Улик против сторожа что кот наплакал. А именно, ничего нет. Но склад обнесли. Худо-бедно, а серия уже вырисовывалась. Пять эпизодов по городу. Вроде бы грабежи, а вроде бы и нет. Замки-то на месте, не вскрытые. На хищение похоже. И снова вопрос. Если это хищение, то почему у подозреваемых даже крошек с копеечками не нашли? Спрятали? Как и где? И так быстро?! Одни вопросы и никакой конкретики.
Это теперь, после нашей с Масловым прогулки под городом, стало понятно, что да как происходит. И единственная ниточка к этим таинственным грабежам Пасюкевич. Но Шумский до хрипоты доказывал мне, что это ещё ничего не значит. Ну видели Пасюкевича урки* с корешам своего бугра, и что? Может, они знакомы? Встретил милиционер бандита, которого когда-то к хозяину* отправил. Так это не преступление. Таких крестников* у каждого опера и следака сотни. Что теперь всех милиционеров за пару перекинутых слов с ворами в тюрьмы садить?
В чём-то, конечно, Шумский был прав, и я разделяла его позицию по поводу Пасюкевича. Разговор с вором ещё предателем его не делал. Город маленький и все друг друга знают. Могли встретиться случайно. И это случайное обстоятельство доказывало, что Жареный из местных. Но как быть с похищенной тетрадью Нарыльского? Не каждый в Заболотинске мог похвастаться доступом к милицейскому архиву. Так что Пасюкевич пока самая лучшая кандидатура на крысу. Поговорить мне с ним надо было и как можно скорее. Ох, и чувствовала моя душонка, что Маслов переборщит с допросом. Рука у него тяжёлая.
- Хорошо, - прибавляя шаг, согласилась я с Шумским, – может, твой Пасюкевич и не виноват. Разберёмся.
- Ага, разберётесь! Как со мной разберётесь! Рёбра ему все переломаете, нужную вам правду выколачивая! – психовал Женя, переживая, с его слов, за хорошего человека.
Я промолчала. Всё-таки капитан на своей шкуре испытал, что такое общение с моими коллегами. Особенно когда ты не свидетель, а подозреваемый. До сих пор с лица Шумского не сошли синяки, и выбитый зуб расти не собирался. Только если такой же беззубый стоматолог Кеша вставит на его место золотой.
Устало посмотрев на идущего рядом Женю, я вздохнула и пошла дальше. Вот с Масловым мне было легче общаться. Может, потому что из одного теста? Хищники. Глотки грызем, а не демагогию разводим. Ладно, хоть с Пасюкевичем мы пришли к компромиссу. После разговора с Пересвистовым сразу идём к Маслову. И, казалось бы, о чем ещё спорить? Видела, как Женя отдаёт беспризорнику кулёк с пирожками, как по-отечески треплет его по голове и что-то ласково говорит, а тот кивает. Вот прям семейная идиллия! Если бы не одно НО. Они не отец с сыном. И тут дёрнул меня чёрт за язык! Хотела сменить рабочую тему, надоело спорить, так зацепила Шумского ещё больше.
- Ты бы устроил мальчика в детдом. Всё-таки под присмотром. Да и сыт будет.
И Евгения Ивановича понесло!
- Сыт будет?! Да он и сбежал из вашего детдома! – закипел злостью капитан, как чайник водой. – Тёма недалеко от Заболотинска на хуторе жил, пока за родителями не пришли. Мамку с папкой по этапу лес валить, а малого в детдом для врагов народа. Сыто там, Алеся, как думаешь?
