Спускаюсь по ходящей ходуном конструкции, сосредоточенно держась за шершавые края. Пытаюсь смотреть вниз, но приходится на ощупь переставлять ноги по перекладинам. Маслов скотина, как на зло, подсвечивает фонариком, ослепляя меня, и самозабвением рассматривает моё нижнее бельё. «Ах, ты тварь! – думаю, а саму уже трясёт от негодования. Хорош помощник! Вместо того, чтобы страховать снизу, он пялится мне под юбку. Тут любая женщина разозлится. И я не исключение. Вот с самого утра нарывается на грубость!
- А ну, убери фонарь! – рычу на него, ускоряя темп и рискуя упасть.
А он в ответ сдавленно хихикает и пробегает кончиками пальцев по щиколотке. Убирать фонарь явно не собирался, продолжая испытывать моё терпение. Я бешусь, а Маслову весело! А тут ещё эта собранная из говна лестница рассыпается подо мной. Не знаю, как это вышло, но буквально за какие-то доли секунды фонарь очутился за моей спиной, а капитан прижимает меня к себе.
Поймал всё-таки! Чёрт возьми, он снова меня поймал. Сам спровоцировал такую опасную ситуацию, и сам же не дал мне упасть. При этом мой спаситель не упустил момента и успел дать волю своим рукам. Придя в себя от пережитого испуга, я ужиком сползла на землю. То ли адреналин ударил мне в голову, то ли нервишки сдали, но, отстранившись от тяжело дышащего Маслова, я влепила ему пощёчину. Такую громкую хлесткую пощечину. Вот прям от всей души. Обычно держу себя в руках, а тут не смогла. Всё нутро дрожало и екало от пережитого за эти секунды свободного падения. Только вот у Маслова была совсем другая реакция на случившееся. Ему в голову ударил не адреналин и не моя звучная пощёчина, разлетевшаяся эхом по подземелью, а что-то посильнее.., поэмоциональнее... Он ещё с минуту глубоко дышал, сверля меня своим испепеляющим взглядом, а потом, резко рванув с места, сгреб в охапку и полез целоваться. Я отбивалась как могла. Вертела головой, чтобы его жадный рот не впился в мои губы.
- Пусти, - процедила сквозь зубы я.
Маслов лишь немного ослабил объятья, позволив мне вдохнуть, но отпускать не собирался. С моим же вдохом его губы накрыли мои, а нахальный язык втиснулся в мой рот, бесцеремонно приступив к его изучению. Он нисколько не уступал в наглости рукам, которые уже шарили под одеждой. Шаг за шагом напирая, капитан с силой вдавил мою спину в холодные камни и просунул колено между ног, раздвигая их.
Дура! О чём я думала, спускаясь с Масловым в подземелье?! Да о чём угодно, но не о том, что капитан НКВД полезет под юбку и своим бешеным напором застанет меня врасплох. Признаться, я так сильно растерялась, что забыла о пистолете в сумочке. Отбиваясь от Маслова, как обычная девчонка, я ещё больше раззадоривала его. Надо было сразу достать пистолет и показать зазнавшемуся мужику, что перед ним не институтка из Смольного, а капитан ГУГБ НКВД. И да, я – женщина! Но женщина, знающая себе цену! Со мной так нельзя.
Пока Маслов, ничего не подозревая, удовлетворял бушующую в нём похоть, бесцеремонно рыская лапищами по моему телу, я неспешно запустила руку в сумочку и достала пистолет. Потом вдавила ствол ему в живот. Притих. Даже задышал через раз, чуть ли не давясь собственной страстью.
- Убью, - прошептали мои губы, а палец медленно взвел курок.
- Верю, Яновна, - выдохнул он моё имя и отступил, осторожно поднимая руки вверх и унося за собой свет фонаря.
Маслов был не из пугливых и наставленный в упор пистолет не вызвал в нём никаких эмоций, кроме обычного чувства самосохранения. Помереть в самом расцвете сил ему, конечно же, не хотелось. Да ещё при таких идиотских обстоятельствах, как отказ женщины. Вот и отступил. Да ещё, чтобы не провоцировать лишний раз даже назвал по отчеству, а не «Лисьей Мордой».
