Он исподлобья взглянул на незваную гостью. Это про таких, как она, говорят «старая ведьма», даже если она молода. Таким отдают на десять лет в рабство невинных и находят потом только белые кости. Они нарочно выглядят, как вырытые тела из земли. С мертвецами не спорят.
Амброзий вспомнил и ещё кое-что. Когда он был молод, друиды часто шатались за легионом. Кто клянчил, кто проклинал, кто казался безумным. Безумных и попрошаек гнали в три шеи, иногда хлестали кнутом. Проклинающих – вешали на первом суку. За века римской власти удивительно, что они остались на острове.
– Пусти под свою кровлю странницу, Вортигерн из Повиса.
От этого голоса Амброзия пробрал холодок. Землистый, сухой и безжизненный, как почва на кладбище – такими ему казались слова. Краем глаза он увидел, как ухмыльнулся Килух рядом с ним, и подобие страха отпустило его.
– Приперлась ворона, – шепнул он центуриону. – Конец веселью, тетка моя таких привечала. Полон дом вонючих друидов, вымазанных конским навозом. По итогу сперли кувшин с медяками.
Амброзий видел, что лицо императора стало бледным и жёстким – тот не мог прогнать жрицу, не осквернив тем самым свой дом. «Он осквернится тем скорее, что она шагнула через порог», подумалось центуриону. Вортигерн поклонился загадочной гостье. Cлишком спешно и без должного уважения, он с удовольствием отправил бы ее восвояси. Император махнул рукой, к нему подбежал мальчик-служка, быстро кивнул и через мгновение унесся на кухню.
– Я надеюсь, благородная жрица не побрезгует разделить с нами трапезу.
"Зайди к нам под кров, раздели с нами пищу" – из века в век это был единый обычай для всех, выражающий мир и доверие, но жрица Морриган не двинулась с места. Она стояла, с ее плаща облетала лесная хвоя и пыль, на тяжелых мужских сапогах она нанесла в зал комья грязи и глины. Она моргала и смотрела на Вортигерна и Ровену, склонив голову на бок, будто ворона.
– Прогнали бы безумную в стойло к коням, – прошептал он Килуху. – Все бы остались довольны.
Жрица вздрогнула. Она медленно обернулась к нему, Утеру и Килуху, ее взгляд скользил по лицам собравшихся, будто кого-то выискивал. Центурион поджал губы. Он знал, что жрица не могла его слышать, но все же рука потянулась к мечу. "Только подойди ко мне, старая ведьма, – думал Амброзий. – Я мигом отрежу твою косматую голову по самые плечи."
Она двинулась по залу на удивление бесшумно и тихо, так могла бы скользить только юная девушка. Все ближе и ближе, Амброзий понял, что жрица шла прямо к хозяйке Повиса. К ней тянулись ее длинные руки, вымазанные сажей до тощих локтей. Он бегло взглянул на стражу возле стены. Воины Вортигерна пребывали в смущении, каждый чуял, что происходит что-то недоброе, но кто-то был бриттом, кто-то знал, что нельзя обнажать меч под кровлей хозяина, а кто-то, как и он – пребывал в замешательстве.
Ровена стояла смирно. Жрица Морриган остановилась возле нее, бесцеремонно пощупала светлый вышитый шелк на праздничном платье, оставила на нем жирные черные пятна, а затем ущипнула хозяйку Повиса за нежную щеку.
Та отпрянула. В зале послышались шепотки.
– Славная пташка, – прокаркала та. – Славная, теплая, золотистая, с южных земель – издалека прилетела. Ты знаешь, владыка Повиса, как поют пташки, – она обернулась к Вортигерну. – Вот так: фьють-фьють, фьють-фьють. Но только дурак поверит безмозглой синичке, а не ворону Морриган.
Она засмеялась, а в ее горле что-то мерзко забулькало. Послышалось недовольство со стола саксов. Их вера была иной, и грязная женщина в рубище не вызывала в них и крохи почтения.
– Что ты хочешь сказать, посвещённая? – с недоверием спросил ее Вортигерн.
Жрица расплылась в широкой улыбке. Она оказалась не так стара, как Амброзию думалось прежде. Грязь, сеть мелких морщинок, облик нищей безумной отлично скрывали ее истинный возраст.