Лучше бы я его не трогала. Психованный правдолюб за минут десять наговорил себе на вышку. Ничего не стеснялся. Как говорится, рубил правду-матку мне в лицо, не думая о последствиях таких разговоров. Будь я малодушной стукачкой, то мигом бы сообщила куда следует, а то и сама привлекла Шумского к ответу за его антисоветскую критику. Да, бывает перегибаем палку в работе. А как иначе, когда враги не дремлют? С малого начинается большое. Вот не заткнешь рот одному такому недовольному, так завтра их тысячи закричат. Тут хочешь не хочешь, а спрячешь пряник и достанешь кнут. Беспорядок никому не нужен. Беспорядок рождает беззаконие. А беззаконие - мать насилия. Так что, может, с родителями Тёмы и поступили слишком жестоко, но ребёнка-то не выбросили, как при буржуях, на улицу. Определили в детдом. Да, там жизнь не сахар. Мамка сопли не подтирает, зато есть крыша над головой, кусок хлеба и школа. Созданы все условия, чтобы в будущем стать достойным членом общества, а не преступным элементом. Сама детдомовская. Знаю!
Не выдержав недовольной тирады Шумского, я резко встала, как вкопанная. Он тоже притормозил. Замолчал и уже опасливо посмотрел на меня.
- Ну что, донос писать будешь? – с вызовом спрашивает капитан, а в глазах смятение. Ух, как ему не хочется обратно к нам в гости. Наговорил с три короба, на билет в один конец с лихвой хватит.
Надо бы и написать. Только не донос, а рапорт о неподобающих речах того, кто призван защищать советскую власть, а не распинать её на каждом шагу. Но этого я делать не собиралась, и без моих писулек Шумскому рот закроют. Если, конечно, не прикусит свой язык и не научится думать прежде, чем кому и чего говорить. Мне, ладно, можно пожаловаться на перебор в работе с населением, а вот с другими лучше поостеречься даже косо смотреть на портрет товарища Сталина. Не так поймут, и высосут из пальца целый заговор ради очередной лычки. Шумский мнение своё высказывал, а из-за его мнения невинные люди жизней лишатся. И, поверьте мне, товарищ Сталин даже знать не будет, что за косой взгляд на его портрет столько народу в местах не столь отдалённых сидит. Знал бы - запретил портреты. Но это всё лирика, моя ирония на тему «Охота на врага», а реальность такова, что какой бы не был на дворе век, сущность человека остаётся неизменной. Почему-то в нас больше дерьма, чем душевной красоты.
- На тебя, товарищ капитан, уже не один том макулатуры из доносов пылится. Мой затеряется, - отвечаю я, и обхожу Шумского.
Его широкие плечи перекрыли мне дорогу и видимость. Вроде здание горкома мелькало за городским сквером.
- То, что ты мне в машине давала почитать, на несколько томов не тянет, - прищурившись, уже игриво пометил Женя. Понял, что никуда ничего писать не буду. Отлегло у мужика.
- Так это ещё не всё. После сегодняшнего визита ещё прибавится, - отшутилась я.
- Ну да, эти не любят отвечать на вопросы, - сказал Шумский и машинально кинул взгляд в сторону горкома.
- Никто не любит, Женя, а придётся.
Чиновники во все времена были отдельной неприкасаемой кастой. Любое их преступление прикрывалось, дабы не портить искусственно созданный для народа облик верных слуг государства. А по сути они из того же теста, что и самый простой работяга. Только пользы от этого работяги государству больше, чем от вечно просиживающего штаны в кабинете толстожопого дяди. Работяга строит дома, заводы, пашет землю. В общем, работает с утра до ночи, и получает за это копейки с трудоднями.
А чиновник? Чиновник перекладывает бумажки от стопки к стопке и ездит на казённой машине по совещаниям, чтобы языком помолоть. Польза? По мне, так никакой. Там где эту руководящую должность может занимать один человек, напихают на неё десять важных горлопанов для большего контроля тех же работяг. Да и бумажки же надо переделывать, тяжёлый портфель со спецпайком носить. И зарплата у них в разы ощутимее, чем у простого смертного. Не справедливо? Это с какой стороны посмотреть. Работяге за халатность выговор, ну или срок в колонии, а чиновника к стенке. Сольют его бывшие товарищи по полной, чтобы самим на вакантное место присесть. Вертикаль власти, твою ж мать! И эта вертикаль власти ошибок не прощает.