С минуту поиграв желваками и немного выпустив пар, Маслов выдал самое поразительное своё наблюдение на мой счёт:
- Убивала. Вижу, что убивала. Ни с чем не спутаю этот прямой и холодный взгляд.
Ну что ж, рыбак рыбака видит из далека. Самая правдивая поговорка. В это застывшее мгновение, когда нас разделял, всего лишь, пистолет, мы так глубоко заглянули в серые души друг друга, что нам обоим стало жутко. Что я увидела в его глазах? Хищника. Но хищника, убивающего не ради удовольствия, а потому что так надо. А вот правда в моих глазах стала шоком для Маслова. И он тут же очертил границу между нами, которую никогда больше не пытался нарушить.
Убивала? Да. Первый раз я убила чисто машинально. Случайно? Нет. Это был мужчина, подозреваемый в контрреволюционной деятельности. После тщательного обыска в квартире ничего запрещённого не нашли, но ему уже вынесли приговор, а, значит, никому и дела не было до законности этого ареста. Он попрощался с семьёй и, казалось бы, со всем смирился, но только выйдя на улицу и резко оттолкнув сопровождающего сотрудника НКВД, бросился бежать. На что он надеялся в те мгновения? Скрыться за поворотом и спасти свою жизнь? Нет. Это было чистейшей воды самоубийство. Он знал, что последует за попыткой бегства.
Я крикнула: «Стой!», и сделала предупредительный в воздух, а он всё равно бежал. Бежал, не оглядываясь, будто там вдалеке, в ночной темноте, его ждёт спасение. Я навела пистолет и выстрелила. Рука не дрогнула. Дрогнуло только сердце, когда убегающий человек, замедлившись упал лицом в асфальт. К нему побежали конвоиры, а ко мне подошёл Паша и медленно опустил мою руку.
- Дурак, все карты спутал, - с раздражением бросил Ладыжин, глядя как безжизненное тело тащат к машине. – Грузовик подгоните, а то кровищи, как с кабана.
Из подъезда выбежала орущая женщина. Его жена. Как она кричала и рвалась к мужу. Её крик до сих пор стоит у меня в ушах. Я думала, что вот сейчас, если есть этот бог, то меня непременно должна поразить молния, ведь она так убивалась по любимому человеку, проклиная нас. Но больше проклиная меня… А бог не сделал ничего. Ни грома, ни молнии, ни врат преисподней… Лишь безразличный голос Ладыжина стал приговором вместо мужа жене.
- В машину её.
Первые часы после убийства я пребывала в каком-то жутком сне. Хотелось проснуться, но хмельная улыбка любовника снова и снова погружала меня в застывший кошмар. И только под утро в объятьях монстра поняла, что и я стала таким же монстром, как он. Кровь на моих руках никогда не отмоется. Ведь я до убийства и после - два разных человека. Если раньше я неистово боролась за правое дело революции, то теперь усомнилась в правильности всего, что происходит вокруг. И в чём именно заключается это правое дело? В убийстве без суда и следствия? В терроре собственного народа? В уничтожении всякого инакомыслия? В насаждении ложных идеалов и бредовых идей? Дорвавшиеся до власти садисты превратили революцию, давшую нам столько свобод, в карающий меч палача. И завис этот меч над каждым, у кого остались хоть зачатки здравомыслия. Правому делу не нужны левые надежды. Не нужна свобода.., а свободный народ и подавно не нужен.
Я убивала… и то, что было потом стало лишь причиной и следствием моей работы. Моей службой. Моим долгом. Паша не ограничился простым объяснением, что я поступила правильно, убив человека. Он вообще никогда ни в чём не ограничивался. Всегда любил во всём размах. Любовник не дал мне и трёх дней прийти в себя после того, как я застрелила человека.
Паша приехал поздно ночью, как всегда, навеселе. И сразу же с порога потребовал, чтобы я собиралась.
- И куда мы на ночь глядя? – с неохотой спросила я, а сама уже накидывала кожаную тужурку.
Паша не любил ждать.
- Это сюрприз, - посмеиваясь серыми глазами, сказал Ладыжин.
