней говорит будущая счастливая дура, которая сдалась фантазиям о жарких ночах? Лэйли давно уже себе не верила.
Счастливых дур предают. Счастливые дуры быстро становятся несчастны. Оказываются заложницами, разменными монетками в игре матери. Или еще чьей-нибудь игре.
Голова Лэйли сегодня казалась легкой-легкой без тяжелой золотой косы.
— Какое именно? — осведомилась она, — Мне нужно знать размер, чтобы предложить варианты.
Сенни отстранился, криво усмехнулся и выложил на стол кинжал, прихватив его рукавом из-за пояса, чтобы не коснуться лишний раз рукой.
Этот жест Лэйли успокоил. И правда — не его…
Простенький кинжал, серийная работа. Дешевая сталь. Одноразовая игрушка, которую легко купить в любой кузнечной лавке у паршивого кузнеца, который почему-то решил, что тоже может делать оружие. Но на лезвии — остатки крови.
— Я отмою его и кину в мастерской. Скажу, тренировалась, взяла результат...
— Нельзя.
— Что?
— Нельзя отмывать, — сказал Сенни, глянул исподлобья.
— Если ты хочешь найти убийцу, то почему не отдал…
— Не глупи, Лэйли, конечно я знаю, чей это кинжал, — отмахнулся Сенни, — но пока только я знаю. И может быть, все обойдется. Все кончится.
— Ты опять понесешь к колодцу черных кур? — холодно спросила Лэйли.
— Это сработало! — вскинулся Сенни, — Просто кто-то растревожил. А еще кое-кто пытается сделать вид, что… Но это не оно. Это другое. И я не знаю, то это, что я думаю, или не то.
— Я не понимаю, зачем так усложнять, — вздохнула Лэйли, достала из ящика зачарованную шкатулку с письмами из дома, отложила пару конвертов от Ушгара, кинула их обратно в ящик, — если можно просто сдать виноватого Канцелярии, или Дворцовой страже, или… кто там еще таким занимается… — она помахала в воздухе рукой, — тайники?
Старое письмо от матери легко занялось в огне свечи. Лэйли безразлично смотрела, как пепел, кружась, падает на пол, потянулась за следующим, но теперь уже Сенни перехватил ее руки, отобрал свечу, отставил шкатулку в сторону, и снова перехватил запястья, когда она потянулась продолжить.
— Что с тобой сегодня? — спросил он, вглядываясь в ее лицо, — Подожди… Новая прическа!
У него на лице вдруг проступила такая удовлетворенность удачной догадкой, что Лэйли не выдержала, хихикнула.
Он улыбнулся этой улыбке.
— Тебе идет, — деловито сказал он, — а письма жечь не надо, как бы они тебя не расстраивали. Отдай мне в обмен на кинжал. Твоя тайна на мою тайну. Договорились?
Лэйли пожала плечами.
— Нет особой тайны.
— Между матерью и дочерью? — хмыкнул Сенни, — Рассказывай! Но я твоих тайн не потревожу.
— Она просто написала, что беременна.
Сенни снова улыбнулся, мягко перехватил ее запястья, сжал ободряюще ладони перед тем, как отпустить. Не задержался ни на мгновение, очень по-дружески, он всегда знал, где эта грань, и сегодня Лэйли хотелось вцепиться ему за это зубами в плечо. Сегодня в Лэйли жило что-то дикое, капризное и требовательное, как ребенок, лишившийся матери, и теперь ждущий других утешений. Ребенок, которому надоело быть ребенком, отлично знающий, что от него ждут нежного плюша развешенных длинных ушей. Ребенок, которому захотелось показать острые зубы в деле. Клыки почти физически чесались.
Что бы она сделала, если бы он кинул булыжник и вторгся?
Вот сейчас он беззастенчиво сунул письма к себе запазуху, оттопырив воротник рубашки бумагой.
— Лэйли, — тихо позвал Сенни, почти заискивающе заглянул ей в глаза, — что с тобой сегодня?