От Шумского первый председатель горкома ещё мог побегать, но не от меня. И если разговор со мной ляжет малюсеньким пятном на его репутацию, считай Пересвистов свернёт себе шею, падая с лестницы, ведущей на самый верх в партийной иерархии. Но и меня по голове не погладят. Старшие товарищи не любят тех, кто ломает далеко идущие планы в кадровой политике партии. Запомнят ту, которая огрызнулась на власть, и в любой момент подставят роковую подножку, чтобы другим неповадно было тявкать на кристально чистого слугу народа.
Так что шли мы в горком, прекрасно осознавая все риски. При любом раскладе меня с Шумским в будущем ждали неприятности. Мне оставалось надеяться на зубастого покровителя в Москве. Ну а Шумского пока прикрою я. Он же мой приказ выполнял. И если что, то локомотив чиновничьего недовольства со всей ответственностью пройдется по мне.
Ладно, выстою как-нибудь. Тем более, у меня в защитниках Паша, и я ещё ему нужна. Пока нужна…
Урка *- вор рецидивист.
Хозяин* - на воровском жаргоне начальник лагеря(тюрьмы).
Крестник* - на воровском жаргоне преступник, которого поймал сотрудник милиции.
Горком в Заболотинске расположился в бывшей земской управе. Такое добротное здание в два этажа из красного кирпича. В своё время оно тоже было построено на деньги местного купца. Этому же доморощенному меценату принадлежал и гостиный дом, в котором я сейчас жила. Умел мужик строить. Хотя он–то как раз и не строил, а контролировал. Но, всё равно, молодец. Крепко, на века и красиво. Лестница с балясинами, балкон с балясинами, окна большие, а внутри просторно.
Вот как в поместье панское вошла. Только там по коридорам летели не музыкальные мотивы, а отбивали свой особый ритм пишущие машинки. Работал народ, не поддаваясь буржуйской праздности. А ещё бегали секретарши со стопками очень важных бумаг. Одна такая шустрая чуть не сшибла нас с Шумским. Быстро буркнула себе под нос извинения и поскакала дальше по коридору.
- Пересвистов на втором этаже, - поделился информацией капитан, с мужским интересом косясь на убегающую девушку.
- Ну да, есть на что посмотреть, - подметила я без ревности, провожая красотку из горкома.
Мне ли его ревновать? Просто работаем вместе. А всё равно кошка проскреблась где-то в груди. Стоит с бабой и косится на другую бабу. Помоложе, но не покрасивше. Разве что повезло девке с объемами. Широка, где мужику надо.
- Это соседка моя, Лариска, - тут же оправдался капитан, опустив глаза в пол. – Девка хорошая.
- Я посмотрю у тебя, Шумский, все девки хорошие.
Зачем это сказала? Сама не знаю. Не то чтобы ревную его, или как-то задевает мою женскую сущность интерес Шумского к другим бабам. Просто голова не подумала, а язык ляпнул. Теперь будет себе там что-то фантазировать. Надеяться на большее, чем уставные отношения. Ну да ладно, надо побыстрее отвлечь мужика от моей необдуманной глупости. А лучше всего, запретить себе разговоры не по делу. В работе это больше отвлекает, чем помогает. И, вообще, любые непрофессиональные отношения для меня настоящая обуза. Особенно в теперешней ситуации. Без пяти минут вдова и брошенная любовница.
Совесть? Мучает. Иногда… в основном по ночам. Благо я сплю плохо. В перерывах между сном думаю и редкую гостью гоню подальше от своих мыслей. Я такая же пешка на шахматной доске жизни, как и все простые смертные. И мной когда-нибудь отыграют партию. Так зачем зря себя терзать? Косте не поможешь. А Паша… Ладыжин сделал свой ход. Отправил меня в Заболотинск. Где я, вместо того, чтобы искать убийцу детей, сюсюкаю с местным следаком.
И мысленно дойдя до этого каверзного момента самокритики, меня, как током, прошибло. Не дождавшись ответа Шумского на своё замечание, я быстро зашагала к лестнице.
- Лесь, ты что обиделась? – бросился за мной Евгений Иванович. – Да мы просто соседи. Леся, ну подожди.
