— Я приехала не одна, меня ждут Ушгар и Инит, они будут волноваться.
— Что же, тогда вас проводит Ирай.
Лэйли кивнула.
Они вежливо раскланялись и разошлись. На прощание Лэйли махнула Сенни рукой.
Много ли девочек конвоирует до кареты ученик главного придворного мага? Лэйли шла рядом с сердито пыхтящим Ираем и задавалась этим вопросом. Стоит ли ей гордиться?
Ей приходилось сбавлять шаг, потому что иначе тщедушный мальчишка за ней не успевал. Впервые Лэйли увидела его неделю назад. С тех пор с щек его сошла мертвенная бледность, исчезла совсем уж болезненная худоба, но толком окрепнуть мальчик не успел, и то и дело замедлялся, чтобы перевести дух.
Лэйли подумала, что могла бы, наверное, взять этого задохлика на руки и донести, и вышло бы быстрее.
— Ты владеешь огнем? — спросила она дружелюбно.
Они раньше никогда не разговаривали, но она подумала, что было бы неплохо скоротать время.
— Че?
— Говорят, твой приют сгорел.
— Я не колдовал, чтобы приют сгорел, — пробурчал мальчишка.
— Он сам?
Мальчишка пожал плечами.
— Думайте, что хотите.
— Я думаю, что ты очень талантливый, — сказала Лэйли, — раз уж тебя взял в ученики придворный маг.
— Наверное. — кажется, мальчишке это польстило. Он хотя бы перестал морщить лоб, — Пришли.
— Я бы с удовольствием с тобой когда-нибудь еще поболтала, — вежливо сказала Лэйли, помахав Ушгару, появившемуся с той стороны дворцовых ворот.
— Угу, — Ирай поднял взгляд, — Конечно. Приглашение пришлите.
— Что?
— Приглашение. Пригласите, если не только слова. А то все говорят — но ни одного приглашения.
Он брал ее на слабо. Это читалось в его напряженной позе, в азартном выражении лица — он даже щуриться перестал.
За кого он ее держит? За изнеженную аристократку, которая руки без перчатки мужчине не подаст? В голове у Лэйли замелькали мысли. Он казался одиноким. Вряд ли у него здесь много друзей…
Пригласить его — хорошо, плохо? Кем он будет лет через десять? Стоит ли?
Жаль, матушки нет рядом, она куда опытнее в такого рода интригах.
Но… Лэйли же ничего не потеряет? Если что, матушка наложит вето постфактум.
— Жди, — сказала Лэйли коротко и быстрым шагом устремилась к Ушгару.
Кто-то древний говорил, что если долго ждать, можно и дождаться.
Матушка была в бешенстве.
К счастью, пока не в том тихом бешенстве, которое демонстрировала порой подчиненным. Лэйли видела такое всего пару раз: если слуга слышал от леди тихое «выметайся», то именно это ему и стоило сделать немедленно и без права обжалования. Глаза у матушки становились злые-злые, темные-темные, глаза убийцы.
Так было, например, когда помощник лекаря, пожилой мужик, немного выпивающий, немного рассеянный, немного дурачок, притащил в замок найденный на опушке труп — для доследования, как он потом утверждал, а тот труп возьми и оживи посреди ночи в незапертой прозекторской.
Оказалось — вампир, причем из таких, из разумных. Правда, не слишком умных: полез через окно к Дани, леди-рыцарю, главе отряда Западной Башни. То ли дева оказалась недостаточно изголодавшейся по эротическим переживаниям, то ли не очень-то и дева, но дурманящие чары вампира не подействовали, и голову ему снесли сразу же.
Но леди Василь, которая следила за организацией медицинской помощи в замке, и которой по утру продемонстрировали труп, уже сильно тронутый тлением (голова отдельно, тело отдельно; Лэйли до сих пор мутило, когда она вспоминала запах) приказала помощника лекаря доставить немедленно, а когда он явился, тихо спросила — не притащит ли он в следующий раз еще какого живого мертвеца, чтобы уж точно весь замок перекусал.
«Но мертвецы не оживают!» — помощника затрясло, то ли от страха за место, то ли от похмелья.
«Ты где работаешь, придурок», — выплюнула матушка, — «выпавшие из прорыва — еще как оживают».
