На границе Повиса людей императора теперь не больно-то жаловали. Амброзий был почти что уверен, что от сборщиков податей в последнее время укрывают изрядную долю добра, но в дрязги вступать не спешил. Верные императору поселения важнее лишнего поросёнка для Вортигерна. А терпение землепашцев было на волоске. Он вспомнил ещё кое-что, что говорил тогда Мирддин.
– Возле первого тела не было крови. Он умер не там.
Килух отмахнулся.
– Товарищ притащил его туда умирать. Подальше от шума битвы. Почем я знаю.
Это было похоже на правду. Двое уладов – а потом они с Мирддином спугнули того, кто остался в живых.
– Не бери в голову, Аврелиан. Мы победили. Сегодня пир. Твой брат, кстати, спрашивал о тебе.
Амброзий скривился и почувствовал в груди холодок. Ничего хорошего эти новости не сулили.
– За какой радостью? Справиться не сдох ли я тут?
– Ты не поверишь, но нет. Когда ты лежал без сознания, он приходил по пять раз на дню проведать тебя. И велел выпороть бабу-сиделку, которая плохо приглядывала. Визгу-то было…
Предположение о том, что Утер может о нем беспокоиться, казалось нелепым и диким. Давно, когда братья ещё были молоды, когда между ними не было разногласий, а Вортигерн, оставался просто солдатом, ни Амброзий, ни Утер не считали родственные узы чем-то значительным. Они были братьями, служили в одном легионе – это значило, что они не воюют друг против друга и не дерутся из-за смазливой девчонки, не более. А теперь. Амброзий поморщился и напряг память. На ум так не кстати пришли сцены из прошлого – как Утер звал с собою брата на Стену и говорил, что им нельзя разлучаться. Как в тот злосчастный день, расколовший его жизнь на осколки – тогда, ещё до сговора с императором, Утер помчался следом за ним. Брат отрубил ему руку и перевязал его рану. Брат дал ему кров, еду, положение на долгие девять лет, хотя вряд ли в этих поступках было много родственных чувств. Центурион мрачно выругался, и Килух усмехнулся.
– Ты не понимаешь его, господин, так как я.
– Что ты хочешь сказать?
Иберниец пожал плечами.
– Ты, господин… Ты – Аврелиан, – его губы сложились в ухмылку. – Крестьяне встречают тебя с радостью и провожают с благословением, ты не убил Лодегранса во сне, ты не вызвал Вортигерна на поединок, ты – и даже сам император в недоумении – почти принял его руку дружбы, вы оба странные люди, ты не находишь? Ты почему-то порой прощаешь людей там, где надо бы им свернуть шею. Почему ты такой?
Это был внезапный вопрос, Амброзий недоуменно посмотрел на товарища. Никогда в жизни ему не приходило в голову самому зваться «Аврелианом» или считать себя – он задумался – милосердным и незлобивым? Это казалось нелепым, он солдат, он бывший центурион легиона, насилие было почти всей его жизнью, насилие текло в его жилах вместо крови, он злился и ненавидел, презирал и завидовал, но слова Килуха загнали его в тупик, и Амброзий не знал, что ответить.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что ты хороший человек, Аврелиан, – просто ответил Килух. – Это понял даже наш солдат-император, и, благодарение Небесам, ему хватает ума это ценить.
Амброзий знал, что в его душе больше нет злобы к Вортигерну. Она истаяла уже очень давно. Так нелепо и глупо, что он правда простил.
– А Утер?
– Не попадись дважды в одну и ту же ловушку. Ты зачем-то видишь в людях только хорошее. Дай тебе волю, ты и с Лодегрансом будешь брататься. Я не отрицаю, что в Утере взыграли вдруг братские чувства… Но я бы не спешил на твоём месте ему доверять.
– Я и не верю ему.