- Работать надо, а не на баб смотреть, - оправдала я своё бегство, не оборачиваясь на Шумского.
- А одно другому не мешает, - слышу в его голосе усмешку.
Капитана явно забавляла вся эта дурацкая ситуация, и я, стремительными шагами поднимаясь по лестнице, решила больше ничего не говорить. Женя ещё пытался вывести меня из наигранного безразличия, но я пропускала мимо ушей его попытки. Единственное, что едва не стало причиной моего срыва это совсем неуместный комплимент.
- А платье тебе идёт, - прошептал Шумский, почти коснувшись губами моего виска.
Я открыла рот, чтобы возмутиться, а Женя в это момент боком толкнул дверь и жестом пригласил войти.
Пришли. Так быстро? Вот я припустила, желая избежать навязчивого внимания Жени за своё идиотское замечание. Бежала так, что не заметила, как длинный коридор сменил тупик из двери с табличкой «Первый секретарь городского комитета г. Заболотинска А. П. Пересвистов».
Не успели мы переступить через порог, как с места подорвалась секретарша.
- Товарищ Пересвистов сегодня не принимает! – громко тявкнула она, выпячивая вперёд выдающихся размеров грудь.
При этом глаза секретарши зло сузились, когда в её поле зрение попал Шумский. Явно узнала нарушителя спокойствия своего начальника. Город-то маленький, а горком ещё меньше. А если учесть, что все секретарши любят сплетничать обо всём, что творится в кабинетах начальников, то эта была в курсе и доноса, и причины этого доноса. И судя по аппетитным формам женщины, первый секретарь неоднократно прикладывает к ним руку. Ведь только такого плана отношения могут объяснить злость в её глазах.
- А нас примет, - спокойно заверила я женщину, вставшую грудью на защиту своего начальства, и полезла в сумочку за удостоверением.
- Сомневаюсь, что вас коснётся исключение, - уже более спокойно сказала секретарша, внимательно следя за моими поисками в сумочке. – Приёмные дни у нас по вторникам.
- Наш пропуск, - приветливо улыбнулась я, сунув ей под нос то, что искала.
Лицо женщины тут же сменило свой окрас. Багровые пятна злости резко побелели, придав круглому лицу нездоровый вид. Она не испугалась того, что прочитала в удостоверении. Ещё раз повторюсь, город маленький, где только глухой не слышал о приезде «товарища из Москвы». Не моя ксива так напугала тётку, а то что она мельком заметила в сумочке. А заметила она там пистолет. Вот и остолбенела, на мгновение лишившись дара речи. Мы же воспользовались её замешательством и без спешки вошли в кабинет первого секретаря горкома.
Пересвистов, конечно же, слышал вопли своей секретарши. Стены с дверями не железобетонные, а так, обычные. Любой чих расслышать можно, не говоря уже про разговоры на повышенных тонах. Так что, когда мы вошли, нас басистым криком встретил и первый секретарь.
- Как посмели?! Кто пустил?! Таня! – вскочив и выпучив глаза, вопил Пересвистов, размахивая пухленькими кулачками для ещё большего устрашения.
Секретарша Таня вбежала за нами, но предпочла не выходить из тени Шумского. Потупив виновато глазенки, посапывала, не решаясь посмотреть на вышедшего из себя начальника. А первый секретарь продолжал насиловал наши ушные перепонки, периодически обдавая липкой слюной. Хорошо хоть не ядовитой, а то от такой конской дозы токсина меня с Шумским парализовало бы.
Перекрикивать разошедшегося Пересвистова я не стала. Зачем? В таком возбуждённом состоянии он не дал бы мне и слова вставить. Да и не по чину мне ножками в ответ топать. Всё нужно делать спокойно и с уверенностью, тогда народ притихает. Чувство самосохранения срабатывает. Поэтому пока Антон Павлович в звуковом сопровождении пускал от злости пузыри, я дала ему минуту покричать, а потом сунула в лицо удостоверение, где черным по белому было написано «ГУГБ НКВД СССР 2 отдел* капитан Алеся Лисовская».
