– В порядке. Он не рвался в битву, но теперь все просится на перевал.
– За какой радостью?
– Не знаю, Аврелиан. Говорит, ему там чудится что-то неладное. Пёс его разберёт. Сегодня ему можно поверить.
– Как скажешь.
– Так отпустить его? – Килух кивнул на тощую фигурку вдали.
Амброзий посмотрел в сторону сына. Затем огляделся и пересекся взглядом с Утером и императором – те будут ждать объяснений, стоит ему подойти – Амброзий не рвался к этой беседе. Он уже заполучил себе мешочек с позолоченным торквесом и несколько мелких монет – приятного было немного, но мёртвым теперь точно без надобности. Прочие из его отряда все еще подбирали добычу. Люди Утера переусердствовали. Пара саксов насилу отыскала в лощине одного живого улада – раненного и без сознания, Вортигерн распорядился оставить его и расспросить, как очнётся.
– Пусть идёт, – он без колебаний ответил Килуху. У них было полдня, а затем люди двинутся обратно Повис.
– Одного отпускать?
– Нет. Я пойду с ним.
Килух кивнул.
– Проследи краем глаза за пленным. Он может многое рассказать.
Сын ждал его на склоне холма. С вершины, будто молочная речка, стекал белый туман, а выложенная камнем узкая тропка давно поросла пожухлой травой. Это была старая дорога через холмы, когда ещё не было тракта в обход, а о том, чтобы провести телегу, не было речи.
– Ты ранен, – сказал ему Мирддин. Это было утверждение, а не вопрос.
Амброзий отмахнулся.
– Пустое. Килух сказал, что ты хочешь что-то разведать.
Тот кивнул.
– За тем перевалом. Я чувствую, что там кто-то есть.
Центурион нахмурился. Левая рука устало потянулась к мечу.
– Если ты думаешь, что это засада, – промолвил он. – то надо брать больше людей.
– Не надо, если мы хотим, чтобы нас не заметили. Твой брат и Вортигерн, господин…
– Что «мой брат»?
Он огрызнулся. Упоминание Утера выводило его из себя, но Мирддин даже не вздрогнул.
– Они ответили, что так будет лучше. Разведать при свете дня, а не очнуться ночью с перерезанной шеей. При всем почтении, Аврелиан, лучше меня здесь нет лазутчика. Но ты хочешь помочь, и я тебе благодарен.
Хотел ли он, раненый после битвы, ползать наощупь по туманным холмам – точно нет. Хотел ли отпускать туда безоружного сына и терять среди мертвенного тумана и вереска – нет и подавно, но Амброзий смолчал. Он ничего не знал, о силах Мирддина. Да, мальчишка угадал, где скрывается враг, но повезло ли ему или то была военная хитрость – центурион никогда не верил в колдовство бриттов и ибернийцев, их обряды, порой кровавые и жестокие, казались глупостью дикарей – но его, Амброзия, сын не был похож на друида. Это вселяло надежду.
– Что ж, пойдем, – нехотя отозвался Амброзий. – Будем надеяться, что там укрылся заблудший пастух. У нас всего одна рука на троих, которая на что-то способна.
– Твой брат обещал послать людей, если мы не вернемся.
Амброзий выругался. Предусмотрительность Утера выводила его из себя.
– Пусть лучше держит своих шавок на привязи.
Он до сих пор не знал, как повели себя люди Утера, когда брат отдал его Лодегрансу и Вортигерну. Порой он пытался представить себе, как это случилось – вот он возвращается в крепость с отрядом, защитив Гилдаса, Уну и прочих, вот он спешит поведать брату и командиру о заговоре, разросшемся, как дикий сорняк, а на грядущее утро Аврелиана не находят в крепости Банна, а саксы-разбойники разгуливают, точно свои. Ни один за него не вступился. Ни один не предпочел его Утеру. Отвернется ли от него Килух и все остальные, если ветер снова задует иначе? Амброзий вспомнил жесткое и гневное лицо императора и решил, что надо быть начеку.
