Глава первая.
Жар. Огонь… И тягучий, раскаленный воздух, что обжигал гортань и с трудом достигал легких, оседая там тлеющим пеплом и колючей сажей.
Она не могла дышать, пыталась — открывала широко рот с пересохшим языком и потрескавшимися в кровь губами. Тянула в себя смрадный пар, почти скулила как битая дворовая собака. Часто-часто хлопала слипшимися от слез ресницами, хваталась дрожащими пальцами за горло — царапала его, скребла ногтями уродливые черно-алые борозды. Чувствовала как плавятся от жара ее волосы. Медленно, источая мерзкий запах обсмаленного куриного пера. Одежда тлела вслед за ними. Кожу пекло, выжигало казалось до самых костей. Но не вскрикнуть, не двинуться с места у несчастной не получалось. Только тихо корчится в агонии снова и снова, каждый раз возрождаясь из горсти пепла.
А на шее стягивала кожу невидимая удавка из ее же собственных чулок. Натягивалась до предела, вынуждая измученное болью тело тянуться верх, приподнимаясь на носочках и умирая от страха, и тогда раскаленные камни пола проваливались под нею в огненную бездну. Языки пламени тут же принимались тянуть ее вниз, сковав колючими объятиями напряженные икры. И в то мгновение она взрывалась истошным воплем, полным такой непередаваемой агонии и бесконечного сожаления, что сотрясались стены ее личной пыточной и трескался потолок. Женский крик разносился по всей округе, гнал боль сквозь беснующееся пламя и толщи земли. А за пеленой слез она видела тонкие ивовые листья, почти ощущала запах речной тины и как щекочут теплые, алые капли внутреннюю сторону ее бедра…
И когда начинало казаться, что боль разорвала ее изнутри и впереди только полная пустота — ничто, такое заветное забвение… все начиналось вновь…
— Ты можешь переродиться. Только скажи, и муки закончатся, Нали…
Его голос, предлагавший это из раза в раз, звучал, как сладкая патока. Обволакивал своей тошнотворной, приторной сладостью измученную пытками душу. Сулил освобождение. Но она знала, что в речах его лишь яд. Он был пристален к ней, чтобы сломать, отвернуть от избранного пути, заставить отречься, предать еще раз…
Она лишь отворачивалась, глотая слезы и отчаяние, чувствуя, как начинает накаляться пространство вокруг них…
И снова огонь.
Огонь.
Огонь.
Насмешливые желтые глаза.
Огонь.
И удавка из ее собственных драных чулок…
Женщина вырвалась из сна с громким воплем, словно из-под толщи воды вынырнула. Лицо ее было влажным от слез, а пальцы вцепившиеся в ближайший куст скрючило, словно при параличе. Она дышала рвано и жадно, будто пыталась надышаться впрок. Перепуганные глаза озирались вокруг, пытаясь осознать, что было реальным, а что отметкой Нави, оставленной на ее испещренной грехами душе.
А еще она осознала, что он снова ищет ее…
Ее верные спутники тихо сидели в стороне, давно привыкшие к подобным ее пробуждениям.
Долго умывалась ледяной водой из ручья, смотрела на свое отражение большими серыми глазами, гладила некрасивый шрам на правой щеке и до боли прикусывала тонкие губы. Искала в себе силы встать и идти. И если бы не ее вера в то, что все еще можно было исправить, она бы слегла бы прям там — в осеннем лесу у журчащего родника и в тот же самый миг умерла от вековой усталости и тоски.
Но вместо того, стряхнув с тонких пальцев ледяные капли и смахнув с лица непослушные пряди, девушка поднялась на ноги и ни говоря ни слова, направилась прочь из леса, по едва виднеющейся, протоптанной зверьем, тропке. Ее молчаливые спутники, послушно двинулись следом.
Они вошли в поселение вместе с опускающимися на землю сумерками. Принеся с собой запах осенней, мокрой листвы и почти осязаемую, терпкую, как полынь-трава, горечь. Поступь ее была размеренной, тихой. Тяжелой. Словно бы шла не молодая, хрупкая женщина, а древний, сгорбившийся старец, повидавший ни одну жизнь. Так звучали прожитые ею века. Тихо, тяжело, горько.