Эмоциональный Пересвистов тут же замолчал, побледнел и на лбу выступила холодная испарина. Да и с дыханием в первого секретаря тоже беда случилась. Трясущаяся пухленькая ручка потянулась к горлу, чтобы ослабить давящий галстук.
Это теперь, после нашей с Масловым прогулки под городом, стало понятно, что да как происходит. И единственная ниточка к этим таинственным грабежам Пасюкевич. Но Шумский до хрипоты доказывал мне, что это ещё ничего не значит. Ну видели Пасюкевича урки* с корешам своего бугра, и что? Может, они знакомы? Встретил милиционер бандита, которого когда-то к хозяину* отправил. Так это не преступление. Таких крестников* у каждого опера и следака сотни. Что теперь всех милиционеров за пару перекинутых слов с ворами в тюрьмы садить?
В чём-то, конечно, Шумский был прав, и я разделяла его позицию по поводу Пасюкевича. Разговор с вором ещё предателем его не делал. Город маленький и все друг друга знают. Могли встретиться случайно. И это случайное обстоятельство доказывало, что Жареный из местных. Но как быть с похищенной тетрадью Нарыльского? Не каждый в Заболотинске мог похвастаться доступом к милицейскому архиву. Так что Пасюкевич пока самая лучшая кандидатура на крысу. Поговорить мне с ним надо было и как можно скорее. Ох, и чувствовала моя душонка, что Маслов переборщит с допросом. Рука у него тяжёлая.
- Хорошо, - прибавляя шаг, согласилась я с Шумским, – может, твой Пасюкевич и не виноват. Разберёмся.
- Ага, разберётесь! Как со мной разберётесь! Рёбра ему все переломаете, нужную вам правду выколачивая! – психовал Женя, переживая, с его слов, за хорошего человека.
Я промолчала. Всё-таки капитан на своей шкуре испытал, что такое общение с моими коллегами. Особенно когда ты не свидетель, а подозреваемый. До сих пор с лица Шумского не сошли синяки, и выбитый зуб расти не собирался. Только если такой же беззубый стоматолог Кеша вставит на его место золотой.
Устало посмотрев на идущего рядом Женю, я вздохнула и пошла дальше. Вот с Масловым мне было легче общаться. Может, потому что из одного теста? Хищники. Глотки грызем, а не демагогию разводим. Ладно, хоть с Пасюкевичем мы пришли к компромиссу. После разговора с Пересвистовым сразу идём к Маслову. И, казалось бы, о чем ещё спорить? Видела, как Женя отдаёт беспризорнику кулёк с пирожками, как по-отечески треплет его по голове и что-то ласково говорит, а тот кивает. Вот прям семейная идиллия! Если бы не одно НО. Они не отец с сыном. И тут дёрнул меня чёрт за язык! Хотела сменить рабочую тему, надоело спорить, так зацепила Шумского ещё больше.
- Ты бы устроил мальчика в детдом. Всё-таки под присмотром. Да и сыт будет.
И Евгения Ивановича понесло!
- Сыт будет?! Да он и сбежал из вашего детдома! – закипел злостью капитан, как чайник водой. – Тёма недалеко от Заболотинска на хуторе жил, пока за родителями не пришли. Мамку с папкой по этапу лес валить, а малого в детдом для врагов народа. Сыто там, Алеся, как думаешь?
Лучше бы я его не трогала. Психованный правдолюб за минут десять наговорил себе на вышку. Ничего не стеснялся. Как говорится, рубил правду-матку мне в лицо, не думая о последствиях таких разговоров. Будь я малодушной стукачкой, то мигом бы сообщила куда следует, а то и сама привлекла Шумского к ответу за его антисоветскую критику. Да, бывает перегибаем палку в работе. А как иначе, когда враги не дремлют? С малого начинается большое. Вот не заткнешь рот одному такому недовольному, так завтра их тысячи закричат. Тут хочешь не хочешь, а спрячешь пряник и достанешь кнут. Беспорядок никому не нужен. Беспорядок рождает беззаконие. А беззаконие - мать насилия. Так что, может, с родителями Тёмы и поступили слишком жестоко, но ребёнка-то не выбросили, как при буржуях, на улицу. Определили в детдом. Да, там жизнь не сахар. Мамка сопли не подтирает, зато есть крыша над головой, кусок хлеба и школа. Созданы все условия, чтобы в будущем стать достойным членом общества, а не преступным элементом. Сама детдомовская. Знаю!