- В последнее время меня пугают твои сюрпризы.
Поникла я, поняв, что ни в ресторан, ни в театр и даже в кинематограф мы не идём. Такие светские заведения мой любовник предпочитал посещать не по форме. А ко мне он в ту ночь приехал во всеоружии.
- А этот тебе понравится, - обнадежил Паша и, пропустив меня вперёд, захлопнул дверь.
- Сомневаюсь.
Через час мои сомнения оправдались. Машина Ладыжина выехала за город и, проехав несколько километров по дороге, свернула в лес. Уже тогда я заподозрила неладное. Холодная осенняя ночь и мой любовник не романтик, чтобы устраивать безобидные сюрпризы. А тут ещё начался моросящий дождь. Погода была на столько скверная, что лесное зверьё попряталось по норам, а Ладыжин довольно насвистывал, будто наслаждался хмурым пейзажем. Я напряглась, не совсем осознавая, что происходит. Зачем, вообще, мы припёрлись в этот чёртов лес? И только, когда впереди замелькали фары грузовиков, до меня наконец-то дошло, какой сюрприз приготовил любовник.
- Паша, я не хочу, - почти умоляюще пропищала я, вжавшись в сиденье автомобиля. – Я сойду с ума. Паша, я не могу.
Последнюю фразу я проплакала, захлебываясь собственными слезами.
- А тебя никто не спрашивает: хочешь - не хочешь, можешь – не можешь, сойдешь – не сойдешь? Здесь, милая, надо, значит, надо, - съязвил Ладыжин, а когда заметил слёзы, больно схватил за волосы и притянул к себе. – Сопли подбери! Ты чекист или мамзелька?!
- Это люди, Паша! – рявкнула я, забыв от злости про боль и смятение.
- Это враги! – последовал ответ в таком же тоне.
Он со всей силой отбросил меня к окну, отчего я ударилась лицом о приоткрытое стекло. Боли я не почувствовала, но ощутила, как что-то теплое медленно потекло по лбу. Рука машинально потянулась к ушибленному месту, и в мелькающем свете луны я смогла рассмотреть кровь на своих пальцах. Паша уже не в первый раз так поступал со мной. Обычно я отвечала агрессией на агрессию. Но в ту ночь я была настолько подавлена происходящим, что сил на сопротивление во мне не нашлось. Быстро вытирая так раздражающие любовника слезы, я тряслась, как листок на ветру. Из машины сама выйти не смогла. Ноги не слушались. Так Паша вытащил за шкирку, зло просипев на ухо: «Твое счастье, что в темноте этого малодушия не заметили, а то бы встала с ними вместе». Это он намекнул на одетых в исподнее мужчин, которых чуть ли не прикладами выгоняли из грузовиков к заранее вырытой яме. Потом, после того как зачитали приговор, приказали встать на колени.
Люди реагировали по разному на неизбежный конец в лесной чаще. Кто-то закричал, и ему тут же заткнули рот пулей. Кто-то заплакал. А кто-то смиренно сам подошёл к краю будущей братской могилы и опустился на колени. Пред ликом смерти мы все в равных условиях, с одним, правда, исключением у кого-то хватает мужества это принять, а у кого-то нет. Из толпы приговоренных выскочил мужчина и стал молить о пощаде. Взамен он обещал выдать всех предателей и шпионов. Всех, на кого укажет товарищ комиссар. Обезумев от страха, мужчина полз на коленях к Ладыжину, а тот хищно скалился. В глазах Паши плачущий мужчина был не человеком, а каким-то назойливым насекомым, которого прихлопнуть не грех. И, достав из кобуры пистолет, он выстрелил. Ни один мускул не дрогнул на лице любовника, никакого сожаления или сострадания я не заметила. Только полный удовлетворения взгляд пробежался по творению рук своих.
- Голубев, хватит вату катать! Так мы здесь до утра провозимся! – гаркнул Ладыжин на своего подопечного.
И тут же молодой комиссар засуетился, раздавая приказы подчинённым. Всего пара минут и шеренга из смертников уже ждала своего часа.
Ладыжин наклонился ко мне и прошептал:
- Давай, Леся, докажи свою верность товарищу Сталину.
