Самое главное, как потом объясняла Майра, в их семейной жизни было пережить стадию утреннего кофе. Не романтического кофе в постель, с красивой пенкой и неуклюжей попыткой нарисовать в этой пенке сердечко, а той банальной бурды, которую заливает в себя человек, чтобы встать на работу или не заснуть, пока укачиваешь ребенка.
Того кофе, который на праздниках пить не принято. Черного, как кровь земли, сладкого, как вся сахарница, которую туда спросонья уронил.
Такой кофе разгоняет сердце, заставляет кровь быстрее течь в жилах, оживляет утреннего человека… а еще делает его невероятно раздражительным. Да, такой кофе повышает концентрацию, но концентрироваться человек начинает на самых неожиданных вещах.
На неубранной одежде, грязных тарелках, прыще, вскочившем на носу у партнера.
На том, что еще недавно было предусмотрительно прикрыто розовой романтической дымкой.
Утренний кофе безжалостен. Утренний кофе попросту опасен. Хуже для романтики только кофе вечерний, тревожащий укатанного тяжелым днем, умотанного человека. У такого человека после первых же глотков просыпается не доброта и любовь, а трясучая тревога и тщательно сдерживаемое весь день раздражение на мир, которое копилось и копилось. И обрушивается это раздражение на кого? На того, кто ближе всего.
Вечерний кофе выкипает из турки некрасивыми пузырями, обжигает руки и навевает бессонницу.
Если пивко и винишко приводят к счастливым свадебкам, то кофе — напиток скандальных разводов.
Напиток импульсивных, скороспелых решений, продиктованных тревогой и страхом.
Джавин пришла с работы, сунула в камин щепу для растопки, поднесла спичку, с удовольствием посмотрела на теплый огонек, который, разгораясь, весело потрескивал щепками. Поставила на чугунную плиту чайник.
Просто вскипятить воды для чая.
Сунулась в кухонный шкаф: чая не оказалось, только мешочек с кофе лежал себе, соблазнительный.
Так что когда Син зашел к ней, она с полным на то основанием списала свою неожиданную тахикардию на то, что заварила кофе слишком крепко.
Вроде не девчонка уже, чтобы нервничать, что вспотеют ладони или задрожат пальцы, переплетенные с чужими пальцами; а нервничала.
Это все кофе.
И зачем только люди воспитывают в себе любовь к горячему кофе? Как будто нельзя вести спокойную, размеренную жизнь безо всяких там стимуляторов. Как будто нельзя просто поздороваться вежливо с дикой кошкой, которая и Сину-то в руки не давалась, а к Джавин просто не подошла, только зыркнула желтым ревнивым глазом из дальнего угла; просто поиграть с котятами неуклюжим смешистиком на длинной нитке, которого Син делал под ее не слишком-то чутким руководством.
Спокойно так посидеть на жесткой кровати, задумчиво рассматривая бедную сарайную обстановку: вот шкаф, вот стул с небрежно наброшенным на спинку пальто и с армейской аккуратностью сложенной на сидении мантии, стол, вот сундучок с разными ароматами. Джавин сунула нос в парочку из порядком запылившихся флаконов, чихнула от резкого запаха аниса, прослезилась от химического подобия аромата фиалок, и поставила сундучок на стол обратно.
Что мешает просто посидеть спокойно и поболтать? Погладить спинку маленькой трехцветки, ласковой и ручной кошечки, совсем не дикой, в отличие от матери? Откуда эта кипучая энергия, которая все не дает чинно сложить ручки на коленях, заставляет расхаживать по комнате туда-сюда, со всех сторон осмотреть этот несчастный шкаф, создать больше сквозняков, чем свободно гуляющий сквозь щели в досках ветер?
Это все кофе, кофе заставляет ее нервничать. Она же уже давно не девочка — нервничать только из-за того, что пригласил в гости мужчина, который назвал своей дамой? Смешно, смешно! Кофеин — к тревоге; кофеин — афродизиак; кофеин в какой-то мере даже хуже пива: когда ты сконцентрирован на ком-то, и все равно не видишь недостатков, у тебя просто не остается поводов держать оборону.
