Скрытое, спрятанное им глубоко-глубоко в сердце. Страсть наполненная до краёв безумием. Слишком долго бывший любовник копил это внутри себя и вот наконец-то позволил желанию вырваться наружу.
Паша покрывал моё лицо поцелуями, пробиваясь через сопротивление к губам. Его руки задрали подол юбки, протискиваясь дальше. И даже сжатые ноги не стали для них преградой.
- Ненавижу… всех ненавижу. И Костю ненавижу, хоть он и сдох… И этого фашиста ненавижу… Убью тварей… всех убью… А тебя… тебя хочу… хочу до боли… аж зубы сводит, как я хочу тебя, - хрипел он от возбуждения, и ещё сильнее прижимал к себе, не давая даже вздохнуть. – Ты моя… моя… Леся... Ты сделаешь всё, что я скажу. Как всегда делала. Всегда. Слышишь? Моя.
Я изворачивалась как могла, пытаясь вырваться из грубых Пашиных объятий. В какой-то момент мне удалось освободить руку и я занесла её, чтобы его ударить. Но бывший любовник молниеносно среагировал и, перехватив её, сильно вдавил свои пальцы чуть выше запястья.
- Пусти, - процедила я сквозь сжатые от боли зубы.
- Никогда, - прохрипел он в ответ и в печатался своим ртом в мои губы.
И тут глухой щелчок заставил Пашу застыть. Кто слышал его хотя бы раз, запомнит на всю жизнь и различит среди сотен других похожих щелчков. Так передёргивают затвор пистолета перед выстрелом.
Мы оба с Пашей в тот момент нервно сглотнули, ставший в горле комом испуг, и медленно повернули головы в сторону коридора. А выглядывающая из-за туч луна разогнала тьму, открыв нам сначала дуло пистолета в дрожащих руках, и только потом совсем недетский взгляд. На нас в упор смотрели глаза знакомого мне мужчины, но в теле ребёнка. Так смотрел полковник Пичугин, когда злился. Родной дед Тёмы. И этот взгляд из темноты остановил Пашу.
Бывший любовник ослабил хватку, но по-прежнему держал меня. Он испугался не пистолета в детских руках. Старший майор ГБ испугался этого по-мужски решительного взгляда.
- Опусти пистолет, щенок! – рыкнул Ладыжин.
В ответ услышал сиплый писк:
- Отойди от мамы!
- Я уши тебе сейчас надеру! – отступая, угрожает Паша.
- А я убью тебя! – увереннее говорит Тёма и крепче сжимает пистолет, направляя дуло на Ладыжина.
Его детские ручки уже не дрожали, как минуту назад. И в глазах мальчика была решимость нажать на курок, но, к счастью или к огорчению, этот пистолет никогда не выстрелит. Подарок дедушки только с виду был настоящий. Я это знала, Тёма это знал, а Паша даже не догадывался, что смотрит в дуло игрушки.
- Опусти пистолет, пацан, - уже более ровно произносит Ладыжин, покосившись с вопросом на меня.
Мол, ты что будешь и дальше молчать? Твой щенок тычет в меня пистолетом!
Конечно же, я не собиралась оставаться в стороне. Тёма мог в любое мгновение нажать на курок и тогда нам с ним несдобровать. За эти несколько минут унижения мы дорого бы заплатили Ладыжину. А я не хотела бы чтобы мой сын получил подзатыльник от чужого ему человека, а потом увидел, как бью его мать. А Паша бы так и сделал. Я, само собой, сопротивлялась бы, но … Но лучше до того не доводить.
Выпрямившись струной, я осторожно подошла к сыну и, не сводя глаз с бывшего любовника, сказала:
- Уходи. Просто уходи, Паша.
Впервые он не стал спорить. Наверное, наставленный в упор пистолет немного отрезвил его, а инстинкт самосохранения дал единственно правильный совет. Не лезть на рожон. И Ладыжин, быстро поправив сбившийся китель, зашагал прочь из квартиры.
А когда громкий лязг входных дверей ударил по ушным перепонкам не хуже выстрела, я дала смачный подзатыльник Тёмке и отобрала пистолет.
- Понял за что? – сухо задала я вопрос, вертя в руках злополучную игрушку.
