- Спасибо, - прошептала я.
Голова ужасно болела. Наверное, даже сильнее, чем ребро.
- Пока не за что благодарной быть, Леська. Ну, и дура же ты у меня. Какая же ты дура, - по стариковский сетовал Пичугин и с осторожностью придерживал, чтобы не упала.
Слабая была и почти повисла на плече Никиты Андреевича, едва переставляя ноги. Сама я не дошла бы ни до его машины, ни до собственной постели.
- Ладно, отлежишься пару тройку дней и хватит. Некогда нюни разводить. Война, чёрт её побери! – сказал он напоследок, закрывая двери моей квартиры.
Пичугин забрал меня к себе в 3-е управление ГУГБ НКВД. Не знаю как ему это удалось, но больше меня никто не трогал. Может, потому что подчинялась я непосредственно Никите Андреевичу? Да, и он, зная про моё обострённое чувство справедливости, поручал мне в основном аресты и сопровождение подозреваемых в предательстве.
Больше полугода почти обычая рутина, не считая ареста комбата майора Бойко. В марте сорок второго мне пришлось поучаствовать в боях подо Ржевом районе Сычовки. Приехала арестовать, а в итоге отпустила.
- Товарищ капитан, моим парням с минуты на минуту в атаку идти, а вы меня в кандалах через все окопы. Вы же их моральный дух напрочь растопчите! А нам победить сегодня нужно. Понимаете! Победить! – с надрывом и болью в глазах шепчет Бойко. – Дайте в последний раз с ними в бой сходить, а там, чёрт с вами! Забирайте!
Отпустила. Что ему за так помирать? Лучше в бою, да за Родину.
Сначала наша авиация позиции немцев прочесала, потом солдатики в штыковую пошли. Когда наши почти заняли окопы противника, присоединилась их авиация. Кто-то там оказался со стальными яйцами и вызвал огонь на себя. Не типично для фашистов, но бывало.
В том бою меня немного зацепило осколками и взрывной волной контузило. Снаряд разорвался всего в нескольких метрах. А вот Бойко не повезло. Или повезло? Не вернулся майор. Геройски погиб в рукопашной.
Никогда не забуду, как орал на меня Пичугин. Стены госпиталя дрожали, не говоря уже про персонал с пациентами. А потом как саданет кулаком по тумбочке возле кровати, и медленно скалой нависает надо мной.
- Ты всё поняла?! – спрашивает, глаз нервно дёргается.
- Так точно, товарищ полковник! Простите, что в постройке смирно встать не могу!
- Леся, - тихо, почти на ухо шепчет он, - я устал терять близких мне людей. У меня же, кроме тебя и Кольки, никого больше не осталось. Не расстраивай меня, девочка.
Гришка Коршунов погиб в сорок первом в боях за Сенно. Внебрачный сын Пичугина и отец моих детей. Подлодка лейтенанта Дмитрия Пичугина, старшего сына, осенью того же года, не вернулась с задания в Баренцевом море. Ну, а про младшего сына он тогда ничего не знал. Никита пропал без вести в начале войны. Это потом младший лейтенант Пичугин объявится в партизанском отряде под Витебском. А тогда весной сорок второго о нём ничего не было известно. Жаль, Никита Андреевич не дожил до таких радостных вестей. А, может, и к лучшему. Он обрёл бы сына всего на несколько месяцев. Младшего Никиту Пичугина на допросе убьёт оберфюрер Клинге. И убьёт не потому что они враги, а потому что сочтёт его соперником за сердце фройлян Лизхен. Она же Лиза Зарецкая довоенная любовница полковника Пичугина, родная сестра Коленьки и тётка Артёма с Дашей. Кстати, Никита Андреевич, и её похоронил. А девка выжила в огне войны и далеко пошла…
- Постараюсь не расстраивать, - без особой уверенности дала я невыполнимое на войне обещание.
А полковник сделал вид, что поверил.
В августе сорок второго Никита Андреевич срочно вызвал меня к себе. Дело было важное и безотлагательное. На одном из участков Калининского фронта творилась какая-то чертовщина. Несколько солдат и офицеров были найдены растерзанными в лесу. Можно было списать на медведя и воевать дальше, но по данным разведки на немецкой стороне такая же ситуация. А тут ещё особо впечатлительные разводили панические настроения среди сослуживцев, что плохо сказывалось на боевом духе солдат. Нужно было разобраться. Вот Никита Андреевич и вспомнил про дело «Заболотинского Зверя».
