Гидра из Лерны

После многократных заверений, что ему следует прекратить верещать, как резанная свинья, она кинула ему на колени бурдюк, уже наполненный свежей водой. Ясон жадно приник к нему, холодные капли затекали за ворот одежды. Не прекращая пить, он краем глаза поглядывал на незваную гостью и пытался понять, висит ли до сих пор на поясе меч и нужен ли он ему. Как оказалось, не нужен.
       
       Она поманила, а он пошел следом и не стал задавать ей вопросы. У него была рана – рука была рассечена от плеча и до локтя – а теперь она перевязана чистой и мягкой тряпицей, а под ней – жгучая и пахучая зеленая мазь из травы и корней. Его спутница была не разговорчива: она не назвала свое имя, она не спросила его, она не сказала, куда ведет его, и просто шла по следам к месту их битвы. Враг бы сразу убил или для начала связал.
       
       – Кто ты? – в четвертый раз позвал он ее, правда, без особой надежды.
       
       Та обернулась и промолчала, будто решала, стоит ли он вообще того, чтобы ему отвечать. Видно, не стоит. Отчего-то Ясон не обиделся. Он шел за нею след в след и исподлобья разглядывал. Пусть Хирон и говорит, что он дурной ученик и не помнит ничего из уроков, но он может отличить гречанку от дочери Персии, а дриаду от смертной жрицы. Та была не гречанка, не дриада и лицо ее не было смуглым, как у выходцев с востока и юга. Она не была ни дочерью землепашца, ни царевной, ни странной бродячей пророчицей, что изредка встречаются на безлюдных дорогах. Ясон не знал, как кожевники белят кожу, а ткачи – ткани, но знал, что белый – не цвет для долгой дороги, а она была в белом и на ней не было ни единого темного пятнышка. От белоснежных кудрей, туго стянутых в узел, с редкими прядями цвета пепла до плаща на спине и легких закрытых сандалий. Он не знал, как назвать эту обувь. Он вообще не понимал, почему она одета так тепло и закрыто. Слишком белая, слишком другая, раз уж он мастер неуместных вопросов, можно спросить не знает ли она Полидевка.
       
       – Ты тоже названная дочь Зевса? – брякнул он.
       
       Ей бы спросить почему именно Зевса и почему тоже, но она даже не замедлила шаг.
       
       – Я дочь Геспера, Вечерней звезды.
       
       И поди гадай, как у звезды могут быть дети. Может, и прав Хирон. Он дурной ученик и невежда.
       
       Она снова раздвинула заросли пожелтевшего папоротника. Геракл все сидел на поваленном дереве, не замечая ни своей победы, ни того, что болото ушло. Дочь Геспера, кем бы она ни была, прошла прямо к нему, будто не боялась запачкать свою белизну в черной земле и невысохшей крови. Она присела напротив, положив колени на плоский камень, воин, казалось, не видел ее. Она взяла его склоненное лицо в свои белые худые ладони.
       
       – Друг мой, – она позвала. – Друг мой, очнись. Ты здесь, ты со мной и вовсе не на арене. Этот юноша принес еды и питья, ну же, ведь ты хочешь пить.
       
       Ясон поспешно протянул ей бурдюк, она вложила его воину в руки, помогла поднести ко рту.
       
       – Меропа, – Геракл говорил еле слышно, но взгляд его стал осмысленным. Он моргнул и, казалось, только заметил ее. Она нарочно загородила собой голову гидры, и тот видел лишь ее светлое лицо и может быть еще Ясона, не знавшего подойти или нет.
       
       – Это я, – отвечала дочь Геспера и гладила его по шершавым и грубым щекам. – А ты пей, пей.
       
       Тот послушно, как ребенок, стал пить, пролив на себя половину.
       
       – Я нашел виноград.
       
       Ясон все же вышел вперед и сел рядом с воином. Геракл принял еду, даже произнес спутанные слова благодарности. Он неуклюже отщипывал крохотные дикие виноградины с ветки, и, к радости Ясона, взгляд его становился все более суровым и хмурым, а руки дрожали все меньше.
       
       – Что ты делаешь здесь? – она называла его другом и гладила по щекам, но тот не готов был к дружеской ласке. Но она не оскорбилась и не отпрянула. Ясон мудро про себя рассудил, что друзья Геракла – и его друзья тоже, ну, или в крайнем случае его не побьют.
       