- Нельзя наставлять оружие на людей, - шмыгая носом, сын выдал заученную фразу.
- Нет.
Тёма в недоумении поднял на меня свои карие глаза. Как так? А за что тогда он отгреб?
- Наставил – стреляй не думая. Думать надо было до того как ты достал оружие. Ясно?
Он кивнул и, посмотрев на пистолет, бесстрашно сказал:
- Я убью его.
Его – это Ладыжина. Ничего мой сын не понял.
- Ты ребёнок и ему не соперник, - улыбнувшись, сказала я.
Темкина смелость с детской наивностью умиляли.
- Я убью его, когда вырасту, - продолжает мой мстительный сын.
- Когда ты вырастишь, дядя Паша будет немощным стариком и уже он будет тебе не соперник.
- Это несправедливо! – хлюпал обиженный Тёма, утирая рукавом потекший нос. – Я сейчас ему не соперник, и потом ему не соперник! А когда я буду ему соперник? Когда?!
А и правда, когда мой сын станет достойным соперником Ладыжину? Но на этот вопрос напрашивался лишь один верный ответ. Никогда. Мой бывший любовник сам себя убьёт. Заиграется в великого гроссмейстера и не заметит, как рядом стоящая пешка сделает роковой для него шах и мат.
Я вернула Тёмке пистолет и, поцеловав его в щеку, отправила спать. Сама же осталась на кухне допивать коньяк. После того, что произошло, я всё равно не могла сомкнуть глаз. Всё думала каким будет новый день и наступит ли он для меня?
Конец лета 1943 года. Жаркий август.
Мои дела шли, в общем-то, неплохо. Опасения насчёт обид бывшего любовника не подтвердились. Ладыжин смог выкрутиться, и за его провал в операции ответил другой. А этот змей пополз дальше в гору. Забыл ли он унижение в моём доме? Навряд ли. Не такой он человек, чтобы с лёгкостью выбросить из-за пазухи припасённый камень. Просто Паша затаился, выжидая момента, когда сможет в полной мере насладиться местью. Ну, или властью надо мной. Не скрою, первые несколько дней, я боялась за детей, но потом, осознав, что для Ладыжина это слишком мелко, успокоилась. Он хоть и скотина, но скотина с принципами. И эти же принципы не позволяли старшему майору мериться силами с ребёнком. Так что на новое задание я поехала со спокойной душой. Вернулась, правда, с него тяжелораненая.
Верила бы в создателя, то сказала бы:
- Чуть богу душу не отдала.
Шпиона в рядах Красной Армии нужно было брать живым, и я так глупо, необдуманно подставилась. В общем, поймала пулю чуть выше сердца. Шпиона взяли, а я вот полторы недели провалялась в госпитале. Просилась домой. Эскулап не пускал. Говорил, протирая очки серой тряпочкой: «Вы, товарищ капитан, считайте, с того света вернулись. Вам минимум ещё недели две надо бы отлежаться. Да, и жар у вас только вчера спал. Так что на выписку не надейтесь!».
Ещё два дня после разговора с хирургом на больничной койке провалялась и сбежала домой к детям. Но для начала заглянула на службу, где была замечена начальством. Филатов орал на меня на чём свет стоит. Правда, обратно в госпиталь не отправил. Согласился. Ну, раз столько километров на попутках до Москвы добиралась, то считай отошла. На бабе, вообще, всё, как на кошке заживает. Так что неделю отдыха и всё. Служба не ждёт. Фашистские вражины не дремлют. На такой ободряющей ноте, Филатов распорядился доставить меня домой.
Водитель Филатова подвёз меня к подъезду, вышел помочь с вещами, но я отпустила его, сказав, что сама справлюсь. Не хотела, чтобы чужие заходили в наш с детьми мирок спокойствия.
Помню, как ели переставляя ноги, поднималась по лестнице. В голове всё кружилось, мелькая разноцветными мушками. Казалось, вот-вот потеряю сознание, но я шла, таща за спиной ещё и вещмешок. Специально зашла за пайком. С радисткой Гриневой договорилась обменять банку тушёнки на трофейный шоколад. Ей ухажёр целую плитку принёс. Вот и подумала, что дети обрадуются такому гостинцу.