«Простите дурака, леди Василь», — вступился лекарь. Помощник ему был то ли племянник, то ли брат, то ли еще какой родственник, — «Вторую неделю работает, ошибся».
И вот тут-то у матушки лицо стало — как посмертная маска, белое, бесстрастное, и глаза потемнели. Она смотрела на лекаря долго-долго, внимательно-внимательно.
«Давно колья в сердца соседям не забивал, Лоц?», — спросила она, — «Расслабился? Забыл ошибкам цену? Ты — пшел вон, месяц работаешь бесплатно. А этого дебила чтоб тут не видела больше никогда».
«Но госпожа!»
«Выметайся».
И это «выметайся» Лэйли запомнила на всю жизнь. Оно было хуже запаха, и хуже пробиравшего до костей холода подвала, в котором Лоц держал своих мертвецов. Оно было окончательное, как приговор: на земле Кайссионов тебе больше места нет.
Выметайся.
К счастью, сейчас матушка была в громком бешенстве. В таком семейно-уютном, как гроза или лесной пожар.
— Еще раз, может я чего-то не поняла, — сказала она, тряхнув мешочком со сбором прямо у Лэйли под носом, — то есть ты… украла…
— Отсыпала! — возмутилась Лэйли.
— Украла. Отсыпала — это когда спрашивают разрешения.
Лэйли замолкла.
Она смутно подозревала, что если перегреть лесной пожар, то там все так раскалится, что будет совсем-совсем белое; ее пугало, когда матушка переставала орать и снижала тон. Вряд ли ей когда-нибудь скажут «выметайся».
Но что, если она и правда сделала что-то страшное-страшное, непоправимое?
Она виновато склонила голову и засопела.
— Зачем ты это сделала?
— Я… хотела помочь. Поделилась…
— И кому же понадобились эти травы? — матушка всплеснула руками, чуть не рассыпав остатки трав. Поспешно затянула завязки так сильно, что они затрещали, — Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что это был какой-то наркоман, которому все равно, что нюхать!
— А кто такие наркоманы? — спросила Лэйли.
Матушка сбилась на наречие Зеленой Долины. Дело плохо.
— Зависимые… от веществ. — пояснила матушка туманно, — курильщики опиума, например. Тему не переводи! Ну?
— Не совсем, — пискнула Лэйли, которая, кстати, понятия не имела, что такое опиум, — эм… В общем, вроде как… Ну… Я же пью их, чтобы мне было проще договориться с Лесом… стать Хранительницей… И, ну… Я поделилась, — последнее она уже шептала, — кое с кем… Чтобы он тоже…
— «Он»? Ты… отдала сбор… с дурманными травами… ты… — лицо матушки стремительно побелела, она схватилась за сердце, — ты… принцу? Шанналану?.. Сыну Императора!
— Почти, — выдохнула Лэйли, будто в омут бросаясь со своей ложью, но это была не ее тайна! — принцессе… Сенни… лении. Мы вроде как… подружились, и она попросила… Попросила. И я подумала — подумаешь, ну что такого… надо же как-то… помочь человеку…
Она сморгнула две крупные слезы и поспешно вытерла их ладонью.
Плакать она сейчас не имела права. Она виновата. Она украла. Матушке есть, из-за чего злиться.
Матушка опустилась на диван. Смяла в руках мешочек, в бешенстве бросила в стену. Забормотала, уперев в лоб руку, будто голова ее взрывалась от головной боли.
— Подружились… Ха-ха, а я уши развесила, послушала Инит, такая честь, боги, такая честь… Подружилась она… Приглашения, демоны, золотые! Вежливые… Не, ну чего детишки могут, чего… Вот чего… Ты! Ты вообще понимаешь!..
— Это не из-за трона, это из-за… ну… другого, — попыталась объяснить Лэйли, — я ни во что не влезла.
— Ничего себе, не влезла она! Ты же знаешь, что передозировка может убить человека?!! И что если принцесса отравится, нас повесят, как последних крестьян, на въезде в город? Не глядя, что твой отец Хранитель? Прежде, чем мы успеем глазом моргнуть?
Матушка отняла руки от лица, посмотрела на них чуть удивленно, брезгливо.