— Я больше не нужна, — вдруг просто ответила она, — ты понимаешь? Я больше… никому не нужна.
Она сморгнула две крупные слезы, и они полетели куда-то туда, вниз, к пеплу.
— Глупости, — Сенни несмело погладил ее по голове, — нужна, конечно. Ты разве не помнишь? Ты меня спасла. Ты мне нужна. И Кэл нужна, потому что какая из нее без тебя фрейлина? И Ираю нужна, и Амела обожает с тобой играть, и…
— И меня никто не люби-и-ит, — выдохнула Лэйли.
Дурацкое.
Глупое.
Сокровенное.
Рука Сенни замерла на ее голове.
— Все тебя любят, Лэйли, — наконец сказал он пустое, — тебя любят все.
Лэйли дрогнула от этого «все», отстранилась, решительно утерла слезы.
— Хватит, — сказала она резко, — хватит этого. Забудем. Давай лучше про кровь. — Сенни, кажется, хотел что-то возразить, но Лэйли продолжила, перебивая, — нужно спрятать кинжал, чтобы его никто не нашел? Или подложить куда-то?
Сенни долго, долго на нее смотрел, потом сказал как-то безразлично:
— Да, просто спрячь.
— Если его найдут… кому и что грозит?
— Тебе? Ничего. — грустно усмехнулся Сенни, — А так… знаешь, Лэйли, мне очень не хочется спасать этот хрупкий мир своей шкурой. Ты замечала, да? Наша семья нынче так замечательно ладит. Все идет так гладко… Знаешь, как бабочки в твоих янтарных бусах, сейчас мы идеальны, и это мгновение сплошной мед…
— Но бабочки мертвы, — перебила Лэйли.
— Конечно, — хмыкнул Сенни, — но мгновение идеально.
Он отступил к окну, встал на подоконник.
— Прости мне эту трусость, пожалуйста, — сказал он, улыбаясь как-то по-мальчишески беззащитно, — я просто хочу продлить это все еще немного. А вдруг получится? А вдруг обойдется, если ты мне поможешь?
— Я тебе помогу, — сказала Лэйли, — но ты же понимаешь, что не обойдется?
— Мне для этого не нужна Пророчица, — вздохнул Сенни, — но я все равно люблю, когда она говорит мне очевидные вещи.
И он исчез.
С целыми руками, непокусанный гад.
Оставил в комнате целую одну счастливую дуру.
Хотя Лэйли и понимала, что все не так поняла.
Но сунула орудие убийства в шкатулку в знак непроизнесенного обещания. Чтобы его хранить. Хранительница, что с нее взять.
Когда Лэйли проснулась, она подтянула колени к подбородку, сжалась в комочек и долго вопила мысленно. Вчерашний день пылал в ее голове такой стыдобищей, что отблесками освещало каждую неловкую деталь. Вот она пилит косу — как ребенок, в истерике. Стоило бы порадоваться тому, что будет брат или сестра, она что, ревнивая семилетка, в конце концов?
Потом Кэлли помогла успокоиться. Кэлли знала толк в катастрофах и спасении от катастроф. Под быстрыми взмахами ее ножниц в зеркале вырисовывалась какая-то новая, другая, взрослая Лэйлиина, которую она еще не знала, но хотела бы знать.
Но потом Кэлли ушла, Лэйли попыталась заняться учебой, но чуть не испоганила слезами стремительную вязь Ушгарова подчерка в его драгоценной записнушке, потому что волнами накатывала паника.
Одиночество.
Хорошо хоть хватило ума не пойти в мастерскую. У нее бы там точно что-нибудь взорвалось. Нет, она вчера вообще никуда не пошла. Геда ей за прогул тренировки сегодня так много добрых слов скажет… И будет, конечно же, права. Потому что Лэйли слабачка и разнюнилась на пустом месте.