Утер оставался для старшего брата тревожной загадкой. Порой казалось, что под маской его лица существует два человека, которые сменяют друг друга, как луна и солнце на небе. Один – остается верен кровному долгу и знает, где пролегает граница бесчестья и чести. Другой же… Амброзий почувствовал отзвук старой тревоги. Другой же, не моргнув глазом, отдал брата за оловянную шахту, блеск Рима – тут уже не важно, за что. Килух зря беспокоится, конечно, он не будет полагаться на брата. Он не видит своего брата за тем множеством образов и поступков, что тот создал ради того, чтобы выжить на этих оставленных землях. Его больше нет. Есть Утер, повелитель Стены.
– Увидишь Мирддина – передай ему мою благодарность. Если б не он, я бы сейчас здесь не стоял.
Килух согласно кивнул.
– Мальчишка – прекрасный лекарь. Хотел бы я знать, какая его ждет судьба.
В своей жизни Амброзий Аврелиан мог припомнить пиров меньше, чем пальцев на оставшейся здоровой руке. Один-два, когда они с братом были детьми и жили еще в Галлии, в доме отца. Пир по случаю прибытия саксов. Свадьба Вортигерна. И вот, теперь победный пир их союза, венец содружества, могущества, славы – и хозяин пира был мрачен, словно на тризне.
Амброзий же был рад развеяться и нормально поесть. Сердце грело и то, что он смог выжить, что его спас собственный сын, что они с Мирддином наконец сумели поладить, а ибернийцы укрылись на зеленом острове до нового года. Они отомстили за Маркуса и остальных, Килух стал отличным поверенным и он, калека, командовал всеми войсками союза бриттов и саксов. Все в совокупности было поводом для триумфа и изрядной попойки – но он смог выпить только кувшинчик вина. Все было в порядке. Амброзий Аврелиан намеренно прятал глаза от своего императора и золотой пташки Повиса, дабы подольше убеждать себя в этом.
– Я смотрю, ты все же не сдох.
– Приятно, скажи ведь?
Из погреба выкатили огромные головки ароматного сыра. Амброзий сбивал с верхушки толстую соленую корку, а затем обмакивал желтые крошки в липовый мед.
– Пока не знаю. Но больших восторгов по поводу твоей возможной кончины я не испытывал.
Амброзий отломил для брата кусочек.
– Я слышу это фразу слишком от многих.
Тот проглотил сыр почти не жуя. Затем Утер ответил:
– Я рад, что эта победа досталась обоим. Знаешь. Как в старые времена. Когда мы служили еще в легионе и были братьями.
Амброзий по привычке хотел заметить, что они всегда будут братьями, но промолчал и ограничился согласным кивком.
– Мне этого не хватало.
– Мне тоже, – отозвался Амброзий, но вспомнил Килуха и решил отложить примирение на потом. Иберниец был прав. Раз за разом его ловят на его доверие, как рыбку на червяка.
– Мне сказали, твои нашли ещё нескольких в броне Маркуса. Хорошо, что мы отомстили.
Брат смотрел на него с мрачным лицом и сжатыми в полоску губами. Все, как всегда. Амброзий понятия не имел, о чем сейчас думает Утер, какие мысли роятся у него у в голове. С равной долей это могло быть и дурное, и доброе.
– По весне надо будет наладить верфь, – он ждал, что Утер уйдет пить к своим, устав от пустых разговоров. – Вортигерну будет нужен корабль, может и парочка, надо наладить путь от нашего побережья до западных фортов стены Адриана…
– Я хочу вернуть все, как прежде, – мрачно выпалил Утер. Он проглотил полную чашу прекрасного темного эля, который Ровена варила сама, с таким видом, словно это было ужасное пойло. – Мы – братья по крови и по оружию. Так должно оставаться. Должно было.
Амброзий чувствовал, как на лицо наползает кривая гримаса недоверия и насмешки, которую он так часто видел на лице Мирддина. Он не лгал себе самому. Предательство брата, его ложь, скрытность и недомолвки сделали из Утера в его глазах человека чужого и дикого, непредсказуемого. Он смотрел на этого черноволосого человека с жёстким лицом и не видел ничего знакомого в старых чертах. Перед ним был чужак. Для него Утер умер, прошлый образ брата рассыпался в пыль, и Амброзий считал, что уже справил тризну по прошлому.