Пришла к нему, а в кабинете уже сидят серьезные товарищи. Папку с пометкой «Особо секретно» мне пихают, заодно и расписку о неразглашении.
- Ты у нас, Алеся Яновна, похожее дело вела. Вот и с этим разберись, кто там кого съел, - говорит Пичугин.
Разобралась. И там же завербовала Одина. Вернее, он сам предложил мне сотрудничество. Но об этом как-нибудь потом.
А когда на базе третьего отдела создали «СМЕРШ», меня, как самого результативного сотрудника, оставили. Конечно, в этом есть заслуга Пичугина. И пусть он погиб ещё в январе сорок третьего в Сталинграде, но его приятельские отношения с Абакумовым не плохо сказались на моей карьере. Начальник Главного управления контрразведки негласно покровительствовал мне. Думаю, это всё по просьбе Никиты Андреевича. Я воспитывала его единственных внучат от старшего внебрачного сына Григория Коршунова. Так что для полковника Пичугина я была не чужая. Он, кстати, частенько наведывался к Темушке с Дашенькой. И с документами на усыновление любящий дедушка тоже помог.
Хороший мужик был Никита Андреевич. Своих не бросал даже после смерти. С того света под крылышком грел. Жаль, что таких людей очень мало. В основном одна гниль землю топчет. Советам бы сотни две таких ответственных у руля власти, никогда бы не развалились.
Последний раз я видела Пичугина в конце декабря сорок второго года. Перед самым вылетом в Сталинград, он в сопровождении Николая Зарецкого ( родной брат Анны - горе-мамаши и жены Григория) заехал попрощаться. Видно, предчувствовал свою скорую кончину.
Поздно вечером возвращаюсь домой. По привычке поднимаю глаза на окна квартиры. На кухне горит свет. «Ну, всё, - думаю, быстрым шагом направляясь к дверям подъезда, - кто-то сейчас отгребет звездюлей!». Захожу в квартиру, и взгляд сразу цепляется за две шинели на вешалке, а тут ещё радостный смех детей вперемешку с мужскими голосами.
- У нас гости? – повеселев, спрашиваю я, расстёгивая пуговицы.
Один голос я узнала сразу. Всего несколько часов назад он отчитывал меня в своём кабинете. Отчёт ему опять не понравился.
В коридор с радостным визгом выбегает Даша.
- Мама, смотри, кого мне дедушка подарил! – и тянет пушистого котенка. – А Теме пистолет! Настоящий пистолет!
Не скажу, что новому хвостатому члену семьи я так же обрадовалась, как дочка, но это чудо получше будет, чем настоящий пистолет. Устало вздыхаю, и пряча за натянутой улыбкой раздражение, иду на кухню к непрошенным гостям. Где, кстати, они уже на славу похозяйничали. Чай заварили, торт порезали, конфеты в вазочку, а сами сидят довольно ухмыляются. Особенно, светится радостью Пичугин, наблюдая, как его внук вертит в руках НАСТОЯЩИЙ пистолет! У меня аж сердце сжалось! Ребенку и оружие! Лучше бы собаку подарил. Уж как-нибудь пережила ещё одного питомца. Но пистолет был перебор.
- Это что?! – киваю я на оружие в руках моего сына.
Артём, не отрывая глаз от подарка, завороженно шепчет:
- Пистолет настоящий, офицерский, мам.
А я уже вскипаю от злости.
- Никита Андреевич, вы в своём уме?
Он, усадив на колени, подбежавшую к нему Дашу, говорит:
- Там боёк спилен, так что не бухти, мать, - весело подмигивает внучке. – Зато посмотри, как пацан доволен. А ты лучше сядь почаевничай с нами. Я ведь завтра в Сталинград вылетаю. Надо там кое с чем разобраться. Колька, а ну-ка организуй чай Алесе!
И младший лейтенант бросился исполнять приказ родного начальства. Старшая сестра хоть и с$ка у него была, но парень сам хороший. Его Пичугин особо выделял и всюду за собой таскал. А после смерти Никиты Андреевича Зарецкого забрал к себе капитан Гордый. Полагаю, без связей покойного полковника здесь тоже не обошлось.