Даже когда Дила принесла ей шоколада и булочек, которые обычно Лэйли себе не позволяла — слишком быстро они исчезали, слишком хотелось еще, не самое полезное топливо для тренировок, слишком легкое топливо для магии, пышет ярко, толку мало, — и она попыталась заткнуть эту тянущую, сосущую дыру под сердцем едой, ничего не вышло.
Как ничего не вышло и с Сенни. Странно было бы, если бы вышло. Это так не получится, такие дыры нельзя затыкать попавшими тебе под руку людьми. Нельзя и все, и хорошо, что он ее испугался, хорошо, что он ускользнул, свел в шутку…
Хорошо, что вчера к ней пришел Сенни. Кто другой бы не справился с ней в этом состоянии.
Но даже он смутился. Лэйли все вспоминала лицо Сенни, как оно вытянулось в ответ на ее «Меня никто не люби-и-ит». А Сенни так-то по делу пришел, с большой бедой пришел, пришел кого-то прикрыть.
Но нет, ее больше заботила новая прическа и собственная слабость. Она даже не стала спрашивать, кого. Что случилось. Ей хватило того, что Сенни пришел к ней, будто бы подтверждая ее нужность.
Что на нее нашло?
Какой гнусный дух попутал?
Лэйли выбралась из кокона одеяла, угрюмо распахнула окно и вдохнула свежий утренний воздух.
Никто ее не путал. Это она сама вчера сорвалась. Да, не на пустом месте. Да, каждый новый год в Императорском Дворце мало-помалу отбирал у нее надежду вернуться в родной Лес, и оборванные корни на погоду ныли нестерпимо.
Но давно уже пора повзрослеть и жить там, где посадили, дурной ты цветок из Ширга.
Она с удовольствием вмазала себе по капризному лбу, который все пытался сморщиться от обиды на мир.
Нечего обижаться на мир, он такой, какой есть, это данность. Нечего обижаться на людей, люди не меняются, и уж тем более не меняются ради тебя. Они тоже такие, какие есть.
Ищи радость в том, что приносит тебе новое утро.
Например, однажды она познакомится с сестрой или братом. И он или она будет похож на нее, и будет близок, как половинка ее. И если с ней что-то случится, если она нарушит данное Лесу обещание, будет кому его утешить.
Каким же он будет, этот новый человечек?
Лэйли улыбнулась погладившему ее по щекам солнцу. Наверное, хорошим. Все люди рождаются хорошими. А она постарается, чтобы мир его не испортил.
Лэйли была чуть ли не единственным жаворонком во дворце.
Верно. Амели с Шанналаном не ждут от брата ничего хорошего. Пока в этой семье установлен хрупкий мир, но… Ирай цыкнул. Не то чтобы Амела или Шанналан были способны на междуусобицу, психануть мог Сенниления. А Сенниления психовал, когда его обижали. А обижали его Амела и Шанналан — когда переставали демонстрировать ему безграничное доверие.
Ладно, безгранично доверять Сеннилении могла только Лэйлиина.
От брата с сестрой ему сходило хоть какое-то доверие.
Надо же было Сеннилении так подставиться! Не мог же это и правда быть он?
Он бы как-то поумнее такое дело обстряпал.
— Зачем он его забрал вообще?
Кэллири как-то очень быстро оказалась рядом, зажала ему рот рукой.
— Давай без лишних вопросов, да? — сказала она.
Сладковатый аромат ее духов мешался с запахом земли, засохшей у нее на манжете.
Ирай отвел ее руку.
— Ладно, почему ты надеешься, что он расскажет Лэйлиине? — спросил он просто из принципа.
Вот сейчас она еще будет диктовать ему, чего не спрашивать.
— Потому что он рассказывает ей только те истории, в которых он хороший, дурачина. — Кэллири бумкнула Ирая по носу. — Ты когда очки подберешь? Щуришься, как старикашка. Эти морщинки тебе не к лицу.
— Когда ты перестанешь на обмороки нарываться.
Кэллири скрестила руки.
— Никогда?
— Значит, никогда.