– Мы всегда будем братьями по оружию, пока жив союз.
– Как скажешь.
Утер скривился. Амброзий понимал, что его ответ был услышан и что пришелся тот совсем не по вкусу.
– Утер…
Повелитель Стены жестом прервал его и вновь опрокинул в себя кружку эля. Если на мгновение Амброзию и почудился старый взгляд младшего брата – мрачного, самовлюблённого и недалекого, то это видение быстро исчезло.
– Только избавь от этого, слышишь, – Утер смотрел на него с неприкрытой насмешкой. – Кончено, значит, кончено. Но побиться вместе с тобой было очень неплохо, признаюсь.
Он закатал рукав и показал глубокий порез на руке.
– Ибернийцы свое получили. Надеюсь, расскажут пиктам, хотелось бы долго не видеть их рожи возле Стены.
Мимо братьев, пошатываясь от крепкого хмеля, прошла компания воинов Утера. Четверо юношей, которые оказались в битве рядом с Амброзием, совсем ещё неумелые, но злобные, словно стая щенят. Новобранцы, подумал Амброзий, центурион не помнил этих мальчишек, сильный выговор явно выдавал в них выходцев из дальних земель. Смех перебивался криком «Аврелиан! Аврелиан!», когда они проходили мимо него и дружно вздымали вверх свои кубки, расплескивая содержимое на каменный пол. Он принес им победу и, возможно, добычу. Они не имели понятия ни об отрезанной кисти, ни о дрязгах двух братьев, ни о том, что чествуют отнюдь не своего командира.
Амброзий догадывался, что думает по этому поводу Утер. На новобранцах тот ещё отыграется.
– До чего дурацкое тебе выбрали прозвище, – на лице Утера, словно в кипящем котле, боролось множество чувств. То одно, то другое, они всплывали наверх, но брат ещё не решил, какое хочет показывать. Наконец он продолжил:
– Ты никогда не мог обойтись без внимания черни. Тебе с детства не давали покоя лавры Тиберия Граха – «Аврелиан». Поскобли тебе немного затылок ножом – много ли в мозгах окажется золота?
Затем Утер примирительно хлопнул его по спине и рассмеялся, будто то была беззлобная шутка. Это сошло ему с рук.
– Все же не грех тебе помнить, что это я тебя спас, а не трусливые бритты. Хотя… Вот тот оказался не так уж и плох. Для сутулой собаки.
Амброзий собирался было уйти, но речь зашла, очевидно, об императоре Вортигерне.
– Ты говорил, что его ненавидишь, – язвительно промолвил Амброзий.
– Так я и назвал его псиной. Но он прикрыл мне спину в бою. Да и жена его… ничего.
Утер вновь ухмыльнулся, глядя в дальний край зала. Центурион вспомнил слова Мирддина, и решил, что такие разговоры надо пресечь.
– Я уже говорил тебе. Не вставай между Вортигерном и его женщиной. Он уничтожит тебя – и это предупреждение, а не угроза. Или я мало наказывал твоих воинов?
– Подумаешь, сказать про красивую девку, что она хороша – велико оскорбление, – Утер поморщился. – Но мне не интересна золотая птичка Повиса. И за невинные шутки не тебе, братец, меня осуждать.
Амброзий озадаченно бросил взгляд на место Вортигерна и Ровены. Хозяйка Повиса пустым взглядом взирала на пир, на собравшихся, всеобщая радость ее будто не трогала, равно как и то, что муж ее возвратился домой. Порой она бросала пристальный взгляд на Вортигерна из-под длинных ресниц – взгляд пронзительный, вопрошающий, резкий, совсем не свойственный тихим красавицам, но потом оцепенение снова накрывало ее.
«Какая кошка пробежала меж ними…», – с тревогой думал Амброзий и понимал, что разлад между супругами в скорости отразится на всех в этом царстве.
– На месте твоего императора, – усмехнулся Утер. – Я бы куда меньше следил за женой и прочими бабами. И куда больше – за собственной шахтой. Пока вы тут женихаетесь, улады осенью подберутся поближе. А я не привык терять то, что мое.