– Негоже хозяину туманов привечать разбойников с юга. Золотой канарейке не место среди мудрых сов и орлов. Ей надо уйти.
– Была у меня ручная сова, – шепотом заметил Килух. – Тупая всё-таки птица, жрецы сами не знают, что говорят.
Амброзий ему не ответил.
– Ровена – моя жена перед всеми богами, жрица, она не уйдет. Но отдохни с дороги в моем доме. Ты, должно быть, устала.
– Спроси-ка меня, благословлен ли твой брак, – прошипела она в ответ. Ей отодвинули скамью и поставили дымящийся ужин, но она к нему не притронулась. – Не вижу счастья в доме твоём, не вижу надутого чрева жены. Камни твоего дома разваливаются, жёлтая канарейка на деле стервятник. Да, да, ты знаешь, о чем я говорю тебе, Вортигерн из Повиса, тебе обещали благородную лань. Но подсунули бесплодную потаскуху!
В толпе громко ахнули, кто-то из женщин закрыл рукой рот, по рядам стажи Вортигерна прокатилось недовольство и ропот. Люди неловко нашарили под плащами мечи, но Амброзий не услышал лязга железа – только рев саксов.
– Возьми свои слова назад, старая ведьма! – рявкнул Хорса. Он был пьян и свиреп, но не очень-то различал жрицу в копоти факелов и тумане от хмеля. – Она сестра саксонских вождей! Возьми назад, тварь! Или отправишься на корм моим псам.
Жрица хмыкнула, смерила взглядом бретвальд, но ничего не ответила.
– Взгляни на жену, повелитель туманов, – шептала она. – Я не вижу в ней цвета юности. Этот плод давно переспел, в ней снуют черви и похоть. Все, чего ты достиг, все это рухнет, после твоей смерти – из-за неё. Она под руку подведёт тебя к краю, отчего, думаешь, никто из ее племени не взял ее в жены? Она дурной плод. И изменница. Смеётся над тобой, привечая других, неужто не слышал? Или император Повиса останется глух к мольбам бриттов, друидов, лесов и лощин?..
После этих слов с Амброзия Аврелиана спало оцепенение, и он пристально взглянул на жрицу в лохмотьях. Да, быть может, она поклоняется Морриган. Но думает сейчас не о собственной госпоже, лишь прикрываясь ее плащом из теней для острастки глупцов. Морщины и грязь, вымазанные волосы, драное рубище, голос, как из могилы – да, это могло смутить его: после хмеля, после болезни, в чаду факелов и очага. Но эти слова – этот ход мыслей, ступени и ниточки рассуждений – ему захотелось смеяться. Он слышал подобное сотни раз, он, Амброзий из Рима – взять что-то невинное и обыденное, всем известное и доступное – затем вывернуть наизнанку, добавить таинственность и обман, злой умысел и намек на открытие. О, скольких сместили с их высот такими путями! От успешного торгаша – до императоров Рима и памяти после смерти. Он видел эту знакомую схему, старый рисунок. И страх перед смертью и неизвестным улетел в тот же миг.
– Не теряй ее из виду, – прошептал он Килуху. – Даже если она спокойной уйдет. Не теряй.
– Да, господин.
Может статься, саксы вступятся за свою госпожу и дело завершится быстрее.
– Всем молчать!
Амброзий вздрогнул от крика Вортигерна. Император встал со своего места и не смотрел на жену. Ровена чуть не дрожала со страху, но он даже не взял ее за руку.
«Вернись на место, – мысленно шептал Амброзий ему. – Ты пьян. Ты вернулся из битвы. Ты – такой, как ты, поверит наговору злой ведьмы? Будешь перед всеми плясать под бабскую дудку? Вортигерн, что я знаю, мог лишить всего и за призрак обиды. Прогони ее прочь. Позволь слугам Ровены отхлестать ее плетью.»
Но Вортигерн не сел обратно за стол. Он был пьян, это верно, но не так, чтобы грузно повалиться на землю и лишить эту ссору ядра. Ровена протянула к нему тонкую руку, но он сбросил ее.
– Молчать! – вновь повторил он.
– Ты не мой повелитель!