       – Звезды меняются, – отвечала она, и Ясон тут же вспомнил слова Полидевка и Кастора. – Я сразу поняла, в чем причина, хоть и не верила в это. Ну и скажи, как я могла оставаться в своем доме с тысячей высоких дверей, если знала, что мой друг вернулся в этот странный запутанный мир. Ты мог здесь быть совершенно один.
       
       – Он был не один.
       
       Ясону надоело, что эта белая незнакомка ни во грош не ставит его. Не она была первым живым, кого герой встретил, и не она помогала ему бороться с чудовищем. Ее безразличный взгляд скользнул по нему.
       
       – Я Ясон, сын Эсона и царевич Иолка. Представься и ты, госпожа.
       
       По ее удивленному лицу Ясон понял, что та не допускала и мысли, что ее поведение может быть оскорбительно. Тем более для мальчишки в грязи и с рассеченной рукой.
       
       – Она гесперида, – ответил Геракл, и Ясон хмуро подумал, что по фразе «дочь Геспера» он мог бы догадаться и сам. Но не додумался. – Ее имя Меропа, она мой старый приятель еще с тех времен, как царь Эврисфей послал меня в далекий северный край за золотыми яблоками Геи. Зовется «самой тусклой из всех плеяд» – как по мне, это наглая ложь.
       
       – Это все, что тебе было нужно? – спросила Меропа.
       
       На ее лице были веснушки, очень бледные, еле заметные, цвета морского песка. Ясон вспыхнул и не ответил. Рука болела и начинала чесаться. Да, она помогла ему, очистила рану и перевязала ее, но он здесь, он живой, он помогал победить бессмертную гидру – и не ей, такой чистой и в белых одеждах, теперь приходить и отодвигать его историю в сторону.
       
       Он кивнул, так и не придумав достойный ответ. Ясон в первый раз говорил с полубогами – половина, четверть, одна восьмая божественной крови – он не помнил уверенно, что есть дочери Геспера, но понимал, что не дело в первый же раз с ними ругаться. Тем более с женщиной, тем более с прекрасной, тем более с подругой Геракла. Друзья его друзей – и его друзья тоже, даже если их надменности хватит на пятнадцать таких, как Ясон. Он совершил над собой усилие, спрятав гордость поглубже, и поклонился ей.
       
       – Да, это все. Я рад быть знакомым с другом столь славного воина.
       
       – Будь добрее с мальчишкой, Меропа, – вставил Геракл, покончив с водой и виноградом. – Он юный и бестолковый, но храбрый духом и добрый сердцем. Таким был когда-то и я.
       
       Гесперида не ответила, но бесстрастный взгляд ее потеплел. Про острова блаженных и золотые яблоки Геи юноша знал очень мало. Это было слишком похоже на сказки, кентавр Хирон и рассказывал их ему в детстве, а не на своих занудных уроках. Те острова были где-то на краю света, дальше загадочной Гипербореи, в которую не верили даже безумные старики, на самом севере, где кончается мир и где чаша небес упирается в землю. Вокруг них такой лютый холод, что замерзают даже мысли в мозгу, но острова омывают источники с горячей водой, и на земле цветут цветы и в избытке растут чудесные фрукты. В тех невозможных и прекрасных историях и Елена не умерла при падении Трои, а примирившись с Менелаем, осталась жить там в бессмертии и покое.
       
       – Я снова здесь, Меропа. И никуда не продвинулся, – воин кивнул на немертвую голову. – Я могу бороться с ней сотню раз и потом еще сотню, и это ничего не изменит. Не много ли олимпийцы взвалили на смертного?
       
       – Не мне судить олимпийцев, – ответила дочь звезды. Она сняла свой плащ и попыталась укрыть им Геракла. Крошечного отреза ткани хватило лишь на половину спины. – Ты знаешь, Атлас все еще злится.
       
       На губах героя мелькнула тень такой непривычной улыбки. Даже проказливо блеснули глаза.
       
       – Да неужели? Все двести лет?
       
       Гесперида закивала и засмеялась:
       
       – Да, да, ты не поверишь, над ним смеются и отец, и сестры, и всем тем, кто впервые у нас поселяется, он рассказывает историю о вероломном Геракле. Она приходится многим по вкусу.
       