Дверь квартиры уже расплывалась, когда я потянулась за ручкой. Щелк… и она отъехала вперёд, приглашая войти. До боли родной детский голос, приятной теплотой окутал меня с ног до головы. Глубоко втянув воздух в лёгкие, я осторожно села на стул в прихожей. Хотела немного отдышаться, прежде чем позову их, но вещмешок предательски шмякнулся на пол.
Тишина длинною в несколько мгновений и оглушающий крик из комнаты:
- Мама! Это мама!
Первой в прихожую влетела Даша. Она с разбега бросилась меня обнимать. Моя малышка даже не заметила, как на секунду боль исказила моё лицо. Но превозмогая её, я крепко прижала к себе хрупкое тельце дочери и, глубоко-глубоко вдохнула сладковатый запах детский волос.
«Дома. Я дома», - первые наполненные радостью мысли посетившие меня за несколько часов в Москве.
Если Даша вовсю обнимала и целовала меня, то Тема не спешил. Мой мальчик медленно подошёл и, пробежав по мне своим не по-детски серьезным взглядом, прослезился. Быстро, чтобы не заметила сестра, смахнул кулачками слёзы, и только после этого обнял, положив мне голову на плечо. И так тихо-тихо сказал:
- Ты его убила? Того фашиста, что стрелял в тебя.
Шесть лет. Ему тогда было всего шесть лет и он всё понимал. Поцеловав сынишку в лоб, так же тихо ответила:
- Убила.
Соврала. Я рискнула собой, не подумав, что вновь оставлю их сиротами. Только на этот раз внуки Пичугина никому не будут нужны. Отправят в детдом. Страшно стало. Так страшно, что, прижав своих малышей, я не заметила, как провалилась во тьму.
Пришла в себя уже тебе на кровати. Дети сидели рядом. Даша шмыгала носом, а Тёма держался со стойкостью взрослого мужчины, обнимая сестру и шепча ей: «С мамой всё будет хорошо. Она просто устала». И только Серафима Георгиевна хлопотала возле меня, прикладывая какую-то мазь к пульсирующей ране. Запах был настолько едким, что выедал глаза, заставив проморгаться. Заметив моё возвращение в реальность, вдова комдива Подолянского улыбнулась.
- Ох, - театрально вздохнула она, - столько лет прошло, а руки-то помнят. Я в империалистическую в госпитале сестрой милосердия работала. Там и с Алексеем Ивановичем познакомилась. А вы, милочка, - сменила вдова тон на более строгий, - совсем себя не бережете! С такими ранами из госпиталей не выписывают. Сбежали? Признавайтесь!
Я прикрыла глаза в знак утверждения. Сбежала, что уж теперь. Серафима Георгиевна выпрямилась, как струна, и, вставив руки в бока, с осуждением покачала головой.
- Так, рана чистая, но не зажила ещё. Кровоточит. Я мазь заживляющую по собственному рецепту приложила, а чтобы она быстрее подействовала, вы дня три должны быть в полном покое. Никаких нагрузок! Вам ясно?
- Ясно, - прошептала я с улыбкой. – А в кино-то можно?
Услышав про кино, дети оживились. Больше всего обрадовалась Даша. Вскочила с постели и, захлопав в ладоши, довольно закричала:
- Ура! Кино! Мы пойдем в кино!
- Пойдете, пойдете, но через три дня, - прервала торжество воспитанницы строгая няня и, с такой же строгостью посмотрев на меня, добавила. – А я уж прослежу, чтобы через три дня, а не завтра.
Даша расстроилась, но ненадолго. Плитка шоколада сделала своё дело. А мне всё-таки пришлось соблюсти трёхдневный постельный режим. Тёма оказался не подкупным помощником Серафимы Георгиевны. Так что в кино мы пошли, когда моя рана более-менее затянулась и перестала кровоточить.
В то время в кинотеатрах шёл «Принц и нищий», и дети мечтали его посмотреть, тем более, что Серафима Георгиевна по вечерам читала им Марк Твена. Я не знаю, как мои непоседы выдержали полтора часа на одном месте, но сидели они с открытыми ртами. Потом по программе семейного досуга - мороженое и парк.