Он и Мирддин с трудом поднимались по крутому холму. Старые, вросшие в землю каменные плиты, наполовину поросли мхом и лишайником, стали скользкими от промокшей земли и глины, через какое-то время оба они перестали видеть свое войско внизу, а клубы седого тумана казались глубоким озером за спиной. Сквозь мутную дымку проглядывала точка белого солнца.
Грязь под ногами скользила и хлюпала, а царапина на плече начинала нещадно саднить.
– Ты уверен, что мы идем верной дорогой?
– Верной, – коротко отозвался Мирддин. – Я не могу ошибиться.
– Для юнца у тебя многовато спеси.
Он размотал серую грязную тряпку, которой стянул свою рану. К удивлению, та продолжала кровоточить и покраснела. Амброзий дотронулся пальцами до краев – от окровавленной кожи повеяло жаром.
– Наконечник стрелы намазали ядом.
Мирддин с любопытством лекаря рассматривал след от стрелы.
– Но я еще жив, значит, это неплохо?
– Да, но под вечер у тебя будет жар. Я скажу Килуху и остальным, какой отвар тебе пить. Пусть приглядят за тобой пару дней. Будет паршиво, но это пройдет.
– Не в первой. Спасибо тебе.
Он кое-как вернул повязку на место. В голове крутилась мрачная шутка, что руку-то можно и вовсе отрезать – кисти нет уже девять лет, плечо и вовсе отравлено ядом – возле костра такая бы шутка любому понравилась. Ему отчаянно хотелось сказать сыну правду, наконец-то вслух произнести имя его матери, которая жила в его мыслях все девятнадцать лет – «она», только «она», и никогда по имени, чтобы не тревожить память о напрочь убитой юности – затем вернуться в настоящее время, сказать: «Знаешь, ведь у тебя есть кровная тетка возле Стены, еще одна родная душа! Ты нашел не только родного отца, но и сестру своей матери, верил ли ты, когда тебя брали в плен, когда догорал погребальный костер моей давней возлюбленной, что когда-то все может наладиться?» Он мог сказать это сейчас, но слова его не послушались, и он вновь отложил этот разговор на туманное светлое будущее. Амброзий был благодарен судьбе и за то, что имел.
– Аврелиан! – сын окликнул его, и Амброзий поспешил следом за ним. Когда он поравнялся с Мирддином, юноша сделал знак рукой вести себя тихо, и указал на что-то возле кустов.
Центурион вгляделся в белесый туман.
– Ну, это труп, – спокойно поведал он сыну. – Он явно мертв, ты можешь не опасаться.
Сын выругался сквозь зубы, и Амброзий почувствовал себя нелепо и глупо. Мирддин-Мерлин явно ожидал не того.
– Ясное дело, он мертвый, – Мирддин понизил голос до свистящего шепота. Он сел на корточки и пригляделся.
– Это улад, – Амброзий склонился над телом, рассмотрел и рыжеватую бороду, и удар топора на ключице. Простая кольчуга была разрублена и запачкана кровью. Воин был крепким и мускулистым, но от такого удара не застрахован никто. Тот умер быстро. – Вряд ли стоит так удивляться. Сейчас была битва. Он пал. Вот и все.
Мирддин фыркнул. Он коснулся травы, попробовал перевернуть тело на бок. Сперва Амброзий подумал, что тот хочет разжиться добычей, найти кошель с монетами, но юноше это было без надобности.
– Мы можем спускаться вниз. Если то, что ты говоришь, действительно правда, то ты услышал лишь отголосок здешней борьбы. Идем, императору не терпится спустить с меня всех собак.
Он похлопал Мирддина по плечу. Тело ныло после стычки с налетчиками, его мутило от яда в плече, но он скорее сдохнет сейчас, на этом высохшем вереске, чем позволит своему недовольству разрушить шаткий мир и доверие с сыном.
Мирддин не шевелился, его взгляд становился мрачнее, он пристально вглядывался в тело улада, и Амброзию стало не по себе.
– Вроде как это ты двадцать лет служил в легионе, – негромко ответил юноша. – Так почему же я, а не ты, замечаю, что убили его явно не здесь. Что здесь нету крови. Какая корысть волочить сюда тело убитого недруга?..
Что-то мелькнуло в уголке глаза. Бесшумное и стремительное, точно сама смерть, что-то просвистело мимо уха, и острый нож вонзился в дерево возле Амброзия.