У Сина же удивительно красивое лицо. Четкие линии, будто высеченные из камня. Татуировка на глазу в виде паука, тонкая ножка бежит куда-то за ухо. Что может быть естественнее, чем убрать за ухо смоляные пряди, чтобы кончиками пальцев проследить за татуировкой? Скользнуть ладонью по жесткой, но гладкой щеке?
Сам вспрыгивает на язык вопрос:
— Что тобой движет, Син? Вряд ли хорошая еда и крепкий кофе, ты и пил-то для вида на нашем… свидании. И едва ли ел.
Сколько предположений делал Патрик, сколько Майра, сколько соседки, сколько она сама. Жажда крови? Может, он питается душами? Может ли быть что-то темное и страшное в этом мужчине, который чуть отклоняет голову, чтобы как кот потереться о раскрытую ладонь?
— Я не знаю. Сначала это был приказ, потом я освободился от приказа, и оказался в темноте. С тех пор я двигался — к свету.
— И как ты под землей понимал, где свет?
— Чем ближе лава, тем теплее. — Син слегка жмурится, ее пальцы перебирают черные пряди: они тяжелые, гладкие на ощупь. — Иногда я думал: может, ну его, к лаве? А потом копал прочь. Потому что верил, что где-то там солнце.
— И все? Неужели ты работаешь на энергии солнца? Почему ж ты тогда не зеленый?
Она смеется, глядя в его неожиданно задумчивое лицо. Он принял вопрос всерьез, того и гляди, начнет объяснять.
— Нет, — говорит Син, — пока не знаю, как ответить. Пас.
— Разберешься, — кивает Джавин и убирает руку.
Чинно складывает руки на коленях. Вот они: живая правая, фарфоровая левая. Ничего не замышляют. Даже не дрожат.
Она сидит на кровати, подобрав ноги в разных носках. Не думала сегодня, когда выбирала, что придется кому-то показывать. Он сидит на самом краешке, какой-то весь закаменевший, неловкий. Там, где она нарушает границы, он перекинуть мостик не решается.
И правда: как подростки.
За руки подержались — уже достижение.
И снова частит сердце, снова вспыхивает тревога: а он вообще чувствует ее касания или просто каменный и все? Его кожа — как нагретый солнцем камень, твердая, слегка шершавая, может, он просто дозволяет ей заниматься глупостями, может, ему это все вовсе не надо, может, это все какое-то чудовищное культурное недопонимание, и он предложил ей сегодня вовсе не то, что она подумала, что он предложил?
Дура! Какой идиоткой надо быть, чтобы влюбиться в лича? Очевидно, это не может сработать. Это вообще ерунда какая-то. Она заигралась во влюбленность, а он слишком ее поддерживает в этой игре: вежливый, каменный мертвец с удивительно внимательными синими глазами.
— Скажи, — говорит он этим своим вежливым очень голосом, — насколько это противно?
— Что? — Джавин вовсе не понимает.
Что тут может быть противно?
— Я. Моя кожа. Татуировка эта идиотская. Вообще… Все.
Он опустил взгляд на свои руки. Жесткие, мозолистые подушечки на пальцах, под корень обкромсанные ногти, земля в мелких трещинках, которую невозможно вымыть, оранжевые пятна — ожоги от чистого Веллениума: руки шахтера, которому пришлось еще докопаться до лопаты.
— Ты сейчас серьезно спрашиваешь, нравится ли мне твой цвет лица?
— Это не самая живая плоть…
— Ну и слава богам, не хватало еще, чтоб она от меня отползала! — выпаливает Джавин, скрещивает руки на груди, она сердита, немного смущена и проклятое сердце так и стучит где-то в ушах, — Ты издеваешься надо мной или что?
— Я не знаю, как ответить… — начинает Син.
— Пас.
— Что?