Селяне расступались перед нею, прятались за заборами и дверьми своих хат. Выглядывали опасливо из-за углов и окон, шикали на любопытную, чумазую детвору, что с непосредственным, искренним любопытством таращились на пришлых.
А огромный, черный словно уголь волк, с пронзительно-ясными голубыми глазами, шел рядом с нею. Шерсть его переливалась смоляными нитями шелка, пасть скалилась внушительными клыками. На мощной спине тихо гремели узлы с поклажей и травами.
— Т-ш-ш-ш, Ассу, — пригладила тонкая ручка напрягшийся загривок.
Волк послушно опустил голову, сверкнув, на пригибающегося за щербинами деревянного забора мужчину, недобрым, цепким взглядом.
По другую сторону от женщины, прижимаясь к пыльным от дороги юбкам, бежал кот. Серый, как предгрозовое, низкое небо. Гибкий. На круглой его морде застыла хитрая улыбка, а внимательный янтарный взгляд быстро перемещался, словно выискивал кого-то между избами маленького хутора.
Они шли неспешно. Женщина ступала босыми ногами по жухлой, ржавого цвета траве. Опиралась с каждым уверенным шагом на толстую, кривую палку с гладким стволом. Русые ее волосы свободно лежали на хрупких плечах, окутывали тонкий стан. Серебрились нитями седины.
Люди слышали о ней. В народе много десятков лет ходила молва о вештице, что вышла из самой Нави. И куда бы она не пришла, несла она с собой сотню бед и сотню исцелений. И оборони высшие силы глупцов, что решились бы встань на ее пути. Недоброе слово сказанное ею, грозило смельчакам проклятьем на много колен вперед. И не искупить его, не вымолить… Взгляда ее тоже стоило остерегаться. Особенно детям маленьким. Поговаривали, что взгляд тот черный, всю жизнь видел наперед и такой же черной делал. И повсюду с нею демоны шли в обличии зверином. Что с бесами и духами она знается и те ей верно служат. И уж если она пришла на деревню, то перечить ей ни в коем разе нельзя. Молиться только, чтобы намерения ее были светлыми и на долго не задержалась на одном месте. Скотину да люд беречь.
Вот все и прятались. Тряслись за станами своих мазанок, смотреть из окон боялись.
У дома старосты остановилась на миг. Не поворачивая головы произнесла тихо, почти скрипуче:
— Ведана я. Займу дом, что у леса на окраине. Дурного не несу. Уйду с первыми снегами.
И двинулась дальше.
Старый деревянный дом стоял на небольшом взгорке, взирал на небольшой хутор темными провалами окон, покосившаяся крыша его пряталась под хвойными лапами вековых елей. Низенький забор зарос плющом и виноградником, двор утопал в раскисшем от дождей бурьяне. Сараи развалились от времени без хозяйской руки, одна лишь баня уцелела, виднелась кладкой трубы, за кустарником дерна, там же притаился и колодец.
Ведана прошлась по подворью, приказав волку сидеть у порога. Осмотрелась. Унюхала его сразу же. Скривилась.
— Чуешь, Ассу?
Волк согласно фыркнул, оскалившись. Кот юркнул под его мощную лапу, притаился за нею, следя за всем хитрым, янтарным глазом.
Отставив в сторону свой посох, Ведана потянулась к рябине. Ловко отломила длинную веточку, очищая ее от ярких ягод и листвы. Поудобнее перехватив получившуюся хворостинку, двинулась к просевшему, скрипучему крыльцу. Толкнула, повисшую на одной петлице, дверь и ступила на отсыревшие половицы. Они тут же жалобно застонали под ее осторожными шагами.
В сенях было темно, пахло плесенью и гниющим деревом, мокрым мелом и тухлыми яйцами. На этот запах и шла девушка, закусив от предвкушения губу. В самом доме оказалась всего одна комната. Довольно просторная, разделенная огромной печью и лежанкой. Вся нехитрая утварь и мебель имели вид весьма печальный и удручающий, однако еще стояли на положенных им местах и даже имелись закопченные занавески, а это значило, что хранитель его не оставил. Но был слаб и напуган. Не вышел даже посмотреть на внезапную гостью. Сил не хватало.