Это был Хорса. Сакс вышел вперёд, его старший брат согласно кивнул.
– Честь нашей сестры, бритт, оскорбляет эта грязная сумасшедшая, – начал он, положив руку на меч. – Я требую, чтобы ее отдали нам для расправы.
Кто-то из женщин в зале заплакал.
– Она больше не твоя сестра, сакс. А жена мне! И я распоряжаюсь ей – как захочу!
Через толпу, через потные перепуганные лица, руки и ноги, Амброзий пытался добраться до стола императора. Пару раз он хотел крикнуть вслух его имя, но голос центуриона потонул в общем гомоне. Зал налился ненавистью и обидой. Все мужчины оскалились, точно дикие псы.
– Я не позволю оскорблять меня, – ощетинился Хорса. – самозваному царьку из жалкой дыры!
Три или четыре недели Вортигерн сердцем влюбленного мужа слушал, как ядовитые слухи порочат его брак и смеются над ним. Каждый день его сомнений и подозрений высился один над другим, точно Вавилонская башня, и теперь, покачнувшись, та с диким грохотом, осыпалась вниз, и земля содрогнулась.
– Значит, проваливай! – рявкнул Вортигерн. – Вы, все – убирайтесь отсюда! Если саксы хотят указывать мне в моем доме, значит им здесь не место!
Тут встал и Хенгист. Он был спокойнее брата, но и его лицо исказилось обидой и гневом.
– Это твое последнее слово, хозяин Повиса?
По законам гостеприимства кровопролитие в доме грозило возмездием, но это мало кого волновало. Вот она, жрица Морриган, та, что печется о подобных законах и сыплет проклятиями – но она лишь молчит и хлопает вороньими зенками.
– Последнее, – отозвался Вортигерн. Его губы скривились. – Если первого тебе недостаточно. Убирайтесь отсюда! И знаете, что...
Жалость и смех приводили в ярость мужчин. Так всегда было. До кровавого тумана перед глазами.
– Прихватите свою сестрицу с собой! Никто не скажет, что Вортигерн из Повиса прибрал к рукам то, что не принадлежало ему.
По залу пронёсся глухой ропот. Затем отдельные голоса стали громче, и далеко не все из них принадлежали людям Хорсы и Хенгиста. Бритты любили свою госпожу, золотую пташку Повиса, она помогала им в крепости, слушала жалобы слуг, была внимательна и мудра – они не жаждали так быстро с ней распрощаться.
Амброзий взглянул на Ровену и тут же отвёл глаза в сторону. Сейчас, в этом шуме, он ничем не мог ей помочь.
– Муж мой, – она пыталась тронуть его за рукав.
Крича и грязно ругаясь, громко топая тяжёлыми сапогами, саксы покидали дом Вортигерна, и Амброзию все это казалось сном, диким и непонятным.
– Разрази меня гром... – пробормотал Килух и огляделся.
Зал поредел за считанные мгновения, оставшиеся бритты и люди Утера пребывали в смущенном молчании. Вечный союз жалко рассыпался.
Император обернулся к жене. Она выдержала его взгляд, Амброзий позавидовал этой выдержке. Она должна была сказать ему раньше, сразу после похода – о приставаниях Утера, обо всем. Между женой и мужем не должно быть секретов, за тайны бьют сильнее, чем за неприкрытую ложь. Нелепые слухи, которые она хотела прикрыть подолом своего длинного платья, выросли до размеров дракона.
– Ступай к себе вместе с женщинами.
На лице Ровены промелькнула надежда, но император продолжил.
– Я даю тебе сроку три дня, собрать вещи. После ты отправишься следом за братьями. Я не буду гнать тебя со двора, будто нашкодившего пса. Все кончено.
Он отвернулся от своей бывшей возлюбленной и госпожи. Тишина в зале становилась все тоньше и тоньше. Через ее прорехи вскоре стали прорываться разговоры о битве, об уладах, о саксах. Обо всем, что случилось. Вестница Морриган наконец села за лавку. От миски с ее жарким все еще поднимался пар, молоденькие девушки потянулись к ней разузнать о женихах и о будущем. Та ела. На утро она ушла так же внезапно и тихо, как появилась.