Брат вновь пребывал в благостном расположении духа.
– Крепость вокруг шахты можно взять только долгой осадой. Ты это знаешь.
Разговор с Утером начал его утомлять. О неприступности крепости вокруг залежей олова знали и Хенгист, и Хорса, и повелитель Стены. Трое вождей слышали об этом от Вортигерна , и солдат-император не сказать что бы их обманул – подступиться к касситериту с суши было почти невозможно, но было и то, о чем брат не знал. У Вортигерна были карты подземных туннелей под крепостью.
Амброзий видел те только единожды, в виде грязного свитка, Вортигерн хранил его так, будто это было что-то незначащее, в ворохе старых пергаментов легиона. Гостям Повиса об этом не говорили. Неприступных крепостей не бывает. Бывают очень надёжные тайны.
Тут Вортигерн встал и все лица обратились к нему. Кто-то застучал кубками по столу, воины одобрительно загудели – сегодня был их триумф, сегодня был праздничный пир. Ровена смотрела прямо перед собой, на ее лице не мелькнуло даже улыбки. Амброзий был почти что уверен – император ни разу не пришел к своей жене в спальню после похода. Он слышал сплетни служанок. Они ему были не по нутру.
– Друзья! – начал Вортигерн. Центурион удивился тому, как быстро преобразилось его лицо. Солдат-император был лицедеем похлеще многих бродячих актеров.
– Друзья, сегодня мы поднимем кубки за павших и выживших! Иберния надолго запомнит свое поражение, она, как раненая плешивая тварь, уползла в свою берлогу скуля – зализывать раны!
Послышался одобрительный смех.
– За нашу честь и отвагу!
Подобные речи Амброзий слышал много десятков раз – на пирах говорят кратко и просто, чтобы все поняли. Вортигерн не стал утруждаться и придумывать что-нибудь новое. Сегодня вечером он здесь хозяин и победитель – а захмелевшие воины и даже бретвальды не заметят, что с императором что-то не так, и голова его занята не союзом.
Амброзий пригубил свой кубок с золотом медовухи. Та была крепкой, и он знал, что не допьет до конца. На дне завалялись чешуйки пчелиного воска. Ощущение праздника в груди поутихло. Центурион поджал губы, и с тоской посмотрел на двери шумного зала, за которыми была пустошь вереска, звёздное небо и будоражащая свобода летних ночей. Ему хотелось уйти.
Люди говорят, что чуят приближенье беды, что у них бегут мурашки по коже, но потом они опускают голову и идут кто на поле, кто за водой, как ни в чем не бывало. На мгновение Амброзий ощутил это так ярко, будто тогда, перед битвой с уладами – дуновение ветра, на его волнах будто спешила стремительно сотня напастей, ему почудилось хлопанье крыльев летучих мышей, карканье ворона, запах падали и разложения. Оно дыхнуло на него из свежей молодой летней ночи – а затем вдруг исчезло.
Потом дубовая дверь заскрипела.
На мгновение центурион хотел возмутиться, окрикнуть стражников, велеть вытолкать взашей незваного гостя – но затем он поднял свой взгляд, подернутый хмелем, и понял, отчего люди на посту безропотно пропустили ее.
Да, она, это была незнакомка, от вида которой лицо Амброзия Аврелиана скривилось, а в сердце свернулось узлом подозрение. Он знал таких, как она. То была жрица Морриган, бриттская знахарка, кладбищенская ворона, от взгляда которой кровь стыла в жилах. Ее пропустили безропотно, таким, как она, бритты боялись вредить.
«Чего ради ты притащилась», – подумал Амброзий. Он оглядел женщину в черном рубище, с засохшей грязью на плаще и подоле и всклокоченными волосами, вымазанными глиной на кончиках прядей. На миг он вспомнил греческую Горгону и отвёл глаза в сторону. Амброзий не любил веру бриттов. Он сторонился ее, как чужой и неведомой. Для него, выходца из солнечной Галлии, выросшим на римских обычаях, кельтские боги казались образами из промозглых туманных кошмаров. Морриган и остальные – их жрецы вечно хотели крови и страха, денег и власти, почета, рабов.