А вот другой, напротив, почувствовав пришлых, попытался спрятаться по лучше, схорониться, переждать. Отдавать дом и домовика не собирался. Такие любят мучить…
Веда осмотрелась, повела носом на вонь. Старый трельяж с лопнувшим зеркалом. Смердело оттуда. Подошла ближе, уставившись на свое кривое, разрезанное надвое отражение. Поманила саму себя пальцем, криво ухмыльнувшись.
— Выходи, паскудник. Покажись.
По зеркалу поползла еще одна маленькая трещинка, цокнул по пыльной столешнице маленький осколок.
— Вижу, чую тебя. Выходи, пока миром прошу.
По комнате пролетел сквозняк, задребезжали окна за пыльными занавесками.
— Ты хочешь меня этим напугать? — Удивилась Ведана. — Меня? Баловством?
— Иди прочь, ведьма. Домовик мой! — Захохотало вдруг зеркало детским голосочком.
Захрюкало.
— Выходи.
— Иди к лешему, душепродажница! Ты не указ мне, прислужница! Служи! Танцуй! Пляши!
Что-то звонко загрохотало на чердаке, заскрипели половицы. С писком бросились в рассыпную таившиеся под полом полевки. Запах тухлятины усилился. Под печью кто-то сдавленно охнул.
— Утомил…
Вздохнула, прикрыла глаза. Волосы ее зашевелились, поползли по спине вверх, словно маленькие змеи, спина выгнулась, а пальцы на одной руке неестественно скрючило. Качнулась из стороны в сторону…
Трельяж накренился, жалобно скрипнули дверцы, а в следующее мгновение зеркало разлетелось на мелкие осколки, звонко осыпавшись на пол. Черная тень метнулась было в сторону, да не успела…
Ведьма поймала его прямо за мохнатое ухо. Уставилась брезгливо в маленькие, черные глазки-бусинки. Бес громко заверещал, запрыгал на копытцах, размахивая тонкими руками.Пытался стегануть женщину длинным, извивающимся хвостом, за что тут же получил хворостиной по мохнатой спине. Взвизгнул, пританцовывая. Ведана ударила еще раз и еще.
— Танцуй, волосатый! Пляши!
И потащила прям так — за ухо, на улицу. Выволокла в опустившиеся на землю сумерки, не забывая при этом лупить рябиновой веткой. Бес подпрыгивал, шипел, пищал, бил копытцами о влажную землю. А заметив оскалившегося волка — замер, затрясся, прижимая тонкий хвост к подкосившимся ногам. Во взгляде его мелькнуло осознание и рогатый задрожал еще сильнее.
— Налиа…
Волк клацнул зубами, обошел свою хозяйку и ее смрадную добычу. Кот же наблюдал за всем издали, перепрыгнув на толстую ветвь яблони.
— Что ж ты больше не танцуешь? Не требуешь служить?
— Если изгонишь меня, все расскажу, поведаю, где искать тебя. Он ищет, давно ищет. А если сжалишься, служить тебе буду. Обет верности дам. Только тебя слушаться стану. Пощади, проклятая душою…
Волк зарычал громче, вздыбил черную шерсть. Ассу не любил, когда ее называли проклятой. Он знал, что для нее это значило, какую рано отковыривало, а потому был готов на месте откусить голову словоблудливому бесенку.
— Не нужны мне твои обеты и верность твоя не нужна. Но и изгонять не стану. Ассу!
Хищник послушно навис над заверещавшим пленником, наступил тому огромной лапой на грудь. Придавил к земле. Ведана тем временем зарылась в своих мешках, застучала там склянками, зашуршала травами. Выудив на свет круглую, посеребренную бляшку на толстой цепочке, склонилась над пленником.
— Смори мне в глаза. Внимательно смотри…
Бес запищал, заплакал, забил хвостом по земле, не в силах противиться, не в силах отвернуться. Поднял опавшие листья в маленькие вихри, застучал старыми ставнями, завыл хуторскими собаками.