На востоке сгущались грозовые тучи, пробегая по небу пока приглашёнными раскатами грома. Дождь обещал быть сильным, порывистым, но для игры у нас в запасе был ещё час-другой.
Я сидела на скамье и наблюдала, как Даша и Тёма бегают с детьми. Общительные от природы они с лёгкостью находили друзей для своих игр. А я в такие шумные моменты была счастлива как никогда. И каждый раз мечтала, чтобы они длились, как можно, дольше. Но, к сожалению, наши желания не всегда исполняются. И в тот день за мной пришли.
Их синие фуражки я заметила ещё вдалеке. Они яркими пятнами мелькали среди листвы. Можно было не обращать внимания на появление моих коллег в парке. Мало чего пришли? Может, тоже отдохнуть. Но то как они шли, бросалось в глаза. Быстро, не оборачиваясь, не смотря по сторонам и ни на что не отвлекаясь. Значит, по службе. А когда они завернули к нам, моё сердце резко замерло, сжавшись в малюсенький камушек.
«Ладыжин, ну и сволочь ты!», - молнией блеснуло в моей голове.
Но потом, когда страх отступил, стало очевидно – это за не мой конвой пожаловал. Арестовывать у нас предпочитали под покровом ночи, чтобы и потише, и свидетелей поменьше. Был человек и нет человека. Растворился в потоке неблагонадежных элементах общества.
То, что мужики всё-таки по мою душу, сомнений у меня не возникло. Самого молодого я узнала. Сержант Давыдович личный порученец моего начальника. Не смотря на юный возраст (лет двадцать), особа молчаливая и угрюмая. Старший майор Филатов ему доверял, а я вот почему-то шкурой чуяла, что с гнильцой парень. И как оказалось потом, интуиция меня не обманула. Давыдович регулярно стучал Ладыжину. Видела его и не раз, выходящим из машины моего бывшего любовника.
Второй офицер был абсолютно ничем не примечательный. Обычный, легко сливающийся с серой массой людей. Таким ещё очень любят поручать слежку. Лицо не запомнишь, даже если он несколько часов простоит рядом с тобой в очереди. Вот и в моей памяти он остался каким-то темным пятном.
Они быстро подошли. Машинально приложив руки к фуражкам, в один голос представились. Дальше главную партию перехватил шустрый Давыдович.
- Капитан Лисовская, старший майор Филатов приказал срочно доставить вас в главное управление контрразведки СМЕРШ.
Что за срочность прервала мой отпуск, я не стала спрашивать. Ну, не на самодеятельность же меня вызвали? К тому же, дело было на столько безотлагательным, что не позволили даже переодеться. Забрали прямо по гражданке в платье! Хорошо хоть детей по дороге высадили и второй офицер вызвался проводить их домой.
Даша капризничала, что это нечестно, она ещё не нагулялась, и мама обещала целый день в парке. Один Тёма с пониманием отнеся к моему неожиданному вызову на службу. Взяв брыкающуюся сестру за руку, покорно побрёл за строгим дядей в сторону нашего дома. Машина тронулась, и я ещё несколько мгновений смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом. Глубоко вздохнуть и выдохнуть моё разочарование прервавшимся отпуском, не дала рана. Она хоть и стала затягиваться, но всё ещё привычно ныла при каждом неосторожном движении.
Я попыталась удобнее усесться (пассажиров на заднем сидении заметно поубавилось), и тут мне прямо в лицо тянется платок. Не сразу сообразила зачем он. Вроде слезу не пустила, прощаясь с детьми. Поднимаю с вопросом глаза на Давыдовича, а он мне:
- У вас кровь на платье.
Рана снова открылась, и кровь просочилась сквозь бинты. Пришлось приводить себя в порядок прямо на заднем сидении машины. Платок совсем не спасал положение. Красная клякса на белом платье отчётливо бросалась в глаза. Само кровотечение хоть и было не слишком обильное, но на шестой этаж я поднималась шатаясь. Давыдович пытался ухватить меня под локоть, чтобы я не потеряла сознание и не скатилась кубарем по лестнице. Каждое его прикосновение было для меня отрезвляющим, как нашатырь. Я вздрагивала всем телом и, отпихивая его, отказывалась от помощи. Так же не твёрдой походкой, но с гордо поднятой головой я прошла по всему коридору, осторожно маневрируя между снующими коллегами.