– Возле первого тела не было крови. Он умер не там.
Килух отмахнулся.
– Товарищ притащил его туда умирать. Подальше от шума битвы. Почем я знаю.
Это было похоже на правду. Двое уладов – а потом они с Мирддином спугнули того, кто остался в живых.
– Не бери в голову, Аврелиан. Мы победили. Сегодня пир. Твой брат, кстати, спрашивал о тебе.
Амброзий скривился и почувствовал в груди холодок. Ничего хорошего эти новости не сулили.
– За какой радостью? Справиться не сдох ли я тут?
– Ты не поверишь, но нет. Когда ты лежал без сознания, он приходил по пять раз на дню проведать тебя. И велел выпороть бабу-сиделку, которая плохо приглядывала. Визгу-то было…
Предположение о том, что Утер может о нем беспокоиться, казалось нелепым и диким. Давно, когда братья ещё были молоды, когда между ними не было разногласий, а Вортигерн, оставался просто солдатом, ни Амброзий, ни Утер не считали родственные узы чем-то значительным. Они были братьями, служили в одном легионе – это значило, что они не воюют друг против друга и не дерутся из-за смазливой девчонки, не более. А теперь. Амброзий поморщился и напряг память. На ум так не кстати пришли сцены из прошлого – как Утер звал с собою брата на Стену и говорил, что им нельзя разлучаться. Как в тот злосчастный день, расколовший его жизнь на осколки – тогда, ещё до сговора с императором, Утер помчался следом за ним. Брат отрубил ему руку и перевязал его рану. Брат дал ему кров, еду, положение на долгие девять лет, хотя вряд ли в этих поступках было много родственных чувств. Центурион мрачно выругался, и Килух усмехнулся.
– Ты не понимаешь его, господин, так как я.
– Что ты хочешь сказать?
Иберниец пожал плечами.
– Ты, господин… Ты – Аврелиан, – его губы сложились в ухмылку. – Крестьяне встречают тебя с радостью и провожают с благословением, ты не убил Лодегранса во сне, ты не вызвал Вортигерна на поединок, ты – и даже сам император в недоумении – почти принял его руку дружбы, вы оба странные люди, ты не находишь? Ты почему-то порой прощаешь людей там, где надо бы им свернуть шею. Почему ты такой?
Это был внезапный вопрос, Амброзий недоуменно посмотрел на товарища. Никогда в жизни ему не приходило в голову самому зваться «Аврелианом» или считать себя – он задумался – милосердным и незлобивым? Это казалось нелепым, он солдат, он бывший центурион легиона, насилие было почти всей его жизнью, насилие текло в его жилах вместо крови, он злился и ненавидел, презирал и завидовал, но слова Килуха загнали его в тупик, и Амброзий не знал, что ответить.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что ты хороший человек, Аврелиан, – просто ответил Килух. – Это понял даже наш солдат-император, и, благодарение Небесам, ему хватает ума это ценить.
Амброзий знал, что в его душе больше нет злобы к Вортигерну. Она истаяла уже очень давно. Так нелепо и глупо, что он правда простил.
– А Утер?
– Не попадись дважды в одну и ту же ловушку. Ты зачем-то видишь в людях только хорошее. Дай тебе волю, ты и с Лодегрансом будешь брататься. Я не отрицаю, что в Утере взыграли вдруг братские чувства… Но я бы не спешил на твоём месте ему доверять.
– Я и не верю ему.
Утер оставался для старшего брата тревожной загадкой. Порой казалось, что под маской его лица существует два человека, которые сменяют друг друга, как луна и солнце на небе. Один – остается верен кровному долгу и знает, где пролегает граница бесчестья и чести. Другой же… Амброзий почувствовал отзвук старой тревоги. Другой же, не моргнув глазом, отдал брата за оловянную шахту, блеск Рима – тут уже не важно, за что. Килух зря беспокоится, конечно, он не будет полагаться на брата. Он не видит своего брата за тем множеством образов и поступков, что тот создал ради того, чтобы выжить на этих оставленных землях. Его больше нет. Есть Утер, повелитель Стены.