- Я не могу, - еле слышно выдохнула я, качнувшись назад.
В глазах темнело от пульсирующей в висках крови и страха.
- Это не люди! – тихо хрипел он мне на ухо. – Это мрази. Враги нашего народа и товарища Сталина. Здесь невиновных нет. Белогвардейская и троцкистская шваль, кулаки и их сынки, вшивая интеллигенция, вредители и расхитители социалистической собственности. Стреляй, я сказал! – приказным тоном зашипел Ладыжин.
Моя нерешительность выводила его из себя. Не выдержав, Паша кивнул более услужливому Голубеву. И тот не заставил себя ждать.
Выстрел…, труп летит в яму. Ещё один выстрел…, ещё один труп летит в ту же яму. И так, шаг за шагом, эта жуткая одиночная канонада приближается ко мне. Я вздрагивают, но в упор смотрю на равнодушное лицо Голубева. Он убивал, будто совершал прогулку. Обычная ночь. Обычная работа. Просто кто-то умер. Кто-то, на кого ему плевать. Я так не могла. Тогда не могла. И Ладыжин, понимая это, подтолкнул, напомнив мне про семью.
- Среди них и те, кто был на хуторе, - голос Паши стал мягче, будто он переживал за меня. Правда, эта нежность длилась секунды, пока в мою спину не упёрся ствол пистолета. – Иди.
Пошла. Пистолет вынимаю из кобуры. Взвожу курок. На вытянутой руке прицеливаюсь в затылок крайнего мужчины и … слышу как он молится.
«Прости их, Господи, ибо они не ведают, что творят. Аминь».
Он молился за своих палачей, а не за свою душу. Наверное, в его жизни не было смертоубийственных грехов, как в нашей. Мне стало жутко. Рука задрожала, сама поднимаясь выше к его виску. И тут до затуманенного душевной болью сознания доносится голос незнакомого мне мужчины. Того самого, что стоит спиной на коленях передо мной.
- Стреляй, дочка, не бойся. Я не боюсь и ты не бойся. У всех одна дорога, к Создателю. Я уже на пути к нему. И ты придешь, но позже. Стреляй, я готов.
- Прости, - сами по себе прошептали мои губы.
Я нажала на этот чёртов курок. И потом стреляла снова и снова, пока не встретилась с глазами шедшего мне навстречу Голубева. В них, как в зеркале, я увидела чужое мне отражение. Разумом я понимала, что это моё отражение. Только теперь во мне не было души. Её забрал тот молящийся за нас мужчина. Оглянувшись назад, меня уже не ужасал кровавый след тянувшийся за мной. И дьявольская ухмылка Ладыжина больше не пугала. Я не оправдывала себя, но и не казнила, став бездушным оружием в руке жестокого палача.
На следующий день я узнала, что беременна и без каких-либо сомнений, зазрения совести, душевых мук сделала аборт. Тогда я думала, что чудовища такие, как я и Ладыжин, не имеют права на продолжение. Но это была лишь месть обиженной женщины мужчине, который не оправдал её надежд на счастливое будущее. После той расправы в лесу я перестала мечтать. Хуже того, я больше не ассоциировала себя с женщиной, со слабой, зависимой от любви женщиной. Да и Ладыжин никогда бы не женился на мне и не стал бы отцом моему ребенку. Прозрела? Разлюбила? Охладела? А может, просто поумнела, заменив все человеческие чувства в себе циничным расчётом? Не знаю, но наш страстный тандем с Ладыжиным распался, уступив место спокойным отношениям с Костей. Но Паша всё равно не отпускал, держа в своём поле зрения. Правда, теперь с моей стороны уже не было такой отдачи, как раньше. Я старалась избегать его… Пыталась забыть. Но как забыть того, кто перевернул с ног на голову всю твою жизнь?
И теперь, спустя несколько лет после той роковой для меня расправы в лесу, какой-то самодовольный мужик думает, что может безнаказанно распускать свои руки? Нет. Он играет в прятки со смертью. Почему? Потому что для меня больше нет ничего неприкасаемого в этом мире. Даже любовь и дружба пустой звук в моих ушах. Я лично присутствовала на допросе друга. Когда-то мы с Пашей и Костей даже поздравляли его с рождением сына. А всего через месяц я допрашивала его, Костя - отца. Жене повезло меньше. Её допрашивал Паша.