С высокой крепостной башни Амброзий Аврелиан наблюдал, как с окрестных земель стремительно исчезают крохотные палатки, телеги ползут по нитям-дорогам, точно игрушечные повозки, а люди Хенгиста уходят один за другим – серое солнце поблескивало на их копьях и топорах, точно на чешуе фантастической рыбы. К полудню саксы ушли все до единого. Амброзий не чувствовал голода. Сейчас ему казалось немыслимым, что на крепостной кухне до сих пор пекут хлеб, натирают полы, солят свежую рыбу. То, что он чуял, вошло в Повис и в каждого в крепости, но ночь сменилась днём – и внешне всё оставалось по-прежнему. Хозяйку Повиса Амброзий больше не видел. Ровена заперлась в своих комнатах со служанками и, должно быть, рыдала. Пару раз она пыталась добраться до мужа, добегала по коридору до его спальни, но стража у входа не пускала ее и отправляла обратно. Вортигерн желал ее видеть больше всего на свете, и тем яростней отсылал ее прочь. Союз с саксами был расторгнут, Повис вновь оставался один.
– Господин?
Он знал, что за его спиной стоит Килух и неловко переминается с ноги на ногу.
– Что ещё приключилось?
– Ничего нового, господин, мы ее не нашли. Прости меня.
Жрица Морриган исчезла из виду ещё вчера ночью, в дыму и чаду, с десяток дур-служанок, что они опросили сегодня, не смогли сказать ничего дельного, только ревели, кланялись и хлопали глазками. Амброзий выругался. В поисках жрицы им не поможет никто, вряд ли найдётся бритт, не боящийся проклятий вороньей богини.
– Могу я спросить, господин?
– Да?
– Господин, – Килух замялся. – Не то, что бы я очень был против… Но зачем мы гоняемся за этой вороной? Ты или веришь ей, или нет, я понимаю твои переживания за золотую пташку Повиса, но…
Амброзий пристально посмотрел на него. Мысли центуриона путались, пожалуй, ещё не придумали языка, на котором можно было выразить столь туманные подозрения. Зачем он гоняется за жрицей-отшельницей? Почему сказал Килуху следить за ней? Килух добрый товарищ, он верит ему до последнего, но и у него теперь были вопросы.
– С чего мы вообще решили, что она жрица Морриган, – с яростью выпалил он. Он тут же пожалел об этих словах, с этого момента он вступал на болотистую почву кельтских друидов – те разорвут его в клочья, если он решится оспорить их старшинство.
– Она была обвешана драными вороньими перьями. Кому ещё она может служить.
– Нет, – Килух не понял его или сделал вид, что не понял, и Амброзий решил сказать все, как есть, рискуя прослыть глупцом или того хуже – врагом мстительных бриттских друидов. – С чего мы решили, что она вообще та, за кого себя выдает.
Он вспомнил, как прояснился его разум от хмеля и дыма, когда он услышал из уст этой женщины слова и мысли, столь привычные при дворах царей и властителей, даже в далёком забытом римском сенате – мысли не о Морриган и царстве загробном, а об очень живой и понятной политике.
К его удивлению, Килух не выказал изумления и недовольства.
– Да ни с чего, господин, – просто ответил он. – Да только зачем кому притворяться. Ради похлёбки? При дворе Вортигерна? После победы? Ей бы и так дали чем поживиться.
– Она явно не любит «золотую пташку Повиса», – пробормотал Амброзий себе под нос, и иберниец нахмурился.
– Господин?
Амброзий знал, что помощников в крепости он себе не найдет, разве что Мирддина, но какой прок от тощего нескладного юноши, вдобавок раба. Рабы не спасают царевен и жен императоров, сколько бы о том ни пели поэты. Ему был нужен Килух.
– Аврелиан.
Центурион наконец отвлекся от собственных мыслей.
– Я не знаю, зачем кому бы то ни было вредить госпоже… – Килух был с ним в походе, он хорошо слышал шепотки по углам о жене императора. – Но… Вчера я подумал: вот я надрался, даже чудятся знакомые лица.
Он замялся, будто сболтнул что-то лишнее. Амброзий понимал его чувства. Оба сейчас говорили загадками и поглядывали по сторонам. Их подозрения слишком смутные, а идеи неясные – за такое Вортигерн спасибо не скажет.