— Ну и ходи слепым. — Кэллири отвернулась и решительно отправилась к двери комнаты, в которой стояла так ненавистная ей кровать.
Ирай как-то раз услышал целую отповедь скрипучим доскам, на которых и Спящий бы не выспался нормально. Кэллири и правда терпеть не могла ночевать в своих покоях.
Ирай разжег меж ладоней маленький язычок бездымного огня и подул на него, посылая к Кэллири. Захочет, погасит.
Только вот совсем одну в темноте, когда совсем рядом убили девушку, ее оставлять не хочется. Если Кэллири оставит огонек, то он продержится до утра, сил Ирай вложил достаточно.
— Предлагаю молчать. — сказал Ирай ей в спину. — Без лишних вопросов. Нас все равно втянут.
— Не будем в это лезть, — согласилась Кэллири, так и не обернувшись.
Она протянула руку и осторожно посадила огонек на плечо.
— Нет, не наше дело. У нас куча других, — подтвердил Ирай, скрутив за спиной фигуру из четырех пальцев, которой научился в приюте.
Она всегда помогала ему сохранять самый честный вид во время вранья. Как будто Кэллири могла что-то разглядеть затылком.
— Если ты в это полезешь, я лично подарю тебе очки, чтобы ты замечал опасность! — свирепо сказала Кэллири, распахнула дверь в спальню, а потом хлопнула ей так, что Ирай уже не сомневался.
Полезет сама.
Что ж, до встречи на середине расследования.
Глава 8. Лэйли
Он кинул в окно целую жменю камней, и она поспешила его открыть до того, как полетит булыжник. Он никогда еще не кидал булыжник, но что-то было в сегодняшнем стуке такое, нетерпеливое, что Лэйли вдруг подумала, что он может.
Сенниления.
Сенни.
Он залез к ней в комнату по толстой ветви дуба, которую Лэйли сама когда-то позвала из парка. Чтобы ему было удобнее забираться к ней в окно.
Узнала бы Енглая, поджала бы губы гузкой и сказала бы матушке, узнала бы матушка, обрубила бы ветку, и Лэйли позвала бы снова, мысленно извиняясь перед дубом за потерю, но все еще не в состоянии отказаться от его помощи, зная, что кровью теряет он древесные соки, но готовая платить этим за поспешное объятие, запах Парка, земли, травы, немного реки и тины, старого мха у колодца, мягкого мха у колодца, обитающее в котором так ей и не показалось, но ей и не надо было смотреть, достаточно было того голубого неба, и теплого дня, и жаркой руки на плече.
Иногда Лэйли ловила себя на том, что рядом с Сенни ее совсем уносит, как глупых девушек в нравоучительных романах перед тем, как они обнаруживают себя с младенцем и без чести в милости Спящего, который, как известно, давно уже и не моргнет в ответ на молитву. Уносит куда-то далеко, в грезы прозрачные, не до конца сформированные, непонятные — она знала, что для понимания пока рано.
Она знала, что рано или поздно будет поздно.
Ее сны про Сенни никогда не бывали вещими, но всегда были жаркими. По крайней мере, она надеялась, что у ее дара достаточно благоразумия, чтобы не присылать ей такие вещие сны.
Потому что Сенни никогда… ни единым жестом не пытался нарушить границу, которой во снах давно уже не было.
Вот и сейчас он нетерпеливо отколол с груди брошь-амулет, провел рукой по лицу, сдирая личину, бросил брошь на пол, и та зазвенела, ненужная.
Во снах он бы и от ливреи избавился так же нетерпеливо… Держи себя в руках, Лэйли! Она подняла руку коснуться щеки и вспомнила про косу.
— Уничтожь, — коротко сказал Сенни, — брошь. Ирай пусть новую перечарует.
Лэйли кивнула.
— Как твои дела? — спросила она светски.