– Увидишь Мирддина – передай ему мою благодарность. Если б не он, я бы сейчас здесь не стоял.
Килух согласно кивнул.
– Мальчишка – прекрасный лекарь. Хотел бы я знать, какая его ждет судьба.
***
В своей жизни Амброзий Аврелиан мог припомнить пиров меньше, чем пальцев на оставшейся здоровой руке. Один-два, когда они с братом были детьми и жили еще в Галлии, в доме отца. Пир по случаю прибытия саксов. Свадьба Вортигерна. И вот, теперь победный пир их союза, венец содружества, могущества, славы – и хозяин пира был мрачен, словно на тризне.
Амброзий же был рад развеяться и нормально поесть. Сердце грело и то, что он смог выжить, что его спас собственный сын, что они с Мирддином наконец сумели поладить, а ибернийцы укрылись на зеленом острове до нового года. Они отомстили за Маркуса и остальных, Килух стал отличным поверенным и он, калека, командовал всеми войсками союза бриттов и саксов. Все в совокупности было поводом для триумфа и изрядной попойки – но он смог выпить только кувшинчик вина. Все было в порядке. Амброзий Аврелиан намеренно прятал глаза от своего императора и золотой пташки Повиса, дабы подольше убеждать себя в этом.
– Я смотрю, ты все же не сдох.
– Приятно, скажи ведь?
Из погреба выкатили огромные головки ароматного сыра. Амброзий сбивал с верхушки толстую соленую корку, а затем обмакивал желтые крошки в липовый мед.
– Пока не знаю. Но больших восторгов по поводу твоей возможной кончины я не испытывал.
Амброзий отломил для брата кусочек.
– Я слышу это фразу слишком от многих.
Тот проглотил сыр почти не жуя. Затем Утер ответил:
– Я рад, что эта победа досталась обоим. Знаешь. Как в старые времена. Когда мы служили еще в легионе и были братьями.
Амброзий по привычке хотел заметить, что они всегда будут братьями, но промолчал и ограничился согласным кивком.
– Мне этого не хватало.
– Мне тоже, – отозвался Амброзий, но вспомнил Килуха и решил отложить примирение на потом. Иберниец был прав. Раз за разом его ловят на его доверие, как рыбку на червяка.
– Мне сказали, твои нашли ещё нескольких в броне Маркуса. Хорошо, что мы отомстили.
Брат смотрел на него с мрачным лицом и сжатыми в полоску губами. Все, как всегда. Амброзий понятия не имел, о чем сейчас думает Утер, какие мысли роятся у него у в голове. С равной долей это могло быть и дурное, и доброе.
– По весне надо будет наладить верфь, – он ждал, что Утер уйдет пить к своим, устав от пустых разговоров. – Вортигерну будет нужен корабль, может и парочка, надо наладить путь от нашего побережья до западных фортов стены Адриана…
– Я хочу вернуть все, как прежде, – мрачно выпалил Утер. Он проглотил полную чашу прекрасного темного эля, который Ровена варила сама, с таким видом, словно это было ужасное пойло. – Мы – братья по крови и по оружию. Так должно оставаться. Должно было.
Амброзий чувствовал, как на лицо наползает кривая гримаса недоверия и насмешки, которую он так часто видел на лице Мирддина. Он не лгал себе самому. Предательство брата, его ложь, скрытность и недомолвки сделали из Утера в его глазах человека чужого и дикого, непредсказуемого. Он смотрел на этого черноволосого человека с жёстким лицом и не видел ничего знакомого в старых чертах. Перед ним был чужак. Для него Утер умер, прошлый образ брата рассыпался в пыль, и Амброзий считал, что уже справил тризну по прошлому.
– Мы всегда будем братьями по оружию, пока жив союз.
– Как скажешь.
Утер скривился. Амброзий понимал, что его ответ был услышан и что пришелся тот совсем не по вкусу.