Паша покрывал моё лицо поцелуями, пробиваясь через сопротивление к губам. Его руки задрали подол юбки, протискиваясь дальше. И даже сжатые ноги не стали для них преградой.
- Ненавижу… всех ненавижу. И Костю ненавижу, хоть он и сдох… И этого фашиста ненавижу… Убью тварей… всех убью… А тебя… тебя хочу… хочу до боли… аж зубы сводит, как я хочу тебя, - хрипел он от возбуждения, и ещё сильнее прижимал к себе, не давая даже вздохнуть. – Ты моя… моя… Леся... Ты сделаешь всё, что я скажу. Как всегда делала. Всегда. Слышишь? Моя.
Я изворачивалась как могла, пытаясь вырваться из грубых Пашиных объятий. В какой-то момент мне удалось освободить руку и я занесла её, чтобы его ударить. Но бывший любовник молниеносно среагировал и, перехватив её, сильно вдавил свои пальцы чуть выше запястья.
- Пусти, - процедила я сквозь сжатые от боли зубы.
- Никогда, - прохрипел он в ответ и в печатался своим ртом в мои губы.
И тут глухой щелчок заставил Пашу застыть. Кто слышал его хотя бы раз, запомнит на всю жизнь и различит среди сотен других похожих щелчков. Так передёргивают затвор пистолета перед выстрелом.
Мы оба с Пашей в тот момент нервно сглотнули, ставший в горле комом испуг, и медленно повернули головы в сторону коридора. А выглядывающая из-за туч луна разогнала тьму, открыв нам сначала дуло пистолета в дрожащих руках, и только потом совсем недетский взгляд. На нас в упор смотрели глаза знакомого мне мужчины, но в теле ребёнка. Так смотрел полковник Пичугин, когда злился. Родной дед Тёмы. И этот взгляд из темноты остановил Пашу.
Бывший любовник ослабил хватку, но по-прежнему держал меня. Он испугался не пистолета в детских руках. Старший майор ГБ испугался этого по-мужски решительного взгляда.
- Опусти пистолет, щенок! – рыкнул Ладыжин.
В ответ услышал сиплый писк:
- Отойди от мамы!
- Я уши тебе сейчас надеру! – отступая, угрожает Паша.
- А я убью тебя! – увереннее говорит Тёма и крепче сжимает пистолет, направляя дуло на Ладыжина.
Его детские ручки уже не дрожали, как минуту назад. И в глазах мальчика была решимость нажать на курок, но, к счастью или к огорчению, этот пистолет никогда не выстрелит. Подарок дедушки только с виду был настоящий. Я это знала, Тёма это знал, а Паша даже не догадывался, что смотрит в дуло игрушки.
- Опусти пистолет, пацан, - уже более ровно произносит Ладыжин, покосившись с вопросом на меня.
Мол, ты что будешь и дальше молчать? Твой щенок тычет в меня пистолетом!
Конечно же, я не собиралась оставаться в стороне. Тёма мог в любое мгновение нажать на курок и тогда нам с ним несдобровать. За эти несколько минут унижения мы дорого бы заплатили Ладыжину. А я не хотела бы чтобы мой сын получил подзатыльник от чужого ему человека, а потом увидел, как бью его мать. А Паша бы так и сделал. Я, само собой, сопротивлялась бы, но … Но лучше до того не доводить.
Выпрямившись струной, я осторожно подошла к сыну и, не сводя глаз с бывшего любовника, сказала:
- Уходи. Просто уходи, Паша.
Впервые он не стал спорить. Наверное, наставленный в упор пистолет немного отрезвил его, а инстинкт самосохранения дал единственно правильный совет. Не лезть на рожон. И Ладыжин, быстро поправив сбившийся китель, зашагал прочь из квартиры.
А когда громкий лязг входных дверей ударил по ушным перепонкам не хуже выстрела, я дала смачный подзатыльник Тёмке и отобрала пистолет.
- Понял за что? – сухо задала я вопрос, вертя в руках злополучную игрушку.
- Нельзя наставлять оружие на людей, - шмыгая носом, сын выдал заученную фразу.
- Нет.
Тёма в недоумении поднял на меня свои карие глаза. Как так? А за что тогда он отгреб?