Сенни был в одном из своих лихорадочных деятельных припадков, она могла спросить у него что угодно, он бы все равно ее не слушал. Спроси его сейчас сам Спящий, он бы и ухом не повел. так же нервно бы вышагивал по Лэйлиной комнате, в попытках найти… что? Он не удостоил вниманием книги, открыл шкатулку с драгоценностями и закрыл, открыл ящик с перчатками и недовольно зашипел…
Лэйли мягко перехватила его руку у ручки с ящиком с кружевными сорочками.
Граница должна была остаться. Она должна была хранить эту границу. Чтобы не стать дурой с младенцем. Счастливой дурой, но дурой.
— Что ты ищешь?
Он поднял на нее совершенно желтые глаза, которые в полумраке ее ночной спальни сияли ярче, чем горящие в канделябре свечи.
— Укромное место.
— Ты уверен, что самое укромное место — это ящик с моим нижним бельем? — фыркнула Лэйли, — Дила его ежедневно перетряхивает.
Сенни набрал воздуха что-то сказать, тонкие губы исказились к гримасе, и вдруг резко выдохнул, сдуваясь, устало ткнулся холодным лбом ей в плечо.
— Ты права, Лэйли, прости. Мне нужно сначала спросить у тебя.
— Что спросить?
— Куда бы ты спрятала орудие убийства.
Тишина вдруг повисла в комнате. Страшная тишина. Лэйли замерла, не зная, что сказать дальше. «Кого ты убил»?
Но он не мог.
Сенни не мог. Он хочет казаться тем, кто мог бы. Но он бы не… Или это в ней говорит будущая счастливая дура, которая сдалась фантазиям о жарких ночах? Лэйли давно уже себе не верила.
Счастливых дур предают. Счастливые дуры быстро становятся несчастны. Оказываются заложницами, разменными монетками в игре матери. Или еще чьей-нибудь игре.
Голова Лэйли сегодня казалась легкой-легкой без тяжелой золотой косы.
— Какое именно? — осведомилась она, — Мне нужно знать размер, чтобы предложить варианты.
Сенни отстранился, криво усмехнулся и выложил на стол кинжал, прихватив его рукавом из-за пояса, чтобы не коснуться лишний раз рукой.
Этот жест Лэйли успокоил. И правда — не его…
Простенький кинжал, серийная работа. Дешевая сталь. Одноразовая игрушка, которую легко купить в любой кузнечной лавке у паршивого кузнеца, который почему-то решил, что тоже может делать оружие. Но на лезвии — остатки крови.
— Я отмою его и кину в мастерской. Скажу, тренировалась, взяла результат...
— Нельзя.
— Что?
— Нельзя отмывать, — сказал Сенни, глянул исподлобья.
— Если ты хочешь найти убийцу, то почему не отдал…
— Не глупи, Лэйли, конечно я знаю, чей это кинжал, — отмахнулся Сенни, — но пока только я знаю. И может быть, все обойдется. Все кончится.
— Ты опять понесешь к колодцу черных кур? — холодно спросила Лэйли.
— Это сработало! — вскинулся Сенни, — Просто кто-то растревожил. А еще кое-кто пытается сделать вид, что… Но это не оно. Это другое. И я не знаю, то это, что я думаю, или не то.
— Я не понимаю, зачем так усложнять, — вздохнула Лэйли, достала из ящика зачарованную шкатулку с письмами из дома, отложила пару конвертов от Ушгара, кинула их обратно в ящик, — если можно просто сдать виноватого Канцелярии, или Дворцовой страже, или… кто там еще таким занимается… — она помахала в воздухе рукой, — тайники?
Старое письмо от матери легко занялось в огне свечи. Лэйли безразлично смотрела, как пепел, кружась, падает на пол, потянулась за следующим, но теперь уже Сенни перехватил ее руки, отобрал свечу, отставил шкатулку в сторону, и снова перехватил запястья, когда она потянулась продолжить.
— Что с тобой сегодня? — спросил он, вглядываясь в ее лицо, — Подожди… Новая прическа!