— Там дальше — пас, пас, пас. — вспыхивает Джавин. — Я уже знаю. Пас-пас-пас. Подумаешь. Вернешься. Опять о чем-то думать начнешь. Снова пас. Снова время на раздумья. Вернешься… рано или поздно — уже к моей могиле! Я пожилая женщина, я не могу ждать вечность! Или в этом и план? Ты вернешься к моей могиле, меня поднимешь, и вот тогда…
Мягкое касание губ к губам: не поцелуй, намек на поцелуй, попытка отступления — приходится ухватить за затылок фарфоровой рукой, она сильнее, правая же рука — вот эта сама, ей боги, сама! Расстегивает две пуговицы и нырняет под рубашку, к груди: не разденет, так хоть пощупает вылитые когда-то давно кем-то гениальным мышцы.
Первого поцелуя всегда мало, Джавин слишком живая, чтобы целоваться нежно. Где губы, там и язык, и кажется, что его губы становятся мягче под ее. Джавин победно отмечает путешествие Синовой руки по своему бедру, выше, выше — а потом кончиками пальцев правой вдруг ощущает толчок.
Еще толчок.
И отстраняется.
Она дышит тяжело.
А Син… просто дышит. И Джавин не убирает правую руку: толчок, еще толчок, слабее — и замерло, замерло, чем бы оно ни было, но эта штука слева, она замерла.
— Син, — говорит Джавин, непроизвольно облизывая губы, — у тебя что, сердце бьется?
Он смущенно отворачивается.
— Это не сердце. Я не знаю, что это. Я проверял — там, в грудной клетке, ничего нет, только полка для филактерии и всякого хлама. Пусто. Но я был создан… — Син прикрывает глаза рукой, — Неважно. В общем, что-то имитирует удары. Когда надо. Такое… нравится женщинам.
— Ты уверен, что женщинам нравится, когда ты говоришь им, что имитируешь удары сердца?
— Пас. — отвечает Син.
Джавин смеется.
— Лично я приму это за комплимент. И за настоящее. — она легко вскакивает на ноги, — спасибо за вечер, была рада познакомиться с твоей кошкой, зови еще.
— И ты сюда вернешься?
— Ну, если ты как-то законопатишь щели, а то, знаешь ли, даже тебя раздевать холодно, не то что самой… — Джавин легкомысленно машет рукой, остужая пылающие щеки, — Ну неважно. Ты прав. И зачем бы мне сюда возвращаться? Разве что ради твоей кошки?
— Ради кошки.
— И котяток. Нельзя этим котяткам отказать, правда?
— Котята славные.
— Ну вот и порешили.
Кофе дает прилив энергии. Кофе не позволяет заснуть. Кофе заставляет действовать импульсивно и концентрироваться — не всегда на том, на чем стоило бы концентрироваться. Кофе горчит на языке и скручивает желудок.
Зачем же люди воспитали в себе любовь к горячему кофе?
Быть может потому, что иногда глоток кофе слишком похож на глоток любви.
Чайду понял, почему встреча назначена именно в тренировочном танцевальном зале почти сразу: минуты три он еще позволял себе думать, что маленькая герцогиня так всматривается в его бесконечные отражения в зеркалах, потому что он невероятно хорош, но потом чуть не запнулся о ловчий капкан для демонов, — свежее заклинание, едва заметными линиями высеченное на драгоценных досках орехового пола, — и был вынужден признать, что герцогиня обвешалась орочьими кинжалами не для брачного танца, а как минимум для охоты на вампира.
В круг заклинания он вступил спокойно, задержался в нем на несколько мгновений, с трудом сдержав порыв подпрыгнуть на одной ножке и сделать «бу». И так же спокойно вышел.
— Вы хотели меня видеть? — спросил он, все так же прижимая к груди котенка.
Шкодник слишком отвлекал Янга от занятий, так что Чайду пообещал вернуть Рыжего в целости и сохранности, если мелкий раскроет еще неделю назад заданные аккорды в тетради для сольфеджио.
Ну или хотя бы попытается.
Для начала — раскрыть тетрадь.
Не то чтобы Чайду считал, что всякого надо мучить теорией музыки, но герцогиня ожидала от него всесторонне развитого ученика. Не повезло, не повезло.
Рыжий бесстыдно мурлыкал, уткнувшись Чайду носиком в шею.
— Кот, — сказала герцогиня.