- Наставил – стреляй не думая. Думать надо было до того как ты достал оружие. Ясно?
Он кивнул и, посмотрев на пистолет, бесстрашно сказал:
- Я убью его.
Его – это Ладыжина. Ничего мой сын не понял.
- Ты ребёнок и ему не соперник, - улыбнувшись, сказала я.
Темкина смелость с детской наивностью умиляли.
- Я убью его, когда вырасту, - продолжает мой мстительный сын.
- Когда ты вырастишь, дядя Паша будет немощным стариком и уже он будет тебе не соперник.
- Это несправедливо! – хлюпал обиженный Тёма, утирая рукавом потекший нос. – Я сейчас ему не соперник, и потом ему не соперник! А когда я буду ему соперник? Когда?!
А и правда, когда мой сын станет достойным соперником Ладыжину? Но на этот вопрос напрашивался лишь один верный ответ. Никогда. Мой бывший любовник сам себя убьёт. Заиграется в великого гроссмейстера и не заметит, как рядом стоящая пешка сделает роковой для него шах и мат.
Я вернула Тёмке пистолет и, поцеловав его в щеку, отправила спать. Сама же осталась на кухне допивать коньяк. После того, что произошло, я всё равно не могла сомкнуть глаз. Всё думала каким будет новый день и наступит ли он для меня?
ЧАСТЬ 2. Поющий ветру.
ГЛАВА 1.
Конец лета 1943 года. Жаркий август.
Мои дела шли, в общем-то, неплохо. Опасения насчёт обид бывшего любовника не подтвердились. Ладыжин смог выкрутиться, и за его провал в операции ответил другой. А этот змей пополз дальше в гору. Забыл ли он унижение в моём доме? Навряд ли. Не такой он человек, чтобы с лёгкостью выбросить из-за пазухи припасённый камень. Просто Паша затаился, выжидая момента, когда сможет в полной мере насладиться местью. Ну, или властью надо мной. Не скрою, первые несколько дней, я боялась за детей, но потом, осознав, что для Ладыжина это слишком мелко, успокоилась. Он хоть и скотина, но скотина с принципами. И эти же принципы не позволяли старшему майору мериться силами с ребёнком. Так что на новое задание я поехала со спокойной душой. Вернулась, правда, с него тяжелораненая.
Верила бы в создателя, то сказала бы:
- Чуть богу душу не отдала.
Шпиона в рядах Красной Армии нужно было брать живым, и я так глупо, необдуманно подставилась. В общем, поймала пулю чуть выше сердца. Шпиона взяли, а я вот полторы недели провалялась в госпитале. Просилась домой. Эскулап не пускал. Говорил, протирая очки серой тряпочкой: «Вы, товарищ капитан, считайте, с того света вернулись. Вам минимум ещё недели две надо бы отлежаться. Да, и жар у вас только вчера спал. Так что на выписку не надейтесь!».
Ещё два дня после разговора с хирургом на больничной койке провалялась и сбежала домой к детям. Но для начала заглянула на службу, где была замечена начальством. Филатов орал на меня на чём свет стоит. Правда, обратно в госпиталь не отправил. Согласился. Ну, раз столько километров на попутках до Москвы добиралась, то считай отошла. На бабе, вообще, всё, как на кошке заживает. Так что неделю отдыха и всё. Служба не ждёт. Фашистские вражины не дремлют. На такой ободряющей ноте, Филатов распорядился доставить меня домой.
Водитель Филатова подвёз меня к подъезду, вышел помочь с вещами, но я отпустила его, сказав, что сама справлюсь. Не хотела, чтобы чужие заходили в наш с детьми мирок спокойствия.
Помню, как ели переставляя ноги, поднималась по лестнице. В голове всё кружилось, мелькая разноцветными мушками. Казалось, вот-вот потеряю сознание, но я шла, таща за спиной ещё и вещмешок. Специально зашла за пайком. С радисткой Гриневой договорилась обменять банку тушёнки на трофейный шоколад. Ей ухажёр целую плитку принёс. Вот и подумала, что дети обрадуются такому гостинцу.