Чай попили, а когда Пичугин уложил внучат спать и до горькой дело дошло. Много о чем мы тогда говорили, много кого вспоминали, но запомнилось лишь одно. Прощаясь в коридоре, Никита Андреевич по-отцовски прижал меня к себе и прошептал:
- Береги их, дочка. Береги внуков моих, родная.
- Сберегу, - пообещала я.
Больше Никиту Андреевича Пичугина живым я не видела. Правда, когда смотрю на сына, ловлю себя на мысли: «А ведь есть в нём что-то от деда!» Взгляд, например. Такой же прямой, изучающий и не по годам мудрый.
Ещё в прошлом году я не спешила домой. Да и что мне было делать в пустой квартире? По привычке курить на кухне, рассматривая призраки прошлого в игре теней? Как бы мне не хотелось, но я никогда не смогу перешагнуть через разделяющую нас временную пропасть и обнять его. Тысячу раз слышала о том, как время лечит боль утраты, но меня оно не излечило. Разве что поглубже в сердце всадило нож из чувства вины и предательства. Стоит только подумать об этом, как из моего рта вылетает пропитанный цинизмом смешок. Я передала мужа ради любовника, а любовник в свою очередь предал меня ради власти.
Правда, Ладыжину не мешало бы сказать спасибо. Совсем со счетов он меня не списал.
Нашу с Костей служебную квартиру не отобрали, а могли. Всё-таки я была жена врага народа. Да, и зачем сотруднице переведенной на другое место службы отдельная жилплощадь в Москве? По всем пунктам её должны были забрать и отдать более надёжным товарищам. Не знаю как Паше это удалось, но вернувшись в Москву, я была приятно удивлена. В коридоре управления ко мне подошёл водитель Ладыжина и, ничего не говоря, впихнул в ладонь ключи. Так что ночевала я не в общежитии НКВД, а в когда-то нашей с Костей квартире.
Там ничего не изменилось. Только слой пыли толщиной в палец лежал на мебели. Засохшая заварка в чайнике. Почерневшая тарелка в раковине. В спальне настежь открытые двери шкафа и смятая постель… В сорок девятом я уезжала в спешке. Не до уборок было. И вот вернулась… Но, чтобы навести порядок, не было ни сил, ни желания.
Помню присела на краюшек постели, закрыла глаза и, вслушиваясь в щемящую тишину, пыталась вспомнить наш последний вечер.
Я тогда пришла поздно. Задержалась на службе? Нет. Паша всё не отпускал. Знал зараза, что Костю арестуют и не предупредил. А был ли смысл предупреждать? Мой муж никуда бы не убежал. Страна огромная, а спрятаться от несправедливости негде. Верные друзья и добрые товарищи везде разыщут. Бегство только бы продлило агонию и уже в связке с ним пошла бы я. А Костя этого допустить не мог.
Мне кажется, муж догадывался, что за ним вот-вот придут. Ведь в тот вечер Костя был особо заботлив. Он словно прощался, предчувствуя что нам больше не суждено увидеться.
Я открыла дверь и сделала всего несколько шагов, как вкусный запах еды окутал с ног до головы, и голос Кости:
- Леся, милая, ты ужинать будешь?
Тогда я ответила: «Нет. Я устала. Лягу спать». А теперь? Что я бы сказала теперь? То, что шепчут мои губы, каждый раз входя в нашу с ним квартиру.
- Да, любимый, буду.
А через три часа за Костей пришли…
После ночи проведённой в отчаянном одиночестве, я хотела вернуть ключи и попросить комнату в общежитии НКВД, но всё как-то не получалось. А, может, я была не готова распрощаться с Костей навсегда? Ведь, вернувшись домой, я стала ощущать его присутствие. Там в Витебске я почти забыла что когда-то была замужем. Маслов хорошо преуспел в моей избирательной амнезии, заполнив собой абсолютно всё. Даже ночную тишину. Храпел, как паровоз! И в какой-то момент бессонной ночи с ним, я вдруг поймала себя на мысли, что совсем не помню Костиного лица. Будто до моей ссылки в провинцию ничего и не было. Нет. Было. Но в какой-то другой уже чужой мне жизни. И только возвращение на исходную точку вернуло мне прошлое, от которого я даже не пыталась бежать. Просто время брало верх над чувствами, загоняя их глубоко в сердце и, тем самым, оберегая мою расшатанную психику от невыносимой боли.