— Ну не повесят. Кровью заплатим. Чужой. Давно что-то в нашем районе не было междоусобиц…
Лэйли вздохнула. Горло драло подступающей истерикой, и она едва-едва выдавила из себя слова:
— Он… Она обещала, что будет осторожной, я показала ей, как рассчитывать…
— Понимаешь, что если принцессе вдруг возжелается сместить отца, — продолжила матушка, — есть у императорского рода такая наследственная болячка, очень смертельная… Мы тоже окажемся крайними, как только что-то пойдет не так? Что ты станешь ведьмой, которая одурманила невинный разум? Что эта ложь не спасет принцессу — но и тебя погубит?
Лэйли подняла на матушку полные ужаса глаза.
— Это п-п-предсказание?
— Это здравый смысл! — матушка вскочила и заметалась по комнате, как бешеная тигрица, — Императорская семья пожирает всякого, кто влезет в их семейные дела! Император даже жену свою не пощадил, а что будет с той актрисулькой ей на замену через пару лет, когда красота ее увянет, и великая любовь скукожится, как ч… черепаха на холоде? А уж тебя, маленькая глупая девочка, даже принцесса Амелаилла придавит одним пальцем, великое ли дело! Вместе со мной, с твоим папой, с Ширгом, со всем Севером — если захочет.
— Она никому не скажет! Мы подружились! Сенниления меня защитит!
Матушка застыла, глядя на Лэйли темными, полными гнева глазами.
— Сенниления, солнце мое, — сказала она тихо, — использует тебя и от тебя избавится. Отец был прав: ты еще слишком юна для столицы. Инит!
Инит появилась, как по волшебству: видимо, стояла за дверью.
— Позови сюда Ушгара и подготовь вещи Лэйлиины. Она немедленно отправляется домой.
— Но мам! — Лэйли все-таки нашла в себе силы возразить, — А как же Церемония?
— Я еще подумаю, — жестко сказала матушка, — стоит ли мне тебя вообще учить, если в твоей голове нет мозгов.
— Мама, я…
Не может уехать, не попрощавшись. Это будет как… предательство. Она же обещала! Обещала Сенни, что останется… Кэлли одолжила ей книгу из бабушкиной библиотеки, она должна была вернуть… Ирай? Ирай тоже ждет…
Сейчас, когда перед ней повисла угроза, что ее отошлют вот так, ни с кем не дав попрощаться, в голове всплывали даже самые малюсенькие невыполненные обязательства, и их было так много, она столько не успела сделать!
— Мама, пожалуйста, хотя бы не денечек, хотя бы с Кэсси попрощаться!
— Домой, Лэйли. — сказала леди Василь холодно, прошла через всю комнату к брошенному сгоряча мешочку, подняла, отряхнула — не глядя на Лэйли, будто Лэйли тут уже нет, — Возвращайся.
Амели обняла мать, крепко-крепко уцепилась ручками за ее шею, зарылась лицом в пышные каштановые волосы, перевитые алыми лентами.
В такие моменты Шану становилось спокойнее: да, сестра гениальный, не по годам проницательный и деятельный ребенок. Но все же — ребенок.
Маленькая девочка, которая изо всех сил тянется к матери, и ей все равно, что та всего лишь певичка в Императорской Опере. Шан порою видит в глазах сестры взрослый, жестокий ум… Амели будто все в уме считает: брат, кронпринц, какова его ценность? На глазок, как опытный купец, прикидывает политический вес. Но быть того не может.
Улыбается, так нежно, так мило, обнимает цепко, но в глаза смотрит редко, опускает голову, отворачивается… Как будто боится.
Как будто врет.
Но быть такого не может. Пустые подозрения. Распространенная дворцовая хворь: паранойя.
Амели все-таки совершеннейший ребенок. Жестокие взрослые не умеют любить маму. И детей своих не умеют любить.
На лужайке, которая так замечательно просматривалась с балкона фиалковой комнаты, прекраснейшая Юнна Шинсоор, баронесса и мать младшей принцессы, мягко вывернулась из удушающих дочерних объятий и аккуратно поставила девочку на землю. Амели потянулась было уцепиться за юбку матери, но отдернула руку под строгим взглядом: шелковые платья по последней анташисской моде так легко мнутся!