– Назад! – рявкнул он. Его рука потянулась и резко дернула Мирддина за край рубахи, юноша повалился на спину и откатился назад. В землю между трупом и местом, где тот стоял, вонзилось второе лезвие. Через мгновение из зарослей можжевельника выпрыгнул человек, он был крупнее центуриона в полтора раза, туман прекрасно скрыл его от посторонних глаз.
«Знакомо, слишком знакомо», – думал Амброзий, когда выхватывал меч, отталкивал сына назад и старался отбиться от града разящих ударов. В очередной раз лязгнул металл о металл, и он понял, что смущало его – на воине была броня пропавшего отряда Маркуса. Это была та самая потрёпанная римская броня, вперемешку с тем, что старый легион отвоевал или награбил, и которую носила добрая половина людей императора. Он признал ее так же ясно, как не признал лица, скрытого шлемом наполовину. Амброзий впервые видел этого воина. И он понимал, что людей Маркуса не осталось в живых.
– Аврелиан! – услышал он окрик юноши. – Осторожнее!
Его противник свободной рукой выхватил из-за пояса ещё один нож. Мгновение – и тот бы пропорол бок центуриона насквозь, но враг поскользнулся на мягкой грязи. Амброзий возблагодарил небеса, что даже с одной здоровой рукой он всё ещё лучший боец, чем изрядная доля местных разбойников. Он сделал выпад почти наугад – туман ли становился все гуще или в глазах поплыло из-за яда, на лбу Амброзия выступила испарина – раздался хриплый вскрик, и его меч вошёл в тело в противника. Тот рухнул. Блекло сверкнул римский доспех, не уберегший вора от кары, кровь быстро впитывалась в черную землю.
Амброзий опёрся на меч. Голова шла кругом, внезапно он ощутил жгучую боль в задетом стрелой плече, будто его прижигали кочергой кузнеца. Он пошатнулся. Яд со стрелы тек вместе с кровью по венам. Чернозем и спутанный вереск тянули его к себе, он почувствовал, что вот-вот упадет грудью в грязь и воздух от удара выйдет из легких – но он лишь грузно опустился на травы. Чьи-то руки пытались его удержать, но им удалось лишь замедлить падение.
– Аврелиан! – слышал он. Амброзий напрягся и усилием воли в вертящемся мире понял, что видит перед собой лицо Мирддина. – Аврелиан, ты слышишь меня?
Он кивнул, но вдруг чувствовал, что сознание его уплывает, и ему сложно угнаться за ним.
– Придется тебе, видно, помочь мне спуститься.
В голове вился пух, ноги были мягкими, точно у куклы. Когда-то очень давно, когда он был ещё младше сына, но уже служил в легионе, после раны у него был такой жар.
– Ты видишь меня?
Голос Мирддина был беспокойным и громким. Амброзий поморщился, попробовал вновь опереться на меч, но смог лишь слегка приподняться.
– Вижу, – огрызнулся он. – Иди за Килухом. Один ты меня не потянешь.
– Килух не потребуется, – ответил Мирддин.
Амброзий напряг зрение. Он заметил, как на холм, обливаясь потом и сжимая топоры и мечи, поднимаются Утер, Хенгист и ещё десяток бойцов.
– Только тебя не хватало…
– Они здесь! – бывший брат махнул рукой, подзывая собственных саксов, – И он, и мальчишка!
Амброзий почувствовал в груди липкую ярость. Было дурно, мерзко до тошноты – Утер вновь видел его таким, беспомощным жалким калекой, не победителем в битве.
– Ублюдки! Амброзий! Эй, Амброзий, чтоб ты сдох. Ты слышишь меня?
Утер грубо шлёпнул его по щеке.
– Эй, там! Поднимайте своего командира и волоките к палаткам! Знал бы, обкорнал тебе руку тогда целиком, глядишь, теперь бы не ранили.
Повелитель Стены подошёл к двум трупам, утопающим в вереске. Затем его губ коснулась кривая усмешка.
– Ну, что же, все ясно, – промолвил он. Потом поманил Хенгиста ближе.