— Кот, — не стал отпираться Чайду. — Я завел котенка. В контракте ничего не сказано по поводу домашних животных, поэтому я счел допустимым завести собственное. Помнится, с прошлым гувернером господина Янга ездил и вовсе попугай в клетке?
— «Помнится»? — Херк склонила головку, как настороженная птица.
Тяжелые каштановые локоны скользнули по обнаженным плечам. Одна игривая прядка упала на грудь: у орочьего традиционного наряда довольно откровенное декольте.
Мальчишкой Чайду не понимал, почему его спутник так медленно двигался по орочьим землям, так и норовил прилечь в гостеприимном шатре. Теперь — понял.
Правда, эта дева вовсе не производила впечатления гостеприимной. Скорее — решительной. Ох и не нравилась Чайду эта решимость. Ничего хорошего она Чайду не сулила.
Он бы и рад обмануться, но висящая на входе шаманская звенючка, очень даже эффективно отпугивавшая злых духов, слишком уж проясняла ситуацию. Чайду вознамерились расколоть, чтобы как можно эффективнее прогнать.
Стоит ли намекнуть ей, что, если она настолько не хочет его видеть, вполне могла бы обойтись банальным увольнением?
Чайду бросил оценивающий взгляд на ножки в высоких сапожках. Ну то есть хотел на кинжалы, но ножки несомненно отвлекали. Узкая полоска лезвия, видная в специальном ложе левого ботфорта блестела серебром. Герцогиня женщина логичная и всегда подготовлена к неожиданностям, а значит правый должен быть из холодного железа.
Как же красив должен быть такой танец в опасном блеске такого разного металла!..
Чайду спокойно обогнул герцогиню по не слишком-то широкой дуге, подошел к столику с напитками. Там стояло три кувшина: вода, молоко, какой-то лимонад.
— Вижу, — сказал Чайду, — вы ожидали меня с котиком.
Он плеснул в маленькую чашечку воды и поставил на пол, высадив котенка к воде. Себе Чайду налил молока, выпил залпом, и с тихим стуком поставил чашечку на столик.
— По правде говоря, — сказал Чайду, небрежно облокотившись на верхнюю перекладину станка, — вы могли бы просто спросить, Ваша Светлость. Мне казалось, мы с вами достигли должного уровня взаимопонимания, чтобы отбросить, — он снова прошелся глазами от плоской подошвы удобных высоких кожаных сапог по кожаным брюкам, плоскому животу, который и не пыталась прикрыть распахнутая безрукавка, с трудом сдерживаемой специальными лентами пышной груди, выше — к невероятно высоко вздернутому подбородку, мягким пухлым губам, носику-кнопке к серьезным карим глазам, смотревшим на него торжественно и строго, — весь этот маскарад. Хотя я не могу отрицать, что вы сегодня мне очень нравитесь. Шаманка сшила этот наряд вам лично?
— А вы думаете, в орочьих землях так много полуросликов, что такие вещи на них шьются на мануфактурах? Овцеводческий кризис …ного года, как вы не можете не знать, кончился…
— Ну вот, ну вот, Ваша Светлость. Снова полно слов — и ни одного из них вы не хотели бы говорить. Как вы могли заметить, я нисколько не политик. Дайте мне расчет прямо, и разойдемся на этом.
— Почему вы думаете, что речь пойдет о вашем увольнении?
— Слугу, которому готовы доверить ребенка, не ловят в демонический круг пятого уровня, — насмешливо заметил Чайду.
— Я бы понимала вашу обиду, если бы приказала начертить здесь руны изгнания…
— А, так это попытка меня удержать? Разве я хоть словом, хоть жестом мог дать себя заподозрить в попытке сбежать от вас?
— Скорее уж вы на меня охотились. Выслеживали. Подбирались поближе. — резко ответила Херк и еще выше вздернула подбородок.
— Ого! — Чайду с энтузиазмом вертел головой, разглядывая стены, и не выдержал, вскочил на перекладину в одно движение, пробежал по узкой деревяшке, балансируя неловкими человеческими руками, и дотянулся-таки до яркого кружка в углу, чтобы сорвать его себе, — ловец снов! Вижу, вы вроде как решили поменяться ролями?