- А ну, убери фонарь! – рычу на него, ускоряя темп и рискуя упасть.
А он в ответ сдавленно хихикает и пробегает кончиками пальцев по щиколотке. Убирать фонарь явно не собирался, продолжая испытывать моё терпение. Я бешусь, а Маслову весело! А тут ещё эта собранная из говна лестница рассыпается подо мной. Не знаю, как это вышло, но буквально за какие-то доли секунды фонарь очутился за моей спиной, а капитан прижимает меня к себе.
Поймал всё-таки! Чёрт возьми, он снова меня поймал. Сам спровоцировал такую опасную ситуацию, и сам же не дал мне упасть. При этом мой спаситель не упустил момента и успел дать волю своим рукам. Придя в себя от пережитого испуга, я ужиком сползла на землю. То ли адреналин ударил мне в голову, то ли нервишки сдали, но, отстранившись от тяжело дышащего Маслова, я влепила ему пощёчину. Такую громкую хлесткую пощечину. Вот прям от всей души. Обычно держу себя в руках, а тут не смогла. Всё нутро дрожало и екало от пережитого за эти секунды свободного падения. Только вот у Маслова была совсем другая реакция на случившееся. Ему в голову ударил не адреналин и не моя звучная пощёчина, разлетевшаяся эхом по подземелью, а что-то посильнее.., поэмоциональнее... Он ещё с минуту глубоко дышал, сверля меня своим испепеляющим взглядом, а потом, резко рванув с места, сгреб в охапку и полез целоваться. Я отбивалась как могла. Вертела головой, чтобы его жадный рот не впился в мои губы.
- Пусти, - процедила сквозь зубы я.
Маслов лишь немного ослабил объятья, позволив мне вдохнуть, но отпускать не собирался. С моим же вдохом его губы накрыли мои, а нахальный язык втиснулся в мой рот, бесцеремонно приступив к его изучению. Он нисколько не уступал в наглости рукам, которые уже шарили под одеждой. Шаг за шагом напирая, капитан с силой вдавил мою спину в холодные камни и просунул колено между ног, раздвигая их.
Дура! О чём я думала, спускаясь с Масловым в подземелье?! Да о чём угодно, но не о том, что капитан НКВД полезет под юбку и своим бешеным напором застанет меня врасплох. Признаться, я так сильно растерялась, что забыла о пистолете в сумочке. Отбиваясь от Маслова, как обычная девчонка, я ещё больше раззадоривала его. Надо было сразу достать пистолет и показать зазнавшемуся мужику, что перед ним не институтка из Смольного, а капитан ГУГБ НКВД. И да, я – женщина! Но женщина, знающая себе цену! Со мной так нельзя.
Пока Маслов, ничего не подозревая, удовлетворял бушующую в нём похоть, бесцеремонно рыская лапищами по моему телу, я неспешно запустила руку в сумочку и достала пистолет. Потом вдавила ствол ему в живот. Притих. Даже задышал через раз, чуть ли не давясь собственной страстью.
- Убью, - прошептали мои губы, а палец медленно взвел курок.
- Верю, Яновна, - выдохнул он моё имя и отступил, осторожно поднимая руки вверх и унося за собой свет фонаря.
Маслов был не из пугливых и наставленный в упор пистолет не вызвал в нём никаких эмоций, кроме обычного чувства самосохранения. Помереть в самом расцвете сил ему, конечно же, не хотелось. Да ещё при таких идиотских обстоятельствах, как отказ женщины. Вот и отступил. Да ещё, чтобы не провоцировать лишний раз даже назвал по отчеству, а не «Лисьей Мордой».
С минуту поиграв желваками и немного выпустив пар, Маслов выдал самое поразительное своё наблюдение на мой счёт:
- Убивала. Вижу, что убивала. Ни с чем не спутаю этот прямой и холодный взгляд.