– Утер…
Повелитель Стены жестом прервал его и вновь опрокинул в себя кружку эля. Если на мгновение Амброзию и почудился старый взгляд младшего брата – мрачного, самовлюблённого и недалекого, то это видение быстро исчезло.
– Только избавь от этого, слышишь, – Утер смотрел на него с неприкрытой насмешкой. – Кончено, значит, кончено. Но побиться вместе с тобой было очень неплохо, признаюсь.
Он закатал рукав и показал глубокий порез на руке.
– Ибернийцы свое получили. Надеюсь, расскажут пиктам, хотелось бы долго не видеть их рожи возле Стены.
Мимо братьев, пошатываясь от крепкого хмеля, прошла компания воинов Утера. Четверо юношей, которые оказались в битве рядом с Амброзием, совсем ещё неумелые, но злобные, словно стая щенят. Новобранцы, подумал Амброзий, центурион не помнил этих мальчишек, сильный выговор явно выдавал в них выходцев из дальних земель. Смех перебивался криком «Аврелиан! Аврелиан!», когда они проходили мимо него и дружно вздымали вверх свои кубки, расплескивая содержимое на каменный пол. Он принес им победу и, возможно, добычу. Они не имели понятия ни об отрезанной кисти, ни о дрязгах двух братьев, ни о том, что чествуют отнюдь не своего командира.
Амброзий догадывался, что думает по этому поводу Утер. На новобранцах тот ещё отыграется.
– До чего дурацкое тебе выбрали прозвище, – на лице Утера, словно в кипящем котле, боролось множество чувств. То одно, то другое, они всплывали наверх, но брат ещё не решил, какое хочет показывать. Наконец он продолжил:
– Ты никогда не мог обойтись без внимания черни. Тебе с детства не давали покоя лавры Тиберия Граха – «Аврелиан». Поскобли тебе немного затылок ножом – много ли в мозгах окажется золота?
Затем Утер примирительно хлопнул его по спине и рассмеялся, будто то была беззлобная шутка. Это сошло ему с рук.
– Все же не грех тебе помнить, что это я тебя спас, а не трусливые бритты. Хотя… Вот тот оказался не так уж и плох. Для сутулой собаки.
Амброзий собирался было уйти, но речь зашла, очевидно, об императоре Вортигерне.
– Ты говорил, что его ненавидишь, – язвительно промолвил Амброзий.
– Так я и назвал его псиной. Но он прикрыл мне спину в бою. Да и жена его… ничего.
Утер вновь ухмыльнулся, глядя в дальний край зала. Центурион вспомнил слова Мирддина, и решил, что такие разговоры надо пресечь.
– Я уже говорил тебе. Не вставай между Вортигерном и его женщиной. Он уничтожит тебя – и это предупреждение, а не угроза. Или я мало наказывал твоих воинов?
– Подумаешь, сказать про красивую девку, что она хороша – велико оскорбление, – Утер поморщился. – Но мне не интересна золотая птичка Повиса. И за невинные шутки не тебе, братец, меня осуждать.
Амброзий озадаченно бросил взгляд на место Вортигерна и Ровены. Хозяйка Повиса пустым взглядом взирала на пир, на собравшихся, всеобщая радость ее будто не трогала, равно как и то, что муж ее возвратился домой. Порой она бросала пристальный взгляд на Вортигерна из-под длинных ресниц – взгляд пронзительный, вопрошающий, резкий, совсем не свойственный тихим красавицам, но потом оцепенение снова накрывало ее.
«Какая кошка пробежала меж ними…», – с тревогой думал Амброзий и понимал, что разлад между супругами в скорости отразится на всех в этом царстве.
– На месте твоего императора, – усмехнулся Утер. – Я бы куда меньше следил за женой и прочими бабами. И куда больше – за собственной шахтой. Пока вы тут женихаетесь, улады осенью подберутся поближе. А я не привык терять то, что мое.
Брат вновь пребывал в благостном расположении духа.