Если бы не Тёма с Дашей, не знаю, что стало бы со мной. К середине сорок второго моя душа была подобна пустыне. Ещё чуть-чуть и я бы сорвалась… Предохранитель, затвор, курок и всё… Но тут словно обухом по голове. Коршунов. Его голос. Его просьба. И сердце ёкнуло. Жива! Теперь его дети мой якорь на этой земле. Мой смысл жизни. Моё будущее.
С появлением детей я больше не бродила бесцельно по Москве, не сидела часами в скверах и не стояла на набережной. Я бежала домой, в нашу с Костей квартиру. Ведь она наполнилась веселым смехом, разгоняющим зелёную тоску.
Тёмке шестой год. Дашке два с половиной. Маленькие ещё, чтобы быть самостоятельными. Но я не могла уйти со службы. Сами понимаете, война. Нужно было решать, куда определять детей, пока я мотаюсь по фронтам. Мысль про детдом при НКВД, я отмела сразу. Сама от туда. Да, и не хотелось, чтобы детишки на казённых харчах росли. А тут ещё Ладыжин объявился. Дошло до него, что бывшая любовница чужих детей усыновила. Явился как-то днём и давай орать. Отчитывать меня, как девочку, вздумал! Но я тогда быстро закрыла ему рот и вытолкала за дверь. Дети спали, да и я умаялась. Никогда не думала, что быть матерью так сложно. На тебе ВСЁ! Абсолютно всё от уборки до чтения сказок.
Выгнала я Ладыжина, а сама сижу в прихожей на стуле, руки опустив, и молюсь: «Только бы этот гад малых не разбудил!». Я же больше часа их спать укладывала. Еще и голова болит: завтра на службу, и детей не с кем оставить. В общем, по всем фронтам безвыходная ситуация. Я была уже готова определить их временно в детдом, как тихий стук в дверь оторвал от панических настроений. Открываю. Стоит пожилая женщина, улыбается, и вроде бы лицо знакомое. А кто вспомнить не могу. Так она сама поспешила освежить мою память.
- Я соседка ваша Серафима Георгиевна. Вот напротив живу, - и плечо чуть назад ведёт, открывая обзор на свою приоткрытую дверь. – Слышала у вас детки малые и оставить не с кем. Так вы, соседушка, не стесняйтесь и ко мне их отправляйте. Я же одна совсем, делать мне не чего. Пригляжу.
Серафима Георгиевна вдова героя революции красного комдива Подолянского. Очень хорошая женщина и моё спасение! За Тёму с Дашей я уже не переживала. Мои сорванцы были в надёжных руках. Бабушка Фима не только по головке гладила, но и подзатыльники отвешивала. Всё строго по делу! Особенно, если Тёма отлынивал от занятий или шкодничал. А это мой сынок делал с завидной регулярностью. Дашеньку ругать не за что было. Как говорила Серафима Георгиевна: «Прелестнейшее дитя!».
Было далеко за полночь, когда я возвращалась домой. Пришлось немного задержаться в управлении. После доклада Филатову (мой непосредственный начальник), зашла за пайком. Сами понимаете, что продукты для семьи из трёх человек в такое непростое время были на вес золото. Ещё и Серафиме Георгиевне кое-что подкидывала. Одна она в городе осталась. Дочка с мужем в сорок первом уехала в солнечный Ташкент и, судя по письмам, возвращаться в ближайшие месяцы не планировала.
И вот поднимаюсь я по лестнице. Руки от тяжести до земли тянутся. Вроде немного в вещмешке, но усталость даёт о себе знать. Я уже мысленно сладко спала, обняв за плечики Дашеньку. Тёмка, как взрослый и очень самостоятельный, засыпал отдельно, но под утро перебирался к нам с Дашей. Надо было сразу, как появились дети, купить еще одну кровать. А я всё тянула и тянула. Да, по сути, мне некогда было. И пока помещались мы с дочкой на нашей с Костей кровати, а Тёмка облюбовал диван в гостиной.