— Проклятая! Проклятая! Непрощенная! — Кричал он, пока тощее тельце его скручивалось тугим узлом, стягивалось, уменьшалось — втягивалось в несуразный кулон вместе со всей его малой силой.
Когда все было кончено, легко подкинула серебро в тонкой, дрожащей руке. Задумалась. Непрощенная…
Проклятая…
Пусть…
Тряхнула головой, глубоко вдохнула и обернувшись на своих спутников, произнесла:
— Ну что, пойдем знакомиться с хозяином дома? У нас и подарочек подходящий теперь имеется.
Амулет в ее руке недовольно дернулся.
— Вот и поплясали.
Глава вторая
Опаляющий смрад, ослепляющее пламя...
Когтями по влажной, покрасневшей коже...
Где-то жалобно скрипела на петлицах решетка ее пыточной, клубился под самым потолком багряный смог, смеялся над нею вороньим карканьем. Насмехался. Глумился, созерцая два, сплетенных на грязном полу темницы, тела. Колола спину прелая солома, и тут же проваливалась в непроглядную пустоту, увлекая за собой перепуганную узницу, заставляя кричать от ужаса и теснее прижаться к нему, хвататься за сильные плечи, оплетать ногами мощные, напряженные бедра, чувствуя его удовольствие глубоко в себе.
- Нали...
Его шепот вгрызался в ее сознание, владел ею, опутывал ее всю. Вспарывал кожу, как и его когти, цвета ржавого метала. Он брал не только ее тело, но и ее душу. Пил ее жадно. Иссушал до дна, до последней ее капли. Ликовал. Сминал в огромных ладонях ее грудь, до боли прищипывая напряженные соски. Рычал, проваливаясь вместе с нею в бесконечную черноту. Притягивал сильнее, вжимал в себя, заставляя принять его полностью. Чувствуя сладкий запах ее влаги и кутая их обои в огромные антрацитовые крылья. Бесконечное падение веселило его, заводило еще больше, заставляло вколачиваться сильнее, острее, жестче в перепуганную, беззащитную жертву. Пить ее слезы, слизывать с раскрасневшихся девичьих щек соленый страх. Ловить ее болезненное удовольствие. Пока сам не взрывался в ней, громко вскрикивая и прикусывая пульсирующую венку на шее. До крови. Присасываясь к оставленным ранам, иссушая свою узницу, снова чувствуя нарастающее возбуждение.
Нали теряла ощущение времени. Казалось, это длилось вечно. Он брал ее, имел - как того хотела его черная душа. Сдирал в кровь ее колени о камни пола темницы, оставлял алые борозды на бледной коже. Тянул ее волосы, почти выдирая их. Девушка чувствовала, как стекали по вискам горячие капли ее боли. Ощущала его в себе, как раскаленный, распирающий внутренности кол... Иногда эти ощущения проходили, вызывая табуны мурашек, заставляя выгибаться в спине, от мучительно-сладкого ощущения наполненности, которое в любой момент снова могло смениться жгучей болью.
Бесы за решетками ликовали. Похрюкивали, звонко притопывали копытцами и щелкали о плесень стен хвостами. Причмокивали. Куражились. Гаденько хихикали, наблюдая, как Князь благоволит грешнице.
Когда все заканчивалось, он молча уходил. Нали сворачивалась дрожащим комочком на полу своей пыточной. Слушала, как отдаляются его уверенные, сытые шаги. Как раздает он приказания ровным, умиротворенным голосом. Как льется по коридорам его довольство, заполняя своим зловонием все вокруг.
Тихо подвывала, кутая себя в свои же руки. Полными слез глазами смотрела на тусклый свет факела из коридора. Слышала отчаянные крики других, таких же как она - грешных, обреченных. Они никогда не смолкали. Кажется, звучали в самой ее голове. Несчастная давно потеряла счет времени. В том месте его и не было. Только темнота, боль, огонь. И бездонные, черные, как самая непроглядная ночь, глаза.
- Нали...
Ведана подскочила с лежанки, свалив составленные у стены горшки и прихват. Встрепенувшийся Ассу зарычал, поднимая голову от мощных лап. Кот зашипел. А домовик под печкой перепугано заохал.