– Крепость вокруг шахты можно взять только долгой осадой. Ты это знаешь.
Разговор с Утером начал его утомлять. О неприступности крепости вокруг залежей олова знали и Хенгист, и Хорса, и повелитель Стены. Трое вождей слышали об этом от Вортигерна , и солдат-император не сказать что бы их обманул – подступиться к касситериту с суши было почти невозможно, но было и то, о чем брат не знал. У Вортигерна были карты подземных туннелей под крепостью.
Амброзий видел те только единожды, в виде грязного свитка, Вортигерн хранил его так, будто это было что-то незначащее, в ворохе старых пергаментов легиона. Гостям Повиса об этом не говорили. Неприступных крепостей не бывает. Бывают очень надёжные тайны.
Тут Вортигерн встал и все лица обратились к нему. Кто-то застучал кубками по столу, воины одобрительно загудели – сегодня был их триумф, сегодня был праздничный пир. Ровена смотрела прямо перед собой, на ее лице не мелькнуло даже улыбки. Амброзий был почти что уверен – император ни разу не пришел к своей жене в спальню после похода. Он слышал сплетни служанок. Они ему были не по нутру.
– Друзья! – начал Вортигерн. Центурион удивился тому, как быстро преобразилось его лицо. Солдат-император был лицедеем похлеще многих бродячих актеров.
– Друзья, сегодня мы поднимем кубки за павших и выживших! Иберния надолго запомнит свое поражение, она, как раненая плешивая тварь, уползла в свою берлогу скуля – зализывать раны!
Послышался одобрительный смех.
– За нашу честь и отвагу!
Подобные речи Амброзий слышал много десятков раз – на пирах говорят кратко и просто, чтобы все поняли. Вортигерн не стал утруждаться и придумывать что-нибудь новое. Сегодня вечером он здесь хозяин и победитель – а захмелевшие воины и даже бретвальды не заметят, что с императором что-то не так, и голова его занята не союзом.
Амброзий пригубил свой кубок с золотом медовухи. Та была крепкой, и он знал, что не допьет до конца. На дне завалялись чешуйки пчелиного воска. Ощущение праздника в груди поутихло. Центурион поджал губы, и с тоской посмотрел на двери шумного зала, за которыми была пустошь вереска, звёздное небо и будоражащая свобода летних ночей. Ему хотелось уйти.
Люди говорят, что чуят приближенье беды, что у них бегут мурашки по коже, но потом они опускают голову и идут кто на поле, кто за водой, как ни в чем не бывало. На мгновение Амброзий ощутил это так ярко, будто тогда, перед битвой с уладами – дуновение ветра, на его волнах будто спешила стремительно сотня напастей, ему почудилось хлопанье крыльев летучих мышей, карканье ворона, запах падали и разложения. Оно дыхнуло на него из свежей молодой летней ночи – а затем вдруг исчезло.
Потом дубовая дверь заскрипела.
На мгновение центурион хотел возмутиться, окрикнуть стражников, велеть вытолкать взашей незваного гостя – но затем он поднял свой взгляд, подернутый хмелем, и понял, отчего люди на посту безропотно пропустили ее.
Да, она, это была незнакомка, от вида которой лицо Амброзия Аврелиана скривилось, а в сердце свернулось узлом подозрение. Он знал таких, как она. То была жрица Морриган, бриттская знахарка, кладбищенская ворона, от взгляда которой кровь стыла в жилах. Ее пропустили безропотно, таким, как она, бритты боялись вредить.
«Чего ради ты притащилась», – подумал Амброзий. Он оглядел женщину в черном рубище, с засохшей грязью на плаще и подоле и всклокоченными волосами, вымазанными глиной на кончиках прядей. На миг он вспомнил греческую Горгону и отвёл глаза в сторону. Амброзий не любил веру бриттов. Он сторонился ее, как чужой и неведомой. Для него, выходца из солнечной Галлии, выросшим на римских обычаях, кельтские боги казались образами из промозглых туманных кошмаров. Морриган и остальные – их жрецы вечно хотели крови и страха, денег и власти, почета, рабов.