Амброзий вспомнил и ещё кое-что. Когда он был молод, друиды часто шатались за легионом. Кто клянчил, кто проклинал, кто казался безумным. Безумных и попрошаек гнали в три шеи, иногда хлестали кнутом. Проклинающих – вешали на первом суку. За века римской власти удивительно, что они остались на острове.
– Пусти под свою кровлю странницу, Вортигерн из Повиса.
От этого голоса Амброзия пробрал холодок. Землистый, сухой и безжизненный, как почва на кладбище – такими ему казались слова. Краем глаза он увидел, как ухмыльнулся Килух рядом с ним, и подобие страха отпустило его.
– Приперлась ворона, – шепнул он центуриону. – Конец веселью, тетка моя таких привечала. Полон дом вонючих друидов, вымазанных конским навозом. По итогу сперли кувшин с медяками.
Амброзий видел, что лицо императора стало бледным и жёстким – тот не мог прогнать жрицу, не осквернив тем самым свой дом. «Он осквернится тем скорее, что она шагнула через порог», подумалось центуриону. Вортигерн поклонился загадочной гостье. Cлишком спешно и без должного уважения, он с удовольствием отправил бы ее восвояси. Император махнул рукой, к нему подбежал мальчик-служка, быстро кивнул и через мгновение унесся на кухню.
– Я надеюсь, благородная жрица не побрезгует разделить с нами трапезу.
"Зайди к нам под кров, раздели с нами пищу" – из века в век это был единый обычай для всех, выражающий мир и доверие, но жрица Морриган не двинулась с места. Она стояла, с ее плаща облетала лесная хвоя и пыль, на тяжелых мужских сапогах она нанесла в зал комья грязи и глины. Она моргала и смотрела на Вортигерна и Ровену, склонив голову на бок, будто ворона.
– Прогнали бы безумную в стойло к коням, – прошептал он Килуху. – Все бы остались довольны.
Жрица вздрогнула. Она медленно обернулась к нему, Утеру и Килуху, ее взгляд скользил по лицам собравшихся, будто кого-то выискивал. Центурион поджал губы. Он знал, что жрица не могла его слышать, но все же рука потянулась к мечу. "Только подойди ко мне, старая ведьма, – думал Амброзий. – Я мигом отрежу твою косматую голову по самые плечи."
Она двинулась по залу на удивление бесшумно и тихо, так могла бы скользить только юная девушка. Все ближе и ближе, Амброзий понял, что жрица шла прямо к хозяйке Повиса. К ней тянулись ее длинные руки, вымазанные сажей до тощих локтей. Он бегло взглянул на стражу возле стены. Воины Вортигерна пребывали в смущении, каждый чуял, что происходит что-то недоброе, но кто-то был бриттом, кто-то знал, что нельзя обнажать меч под кровлей хозяина, а кто-то, как и он – пребывал в замешательстве.
Ровена стояла смирно. Жрица Морриган остановилась возле нее, бесцеремонно пощупала светлый вышитый шелк на праздничном платье, оставила на нем жирные черные пятна, а затем ущипнула хозяйку Повиса за нежную щеку.
Та отпрянула. В зале послышались шепотки.
– Славная пташка, – прокаркала та. – Славная, теплая, золотистая, с южных земель – издалека прилетела. Ты знаешь, владыка Повиса, как поют пташки, – она обернулась к Вортигерну. – Вот так: фьють-фьють, фьють-фьють. Но только дурак поверит безмозглой синичке, а не ворону Морриган.
Она засмеялась, а в ее горле что-то мерзко забулькало. Послышалось недовольство со стола саксов. Их вера была иной, и грязная женщина в рубище не вызывала в них и крохи почтения.
– Что ты хочешь сказать, посвещённая? – с недоверием спросил ее Вортигерн.
Жрица расплылась в широкой улыбке. Она оказалась не так стара, как Амброзию думалось прежде. Грязь, сеть мелких морщинок, облик нищей безумной отлично скрывали ее истинный возраст.
– Негоже хозяину туманов привечать разбойников с юга. Золотой канарейке не место среди мудрых сов и орлов. Ей надо уйти.