Голова ужасно болела. Наверное, даже сильнее, чем ребро.
- Пока не за что благодарной быть, Леська. Ну, и дура же ты у меня. Какая же ты дура, - по стариковский сетовал Пичугин и с осторожностью придерживал, чтобы не упала.
Слабая была и почти повисла на плече Никиты Андреевича, едва переставляя ноги. Сама я не дошла бы ни до его машины, ни до собственной постели.
- Ладно, отлежишься пару тройку дней и хватит. Некогда нюни разводить. Война, чёрт её побери! – сказал он напоследок, закрывая двери моей квартиры.
Пичугин забрал меня к себе в 3-е управление ГУГБ НКВД. Не знаю как ему это удалось, но больше меня никто не трогал. Может, потому что подчинялась я непосредственно Никите Андреевичу? Да, и он, зная про моё обострённое чувство справедливости, поручал мне в основном аресты и сопровождение подозреваемых в предательстве.
Больше полугода почти обычая рутина, не считая ареста комбата майора Бойко. В марте сорок второго мне пришлось поучаствовать в боях подо Ржевом районе Сычовки. Приехала арестовать, а в итоге отпустила.
- Товарищ капитан, моим парням с минуты на минуту в атаку идти, а вы меня в кандалах через все окопы. Вы же их моральный дух напрочь растопчите! А нам победить сегодня нужно. Понимаете! Победить! – с надрывом и болью в глазах шепчет Бойко. – Дайте в последний раз с ними в бой сходить, а там, чёрт с вами! Забирайте!
Отпустила. Что ему за так помирать? Лучше в бою, да за Родину.
Сначала наша авиация позиции немцев прочесала, потом солдатики в штыковую пошли. Когда наши почти заняли окопы противника, присоединилась их авиация. Кто-то там оказался со стальными яйцами и вызвал огонь на себя. Не типично для фашистов, но бывало.
В том бою меня немного зацепило осколками и взрывной волной контузило. Снаряд разорвался всего в нескольких метрах. А вот Бойко не повезло. Или повезло? Не вернулся майор. Геройски погиб в рукопашной.
Никогда не забуду, как орал на меня Пичугин. Стены госпиталя дрожали, не говоря уже про персонал с пациентами. А потом как саданет кулаком по тумбочке возле кровати, и медленно скалой нависает надо мной.
- Ты всё поняла?! – спрашивает, глаз нервно дёргается.
- Так точно, товарищ полковник! Простите, что в постройке смирно встать не могу!
- Леся, - тихо, почти на ухо шепчет он, - я устал терять близких мне людей. У меня же, кроме тебя и Кольки, никого больше не осталось. Не расстраивай меня, девочка.
Гришка Коршунов погиб в сорок первом в боях за Сенно. Внебрачный сын Пичугина и отец моих детей. Подлодка лейтенанта Дмитрия Пичугина, старшего сына, осенью того же года, не вернулась с задания в Баренцевом море. Ну, а про младшего сына он тогда ничего не знал. Никита пропал без вести в начале войны. Это потом младший лейтенант Пичугин объявится в партизанском отряде под Витебском. А тогда весной сорок второго о нём ничего не было известно. Жаль, Никита Андреевич не дожил до таких радостных вестей. А, может, и к лучшему. Он обрёл бы сына всего на несколько месяцев. Младшего Никиту Пичугина на допросе убьёт оберфюрер Клинге. И убьёт не потому что они враги, а потому что сочтёт его соперником за сердце фройлян Лизхен. Она же Лиза Зарецкая довоенная любовница полковника Пичугина, родная сестра Коленьки и тётка Артёма с Дашей. Кстати, Никита Андреевич, и её похоронил. А девка выжила в огне войны и далеко пошла…
- Постараюсь не расстраивать, - без особой уверенности дала я невыполнимое на войне обещание.
А полковник сделал вид, что поверил.
В августе сорок второго Никита Андреевич срочно вызвал меня к себе. Дело было важное и безотлагательное. На одном из участков Калининского фронта творилась какая-то чертовщина. Несколько солдат и офицеров были найдены растерзанными в лесу. Можно было списать на медведя и воевать дальше, но по данным разведки на немецкой стороне такая же ситуация. А тут ещё особо впечатлительные разводили панические настроения среди сослуживцев, что плохо сказывалось на боевом духе солдат. Нужно было разобраться. Вот Никита Андреевич и вспомнил про дело «Заболотинского Зверя».