Шан должен был бы ненавидеть эту женщину. Но он почему-то не мог: он слышал ее выступление в императорской опере, и с тех пор лично готов был бы вырвать языки всем, кто говорил, что титул ей дарован за заслуги в постели.
К тому же, он знал, что титул даровала лично ее императорское высочество Шиаан. То, первое и единственное услышанное выступление Юнны Шан посетил с матерью и братом.
Кто же знал, что дружба императрицы с оперной певицей обернется трагедией?
Юнна не была особенно красива, но что-то в ней цепляло мужчин, цепляло навеки, заставляло оборачиваться ей вслед, и Император не стал исключением…
Амели, кажется, в полной мере унаследовала от матери эту черту. И ее Император, неизменно скучавший в обществе сыновей, полюбил. Бал этот дурацкий…
Шан вздохнул.
В честь его четырнадцатилетия, помнится, лорд Энтель долго убеждал отца организовать охоту и фейерверки. Просто неприлично было бы игнорировать малое совершеннолетие кронпринца… Отец в итоге подписал счета, но на охоте так и не появился.
О Сене и вовсе, кажется, забыли…
Амели вытянула ручки по швам и что-то сказала, забавно сжав кулачки. Отсюда Шан не слышал.
Мог бы услышать, но не хотел.
Эти двое имели право на уединение.
Да и что могло обсуждаться на этих коротких ежемесячных встречах? Какие книги прочитаны, какое заклинание выучено, какие плывут по небу прекрасные кучевые облака?
О чем Шан разговаривал с матерью в четыре года? Он уже и не помнил.
— Не ожидал тебя здесь встретить, братец, — послышалось из-за спины и Шан дернулся, обернулся: Сен, что он здесь делает?
Он живет в совершенно другой части дворца.
Сен кивнул в сторону лужайки.
— Как и я, пришел полюбоваться воссоединением семьи? — спросил он чуть насмешливо, — Я давно приглядел этот балкон, очень удобная точка для наблюдений.
Шан, который оказался здесь (почти) случайно, дернул плечом. Была в Сене одна неприятная черта: всех он судил своей меркой, находил скверный умысел в невиннейших вещах. Везде ему мерещились заговорщики, недоброжелатели, враги и убийцы…
Эта привычка появилась у него со смертью матери. Сен отказывался верить врачам и целителям, все убеждал его, что мать отравили… Не мог смириться.
До сих пор не может.
— Нет.
Сену нельзя говорить ничего лишнего: есть у него бабская совершенно манера зацепиться языком за какую-нибудь мелочь, оговорку и нарваться на скандал.
Шан глянул на брата исподлобья и шагнул в бок, закрывая от него вид на лужайку, на свидание Амели с матерью. Ему не хотелось, чтобы тот поганил проявление чистой дочерней любви. И где только его маленькая подружка?
Весь дворец вздыхал спокойнее, когда их унылая старшая принцесса вместо очередного сеанса нытья служанкам о своей тяжелой доле и страшных болезнях уходила гулять с Лэйли-с-Севера.
— Странно. Я ведь давно тут стою, и все это время ты на них пялился. — Сен шагнул вперед и оттеснил Шана плечом.
Как-то он вообще раздался в плечах, и случилось это как-то очень и очень быстро, иначе Шан бы заметил раньше: платье Сена с трудом сходилось на спине, и Шан почти слышал, как трещат в предсмертной агонии завязки корсета: вот-вот сдадутся и лопнут. Вот сейчас, когда брат оперся на перила балкона, широко расставив локти…
Сен обернулся, и Шан напоролся на его насмешливый взгляд, как на нож. Сен потянул уголок губы вверх, в этой его поганой ухмылочке.
— Завидуешь? Завидуешь Амеле?
— Нет.
— Похоже на то.
— Нет!
— Как давно вы не навещали могилу матери, кронпринц?
— Хватит. — резко сказал Шан, — Я навещал ее склеп в прошлом месяце…
Он поймал себя на том, что оправдывается. В этом весь Сен: любит делать из людей виноватых.
— Я тебя не виню, — сердечно сказал Сен, и от его снисходительности у Шана свело скулы, — совершенно. Ни в чем. У тебя мало времени, Шан, естественно, ты тратишь его на вещи поважнее: фехтование, география, та рыженькая горничная леди Анталь…
— Что же, тогда вас проводит Ирай.