– Была у меня ручная сова, – шепотом заметил Килух. – Тупая всё-таки птица, жрецы сами не знают, что говорят.
Амброзий ему не ответил.
– Ровена – моя жена перед всеми богами, жрица, она не уйдет. Но отдохни с дороги в моем доме. Ты, должно быть, устала.
– Спроси-ка меня, благословлен ли твой брак, – прошипела она в ответ. Ей отодвинули скамью и поставили дымящийся ужин, но она к нему не притронулась. – Не вижу счастья в доме твоём, не вижу надутого чрева жены. Камни твоего дома разваливаются, жёлтая канарейка на деле стервятник. Да, да, ты знаешь, о чем я говорю тебе, Вортигерн из Повиса, тебе обещали благородную лань. Но подсунули бесплодную потаскуху!
В толпе громко ахнули, кто-то из женщин закрыл рукой рот, по рядам стажи Вортигерна прокатилось недовольство и ропот. Люди неловко нашарили под плащами мечи, но Амброзий не услышал лязга железа – только рев саксов.
– Возьми свои слова назад, старая ведьма! – рявкнул Хорса. Он был пьян и свиреп, но не очень-то различал жрицу в копоти факелов и тумане от хмеля. – Она сестра саксонских вождей! Возьми назад, тварь! Или отправишься на корм моим псам.
Жрица хмыкнула, смерила взглядом бретвальд, но ничего не ответила.
– Взгляни на жену, повелитель туманов, – шептала она. – Я не вижу в ней цвета юности. Этот плод давно переспел, в ней снуют черви и похоть. Все, чего ты достиг, все это рухнет, после твоей смерти – из-за неё. Она под руку подведёт тебя к краю, отчего, думаешь, никто из ее племени не взял ее в жены? Она дурной плод. И изменница. Смеётся над тобой, привечая других, неужто не слышал? Или император Повиса останется глух к мольбам бриттов, друидов, лесов и лощин?..
После этих слов с Амброзия Аврелиана спало оцепенение, и он пристально взглянул на жрицу в лохмотьях. Да, быть может, она поклоняется Морриган. Но думает сейчас не о собственной госпоже, лишь прикрываясь ее плащом из теней для острастки глупцов. Морщины и грязь, вымазанные волосы, драное рубище, голос, как из могилы – да, это могло смутить его: после хмеля, после болезни, в чаду факелов и очага. Но эти слова – этот ход мыслей, ступени и ниточки рассуждений – ему захотелось смеяться. Он слышал подобное сотни раз, он, Амброзий из Рима – взять что-то невинное и обыденное, всем известное и доступное – затем вывернуть наизнанку, добавить таинственность и обман, злой умысел и намек на открытие. О, скольких сместили с их высот такими путями! От успешного торгаша – до императоров Рима и памяти после смерти. Он видел эту знакомую схему, старый рисунок. И страх перед смертью и неизвестным улетел в тот же миг.
– Не теряй ее из виду, – прошептал он Килуху. – Даже если она спокойной уйдет. Не теряй.
– Да, господин.
Может статься, саксы вступятся за свою госпожу и дело завершится быстрее.
– Всем молчать!
Амброзий вздрогнул от крика Вортигерна. Император встал со своего места и не смотрел на жену. Ровена чуть не дрожала со страху, но он даже не взял ее за руку.
«Вернись на место, – мысленно шептал Амброзий ему. – Ты пьян. Ты вернулся из битвы. Ты – такой, как ты, поверит наговору злой ведьмы? Будешь перед всеми плясать под бабскую дудку? Вортигерн, что я знаю, мог лишить всего и за призрак обиды. Прогони ее прочь. Позволь слугам Ровены отхлестать ее плетью.»
Но Вортигерн не сел обратно за стол. Он был пьян, это верно, но не так, чтобы грузно повалиться на землю и лишить эту ссору ядра. Ровена протянула к нему тонкую руку, но он сбросил ее.
– Молчать! – вновь повторил он.
– Ты не мой повелитель!
Это был Хорса. Сакс вышел вперёд, его старший брат согласно кивнул.