У него на лице вдруг проступила такая удовлетворенность удачной догадкой, что Лэйли не выдержала, хихикнула.
Он улыбнулся этой улыбке.
— Тебе идет, — деловито сказал он, — а письма жечь не надо, как бы они тебя не расстраивали. Отдай мне в обмен на кинжал. Твоя тайна на мою тайну. Договорились?
Лэйли пожала плечами.
— Нет особой тайны.
— Между матерью и дочерью? — хмыкнул Сенни, — Рассказывай! Но я твоих тайн не потревожу.
— Она просто написала, что беременна.
Сенни снова улыбнулся, мягко перехватил ее запястья, сжал ободряюще ладони перед тем, как отпустить. Не задержался ни на мгновение, очень по-дружески, он всегда знал, где эта грань, и сегодня Лэйли хотелось вцепиться ему за это зубами в плечо. Сегодня в Лэйли жило что-то дикое, капризное и требовательное, как ребенок, лишившийся матери, и теперь ждущий других утешений. Ребенок, которому надоело быть ребенком, отлично знающий, что от него ждут нежного плюша развешенных длинных ушей. Ребенок, которому захотелось показать острые зубы в деле. Клыки почти физически чесались.
Что бы она сделала, если бы он кинул булыжник и вторгся?
Вот сейчас он беззастенчиво сунул письма к себе запазуху, оттопырив воротник рубашки бумагой.
— Лэйли, — тихо позвал Сенни, почти заискивающе заглянул ей в глаза, — что с тобой сегодня?
— Я больше не нужна, — вдруг просто ответила она, — ты понимаешь? Я больше… никому не нужна.
Она сморгнула две крупные слезы, и они полетели куда-то туда, вниз, к пеплу.
— Глупости, — Сенни несмело погладил ее по голове, — нужна, конечно. Ты разве не помнишь? Ты меня спасла. Ты мне нужна. И Кэл нужна, потому что какая из нее без тебя фрейлина? И Ираю нужна, и Амела обожает с тобой играть, и…
— И меня никто не люби-и-ит, — выдохнула Лэйли.
Дурацкое.
Глупое.
Сокровенное.
Рука Сенни замерла на ее голове.
— Все тебя любят, Лэйли, — наконец сказал он пустое, — тебя любят все.
Лэйли дрогнула от этого «все», отстранилась, решительно утерла слезы.
— Хватит, — сказала она резко, — хватит этого. Забудем. Давай лучше про кровь. — Сенни, кажется, хотел что-то возразить, но Лэйли продолжила, перебивая, — нужно спрятать кинжал, чтобы его никто не нашел? Или подложить куда-то?
Сенни долго, долго на нее смотрел, потом сказал как-то безразлично:
— Да, просто спрячь.
— Если его найдут… кому и что грозит?
— Тебе? Ничего. — грустно усмехнулся Сенни, — А так… знаешь, Лэйли, мне очень не хочется спасать этот хрупкий мир своей шкурой. Ты замечала, да? Наша семья нынче так замечательно ладит. Все идет так гладко… Знаешь, как бабочки в твоих янтарных бусах, сейчас мы идеальны, и это мгновение сплошной мед…
— Но бабочки мертвы, — перебила Лэйли.
— Конечно, — хмыкнул Сенни, — но мгновение идеально.
Он отступил к окну, встал на подоконник.
— Прости мне эту трусость, пожалуйста, — сказал он, улыбаясь как-то по-мальчишески беззащитно, — я просто хочу продлить это все еще немного. А вдруг получится? А вдруг обойдется, если ты мне поможешь?
— Я тебе помогу, — сказала Лэйли, — но ты же понимаешь, что не обойдется?
— Мне для этого не нужна Пророчица, — вздохнул Сенни, — но я все равно люблю, когда она говорит мне очевидные вещи.
И он исчез.
С целыми руками, непокусанный гад.
Оставил в комнате целую одну счастливую дуру.
Хотя Лэйли и понимала, что все не так поняла.