Не выдержав недовольной тирады Шумского, я резко встала, как вкопанная. Он тоже притормозил. Замолчал и уже опасливо посмотрел на меня.
- Ну что, донос писать будешь? – с вызовом спрашивает капитан, а в глазах смятение. Ух, как ему не хочется обратно к нам в гости. Наговорил с три короба, на билет в один конец с лихвой хватит.
Надо бы и написать. Только не донос, а рапорт о неподобающих речах того, кто призван защищать советскую власть, а не распинать её на каждом шагу. Но этого я делать не собиралась, и без моих писулек Шумскому рот закроют. Если, конечно, не прикусит свой язык и не научится думать прежде, чем кому и чего говорить. Мне, ладно, можно пожаловаться на перебор в работе с населением, а вот с другими лучше поостеречься даже косо смотреть на портрет товарища Сталина. Не так поймут, и высосут из пальца целый заговор ради очередной лычки. Шумский мнение своё высказывал, а из-за его мнения невинные люди жизней лишатся. И, поверьте мне, товарищ Сталин даже знать не будет, что за косой взгляд на его портрет столько народу в местах не столь отдалённых сидит. Знал бы - запретил портреты. Но это всё лирика, моя ирония на тему «Охота на врага», а реальность такова, что какой бы не был на дворе век, сущность человека остаётся неизменной. Почему-то в нас больше дерьма, чем душевной красоты.
- На тебя, товарищ капитан, уже не один том макулатуры из доносов пылится. Мой затеряется, - отвечаю я, и обхожу Шумского.
Его широкие плечи перекрыли мне дорогу и видимость. Вроде здание горкома мелькало за городским сквером.
- То, что ты мне в машине давала почитать, на несколько томов не тянет, - прищурившись, уже игриво пометил Женя. Понял, что никуда ничего писать не буду. Отлегло у мужика.
- Так это ещё не всё. После сегодняшнего визита ещё прибавится, - отшутилась я.
- Ну да, эти не любят отвечать на вопросы, - сказал Шумский и машинально кинул взгляд в сторону горкома.
- Никто не любит, Женя, а придётся.
Чиновники во все времена были отдельной неприкасаемой кастой. Любое их преступление прикрывалось, дабы не портить искусственно созданный для народа облик верных слуг государства. А по сути они из того же теста, что и самый простой работяга. Только пользы от этого работяги государству больше, чем от вечно просиживающего штаны в кабинете толстожопого дяди. Работяга строит дома, заводы, пашет землю. В общем, работает с утра до ночи, и получает за это копейки с трудоднями.
А чиновник? Чиновник перекладывает бумажки от стопки к стопке и ездит на казённой машине по совещаниям, чтобы языком помолоть. Польза? По мне, так никакой. Там где эту руководящую должность может занимать один человек, напихают на неё десять важных горлопанов для большего контроля тех же работяг. Да и бумажки же надо переделывать, тяжёлый портфель со спецпайком носить. И зарплата у них в разы ощутимее, чем у простого смертного. Не справедливо? Это с какой стороны посмотреть. Работяге за халатность выговор, ну или срок в колонии, а чиновника к стенке. Сольют его бывшие товарищи по полной, чтобы самим на вакантное место присесть. Вертикаль власти, твою ж мать! И эта вертикаль власти ошибок не прощает.
От Шумского первый председатель горкома ещё мог побегать, но не от меня. И если разговор со мной ляжет малюсеньким пятном на его репутацию, считай Пересвистов свернёт себе шею, падая с лестницы, ведущей на самый верх в партийной иерархии. Но и меня по голове не погладят. Старшие товарищи не любят тех, кто ломает далеко идущие планы в кадровой политике партии. Запомнят ту, которая огрызнулась на власть, и в любой момент подставят роковую подножку, чтобы другим неповадно было тявкать на кристально чистого слугу народа.