Глава 14. Вороны кладбища. Часть III
Мирддин вновь оказался прав, и Амброзий, по счастью, не умер. Два дня он пролежал почти без сознания, затем ещё день, обливаясь потом и дрожа, как дворовый щенок, а на четвертый смог сесть на постели и проглотить полную миску премерзкой похлёбки. Он отплевывался, но ел, сравнивая Килуха с несушкой-наседкой. Ни иберниец, ни собственный сын не слушали его возражений. До конца луны его продержали в постели, а после центурион был здоров.
Когда он, побледневший, но отдохнувший, впервые вышел наружу из крепости, в Повис уже пришло лето, которого, казалось, не ждал ни Вортигерн, ни Мирддин, ни прачки, ни воины. Оно путалось в пшеничных волосах госпожи Ровены, обдувало теплым ветром, пылью и запахом моря из-за угла, выгоняло ночью под звёздное небо и заставляло думать о том, что жизнь можно прожить и как-то иначе. Где-то по теплым водам моря римлян, греков и финикийцев плыли лёгкие корабли, груженные вином и шелками, запах горячей соли и путешествий преследовал и манил, Амброзий чувствовал это движение крови, хотя юность его давно миновала. Лето безумцев, в полный рост оно встанет на Лугнасад, и сколько тогда новых детей родится грядущей весной.
Они решили устроить пир – Вортигерн, Хенгист и Утер. Воины трёх повелителей залечили раны после побоища, добыча была поделена, сердце требовало веселья и буйства, медовухи и эля, зажаренного до корочки мяса. Это была первая победа союза, это был успех, которого не ждали ни саксы, ни Повис, ни Стена, вдобавок они разжились ибернийскими кораблями, куда как приятно.
В этом водовороте тепла и расслабленной праздности бывшего центуриона тревожило только одно. Вортигерн и Ровена по-прежнему сторонились друг друга. За те десять дней, что он боролся с болезнью и ядом, император охладел к супруге сильнее, шептались, что завтракает тот на рассвете и в одиночестве, а после похода даже ни разу не зашёл в их общую спальню, предпочитая покои, что были у него до женитьбы. Те шепотки, о которых говорил ему Мирддин тише не стали. Видя, что император более не благоволит золотой госпоже, кто-то из шайки разбойника Лодегранса даже позволял себе посмеиваться над Ровеной, когда та пересекала двор крепости. Когда, конечно, не было саксов. Вортигерн же хранил глухое молчание и оживлялся, лишь когда рядом стоял Хенгист, Утер, Килух, кто угодно, кто говорил ему о насущных делах и прогонял тень у него в голове. А перед празднеством Килух преподнес и новые вести.
– Умер?
Амброзий с сомнением смотрел на товарища. Центуриона пошатывало после болезни, но он был уверен, что добротный кусок жирного мяса справится с этой проблемой.
Килух кивнул и скривился.
– Да, только представь. Шел на поправку, мальчишка сказал, что жар уже не вернётся, а два дня назад заходят – а у того глаза размером с мелкое яблоко и сердце не бьётся. Он многое мог рассказать…
Речь шла о пленном уладе, единственном, кто не попал под мечи и копья войск Утера. Так значит, он мертв. Амброзий нахмурился.
– Очень не кстати. Он мог рассказать, сколько в Коннахте теперь кораблей.
– Теперь, Аврелиан, придется считать по старинке. Галльские купцы расскажут нам, что их было «несметное полчище».
– Этого я и боялся.
Оставалось ещё кое-что.
– Что слышно в итоге о Маркусе?
Килух развел руками в ответ.
– То, что он мертв? Ты сам видел, Аврелиан. Когда тебя потащили к лагерю, Утер с Хенгистом осмотрели два трупа. Первый – мертвый улад. Второй – улад в старой броне легиона. Все было ясно, как день. Наш отряд вырезали подчистую, а трофеи отошли победителям. Не больно-то они их спасли, – Килух безразлично сплюнул на землю. – Отряда старого Маркуса больше нет. Приграничные деревеньки грабили ибернийцы в нашей броне. Хитрые твари. Вот и все, господин. Но поди, объясни это местным.
Килух был прав.