Он спрыгнул с перекладины, поднес его к глазам, последил пальцами узор. А потом зацепил проволочным крюком за станок, потерял интерес.
Того кофе, который на праздниках пить не принято. Черного, как кровь земли, сладкого, как вся сахарница, которую туда спросонья уронил.
Такой кофе разгоняет сердце, заставляет кровь быстрее течь в жилах, оживляет утреннего человека… а еще делает его невероятно раздражительным. Да, такой кофе повышает концентрацию, но концентрироваться человек начинает на самых неожиданных вещах.
На неубранной одежде, грязных тарелках, прыще, вскочившем на носу у партнера.
На том, что еще недавно было предусмотрительно прикрыто розовой романтической дымкой.
Утренний кофе безжалостен. Утренний кофе попросту опасен. Хуже для романтики только кофе вечерний, тревожащий укатанного тяжелым днем, умотанного человека. У такого человека после первых же глотков просыпается не доброта и любовь, а трясучая тревога и тщательно сдерживаемое весь день раздражение на мир, которое копилось и копилось. И обрушивается это раздражение на кого? На того, кто ближе всего.
Вечерний кофе выкипает из турки некрасивыми пузырями, обжигает руки и навевает бессонницу.
Если пивко и винишко приводят к счастливым свадебкам, то кофе — напиток скандальных разводов.
Напиток импульсивных, скороспелых решений, продиктованных тревогой и страхом.
Джавин пришла с работы, сунула в камин щепу для растопки, поднесла спичку, с удовольствием посмотрела на теплый огонек, который, разгораясь, весело потрескивал щепками. Поставила на чугунную плиту чайник.
Просто вскипятить воды для чая.
Сунулась в кухонный шкаф: чая не оказалось, только мешочек с кофе лежал себе, соблазнительный.
Так что когда Син зашел к ней, она с полным на то основанием списала свою неожиданную тахикардию на то, что заварила кофе слишком крепко.
Вроде не девчонка уже, чтобы нервничать, что вспотеют ладони или задрожат пальцы, переплетенные с чужими пальцами; а нервничала.
Это все кофе.
И зачем только люди воспитывают в себе любовь к горячему кофе? Как будто нельзя вести спокойную, размеренную жизнь безо всяких там стимуляторов. Как будто нельзя просто поздороваться вежливо с дикой кошкой, которая и Сину-то в руки не давалась, а к Джавин просто не подошла, только зыркнула желтым ревнивым глазом из дальнего угла; просто поиграть с котятами неуклюжим смешистиком на длинной нитке, которого Син делал под ее не слишком-то чутким руководством.
Спокойно так посидеть на жесткой кровати, задумчиво рассматривая бедную сарайную обстановку: вот шкаф, вот стул с небрежно наброшенным на спинку пальто и с армейской аккуратностью сложенной на сидении мантии, стол, вот сундучок с разными ароматами. Джавин сунула нос в парочку из порядком запылившихся флаконов, чихнула от резкого запаха аниса, прослезилась от химического подобия аромата фиалок, и поставила сундучок на стол обратно.
Что мешает просто посидеть спокойно и поболтать? Погладить спинку маленькой трехцветки, ласковой и ручной кошечки, совсем не дикой, в отличие от матери? Откуда эта кипучая энергия, которая все не дает чинно сложить ручки на коленях, заставляет расхаживать по комнате туда-сюда, со всех сторон осмотреть этот несчастный шкаф, создать больше сквозняков, чем свободно гуляющий сквозь щели в досках ветер?
Это все кофе, кофе заставляет ее нервничать. Она же уже давно не девочка — нервничать только из-за того, что пригласил в гости мужчина, который назвал своей дамой? Смешно, смешно! Кофеин — к тревоге; кофеин — афродизиак; кофеин в какой-то мере даже хуже пива: когда ты сконцентрирован на ком-то, и все равно не видишь недостатков, у тебя просто не остается поводов держать оборону.
У Сина же удивительно красивое лицо. Четкие линии, будто высеченные из камня. Татуировка на глазу в виде паука, тонкая ножка бежит куда-то за ухо. Что может быть естественнее, чем убрать за ухо смоляные пряди, чтобы кончиками пальцев проследить за татуировкой? Скользнуть ладонью по жесткой, но гладкой щеке?