Так что шли мы в горком, прекрасно осознавая все риски. При любом раскладе меня с Шумским в будущем ждали неприятности. Мне оставалось надеяться на зубастого покровителя в Москве. Ну а Шумского пока прикрою я. Он же мой приказ выполнял. И если что, то локомотив чиновничьего недовольства со всей ответственностью пройдется по мне.
Ладно, выстою как-нибудь. Тем более, у меня в защитниках Паша, и я ещё ему нужна. Пока нужна…
Урка *- вор рецидивист.
Хозяин* - на воровском жаргоне начальник лагеря(тюрьмы).
Крестник* - на воровском жаргоне преступник, которого поймал сотрудник милиции.
ГЛАВА 2.
Горком в Заболотинске расположился в бывшей земской управе. Такое добротное здание в два этажа из красного кирпича. В своё время оно тоже было построено на деньги местного купца. Этому же доморощенному меценату принадлежал и гостиный дом, в котором я сейчас жила. Умел мужик строить. Хотя он–то как раз и не строил, а контролировал. Но, всё равно, молодец. Крепко, на века и красиво. Лестница с балясинами, балкон с балясинами, окна большие, а внутри просторно.
Вот как в поместье панское вошла. Только там по коридорам летели не музыкальные мотивы, а отбивали свой особый ритм пишущие машинки. Работал народ, не поддаваясь буржуйской праздности. А ещё бегали секретарши со стопками очень важных бумаг. Одна такая шустрая чуть не сшибла нас с Шумским. Быстро буркнула себе под нос извинения и поскакала дальше по коридору.
- Пересвистов на втором этаже, - поделился информацией капитан, с мужским интересом косясь на убегающую девушку.
- Ну да, есть на что посмотреть, - подметила я без ревности, провожая красотку из горкома.
Мне ли его ревновать? Просто работаем вместе. А всё равно кошка проскреблась где-то в груди. Стоит с бабой и косится на другую бабу. Помоложе, но не покрасивше. Разве что повезло девке с объемами. Широка, где мужику надо.
- Это соседка моя, Лариска, - тут же оправдался капитан, опустив глаза в пол. – Девка хорошая.
- Я посмотрю у тебя, Шумский, все девки хорошие.
Зачем это сказала? Сама не знаю. Не то чтобы ревную его, или как-то задевает мою женскую сущность интерес Шумского к другим бабам. Просто голова не подумала, а язык ляпнул. Теперь будет себе там что-то фантазировать. Надеяться на большее, чем уставные отношения. Ну да ладно, надо побыстрее отвлечь мужика от моей необдуманной глупости. А лучше всего, запретить себе разговоры не по делу. В работе это больше отвлекает, чем помогает. И, вообще, любые непрофессиональные отношения для меня настоящая обуза. Особенно в теперешней ситуации. Без пяти минут вдова и брошенная любовница.
Совесть? Мучает. Иногда… в основном по ночам. Благо я сплю плохо. В перерывах между сном думаю и редкую гостью гоню подальше от своих мыслей. Я такая же пешка на шахматной доске жизни, как и все простые смертные. И мной когда-нибудь отыграют партию. Так зачем зря себя терзать? Косте не поможешь. А Паша… Ладыжин сделал свой ход. Отправил меня в Заболотинск. Где я, вместо того, чтобы искать убийцу детей, сюсюкаю с местным следаком.
И мысленно дойдя до этого каверзного момента самокритики, меня, как током, прошибло. Не дождавшись ответа Шумского на своё замечание, я быстро зашагала к лестнице.
- Лесь, ты что обиделась? – бросился за мной Евгений Иванович. – Да мы просто соседи. Леся, ну подожди.
- Работать надо, а не на баб смотреть, - оправдала я своё бегство, не оборачиваясь на Шумского.
- А одно другому не мешает, - слышу в его голосе усмешку.