Пришла к нему, а в кабинете уже сидят серьезные товарищи. Папку с пометкой «Особо секретно» мне пихают, заодно и расписку о неразглашении.
- Ты у нас, Алеся Яновна, похожее дело вела. Вот и с этим разберись, кто там кого съел, - говорит Пичугин.
Разобралась. И там же завербовала Одина. Вернее, он сам предложил мне сотрудничество. Но об этом как-нибудь потом.
А когда на базе третьего отдела создали «СМЕРШ», меня, как самого результативного сотрудника, оставили. Конечно, в этом есть заслуга Пичугина. И пусть он погиб ещё в январе сорок третьего в Сталинграде, но его приятельские отношения с Абакумовым не плохо сказались на моей карьере. Начальник Главного управления контрразведки негласно покровительствовал мне. Думаю, это всё по просьбе Никиты Андреевича. Я воспитывала его единственных внучат от старшего внебрачного сына Григория Коршунова. Так что для полковника Пичугина я была не чужая. Он, кстати, частенько наведывался к Темушке с Дашенькой. И с документами на усыновление любящий дедушка тоже помог.
Хороший мужик был Никита Андреевич. Своих не бросал даже после смерти. С того света под крылышком грел. Жаль, что таких людей очень мало. В основном одна гниль землю топчет. Советам бы сотни две таких ответственных у руля власти, никогда бы не развалились.
Последний раз я видела Пичугина в конце декабря сорок второго года. Перед самым вылетом в Сталинград, он в сопровождении Николая Зарецкого ( родной брат Анны - горе-мамаши и жены Григория) заехал попрощаться. Видно, предчувствовал свою скорую кончину.
Поздно вечером возвращаюсь домой. По привычке поднимаю глаза на окна квартиры. На кухне горит свет. «Ну, всё, - думаю, быстрым шагом направляясь к дверям подъезда, - кто-то сейчас отгребет звездюлей!». Захожу в квартиру, и взгляд сразу цепляется за две шинели на вешалке, а тут ещё радостный смех детей вперемешку с мужскими голосами.
- У нас гости? – повеселев, спрашиваю я, расстёгивая пуговицы.
Один голос я узнала сразу. Всего несколько часов назад он отчитывал меня в своём кабинете. Отчёт ему опять не понравился.
В коридор с радостным визгом выбегает Даша.
- Мама, смотри, кого мне дедушка подарил! – и тянет пушистого котенка. – А Теме пистолет! Настоящий пистолет!
Не скажу, что новому хвостатому члену семьи я так же обрадовалась, как дочка, но это чудо получше будет, чем настоящий пистолет. Устало вздыхаю, и пряча за натянутой улыбкой раздражение, иду на кухню к непрошенным гостям. Где, кстати, они уже на славу похозяйничали. Чай заварили, торт порезали, конфеты в вазочку, а сами сидят довольно ухмыляются. Особенно, светится радостью Пичугин, наблюдая, как его внук вертит в руках НАСТОЯЩИЙ пистолет! У меня аж сердце сжалось! Ребенку и оружие! Лучше бы собаку подарил. Уж как-нибудь пережила ещё одного питомца. Но пистолет был перебор.
- Это что?! – киваю я на оружие в руках моего сына.
Артём, не отрывая глаз от подарка, завороженно шепчет:
- Пистолет настоящий, офицерский, мам.
А я уже вскипаю от злости.
- Никита Андреевич, вы в своём уме?
Он, усадив на колени, подбежавшую к нему Дашу, говорит:
- Там боёк спилен, так что не бухти, мать, - весело подмигивает внучке. – Зато посмотри, как пацан доволен. А ты лучше сядь почаевничай с нами. Я ведь завтра в Сталинград вылетаю. Надо там кое с чем разобраться. Колька, а ну-ка организуй чай Алесе!
И младший лейтенант бросился исполнять приказ родного начальства. Старшая сестра хоть и с$ка у него была, но парень сам хороший. Его Пичугин особо выделял и всюду за собой таскал. А после смерти Никиты Андреевича Зарецкого забрал к себе капитан Гордый. Полагаю, без связей покойного полковника здесь тоже не обошлось.