Сам вспрыгивает на язык вопрос:
— Что тобой движет, Син? Вряд ли хорошая еда и крепкий кофе, ты и пил-то для вида на нашем… свидании. И едва ли ел.
Сколько предположений делал Патрик, сколько Майра, сколько соседки, сколько она сама. Жажда крови? Может, он питается душами? Может ли быть что-то темное и страшное в этом мужчине, который чуть отклоняет голову, чтобы как кот потереться о раскрытую ладонь?
— Я не знаю. Сначала это был приказ, потом я освободился от приказа, и оказался в темноте. С тех пор я двигался — к свету.
— И как ты под землей понимал, где свет?
— Чем ближе лава, тем теплее. — Син слегка жмурится, ее пальцы перебирают черные пряди: они тяжелые, гладкие на ощупь. — Иногда я думал: может, ну его, к лаве? А потом копал прочь. Потому что верил, что где-то там солнце.
— И все? Неужели ты работаешь на энергии солнца? Почему ж ты тогда не зеленый?
Она смеется, глядя в его неожиданно задумчивое лицо. Он принял вопрос всерьез, того и гляди, начнет объяснять.
— Нет, — говорит Син, — пока не знаю, как ответить. Пас.
— Разберешься, — кивает Джавин и убирает руку.
Чинно складывает руки на коленях. Вот они: живая правая, фарфоровая левая. Ничего не замышляют. Даже не дрожат.
Она сидит на кровати, подобрав ноги в разных носках. Не думала сегодня, когда выбирала, что придется кому-то показывать. Он сидит на самом краешке, какой-то весь закаменевший, неловкий. Там, где она нарушает границы, он перекинуть мостик не решается.
И правда: как подростки.
За руки подержались — уже достижение.
И снова частит сердце, снова вспыхивает тревога: а он вообще чувствует ее касания или просто каменный и все? Его кожа — как нагретый солнцем камень, твердая, слегка шершавая, может, он просто дозволяет ей заниматься глупостями, может, ему это все вовсе не надо, может, это все какое-то чудовищное культурное недопонимание, и он предложил ей сегодня вовсе не то, что она подумала, что он предложил?
Дура! Какой идиоткой надо быть, чтобы влюбиться в лича? Очевидно, это не может сработать. Это вообще ерунда какая-то. Она заигралась во влюбленность, а он слишком ее поддерживает в этой игре: вежливый, каменный мертвец с удивительно внимательными синими глазами.
— Скажи, — говорит он этим своим вежливым очень голосом, — насколько это противно?
— Что? — Джавин вовсе не понимает.
Что тут может быть противно?
— Я. Моя кожа. Татуировка эта идиотская. Вообще… Все.
Он опустил взгляд на свои руки. Жесткие, мозолистые подушечки на пальцах, под корень обкромсанные ногти, земля в мелких трещинках, которую невозможно вымыть, оранжевые пятна — ожоги от чистого Веллениума: руки шахтера, которому пришлось еще докопаться до лопаты.
— Ты сейчас серьезно спрашиваешь, нравится ли мне твой цвет лица?
— Это не самая живая плоть…
— Ну и слава богам, не хватало еще, чтоб она от меня отползала! — выпаливает Джавин, скрещивает руки на груди, она сердита, немного смущена и проклятое сердце так и стучит где-то в ушах, — Ты издеваешься надо мной или что?
— Я не знаю, как ответить… — начинает Син.
— Пас.
— Что?
— Там дальше — пас, пас, пас. — вспыхивает Джавин. — Я уже знаю. Пас-пас-пас. Подумаешь. Вернешься. Опять о чем-то думать начнешь. Снова пас. Снова время на раздумья. Вернешься… рано или поздно — уже к моей могиле! Я пожилая женщина, я не могу ждать вечность! Или в этом и план? Ты вернешься к моей могиле, меня поднимешь, и вот тогда…
Мягкое касание губ к губам: не поцелуй, намек на поцелуй, попытка отступления — приходится ухватить за затылок фарфоровой рукой, она сильнее, правая же рука — вот эта сама, ей боги, сама! Расстегивает две пуговицы и нырняет под рубашку, к груди: не разденет, так хоть пощупает вылитые когда-то давно кем-то гениальным мышцы.