Дверь квартиры уже расплывалась, когда я потянулась за ручкой. Щелк… и она отъехала вперёд, приглашая войти. До боли родной детский голос, приятной теплотой окутал меня с ног до головы. Глубоко втянув воздух в лёгкие, я осторожно села на стул в прихожей. Хотела немного отдышаться, прежде чем позову их, но вещмешок предательски шмякнулся на пол.
Тишина длинною в несколько мгновений и оглушающий крик из комнаты:
- Мама! Это мама!
Первой в прихожую влетела Даша. Она с разбега бросилась меня обнимать. Моя малышка даже не заметила, как на секунду боль исказила моё лицо. Но превозмогая её, я крепко прижала к себе хрупкое тельце дочери и, глубоко-глубоко вдохнула сладковатый запах детский волос.
«Дома. Я дома», - первые наполненные радостью мысли посетившие меня за несколько часов в Москве.
Если Даша вовсю обнимала и целовала меня, то Тема не спешил. Мой мальчик медленно подошёл и, пробежав по мне своим не по-детски серьезным взглядом, прослезился. Быстро, чтобы не заметила сестра, смахнул кулачками слёзы, и только после этого обнял, положив мне голову на плечо. И так тихо-тихо сказал:
- Ты его убила? Того фашиста, что стрелял в тебя.
Шесть лет. Ему тогда было всего шесть лет и он всё понимал. Поцеловав сынишку в лоб, так же тихо ответила:
- Убила.
Соврала. Я рискнула собой, не подумав, что вновь оставлю их сиротами. Только на этот раз внуки Пичугина никому не будут нужны. Отправят в детдом. Страшно стало. Так страшно, что, прижав своих малышей, я не заметила, как провалилась во тьму.
Пришла в себя уже тебе на кровати. Дети сидели рядом. Даша шмыгала носом, а Тёма держался со стойкостью взрослого мужчины, обнимая сестру и шепча ей: «С мамой всё будет хорошо. Она просто устала». И только Серафима Георгиевна хлопотала возле меня, прикладывая какую-то мазь к пульсирующей ране. Запах был настолько едким, что выедал глаза, заставив проморгаться. Заметив моё возвращение в реальность, вдова комдива Подолянского улыбнулась.
- Ох, - театрально вздохнула она, - столько лет прошло, а руки-то помнят. Я в империалистическую в госпитале сестрой милосердия работала. Там и с Алексеем Ивановичем познакомилась. А вы, милочка, - сменила вдова тон на более строгий, - совсем себя не бережете! С такими ранами из госпиталей не выписывают. Сбежали? Признавайтесь!
Я прикрыла глаза в знак утверждения. Сбежала, что уж теперь. Серафима Георгиевна выпрямилась, как струна, и, вставив руки в бока, с осуждением покачала головой.
- Так, рана чистая, но не зажила ещё. Кровоточит. Я мазь заживляющую по собственному рецепту приложила, а чтобы она быстрее подействовала, вы дня три должны быть в полном покое. Никаких нагрузок! Вам ясно?
- Ясно, - прошептала я с улыбкой. – А в кино-то можно?
Услышав про кино, дети оживились. Больше всего обрадовалась Даша. Вскочила с постели и, захлопав в ладоши, довольно закричала:
- Ура! Кино! Мы пойдем в кино!
- Пойдете, пойдете, но через три дня, - прервала торжество воспитанницы строгая няня и, с такой же строгостью посмотрев на меня, добавила. – А я уж прослежу, чтобы через три дня, а не завтра.
Даша расстроилась, но ненадолго. Плитка шоколада сделала своё дело. А мне всё-таки пришлось соблюсти трёхдневный постельный режим. Тёма оказался не подкупным помощником Серафимы Георгиевны. Так что в кино мы пошли, когда моя рана более-менее затянулась и перестала кровоточить.
В то время в кинотеатрах шёл «Принц и нищий», и дети мечтали его посмотреть, тем более, что Серафима Георгиевна по вечерам читала им Марк Твена. Я не знаю, как мои непоседы выдержали полтора часа на одном месте, но сидели они с открытыми ртами. Потом по программе семейного досуга - мороженое и парк.
На востоке сгущались грозовые тучи, пробегая по небу пока приглашёнными раскатами грома. Дождь обещал быть сильным, порывистым, но для игры у нас в запасе был ещё час-другой.