Ну что ж, рыбак рыбака видит из далека. Самая правдивая поговорка. В это застывшее мгновение, когда нас разделял, всего лишь, пистолет, мы так глубоко заглянули в серые души друг друга, что нам обоим стало жутко. Что я увидела в его глазах? Хищника. Но хищника, убивающего не ради удовольствия, а потому что так надо. А вот правда в моих глазах стала шоком для Маслова. И он тут же очертил границу между нами, которую никогда больше не пытался нарушить.
ГЛАВА 3.
Убивала? Да. Первый раз я убила чисто машинально. Случайно? Нет. Это был мужчина, подозреваемый в контрреволюционной деятельности. После тщательного обыска в квартире ничего запрещённого не нашли, но ему уже вынесли приговор, а, значит, никому и дела не было до законности этого ареста. Он попрощался с семьёй и, казалось бы, со всем смирился, но только выйдя на улицу и резко оттолкнув сопровождающего сотрудника НКВД, бросился бежать. На что он надеялся в те мгновения? Скрыться за поворотом и спасти свою жизнь? Нет. Это было чистейшей воды самоубийство. Он знал, что последует за попыткой бегства.
Я крикнула: «Стой!», и сделала предупредительный в воздух, а он всё равно бежал. Бежал, не оглядываясь, будто там вдалеке, в ночной темноте, его ждёт спасение. Я навела пистолет и выстрелила. Рука не дрогнула. Дрогнуло только сердце, когда убегающий человек, замедлившись упал лицом в асфальт. К нему побежали конвоиры, а ко мне подошёл Паша и медленно опустил мою руку.
- Дурак, все карты спутал, - с раздражением бросил Ладыжин, глядя как безжизненное тело тащат к машине. – Грузовик подгоните, а то кровищи, как с кабана.
Из подъезда выбежала орущая женщина. Его жена. Как она кричала и рвалась к мужу. Её крик до сих пор стоит у меня в ушах. Я думала, что вот сейчас, если есть этот бог, то меня непременно должна поразить молния, ведь она так убивалась по любимому человеку, проклиная нас. Но больше проклиная меня… А бог не сделал ничего. Ни грома, ни молнии, ни врат преисподней… Лишь безразличный голос Ладыжина стал приговором вместо мужа жене.
- В машину её.
Первые часы после убийства я пребывала в каком-то жутком сне. Хотелось проснуться, но хмельная улыбка любовника снова и снова погружала меня в застывший кошмар. И только под утро в объятьях монстра поняла, что и я стала таким же монстром, как он. Кровь на моих руках никогда не отмоется. Ведь я до убийства и после - два разных человека. Если раньше я неистово боролась за правое дело революции, то теперь усомнилась в правильности всего, что происходит вокруг. И в чём именно заключается это правое дело? В убийстве без суда и следствия? В терроре собственного народа? В уничтожении всякого инакомыслия? В насаждении ложных идеалов и бредовых идей? Дорвавшиеся до власти садисты превратили революцию, давшую нам столько свобод, в карающий меч палача. И завис этот меч над каждым, у кого остались хоть зачатки здравомыслия. Правому делу не нужны левые надежды. Не нужна свобода.., а свободный народ и подавно не нужен.
Я убивала… и то, что было потом стало лишь причиной и следствием моей работы. Моей службой. Моим долгом. Паша не ограничился простым объяснением, что я поступила правильно, убив человека. Он вообще никогда ни в чём не ограничивался. Всегда любил во всём размах. Любовник не дал мне и трёх дней прийти в себя после того, как я застрелила человека.
ГЛАВА 4.
Паша приехал поздно ночью, как всегда, навеселе. И сразу же с порога потребовал, чтобы я собиралась.
- И куда мы на ночь глядя? – с неохотой спросила я, а сама уже накидывала кожаную тужурку.
Паша не любил ждать.
- Это сюрприз, - посмеиваясь серыми глазами, сказал Ладыжин.
- В последнее время меня пугают твои сюрпризы.
Поникла я, поняв, что ни в ресторан, ни в театр и даже в кинематограф мы не идём. Такие светские заведения мой любовник предпочитал посещать не по форме. А ко мне он в ту ночь приехал во всеоружии.