Лэйли кивнула.
Они вежливо раскланялись и разошлись. На прощание Лэйли махнула Сенни рукой.
Много ли девочек конвоирует до кареты ученик главного придворного мага? Лэйли шла рядом с сердито пыхтящим Ираем и задавалась этим вопросом. Стоит ли ей гордиться?
Ей приходилось сбавлять шаг, потому что иначе тщедушный мальчишка за ней не успевал. Впервые Лэйли увидела его неделю назад. С тех пор с щек его сошла мертвенная бледность, исчезла совсем уж болезненная худоба, но толком окрепнуть мальчик не успел, и то и дело замедлялся, чтобы перевести дух.
Лэйли подумала, что могла бы, наверное, взять этого задохлика на руки и донести, и вышло бы быстрее.
— Ты владеешь огнем? — спросила она дружелюбно.
Они раньше никогда не разговаривали, но она подумала, что было бы неплохо скоротать время.
— Че?
— Говорят, твой приют сгорел.
— Я не колдовал, чтобы приют сгорел, — пробурчал мальчишка.
— Он сам?
Мальчишка пожал плечами.
— Думайте, что хотите.
— Я думаю, что ты очень талантливый, — сказала Лэйли, — раз уж тебя взял в ученики придворный маг.
— Наверное. — кажется, мальчишке это польстило. Он хотя бы перестал морщить лоб, — Пришли.
— Я бы с удовольствием с тобой когда-нибудь еще поболтала, — вежливо сказала Лэйли, помахав Ушгару, появившемуся с той стороны дворцовых ворот.
— Угу, — Ирай поднял взгляд, — Конечно. Приглашение пришлите.
— Что?
— Приглашение. Пригласите, если не только слова. А то все говорят — но ни одного приглашения.
Он брал ее на слабо. Это читалось в его напряженной позе, в азартном выражении лица — он даже щуриться перестал.
За кого он ее держит? За изнеженную аристократку, которая руки без перчатки мужчине не подаст? В голове у Лэйли замелькали мысли. Он казался одиноким. Вряд ли у него здесь много друзей…
Пригласить его — хорошо, плохо? Кем он будет лет через десять? Стоит ли?
Жаль, матушки нет рядом, она куда опытнее в такого рода интригах.
Но… Лэйли же ничего не потеряет? Если что, матушка наложит вето постфактум.
— Жди, — сказала Лэйли коротко и быстрым шагом устремилась к Ушгару.
Кто-то древний говорил, что если долго ждать, можно и дождаться.
Глава 8
Матушка была в бешенстве.
К счастью, пока не в том тихом бешенстве, которое демонстрировала порой подчиненным. Лэйли видела такое всего пару раз: если слуга слышал от леди тихое «выметайся», то именно это ему и стоило сделать немедленно и без права обжалования. Глаза у матушки становились злые-злые, темные-темные, глаза убийцы.
Так было, например, когда помощник лекаря, пожилой мужик, немного выпивающий, немного рассеянный, немного дурачок, притащил в замок найденный на опушке труп — для доследования, как он потом утверждал, а тот труп возьми и оживи посреди ночи в незапертой прозекторской.
Оказалось — вампир, причем из таких, из разумных. Правда, не слишком умных: полез через окно к Дани, леди-рыцарю, главе отряда Западной Башни. То ли дева оказалась недостаточно изголодавшейся по эротическим переживаниям, то ли не очень-то и дева, но дурманящие чары вампира не подействовали, и голову ему снесли сразу же.
Но леди Василь, которая следила за организацией медицинской помощи в замке, и которой по утру продемонстрировали труп, уже сильно тронутый тлением (голова отдельно, тело отдельно; Лэйли до сих пор мутило, когда она вспоминала запах) приказала помощника лекаря доставить немедленно, а когда он явился, тихо спросила — не притащит ли он в следующий раз еще какого живого мертвеца, чтобы уж точно весь замок перекусал.
«Но мертвецы не оживают!» — помощника затрясло, то ли от страха за место, то ли от похмелья.
«Ты где работаешь, придурок», — выплюнула матушка, — «выпавшие из прорыва — еще как оживают».