Чай попили, а когда Пичугин уложил внучат спать и до горькой дело дошло. Много о чем мы тогда говорили, много кого вспоминали, но запомнилось лишь одно. Прощаясь в коридоре, Никита Андреевич по-отцовски прижал меня к себе и прошептал:
- Береги их, дочка. Береги внуков моих, родная.
- Сберегу, - пообещала я.
Больше Никиту Андреевича Пичугина живым я не видела. Правда, когда смотрю на сына, ловлю себя на мысли: «А ведь есть в нём что-то от деда!» Взгляд, например. Такой же прямой, изучающий и не по годам мудрый.
ГЛАВА 4.1
Ещё в прошлом году я не спешила домой. Да и что мне было делать в пустой квартире? По привычке курить на кухне, рассматривая призраки прошлого в игре теней? Как бы мне не хотелось, но я никогда не смогу перешагнуть через разделяющую нас временную пропасть и обнять его. Тысячу раз слышала о том, как время лечит боль утраты, но меня оно не излечило. Разве что поглубже в сердце всадило нож из чувства вины и предательства. Стоит только подумать об этом, как из моего рта вылетает пропитанный цинизмом смешок. Я передала мужа ради любовника, а любовник в свою очередь предал меня ради власти.
Правда, Ладыжину не мешало бы сказать спасибо. Совсем со счетов он меня не списал.
Нашу с Костей служебную квартиру не отобрали, а могли. Всё-таки я была жена врага народа. Да, и зачем сотруднице переведенной на другое место службы отдельная жилплощадь в Москве? По всем пунктам её должны были забрать и отдать более надёжным товарищам. Не знаю как Паше это удалось, но вернувшись в Москву, я была приятно удивлена. В коридоре управления ко мне подошёл водитель Ладыжина и, ничего не говоря, впихнул в ладонь ключи. Так что ночевала я не в общежитии НКВД, а в когда-то нашей с Костей квартире.
Там ничего не изменилось. Только слой пыли толщиной в палец лежал на мебели. Засохшая заварка в чайнике. Почерневшая тарелка в раковине. В спальне настежь открытые двери шкафа и смятая постель… В сорок девятом я уезжала в спешке. Не до уборок было. И вот вернулась… Но, чтобы навести порядок, не было ни сил, ни желания.
Помню присела на краюшек постели, закрыла глаза и, вслушиваясь в щемящую тишину, пыталась вспомнить наш последний вечер.
Я тогда пришла поздно. Задержалась на службе? Нет. Паша всё не отпускал. Знал зараза, что Костю арестуют и не предупредил. А был ли смысл предупреждать? Мой муж никуда бы не убежал. Страна огромная, а спрятаться от несправедливости негде. Верные друзья и добрые товарищи везде разыщут. Бегство только бы продлило агонию и уже в связке с ним пошла бы я. А Костя этого допустить не мог.
Мне кажется, муж догадывался, что за ним вот-вот придут. Ведь в тот вечер Костя был особо заботлив. Он словно прощался, предчувствуя что нам больше не суждено увидеться.
Я открыла дверь и сделала всего несколько шагов, как вкусный запах еды окутал с ног до головы, и голос Кости:
- Леся, милая, ты ужинать будешь?
Тогда я ответила: «Нет. Я устала. Лягу спать». А теперь? Что я бы сказала теперь? То, что шепчут мои губы, каждый раз входя в нашу с ним квартиру.
- Да, любимый, буду.
А через три часа за Костей пришли…
После ночи проведённой в отчаянном одиночестве, я хотела вернуть ключи и попросить комнату в общежитии НКВД, но всё как-то не получалось. А, может, я была не готова распрощаться с Костей навсегда? Ведь, вернувшись домой, я стала ощущать его присутствие. Там в Витебске я почти забыла что когда-то была замужем. Маслов хорошо преуспел в моей избирательной амнезии, заполнив собой абсолютно всё. Даже ночную тишину. Храпел, как паровоз! И в какой-то момент бессонной ночи с ним, я вдруг поймала себя на мысли, что совсем не помню Костиного лица. Будто до моей ссылки в провинцию ничего и не было. Нет. Было. Но в какой-то другой уже чужой мне жизни. И только возвращение на исходную точку вернуло мне прошлое, от которого я даже не пыталась бежать. Просто время брало верх над чувствами, загоняя их глубоко в сердце и, тем самым, оберегая мою расшатанную психику от невыносимой боли.