Первого поцелуя всегда мало, Джавин слишком живая, чтобы целоваться нежно. Где губы, там и язык, и кажется, что его губы становятся мягче под ее. Джавин победно отмечает путешествие Синовой руки по своему бедру, выше, выше — а потом кончиками пальцев правой вдруг ощущает толчок.
Еще толчок.
И отстраняется.
Она дышит тяжело.
А Син… просто дышит. И Джавин не убирает правую руку: толчок, еще толчок, слабее — и замерло, замерло, чем бы оно ни было, но эта штука слева, она замерла.
— Син, — говорит Джавин, непроизвольно облизывая губы, — у тебя что, сердце бьется?
Он смущенно отворачивается.
— Это не сердце. Я не знаю, что это. Я проверял — там, в грудной клетке, ничего нет, только полка для филактерии и всякого хлама. Пусто. Но я был создан… — Син прикрывает глаза рукой, — Неважно. В общем, что-то имитирует удары. Когда надо. Такое… нравится женщинам.
— Ты уверен, что женщинам нравится, когда ты говоришь им, что имитируешь удары сердца?
— Пас. — отвечает Син.
Джавин смеется.
— Лично я приму это за комплимент. И за настоящее. — она легко вскакивает на ноги, — спасибо за вечер, была рада познакомиться с твоей кошкой, зови еще.
— И ты сюда вернешься?
— Ну, если ты как-то законопатишь щели, а то, знаешь ли, даже тебя раздевать холодно, не то что самой… — Джавин легкомысленно машет рукой, остужая пылающие щеки, — Ну неважно. Ты прав. И зачем бы мне сюда возвращаться? Разве что ради твоей кошки?
— Ради кошки.
— И котяток. Нельзя этим котяткам отказать, правда?
— Котята славные.
— Ну вот и порешили.
Кофе дает прилив энергии. Кофе не позволяет заснуть. Кофе заставляет действовать импульсивно и концентрироваться — не всегда на том, на чем стоило бы концентрироваться. Кофе горчит на языке и скручивает желудок.
Зачем же люди воспитали в себе любовь к горячему кофе?
Быть может потому, что иногда глоток кофе слишком похож на глоток любви.
Глава 19.10 Херк и Чайду 10: Мой новый имидж: кот спящий на остатках вашего самообладания
Чайду понял, почему встреча назначена именно в тренировочном танцевальном зале почти сразу: минуты три он еще позволял себе думать, что маленькая герцогиня так всматривается в его бесконечные отражения в зеркалах, потому что он невероятно хорош, но потом чуть не запнулся о ловчий капкан для демонов, — свежее заклинание, едва заметными линиями высеченное на драгоценных досках орехового пола, — и был вынужден признать, что герцогиня обвешалась орочьими кинжалами не для брачного танца, а как минимум для охоты на вампира.
В круг заклинания он вступил спокойно, задержался в нем на несколько мгновений, с трудом сдержав порыв подпрыгнуть на одной ножке и сделать «бу». И так же спокойно вышел.
— Вы хотели меня видеть? — спросил он, все так же прижимая к груди котенка.
Шкодник слишком отвлекал Янга от занятий, так что Чайду пообещал вернуть Рыжего в целости и сохранности, если мелкий раскроет еще неделю назад заданные аккорды в тетради для сольфеджио.
Ну или хотя бы попытается.
Для начала — раскрыть тетрадь.
Не то чтобы Чайду считал, что всякого надо мучить теорией музыки, но герцогиня ожидала от него всесторонне развитого ученика. Не повезло, не повезло.
Рыжий бесстыдно мурлыкал, уткнувшись Чайду носиком в шею.
— Кот, — сказала герцогиня.
— Кот, — не стал отпираться Чайду. — Я завел котенка. В контракте ничего не сказано по поводу домашних животных, поэтому я счел допустимым завести собственное. Помнится, с прошлым гувернером господина Янга ездил и вовсе попугай в клетке?