«Простите дурака, леди Василь», — вступился лекарь. Помощник ему был то ли племянник, то ли брат, то ли еще какой родственник, — «Вторую неделю работает, ошибся».
И вот тут-то у матушки лицо стало — как посмертная маска, белое, бесстрастное, и глаза потемнели. Она смотрела на лекаря долго-долго, внимательно-внимательно.
«Давно колья в сердца соседям не забивал, Лоц?», — спросила она, — «Расслабился? Забыл ошибкам цену? Ты — пшел вон, месяц работаешь бесплатно. А этого дебила чтоб тут не видела больше никогда».
«Но госпожа!»
«Выметайся».
И это «выметайся» Лэйли запомнила на всю жизнь. Оно было хуже запаха, и хуже пробиравшего до костей холода подвала, в котором Лоц держал своих мертвецов. Оно было окончательное, как приговор: на земле Кайссионов тебе больше места нет.
Выметайся.
К счастью, сейчас матушка была в громком бешенстве. В таком семейно-уютном, как гроза или лесной пожар.
— Еще раз, может я чего-то не поняла, — сказала она, тряхнув мешочком со сбором прямо у Лэйли под носом, — то есть ты… украла…
— Отсыпала! — возмутилась Лэйли.
— Украла. Отсыпала — это когда спрашивают разрешения.
Лэйли замолкла.
Она смутно подозревала, что если перегреть лесной пожар, то там все так раскалится, что будет совсем-совсем белое; ее пугало, когда матушка переставала орать и снижала тон. Вряд ли ей когда-нибудь скажут «выметайся».
Но что, если она и правда сделала что-то страшное-страшное, непоправимое?
Она виновато склонила голову и засопела.
— Зачем ты это сделала?
— Я… хотела помочь. Поделилась…
— И кому же понадобились эти травы? — матушка всплеснула руками, чуть не рассыпав остатки трав. Поспешно затянула завязки так сильно, что они затрещали, — Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что это был какой-то наркоман, которому все равно, что нюхать!
— А кто такие наркоманы? — спросила Лэйли.
Матушка сбилась на наречие Зеленой Долины. Дело плохо.
— Зависимые… от веществ. — пояснила матушка туманно, — курильщики опиума, например. Тему не переводи! Ну?
— Не совсем, — пискнула Лэйли, которая, кстати, понятия не имела, что такое опиум, — эм… В общем, вроде как… Ну… Я же пью их, чтобы мне было проще договориться с Лесом… стать Хранительницей… И, ну… Я поделилась, — последнее она уже шептала, — кое с кем… Чтобы он тоже…
— «Он»? Ты… отдала сбор… с дурманными травами… ты… — лицо матушки стремительно побелела, она схватилась за сердце, — ты… принцу? Шанналану?.. Сыну Императора!
— Почти, — выдохнула Лэйли, будто в омут бросаясь со своей ложью, но это была не ее тайна! — принцессе… Сенни… лении. Мы вроде как… подружились, и она попросила… Попросила. И я подумала — подумаешь, ну что такого… надо же как-то… помочь человеку…
Она сморгнула две крупные слезы и поспешно вытерла их ладонью.
Плакать она сейчас не имела права. Она виновата. Она украла. Матушке есть, из-за чего злиться.
Матушка опустилась на диван. Смяла в руках мешочек, в бешенстве бросила в стену. Забормотала, уперев в лоб руку, будто голова ее взрывалась от головной боли.
— Подружились… Ха-ха, а я уши развесила, послушала Инит, такая честь, боги, такая честь… Подружилась она… Приглашения, демоны, золотые! Вежливые… Не, ну чего детишки могут, чего… Вот чего… Ты! Ты вообще понимаешь!..
— Это не из-за трона, это из-за… ну… другого, — попыталась объяснить Лэйли, — я ни во что не влезла.
— Ничего себе, не влезла она! Ты же знаешь, что передозировка может убить человека?!! И что если принцесса отравится, нас повесят, как последних крестьян, на въезде в город? Не глядя, что твой отец Хранитель? Прежде, чем мы успеем глазом моргнуть?
Матушка отняла руки от лица, посмотрела на них чуть удивленно, брезгливо.