- А этот тебе понравится, - обнадежил Паша и, пропустив меня вперёд, захлопнул дверь.
- Сомневаюсь.
Через час мои сомнения оправдались. Машина Ладыжина выехала за город и, проехав несколько километров по дороге, свернула в лес. Уже тогда я заподозрила неладное. Холодная осенняя ночь и мой любовник не романтик, чтобы устраивать безобидные сюрпризы. А тут ещё начался моросящий дождь. Погода была на столько скверная, что лесное зверьё попряталось по норам, а Ладыжин довольно насвистывал, будто наслаждался хмурым пейзажем. Я напряглась, не совсем осознавая, что происходит. Зачем, вообще, мы припёрлись в этот чёртов лес? И только, когда впереди замелькали фары грузовиков, до меня наконец-то дошло, какой сюрприз приготовил любовник.
- Паша, я не хочу, - почти умоляюще пропищала я, вжавшись в сиденье автомобиля. – Я сойду с ума. Паша, я не могу.
Последнюю фразу я проплакала, захлебываясь собственными слезами.
- А тебя никто не спрашивает: хочешь - не хочешь, можешь – не можешь, сойдешь – не сойдешь? Здесь, милая, надо, значит, надо, - съязвил Ладыжин, а когда заметил слёзы, больно схватил за волосы и притянул к себе. – Сопли подбери! Ты чекист или мамзелька?!
- Это люди, Паша! – рявкнула я, забыв от злости про боль и смятение.
- Это враги! – последовал ответ в таком же тоне.
Он со всей силой отбросил меня к окну, отчего я ударилась лицом о приоткрытое стекло. Боли я не почувствовала, но ощутила, как что-то теплое медленно потекло по лбу. Рука машинально потянулась к ушибленному месту, и в мелькающем свете луны я смогла рассмотреть кровь на своих пальцах. Паша уже не в первый раз так поступал со мной. Обычно я отвечала агрессией на агрессию. Но в ту ночь я была настолько подавлена происходящим, что сил на сопротивление во мне не нашлось. Быстро вытирая так раздражающие любовника слезы, я тряслась, как листок на ветру. Из машины сама выйти не смогла. Ноги не слушались. Так Паша вытащил за шкирку, зло просипев на ухо: «Твое счастье, что в темноте этого малодушия не заметили, а то бы встала с ними вместе». Это он намекнул на одетых в исподнее мужчин, которых чуть ли не прикладами выгоняли из грузовиков к заранее вырытой яме. Потом, после того как зачитали приговор, приказали встать на колени.
Люди реагировали по разному на неизбежный конец в лесной чаще. Кто-то закричал, и ему тут же заткнули рот пулей. Кто-то заплакал. А кто-то смиренно сам подошёл к краю будущей братской могилы и опустился на колени. Пред ликом смерти мы все в равных условиях, с одним, правда, исключением у кого-то хватает мужества это принять, а у кого-то нет. Из толпы приговоренных выскочил мужчина и стал молить о пощаде. Взамен он обещал выдать всех предателей и шпионов. Всех, на кого укажет товарищ комиссар. Обезумев от страха, мужчина полз на коленях к Ладыжину, а тот хищно скалился. В глазах Паши плачущий мужчина был не человеком, а каким-то назойливым насекомым, которого прихлопнуть не грех. И, достав из кобуры пистолет, он выстрелил. Ни один мускул не дрогнул на лице любовника, никакого сожаления или сострадания я не заметила. Только полный удовлетворения взгляд пробежался по творению рук своих.
- Голубев, хватит вату катать! Так мы здесь до утра провозимся! – гаркнул Ладыжин на своего подопечного.
И тут же молодой комиссар засуетился, раздавая приказы подчинённым. Всего пара минут и шеренга из смертников уже ждала своего часа.
Ладыжин наклонился ко мне и прошептал:
- Давай, Леся, докажи свою верность товарищу Сталину.
- Я не могу, - еле слышно выдохнула я, качнувшись назад.
В глазах темнело от пульсирующей в висках крови и страха.