— «Помнится»? — Херк склонила головку, как настороженная птица.
Тяжелые каштановые локоны скользнули по обнаженным плечам. Одна игривая прядка упала на грудь: у орочьего традиционного наряда довольно откровенное декольте.
Мальчишкой Чайду не понимал, почему его спутник так медленно двигался по орочьим землям, так и норовил прилечь в гостеприимном шатре. Теперь — понял.
Правда, эта дева вовсе не производила впечатления гостеприимной. Скорее — решительной. Ох и не нравилась Чайду эта решимость. Ничего хорошего она Чайду не сулила.
Он бы и рад обмануться, но висящая на входе шаманская звенючка, очень даже эффективно отпугивавшая злых духов, слишком уж проясняла ситуацию. Чайду вознамерились расколоть, чтобы как можно эффективнее прогнать.
Стоит ли намекнуть ей, что, если она настолько не хочет его видеть, вполне могла бы обойтись банальным увольнением?
Чайду бросил оценивающий взгляд на ножки в высоких сапожках. Ну то есть хотел на кинжалы, но ножки несомненно отвлекали. Узкая полоска лезвия, видная в специальном ложе левого ботфорта блестела серебром. Герцогиня женщина логичная и всегда подготовлена к неожиданностям, а значит правый должен быть из холодного железа.
Как же красив должен быть такой танец в опасном блеске такого разного металла!..
Чайду спокойно обогнул герцогиню по не слишком-то широкой дуге, подошел к столику с напитками. Там стояло три кувшина: вода, молоко, какой-то лимонад.
— Вижу, — сказал Чайду, — вы ожидали меня с котиком.
Он плеснул в маленькую чашечку воды и поставил на пол, высадив котенка к воде. Себе Чайду налил молока, выпил залпом, и с тихим стуком поставил чашечку на столик.
— По правде говоря, — сказал Чайду, небрежно облокотившись на верхнюю перекладину станка, — вы могли бы просто спросить, Ваша Светлость. Мне казалось, мы с вами достигли должного уровня взаимопонимания, чтобы отбросить, — он снова прошелся глазами от плоской подошвы удобных высоких кожаных сапог по кожаным брюкам, плоскому животу, который и не пыталась прикрыть распахнутая безрукавка, с трудом сдерживаемой специальными лентами пышной груди, выше — к невероятно высоко вздернутому подбородку, мягким пухлым губам, носику-кнопке к серьезным карим глазам, смотревшим на него торжественно и строго, — весь этот маскарад. Хотя я не могу отрицать, что вы сегодня мне очень нравитесь. Шаманка сшила этот наряд вам лично?
— А вы думаете, в орочьих землях так много полуросликов, что такие вещи на них шьются на мануфактурах? Овцеводческий кризис …ного года, как вы не можете не знать, кончился…
— Ну вот, ну вот, Ваша Светлость. Снова полно слов — и ни одного из них вы не хотели бы говорить. Как вы могли заметить, я нисколько не политик. Дайте мне расчет прямо, и разойдемся на этом.
— Почему вы думаете, что речь пойдет о вашем увольнении?
— Слугу, которому готовы доверить ребенка, не ловят в демонический круг пятого уровня, — насмешливо заметил Чайду.
— Я бы понимала вашу обиду, если бы приказала начертить здесь руны изгнания…
— А, так это попытка меня удержать? Разве я хоть словом, хоть жестом мог дать себя заподозрить в попытке сбежать от вас?
— Скорее уж вы на меня охотились. Выслеживали. Подбирались поближе. — резко ответила Херк и еще выше вздернула подбородок.
— Ого! — Чайду с энтузиазмом вертел головой, разглядывая стены, и не выдержал, вскочил на перекладину в одно движение, пробежал по узкой деревяшке, балансируя неловкими человеческими руками, и дотянулся-таки до яркого кружка в углу, чтобы сорвать его себе, — ловец снов! Вижу, вы вроде как решили поменяться ролями?
Он спрыгнул с перекладины, поднес его к глазам, последил пальцами узор. А потом зацепил проволочным крюком за станок, потерял интерес.