— Ну не повесят. Кровью заплатим. Чужой. Давно что-то в нашем районе не было междоусобиц…
Лэйли вздохнула. Горло драло подступающей истерикой, и она едва-едва выдавила из себя слова:
— Он… Она обещала, что будет осторожной, я показала ей, как рассчитывать…
— Понимаешь, что если принцессе вдруг возжелается сместить отца, — продолжила матушка, — есть у императорского рода такая наследственная болячка, очень смертельная… Мы тоже окажемся крайними, как только что-то пойдет не так? Что ты станешь ведьмой, которая одурманила невинный разум? Что эта ложь не спасет принцессу — но и тебя погубит?
Лэйли подняла на матушку полные ужаса глаза.
— Это п-п-предсказание?
— Это здравый смысл! — матушка вскочила и заметалась по комнате, как бешеная тигрица, — Императорская семья пожирает всякого, кто влезет в их семейные дела! Император даже жену свою не пощадил, а что будет с той актрисулькой ей на замену через пару лет, когда красота ее увянет, и великая любовь скукожится, как ч… черепаха на холоде? А уж тебя, маленькая глупая девочка, даже принцесса Амелаилла придавит одним пальцем, великое ли дело! Вместе со мной, с твоим папой, с Ширгом, со всем Севером — если захочет.
— Она никому не скажет! Мы подружились! Сенниления меня защитит!
Матушка застыла, глядя на Лэйли темными, полными гнева глазами.
— Сенниления, солнце мое, — сказала она тихо, — использует тебя и от тебя избавится. Отец был прав: ты еще слишком юна для столицы. Инит!
Инит появилась, как по волшебству: видимо, стояла за дверью.
— Позови сюда Ушгара и подготовь вещи Лэйлиины. Она немедленно отправляется домой.
— Но мам! — Лэйли все-таки нашла в себе силы возразить, — А как же Церемония?
— Я еще подумаю, — жестко сказала матушка, — стоит ли мне тебя вообще учить, если в твоей голове нет мозгов.
— Мама, я…
Не может уехать, не попрощавшись. Это будет как… предательство. Она же обещала! Обещала Сенни, что останется… Кэлли одолжила ей книгу из бабушкиной библиотеки, она должна была вернуть… Ирай? Ирай тоже ждет…
Сейчас, когда перед ней повисла угроза, что ее отошлют вот так, ни с кем не дав попрощаться, в голове всплывали даже самые малюсенькие невыполненные обязательства, и их было так много, она столько не успела сделать!
— Мама, пожалуйста, хотя бы не денечек, хотя бы с Кэсси попрощаться!
— Домой, Лэйли. — сказала леди Василь холодно, прошла через всю комнату к брошенному сгоряча мешочку, подняла, отряхнула — не глядя на Лэйли, будто Лэйли тут уже нет, — Возвращайся.
Глава 9. Шан
Амели обняла мать, крепко-крепко уцепилась ручками за ее шею, зарылась лицом в пышные каштановые волосы, перевитые алыми лентами.
В такие моменты Шану становилось спокойнее: да, сестра гениальный, не по годам проницательный и деятельный ребенок. Но все же — ребенок.
Маленькая девочка, которая изо всех сил тянется к матери, и ей все равно, что та всего лишь певичка в Императорской Опере. Шан порою видит в глазах сестры взрослый, жестокий ум… Амели будто все в уме считает: брат, кронпринц, какова его ценность? На глазок, как опытный купец, прикидывает политический вес. Но быть того не может.
Улыбается, так нежно, так мило, обнимает цепко, но в глаза смотрит редко, опускает голову, отворачивается… Как будто боится.
Как будто врет.
Но быть такого не может. Пустые подозрения. Распространенная дворцовая хворь: паранойя.
Амели все-таки совершеннейший ребенок. Жестокие взрослые не умеют любить маму. И детей своих не умеют любить.
На лужайке, которая так замечательно просматривалась с балкона фиалковой комнаты, прекраснейшая Юнна Шинсоор, баронесса и мать младшей принцессы, мягко вывернулась из удушающих дочерних объятий и аккуратно поставила девочку на землю. Амели потянулась было уцепиться за юбку матери, но отдернула руку под строгим взглядом: шелковые платья по последней анташисской моде так легко мнутся!