Я сидела на скамье и наблюдала, как Даша и Тёма бегают с детьми. Общительные от природы они с лёгкостью находили друзей для своих игр. А я в такие шумные моменты была счастлива как никогда. И каждый раз мечтала, чтобы они длились, как можно, дольше. Но, к сожалению, наши желания не всегда исполняются. И в тот день за мной пришли.
ГЛАВА 2.
Их синие фуражки я заметила ещё вдалеке. Они яркими пятнами мелькали среди листвы. Можно было не обращать внимания на появление моих коллег в парке. Мало чего пришли? Может, тоже отдохнуть. Но то как они шли, бросалось в глаза. Быстро, не оборачиваясь, не смотря по сторонам и ни на что не отвлекаясь. Значит, по службе. А когда они завернули к нам, моё сердце резко замерло, сжавшись в малюсенький камушек.
«Ладыжин, ну и сволочь ты!», - молнией блеснуло в моей голове.
Но потом, когда страх отступил, стало очевидно – это за не мой конвой пожаловал. Арестовывать у нас предпочитали под покровом ночи, чтобы и потише, и свидетелей поменьше. Был человек и нет человека. Растворился в потоке неблагонадежных элементах общества.
То, что мужики всё-таки по мою душу, сомнений у меня не возникло. Самого молодого я узнала. Сержант Давыдович личный порученец моего начальника. Не смотря на юный возраст (лет двадцать), особа молчаливая и угрюмая. Старший майор Филатов ему доверял, а я вот почему-то шкурой чуяла, что с гнильцой парень. И как оказалось потом, интуиция меня не обманула. Давыдович регулярно стучал Ладыжину. Видела его и не раз, выходящим из машины моего бывшего любовника.
Второй офицер был абсолютно ничем не примечательный. Обычный, легко сливающийся с серой массой людей. Таким ещё очень любят поручать слежку. Лицо не запомнишь, даже если он несколько часов простоит рядом с тобой в очереди. Вот и в моей памяти он остался каким-то темным пятном.
Они быстро подошли. Машинально приложив руки к фуражкам, в один голос представились. Дальше главную партию перехватил шустрый Давыдович.
- Капитан Лисовская, старший майор Филатов приказал срочно доставить вас в главное управление контрразведки СМЕРШ.
Что за срочность прервала мой отпуск, я не стала спрашивать. Ну, не на самодеятельность же меня вызвали? К тому же, дело было на столько безотлагательным, что не позволили даже переодеться. Забрали прямо по гражданке в платье! Хорошо хоть детей по дороге высадили и второй офицер вызвался проводить их домой.
Даша капризничала, что это нечестно, она ещё не нагулялась, и мама обещала целый день в парке. Один Тёма с пониманием отнеся к моему неожиданному вызову на службу. Взяв брыкающуюся сестру за руку, покорно побрёл за строгим дядей в сторону нашего дома. Машина тронулась, и я ещё несколько мгновений смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом. Глубоко вздохнуть и выдохнуть моё разочарование прервавшимся отпуском, не дала рана. Она хоть и стала затягиваться, но всё ещё привычно ныла при каждом неосторожном движении.
Я попыталась удобнее усесться (пассажиров на заднем сидении заметно поубавилось), и тут мне прямо в лицо тянется платок. Не сразу сообразила зачем он. Вроде слезу не пустила, прощаясь с детьми. Поднимаю с вопросом глаза на Давыдовича, а он мне:
- У вас кровь на платье.
Рана снова открылась, и кровь просочилась сквозь бинты. Пришлось приводить себя в порядок прямо на заднем сидении машины. Платок совсем не спасал положение. Красная клякса на белом платье отчётливо бросалась в глаза. Само кровотечение хоть и было не слишком обильное, но на шестой этаж я поднималась шатаясь. Давыдович пытался ухватить меня под локоть, чтобы я не потеряла сознание и не скатилась кубарем по лестнице. Каждое его прикосновение было для меня отрезвляющим, как нашатырь. Я вздрагивала всем телом и, отпихивая его, отказывалась от помощи. Так же не твёрдой походкой, но с гордо поднятой головой я прошла по всему коридору, осторожно маневрируя между снующими коллегами.