Капитана явно забавляла вся эта дурацкая ситуация, и я, стремительными шагами поднимаясь по лестнице, решила больше ничего не говорить. Женя ещё пытался вывести меня из наигранного безразличия, но я пропускала мимо ушей его попытки. Единственное, что едва не стало причиной моего срыва это совсем неуместный комплимент.
- А платье тебе идёт, - прошептал Шумский, почти коснувшись губами моего виска.
Я открыла рот, чтобы возмутиться, а Женя в это момент боком толкнул дверь и жестом пригласил войти.
Пришли. Так быстро? Вот я припустила, желая избежать навязчивого внимания Жени за своё идиотское замечание. Бежала так, что не заметила, как длинный коридор сменил тупик из двери с табличкой «Первый секретарь городского комитета г. Заболотинска А. П. Пересвистов».
Не успели мы переступить через порог, как с места подорвалась секретарша.
- Товарищ Пересвистов сегодня не принимает! – громко тявкнула она, выпячивая вперёд выдающихся размеров грудь.
При этом глаза секретарши зло сузились, когда в её поле зрение попал Шумский. Явно узнала нарушителя спокойствия своего начальника. Город-то маленький, а горком ещё меньше. А если учесть, что все секретарши любят сплетничать обо всём, что творится в кабинетах начальников, то эта была в курсе и доноса, и причины этого доноса. И судя по аппетитным формам женщины, первый секретарь неоднократно прикладывает к ним руку. Ведь только такого плана отношения могут объяснить злость в её глазах.
- А нас примет, - спокойно заверила я женщину, вставшую грудью на защиту своего начальства, и полезла в сумочку за удостоверением.
- Сомневаюсь, что вас коснётся исключение, - уже более спокойно сказала секретарша, внимательно следя за моими поисками в сумочке. – Приёмные дни у нас по вторникам.
- Наш пропуск, - приветливо улыбнулась я, сунув ей под нос то, что искала.
Лицо женщины тут же сменило свой окрас. Багровые пятна злости резко побелели, придав круглому лицу нездоровый вид. Она не испугалась того, что прочитала в удостоверении. Ещё раз повторюсь, город маленький, где только глухой не слышал о приезде «товарища из Москвы». Не моя ксива так напугала тётку, а то что она мельком заметила в сумочке. А заметила она там пистолет. Вот и остолбенела, на мгновение лишившись дара речи. Мы же воспользовались её замешательством и без спешки вошли в кабинет первого секретаря горкома.
Пересвистов, конечно же, слышал вопли своей секретарши. Стены с дверями не железобетонные, а так, обычные. Любой чих расслышать можно, не говоря уже про разговоры на повышенных тонах. Так что, когда мы вошли, нас басистым криком встретил и первый секретарь.
- Как посмели?! Кто пустил?! Таня! – вскочив и выпучив глаза, вопил Пересвистов, размахивая пухленькими кулачками для ещё большего устрашения.
Секретарша Таня вбежала за нами, но предпочла не выходить из тени Шумского. Потупив виновато глазенки, посапывала, не решаясь посмотреть на вышедшего из себя начальника. А первый секретарь продолжал насиловал наши ушные перепонки, периодически обдавая липкой слюной. Хорошо хоть не ядовитой, а то от такой конской дозы токсина меня с Шумским парализовало бы.
Перекрикивать разошедшегося Пересвистова я не стала. Зачем? В таком возбуждённом состоянии он не дал бы мне и слова вставить. Да и не по чину мне ножками в ответ топать. Всё нужно делать спокойно и с уверенностью, тогда народ притихает. Чувство самосохранения срабатывает. Поэтому пока Антон Павлович в звуковом сопровождении пускал от злости пузыри, я дала ему минуту покричать, а потом сунула в лицо удостоверение, где черным по белому было написано «ГУГБ НКВД СССР 2 отдел* капитан Алеся Лисовская».
Эмоциональный Пересвистов тут же замолчал, побледнел и на лбу выступила холодная испарина. Да и с дыханием в первого секретаря тоже беда случилась. Трясущаяся пухленькая ручка потянулась к горлу, чтобы ослабить давящий галстук.