       Воин пожал плечами.
       
       – Он первый меня обманул. Я лишь перехитрил обманщика.
       
       – Перехитрил титана. Вот этого он тебе вовек не забудет.
       
       Тот усмехнулся, но затем вновь помрачнел.
       
       – Каково это, Меропа, как ты считаешь: иметь достаточно силы, чтобы держать небесный свод на плечах наравне с титаном, но не знать, как избавиться от всего лишь горсти плоти, крови и хрупких костей.
       
       Он снова смотрел на голову гидры, и улыбка исчезла с его лица. Взгляд геспериды потух. «Каково это, друг мой, – должно быть хотела ответить она. – Быть могущественней всех смертных просто по праву рождения, иметь силу в своей крови и волшебство, недоступное людям – иметь все это и все равно быть не в силах помочь.»
       
       – Она бессмертна, – Геракл отстранил ее руку. – Только и всего. Как нельзя истребить зло на земле, так нельзя покончить и с ней.
       
       – Не называй ее бессмертной. Бессмертны боги на светлом Олимпе. Я, мой отец, мои сестры, старый, грубый, но безвредный Атлас, а она… Не называй ее так, не ставь вровень с нами. Или же нас называй вечно живыми. Мы живем, а она существует. Мы над временем, а она растеклась по всему нему, как яд по воде тонкой пленкой.
       
       Ручьи текли в Лерну, и гидра текла вслед за ними. Ясон отчетливо представил себе эту мерзкую, но простую картину – бледную тихую гидру, тонкой пленкой лежавшую на всей земле и воде, на каждом мятущемся сердце. Он поежился. Грязная туника липла к потной коже, и ему захотелось окунуться в ледяную морскую воду. Когда-то давно Ясон любил рассказы Хирона про «реки времен», теперь же все они оказались безнадежно отравлены. Он вспомнил свой дом в кипарисовых рощах, уроки седого кентавра, его наставления и нудные речи. Тонкой веткой он бездумно нарисовал круг на земле. Тот наконец-то вышел ровным и круглым, как диск солнца на небе. Сложные свитки книжников и сферы небес, они ему не нужны и никого теперь не спасут. Он начертил еще пару, больше и шире, вот здесь Олимп, здесь чудовища и смертные люди, а там дальше, за всеми кругами мира спит Океан, бесконечный и вечный. Он вспомнил слова Меропы и пожалел, что рисует только на плоскости. Реки времен текут по земле, петляют и кружатся, для Олимпа же гора – это лишь стебель, а сам он раскрывается дальше и выше. Он над миром, и там нет болезней, что выпустила из ларца неразумная дева Пандора, и нет смерти, потому что нет времени. Был Кронос-Время, и Зевс его победил, теперь песчинки не сыплются на Олимпе, нет пыли и тлена, и деревья вечно зеленые со времен самой первой весны. Вся вечность теперь в руках олимпийцев, и они могут играть с ней, точно мальчишки с податливой глиной.
       
       – Меропа?
       
       Ему было неловко так ее окликать.
       
       – Госпожа, – та повернулась, будто на оклик нерадивой служанки. – Ты говоришь, она растеклась по всей бесконечности времени, от края до края?
       
       Она кивнула и пожала плечами. К чему теперь говорить поэтично и долго, если это никому не поможет. Мысль мелькала где-то на окраине разума юноши, появлялась и вновь исчезала, он старался не шевелиться и не дышать, чтобы подкараулить ее, как трусливого зверя.
       
       – Она бесконечна, – осторожно начал Ясон. Он не был оратором и никогда не учился такому. Если его не поймут, если ему не помогут, он и сам не сможет понять и все объяснить. – В любой момент времени, что ее убивает Геракл или кто угодно из смертных, у нее в запасе остается все тот же бесконечный отрезок времен. Даже если от ее вечности отобрать половину – ее бессмертия не останется меньше, все равно как мчаться за полосой горизонта – ты никогда не достанешь ее. Все время, что ей отведено на земле, больше времени тех, кто жил, живет и жить будет. Это значит… это значит, ее не убить на земле, никаким из всех доступных нам способов.
       
       Он видел, как помрачнел Геракл, как гесперида лишь взглядом приказала ему замолчать, но он боялся, что его прервут и он не закончит.
       