Если бы не Тёма с Дашей, не знаю, что стало бы со мной. К середине сорок второго моя душа была подобна пустыне. Ещё чуть-чуть и я бы сорвалась… Предохранитель, затвор, курок и всё… Но тут словно обухом по голове. Коршунов. Его голос. Его просьба. И сердце ёкнуло. Жива! Теперь его дети мой якорь на этой земле. Мой смысл жизни. Моё будущее.
С появлением детей я больше не бродила бесцельно по Москве, не сидела часами в скверах и не стояла на набережной. Я бежала домой, в нашу с Костей квартиру. Ведь она наполнилась веселым смехом, разгоняющим зелёную тоску.
Тёмке шестой год. Дашке два с половиной. Маленькие ещё, чтобы быть самостоятельными. Но я не могла уйти со службы. Сами понимаете, война. Нужно было решать, куда определять детей, пока я мотаюсь по фронтам. Мысль про детдом при НКВД, я отмела сразу. Сама от туда. Да, и не хотелось, чтобы детишки на казённых харчах росли. А тут ещё Ладыжин объявился. Дошло до него, что бывшая любовница чужих детей усыновила. Явился как-то днём и давай орать. Отчитывать меня, как девочку, вздумал! Но я тогда быстро закрыла ему рот и вытолкала за дверь. Дети спали, да и я умаялась. Никогда не думала, что быть матерью так сложно. На тебе ВСЁ! Абсолютно всё от уборки до чтения сказок.
Выгнала я Ладыжина, а сама сижу в прихожей на стуле, руки опустив, и молюсь: «Только бы этот гад малых не разбудил!». Я же больше часа их спать укладывала. Еще и голова болит: завтра на службу, и детей не с кем оставить. В общем, по всем фронтам безвыходная ситуация. Я была уже готова определить их временно в детдом, как тихий стук в дверь оторвал от панических настроений. Открываю. Стоит пожилая женщина, улыбается, и вроде бы лицо знакомое. А кто вспомнить не могу. Так она сама поспешила освежить мою память.
- Я соседка ваша Серафима Георгиевна. Вот напротив живу, - и плечо чуть назад ведёт, открывая обзор на свою приоткрытую дверь. – Слышала у вас детки малые и оставить не с кем. Так вы, соседушка, не стесняйтесь и ко мне их отправляйте. Я же одна совсем, делать мне не чего. Пригляжу.
Серафима Георгиевна вдова героя революции красного комдива Подолянского. Очень хорошая женщина и моё спасение! За Тёму с Дашей я уже не переживала. Мои сорванцы были в надёжных руках. Бабушка Фима не только по головке гладила, но и подзатыльники отвешивала. Всё строго по делу! Особенно, если Тёма отлынивал от занятий или шкодничал. А это мой сынок делал с завидной регулярностью. Дашеньку ругать не за что было. Как говорила Серафима Георгиевна: «Прелестнейшее дитя!».
Было далеко за полночь, когда я возвращалась домой. Пришлось немного задержаться в управлении. После доклада Филатову (мой непосредственный начальник), зашла за пайком. Сами понимаете, что продукты для семьи из трёх человек в такое непростое время были на вес золото. Ещё и Серафиме Георгиевне кое-что подкидывала. Одна она в городе осталась. Дочка с мужем в сорок первом уехала в солнечный Ташкент и, судя по письмам, возвращаться в ближайшие месяцы не планировала.
И вот поднимаюсь я по лестнице. Руки от тяжести до земли тянутся. Вроде немного в вещмешке, но усталость даёт о себе знать. Я уже мысленно сладко спала, обняв за плечики Дашеньку. Тёмка, как взрослый и очень самостоятельный, засыпал отдельно, но под утро перебирался к нам с Дашей. Надо было сразу, как появились дети, купить еще одну кровать. А я всё тянула и тянула. Да, по сути, мне некогда было. И пока помещались мы с дочкой на нашей с Костей кровати, а Тёмка облюбовал диван в гостиной.