– Честь нашей сестры, бритт, оскорбляет эта грязная сумасшедшая, – начал он, положив руку на меч. – Я требую, чтобы ее отдали нам для расправы.
Кто-то из женщин в зале заплакал.
– Она больше не твоя сестра, сакс. А жена мне! И я распоряжаюсь ей – как захочу!
Через толпу, через потные перепуганные лица, руки и ноги, Амброзий пытался добраться до стола императора. Пару раз он хотел крикнуть вслух его имя, но голос центуриона потонул в общем гомоне. Зал налился ненавистью и обидой. Все мужчины оскалились, точно дикие псы.
– Я не позволю оскорблять меня, – ощетинился Хорса. – самозваному царьку из жалкой дыры!
Три или четыре недели Вортигерн сердцем влюбленного мужа слушал, как ядовитые слухи порочат его брак и смеются над ним. Каждый день его сомнений и подозрений высился один над другим, точно Вавилонская башня, и теперь, покачнувшись, та с диким грохотом, осыпалась вниз, и земля содрогнулась.
– Значит, проваливай! – рявкнул Вортигерн. – Вы, все – убирайтесь отсюда! Если саксы хотят указывать мне в моем доме, значит им здесь не место!
Тут встал и Хенгист. Он был спокойнее брата, но и его лицо исказилось обидой и гневом.
– Это твое последнее слово, хозяин Повиса?
По законам гостеприимства кровопролитие в доме грозило возмездием, но это мало кого волновало. Вот она, жрица Морриган, та, что печется о подобных законах и сыплет проклятиями – но она лишь молчит и хлопает вороньими зенками.
– Последнее, – отозвался Вортигерн. Его губы скривились. – Если первого тебе недостаточно. Убирайтесь отсюда! И знаете, что...
Жалость и смех приводили в ярость мужчин. Так всегда было. До кровавого тумана перед глазами.
– Прихватите свою сестрицу с собой! Никто не скажет, что Вортигерн из Повиса прибрал к рукам то, что не принадлежало ему.
По залу пронёсся глухой ропот. Затем отдельные голоса стали громче, и далеко не все из них принадлежали людям Хорсы и Хенгиста. Бритты любили свою госпожу, золотую пташку Повиса, она помогала им в крепости, слушала жалобы слуг, была внимательна и мудра – они не жаждали так быстро с ней распрощаться.
Амброзий взглянул на Ровену и тут же отвёл глаза в сторону. Сейчас, в этом шуме, он ничем не мог ей помочь.
– Муж мой, – она пыталась тронуть его за рукав.
Крича и грязно ругаясь, громко топая тяжёлыми сапогами, саксы покидали дом Вортигерна, и Амброзию все это казалось сном, диким и непонятным.
– Разрази меня гром... – пробормотал Килух и огляделся.
Зал поредел за считанные мгновения, оставшиеся бритты и люди Утера пребывали в смущенном молчании. Вечный союз жалко рассыпался.
Император обернулся к жене. Она выдержала его взгляд, Амброзий позавидовал этой выдержке. Она должна была сказать ему раньше, сразу после похода – о приставаниях Утера, обо всем. Между женой и мужем не должно быть секретов, за тайны бьют сильнее, чем за неприкрытую ложь. Нелепые слухи, которые она хотела прикрыть подолом своего длинного платья, выросли до размеров дракона.
– Ступай к себе вместе с женщинами.
На лице Ровены промелькнула надежда, но император продолжил.
– Я даю тебе сроку три дня, собрать вещи. После ты отправишься следом за братьями. Я не буду гнать тебя со двора, будто нашкодившего пса. Все кончено.
Он отвернулся от своей бывшей возлюбленной и госпожи. Тишина в зале становилась все тоньше и тоньше. Через ее прорехи вскоре стали прорываться разговоры о битве, об уладах, о саксах. Обо всем, что случилось. Вестница Морриган наконец села за лавку. От миски с ее жарким все еще поднимался пар, молоденькие девушки потянулись к ней разузнать о женихах и о будущем. Та ела. На утро она ушла так же внезапно и тихо, как появилась.