       – Так если ее не убить на земле… Если здесь даже само время ей служит. Надо убить ее там, где времени нет.
       
       Он прочитал недоумение на лицах своих спутников, и просто добавил:
       
       – Гидру надо убить на Олимпе.
       
       Всего пять слов после сотни других, как в вычислениях старых мудрецов из Афин, которыми мучил его кентавр Хирон. Он проследил за своей мыслью снова и снова, теперь она застыла в мозгу и не пыталась сбежать. Это было единственно верным решением и единственным, до чего он додумался.
       
       – Олимпия близко, – еле слышно проговорила Меропа. Она тронула героя своей дрожащей белой рукой. – Всего два дня пути, и мы будем у подножья горы. Друг мой, ты слышишь?
       
       Тот слышал, но ответил не сразу.
       
       – Однажды жил юноша, – вдруг начал Геракл. – Великий герой. Сильный, храбрый и гордый, даже я был ребенком, когда о нем уже слагали легенды. Он победил Химеру – чудище о трех головах: львиной, змеиной и козьей.
       
       Ясон, словно во сне, вспоминал слова о химере и воине и понимал, что ничем хорошим они не закончатся снова.
       
       – За мужество ему был подарен Пегас, первый конь среди всех коней, рожденный у берегов Океана, у начала времен. Но юноша возгордился своими деяниями…
       
       – …и решил на Пегасе долететь до Олимпа прямо к бессмертным богам, – закончил Ясон. – За гордыню Беллерофонт был сброшен с самых вершин и до конца жизни скитался жалким калекой. Я знаю, Хирон мне рассказывал. Но, Геракл. Согласись, что нас ведет совсем не гордыня, – он засмеялся смущенно и нервно. – Посмотри на меня. У меня в кровь сбиты ноги, и я отчаянно мечтаю о хлебе из печи и жирной зараженной куропатке. А еще всерьез думаю о том, чтобы перебраться в Лаконию и осесть там простым земледельцем. Я, кого все годы с рождения растили как воина. Какая гордыня…
       
       Воин пожал плечами в ответ.
       
       – Гордыня или что-то еще… Смертным не добраться до Олимпа через гору, не взобраться, как на дерево – до кроны по стволу.
       
       – Можно и по-другому.
       
       Они обернулись на слова геспериды. Та нервно сжимала и разжимала белые пальцы, будто решала загадку, которую до нее никто не решал. Она пристально смотрела то на старого друга, то на юношу, которому не знала, можно ли доверять, и, казалось, не знала, разумно ли то, что она сейчас скажет.
       
       – На самом краю света, – начала она, обращаясь только к Гераклу. – где мой дом, ты держал свод небес вместо старого Атласа. Все светила на небе и всю их свинцовую тяжесть, тебе не до того было, чтобы оглядываться по сторонам. Если мы попросим титана поднять его хоть немного повыше… Ты знаешь, они, небеса, покрывают нас, точно чаша. Кто знает… Если ты шагнешь за край, то, может, окажешься на Олимпе – не в месте, а сфере в пространстве, потому что если это не так… То для чего тогда жили все ваши мудрецы на этой земле.
       
       – Я добирался до островов блаженных пять лет. И не думаю, что мальчик осилит такой переход, через стужу и вечный мороз.
       
       Ясон молчал. Сейчас он понимал, что не время спорить и набивать себе цену, ведь если он теперь возмутится и закричит, скажет, что может пройти все пути до далекой Гипербореи и дальше, где нет ни человека, ни зверя, ни любой другой жизни от лютого холода, то герой лишь кивнет, и ему придется идти. И он умрет, непременно. Из-за собственной глупости. Молодым умирать очень просто, так, кажется, говорил его дядя, царь Пелий. И, как оказалось, был прав.
       
       – Нам не обязательно идти пять лет через льды, – улыбнулась Меропа. – Не теперь. Я же не искала тебя долгие годы. Скажи мне, Геракл, ты когда-нибудь, хотя бы в детстве, не мечтал, чтобы от беды тебя унес буйный северный ветер?
       

       
       
       Глава VII

       
       Он лежал где-то между морозных крыльев Борея и его дочерей, слышал свист ветра и шелест прозрачных перьев.