Но сунула орудие убийства в шкатулку в знак непроизнесенного обещания. Чтобы его хранить. Хранительница, что с нее взять.
Глава 9. Лэйли
Когда Лэйли проснулась, она подтянула колени к подбородку, сжалась в комочек и долго вопила мысленно. Вчерашний день пылал в ее голове такой стыдобищей, что отблесками освещало каждую неловкую деталь. Вот она пилит косу — как ребенок, в истерике. Стоило бы порадоваться тому, что будет брат или сестра, она что, ревнивая семилетка, в конце концов?
Потом Кэлли помогла успокоиться. Кэлли знала толк в катастрофах и спасении от катастроф. Под быстрыми взмахами ее ножниц в зеркале вырисовывалась какая-то новая, другая, взрослая Лэйлиина, которую она еще не знала, но хотела бы знать.
Но потом Кэлли ушла, Лэйли попыталась заняться учебой, но чуть не испоганила слезами стремительную вязь Ушгарова подчерка в его драгоценной записнушке, потому что волнами накатывала паника.
Одиночество.
Хорошо хоть хватило ума не пойти в мастерскую. У нее бы там точно что-нибудь взорвалось. Нет, она вчера вообще никуда не пошла. Геда ей за прогул тренировки сегодня так много добрых слов скажет… И будет, конечно же, права. Потому что Лэйли слабачка и разнюнилась на пустом месте.
Даже когда Дила принесла ей шоколада и булочек, которые обычно Лэйли себе не позволяла — слишком быстро они исчезали, слишком хотелось еще, не самое полезное топливо для тренировок, слишком легкое топливо для магии, пышет ярко, толку мало, — и она попыталась заткнуть эту тянущую, сосущую дыру под сердцем едой, ничего не вышло.
Как ничего не вышло и с Сенни. Странно было бы, если бы вышло. Это так не получится, такие дыры нельзя затыкать попавшими тебе под руку людьми. Нельзя и все, и хорошо, что он ее испугался, хорошо, что он ускользнул, свел в шутку…
Хорошо, что вчера к ней пришел Сенни. Кто другой бы не справился с ней в этом состоянии.
Но даже он смутился. Лэйли все вспоминала лицо Сенни, как оно вытянулось в ответ на ее «Меня никто не люби-и-ит». А Сенни так-то по делу пришел, с большой бедой пришел, пришел кого-то прикрыть.
Но нет, ее больше заботила новая прическа и собственная слабость. Она даже не стала спрашивать, кого. Что случилось. Ей хватило того, что Сенни пришел к ней, будто бы подтверждая ее нужность.
Что на нее нашло?
Какой гнусный дух попутал?
Лэйли выбралась из кокона одеяла, угрюмо распахнула окно и вдохнула свежий утренний воздух.
Никто ее не путал. Это она сама вчера сорвалась. Да, не на пустом месте. Да, каждый новый год в Императорском Дворце мало-помалу отбирал у нее надежду вернуться в родной Лес, и оборванные корни на погоду ныли нестерпимо.
Но давно уже пора повзрослеть и жить там, где посадили, дурной ты цветок из Ширга.
Она с удовольствием вмазала себе по капризному лбу, который все пытался сморщиться от обиды на мир.
Нечего обижаться на мир, он такой, какой есть, это данность. Нечего обижаться на людей, люди не меняются, и уж тем более не меняются ради тебя. Они тоже такие, какие есть.
Ищи радость в том, что приносит тебе новое утро.
Например, однажды она познакомится с сестрой или братом. И он или она будет похож на нее, и будет близок, как половинка ее. И если с ней что-то случится, если она нарушит данное Лесу обещание, будет кому его утешить.
Каким же он будет, этот новый человечек?
Лэйли улыбнулась погладившему ее по щекам солнцу. Наверное, хорошим. Все люди рождаются хорошими. А она постарается, чтобы мир его не испортил.
Лэйли была чуть ли не единственным жаворонком во дворце.