Глава 15. Vae victis. Часть I
С высокой крепостной башни Амброзий Аврелиан наблюдал, как с окрестных земель стремительно исчезают крохотные палатки, телеги ползут по нитям-дорогам, точно игрушечные повозки, а люди Хенгиста уходят один за другим – серое солнце поблескивало на их копьях и топорах, точно на чешуе фантастической рыбы. К полудню саксы ушли все до единого. Амброзий не чувствовал голода. Сейчас ему казалось немыслимым, что на крепостной кухне до сих пор пекут хлеб, натирают полы, солят свежую рыбу. То, что он чуял, вошло в Повис и в каждого в крепости, но ночь сменилась днём – и внешне всё оставалось по-прежнему. Хозяйку Повиса Амброзий больше не видел. Ровена заперлась в своих комнатах со служанками и, должно быть, рыдала. Пару раз она пыталась добраться до мужа, добегала по коридору до его спальни, но стража у входа не пускала ее и отправляла обратно. Вортигерн желал ее видеть больше всего на свете, и тем яростней отсылал ее прочь. Союз с саксами был расторгнут, Повис вновь оставался один.
– Господин?
Он знал, что за его спиной стоит Килух и неловко переминается с ноги на ногу.
– Что ещё приключилось?
– Ничего нового, господин, мы ее не нашли. Прости меня.
Жрица Морриган исчезла из виду ещё вчера ночью, в дыму и чаду, с десяток дур-служанок, что они опросили сегодня, не смогли сказать ничего дельного, только ревели, кланялись и хлопали глазками. Амброзий выругался. В поисках жрицы им не поможет никто, вряд ли найдётся бритт, не боящийся проклятий вороньей богини.
– Могу я спросить, господин?
– Да?
– Господин, – Килух замялся. – Не то, что бы я очень был против… Но зачем мы гоняемся за этой вороной? Ты или веришь ей, или нет, я понимаю твои переживания за золотую пташку Повиса, но…
Амброзий пристально посмотрел на него. Мысли центуриона путались, пожалуй, ещё не придумали языка, на котором можно было выразить столь туманные подозрения. Зачем он гоняется за жрицей-отшельницей? Почему сказал Килуху следить за ней? Килух добрый товарищ, он верит ему до последнего, но и у него теперь были вопросы.
– С чего мы вообще решили, что она жрица Морриган, – с яростью выпалил он. Он тут же пожалел об этих словах, с этого момента он вступал на болотистую почву кельтских друидов – те разорвут его в клочья, если он решится оспорить их старшинство.
– Она была обвешана драными вороньими перьями. Кому ещё она может служить.
– Нет, – Килух не понял его или сделал вид, что не понял, и Амброзий решил сказать все, как есть, рискуя прослыть глупцом или того хуже – врагом мстительных бриттских друидов. – С чего мы решили, что она вообще та, за кого себя выдает.
Он вспомнил, как прояснился его разум от хмеля и дыма, когда он услышал из уст этой женщины слова и мысли, столь привычные при дворах царей и властителей, даже в далёком забытом римском сенате – мысли не о Морриган и царстве загробном, а об очень живой и понятной политике.
К его удивлению, Килух не выказал изумления и недовольства.
– Да ни с чего, господин, – просто ответил он. – Да только зачем кому притворяться. Ради похлёбки? При дворе Вортигерна? После победы? Ей бы и так дали чем поживиться.
– Она явно не любит «золотую пташку Повиса», – пробормотал Амброзий себе под нос, и иберниец нахмурился.
– Господин?
Амброзий знал, что помощников в крепости он себе не найдет, разве что Мирддина, но какой прок от тощего нескладного юноши, вдобавок раба. Рабы не спасают царевен и жен императоров, сколько бы о том ни пели поэты. Ему был нужен Килух.
– Аврелиан.
Центурион наконец отвлекся от собственных мыслей.
– Я не знаю, зачем кому бы то ни было вредить госпоже… – Килух был с ним в походе, он хорошо слышал шепотки по углам о жене императора. – Но… Вчера я подумал: вот я надрался, даже чудятся знакомые лица.
Он замялся, будто сболтнул что-то лишнее. Амброзий понимал его чувства. Оба сейчас говорили загадками и поглядывали по сторонам. Их подозрения слишком смутные, а идеи неясные – за такое Вортигерн спасибо не скажет.