Шан должен был бы ненавидеть эту женщину. Но он почему-то не мог: он слышал ее выступление в императорской опере, и с тех пор лично готов был бы вырвать языки всем, кто говорил, что титул ей дарован за заслуги в постели.
К тому же, он знал, что титул даровала лично ее императорское высочество Шиаан. То, первое и единственное услышанное выступление Юнны Шан посетил с матерью и братом.
Кто же знал, что дружба императрицы с оперной певицей обернется трагедией?
Юнна не была особенно красива, но что-то в ней цепляло мужчин, цепляло навеки, заставляло оборачиваться ей вслед, и Император не стал исключением…
Амели, кажется, в полной мере унаследовала от матери эту черту. И ее Император, неизменно скучавший в обществе сыновей, полюбил. Бал этот дурацкий…
Шан вздохнул.
В честь его четырнадцатилетия, помнится, лорд Энтель долго убеждал отца организовать охоту и фейерверки. Просто неприлично было бы игнорировать малое совершеннолетие кронпринца… Отец в итоге подписал счета, но на охоте так и не появился.
О Сене и вовсе, кажется, забыли…
Амели вытянула ручки по швам и что-то сказала, забавно сжав кулачки. Отсюда Шан не слышал.
Мог бы услышать, но не хотел.
Эти двое имели право на уединение.
Да и что могло обсуждаться на этих коротких ежемесячных встречах? Какие книги прочитаны, какое заклинание выучено, какие плывут по небу прекрасные кучевые облака?
О чем Шан разговаривал с матерью в четыре года? Он уже и не помнил.
— Не ожидал тебя здесь встретить, братец, — послышалось из-за спины и Шан дернулся, обернулся: Сен, что он здесь делает?
Он живет в совершенно другой части дворца.
Сен кивнул в сторону лужайки.
— Как и я, пришел полюбоваться воссоединением семьи? — спросил он чуть насмешливо, — Я давно приглядел этот балкон, очень удобная точка для наблюдений.
Шан, который оказался здесь (почти) случайно, дернул плечом. Была в Сене одна неприятная черта: всех он судил своей меркой, находил скверный умысел в невиннейших вещах. Везде ему мерещились заговорщики, недоброжелатели, враги и убийцы…
Эта привычка появилась у него со смертью матери. Сен отказывался верить врачам и целителям, все убеждал его, что мать отравили… Не мог смириться.
До сих пор не может.
— Нет.
Сену нельзя говорить ничего лишнего: есть у него бабская совершенно манера зацепиться языком за какую-нибудь мелочь, оговорку и нарваться на скандал.
Шан глянул на брата исподлобья и шагнул в бок, закрывая от него вид на лужайку, на свидание Амели с матерью. Ему не хотелось, чтобы тот поганил проявление чистой дочерней любви. И где только его маленькая подружка?
Весь дворец вздыхал спокойнее, когда их унылая старшая принцесса вместо очередного сеанса нытья служанкам о своей тяжелой доле и страшных болезнях уходила гулять с Лэйли-с-Севера.
— Странно. Я ведь давно тут стою, и все это время ты на них пялился. — Сен шагнул вперед и оттеснил Шана плечом.
Как-то он вообще раздался в плечах, и случилось это как-то очень и очень быстро, иначе Шан бы заметил раньше: платье Сена с трудом сходилось на спине, и Шан почти слышал, как трещат в предсмертной агонии завязки корсета: вот-вот сдадутся и лопнут. Вот сейчас, когда брат оперся на перила балкона, широко расставив локти…
Сен обернулся, и Шан напоролся на его насмешливый взгляд, как на нож. Сен потянул уголок губы вверх, в этой его поганой ухмылочке.
— Завидуешь? Завидуешь Амеле?
— Нет.
— Похоже на то.
— Нет!
— Как давно вы не навещали могилу матери, кронпринц?
— Хватит. — резко сказал Шан, — Я навещал ее склеп в прошлом месяце…
Он поймал себя на том, что оправдывается. В этом весь Сен: любит делать из людей виноватых.
— Я тебя не виню, — сердечно сказал Сен, и от его снисходительности у Шана свело скулы, — совершенно. Ни в чем. У тебя мало времени, Шан, естественно, ты тратишь его на вещи поважнее: фехтование, география, та рыженькая горничная леди Анталь…