- Это не люди! – тихо хрипел он мне на ухо. – Это мрази. Враги нашего народа и товарища Сталина. Здесь невиновных нет. Белогвардейская и троцкистская шваль, кулаки и их сынки, вшивая интеллигенция, вредители и расхитители социалистической собственности. Стреляй, я сказал! – приказным тоном зашипел Ладыжин.
Моя нерешительность выводила его из себя. Не выдержав, Паша кивнул более услужливому Голубеву. И тот не заставил себя ждать.
Выстрел…, труп летит в яму. Ещё один выстрел…, ещё один труп летит в ту же яму. И так, шаг за шагом, эта жуткая одиночная канонада приближается ко мне. Я вздрагивают, но в упор смотрю на равнодушное лицо Голубева. Он убивал, будто совершал прогулку. Обычная ночь. Обычная работа. Просто кто-то умер. Кто-то, на кого ему плевать. Я так не могла. Тогда не могла. И Ладыжин, понимая это, подтолкнул, напомнив мне про семью.
- Среди них и те, кто был на хуторе, - голос Паши стал мягче, будто он переживал за меня. Правда, эта нежность длилась секунды, пока в мою спину не упёрся ствол пистолета. – Иди.
Пошла. Пистолет вынимаю из кобуры. Взвожу курок. На вытянутой руке прицеливаюсь в затылок крайнего мужчины и … слышу как он молится.
«Прости их, Господи, ибо они не ведают, что творят. Аминь».
Он молился за своих палачей, а не за свою душу. Наверное, в его жизни не было смертоубийственных грехов, как в нашей. Мне стало жутко. Рука задрожала, сама поднимаясь выше к его виску. И тут до затуманенного душевной болью сознания доносится голос незнакомого мне мужчины. Того самого, что стоит спиной на коленях передо мной.
- Стреляй, дочка, не бойся. Я не боюсь и ты не бойся. У всех одна дорога, к Создателю. Я уже на пути к нему. И ты придешь, но позже. Стреляй, я готов.
- Прости, - сами по себе прошептали мои губы.
Я нажала на этот чёртов курок. И потом стреляла снова и снова, пока не встретилась с глазами шедшего мне навстречу Голубева. В них, как в зеркале, я увидела чужое мне отражение. Разумом я понимала, что это моё отражение. Только теперь во мне не было души. Её забрал тот молящийся за нас мужчина. Оглянувшись назад, меня уже не ужасал кровавый след тянувшийся за мной. И дьявольская ухмылка Ладыжина больше не пугала. Я не оправдывала себя, но и не казнила, став бездушным оружием в руке жестокого палача.
На следующий день я узнала, что беременна и без каких-либо сомнений, зазрения совести, душевых мук сделала аборт. Тогда я думала, что чудовища такие, как я и Ладыжин, не имеют права на продолжение. Но это была лишь месть обиженной женщины мужчине, который не оправдал её надежд на счастливое будущее. После той расправы в лесу я перестала мечтать. Хуже того, я больше не ассоциировала себя с женщиной, со слабой, зависимой от любви женщиной. Да и Ладыжин никогда бы не женился на мне и не стал бы отцом моему ребенку. Прозрела? Разлюбила? Охладела? А может, просто поумнела, заменив все человеческие чувства в себе циничным расчётом? Не знаю, но наш страстный тандем с Ладыжиным распался, уступив место спокойным отношениям с Костей. Но Паша всё равно не отпускал, держа в своём поле зрения. Правда, теперь с моей стороны уже не было такой отдачи, как раньше. Я старалась избегать его… Пыталась забыть. Но как забыть того, кто перевернул с ног на голову всю твою жизнь?
И теперь, спустя несколько лет после той роковой для меня расправы в лесу, какой-то самодовольный мужик думает, что может безнаказанно распускать свои руки? Нет. Он играет в прятки со смертью. Почему? Потому что для меня больше нет ничего неприкасаемого в этом мире. Даже любовь и дружба пустой звук в моих ушах. Я лично присутствовала на допросе друга. Когда-то мы с Пашей и Костей даже поздравляли его с рождением сына. А всего через месяц я допрашивала его, Костя - отца. Жене повезло меньше. Её допрашивал Паша.
