– Ты говоришь, – Амброзий осторожно подбирал слова. – Ты говоришь, что эта старая жрица тебе показалась знакомой?
Иберниец скривился.
– Скажешь тоже, Аврелиан. Не похожа она была на старуху.
Что ж, отлично. Значит, не он один об этом подумал.
– Отмыть с нее грязь, расчесать вшивые патлы, убрать драный плащ с головы… Она будет не старее тебя. Или ты предпочитаешь девиц помоложе?
Килух усмехнулся и попытался свести все к шуткам и присказкам. За холмом скрылась последняя группа саксов. Повис вновь оказался один без союзника. Утер не в счёт.
– Килух, почему жрица Морриган показалась тебе знакомой?
Тот наморщил лоб и задумался. Он был прав, в чаду пира и хмеля многое может привидеться. Этому свидетельству нельзя доверять, только строить догадки, домыслы, воздушные замки – хоть что-то, что поможет оставить Ровену подле своего господина. Амброзий вспомнил слова Мирддина о том, что он присмотрит за золотой госпожой. Он подвёл мальчишку, и стыд донимал его.
– Ну… – Килух вздыхал и мычал, будто тельная корова. – Аврелиан. Была у нас в лагере одна потаскуха.
Так могли начинаться любые истории возле костра – «была у нас в лагере одна потаскуха».
– И Вортигерн ее не признал?
– Раньше, Аврелиан. Много раньше. До олова, до Повиса… Да что там, ещё при Флавии Клавдии.
Воспоминания давностью в десять лет. Неужели это был все ещё он, Амброзий – ещё не Полу-бритт или Аврелиан. Прошлое на мгновение окутало его, как порыв холодного ветра.
– Так давно? Ты же был тогда мальчишкой, Килух. Сколько тебе было? Я не помню, когда ты попал в легион.
– Я был, как Мирддин. Девятнадцать, может быть, двадцать. Знал тогда и Утера, и тебя. Правда, издали. Ты однажды спросил меня, отчего мне не нравится Утер.
Амброзий вспомнил их поездку с Ровеной на встречу хозяину стены Адриана.
– Я много чего говорил тогда, и про девиц говорил, куда же без них. Так вот, та потаскушка, что больше всех прочих сохла по твоему брату, Амброзий. Что ещё вроде украла кошель у Максима Септима. Вот мне почудилось, что это она. Но это бред, – Килух помотал головой. – После стольких лет службы… все они на одно лицо.
– Да, это немыслимо, – ответил Амброзий. Он помнил тот случай. Помнил и черноглазую, черноволосую девку с бешеным взглядом.
– Ее выпороли, это точно. А за кражу… – он напряг память. – Сдается мне, ее просто повесили. Это было давно. Нет, Килух, это была не она. И Утер не вспомнил ее – хотя он вряд ли помнит всех своих женщин.
Иберниец пожал плечами и не ответил. Эти их разговоры – лишь бы не признавать, что они проиграли.
За серыми холодными стенами в своих богатых покоях, точно птичка в крохотной клетке, билась Ровена. Она больше не выбегала к мужу, и стража не ловила ее.
– Сегодня, затем ещё два дня, – Амброзий нахмурился. – Затем сестру саксов выгонят прочь, и я, Килух, не представляю, чем потом станет Вортигерн.
– Драконом? Чудовищем? Жалким безумцем, который забьется в угол и будет мрачно пускать на всех слюни? Ты что выбираешь?
Все знали, что Вортигерн – это чан с огнем хитрых греков. Он может взорваться пламенем от первой попавшейся искры.
– Три дня, Аврелиан, – с мрачной усмешкой добавил Килух. – За три дня всякое может случиться.
Три дня пролетели стремительно. Чем старше он становился, тем стремительней мчалось воистину все – беды, предательства, обиды и ссоры, в этом были свои преимущества. Тревожные мысли облетали его стороной, а семена отчаяния не успевали пустить в него корни. Сегодня с остатками слуг должна была уехать Ровена, и Амброзий рассеянно пытался занять себя мыслями о людях, о шахте, о новых союзах, о всем том, что он может предложить своему императору, чтобы тот не свихнулся. В грядущие месяцы это было важнее всего. Да. Это – и найти ему невесту богаче, моложе, красивее. Таких по близости не было.
Он рассеянно смотрел на старую карту, неточную и изъеденную мышами. Пиктов звать бесполезно, они не придут, да и Утер зайдется в истерике. Он вспомнил Килуха. Иберния? Зелёный остров, набеги которого они отражают раз в год по привычке? Пираты-улады больше ценили свободный разгул, они не пойдут на службу новому царству, но невесту там можно найти. Перед глазами Амброзия встало теплое, как позднее лето, лицо золотоволосой Ровены, и он ощутил, как остро ему будет ее не хватать. Ему. Мирддину. Всем в этом замке, даже самому императору. Никакая весна не заменит благодатное лето.
Он порывисто свернул карту в трубу и поставил на место. Для новых союзов время найдется. Для новых набегов – тоже. А сейчас ему надо сделать хоть что-то, если он единственный, у кого голова на плечах.
Раздался стук в дверь, затем в дверном проёме тут же появился Килух – волосы и борода в беспорядке, глаза безумные и подвижные, это было на него не похоже.
– Тебе придется говорить на ходу, – тут же заметил Амброзий. – Я иду к императору и мне не надо мешать.
Улыбка на лице ибернийца была натянутая и застывшая, с его губ сорвался смешок.
– Вот совпадение, Аврелиан. А ведь он сам вызывает тебя.
«Что за новая напасть…» – пронеслось в его мыслях, и он выругался. Что за эти три дня – за эти три немыслимых дня – могло еще произойти такого, что в логово льва позвали его, центуриона Амброзия?
– Что там случилось? – грубовато спросил он Килуха.
Иберниец ушел от ответа и только освободил ему путь.
– Извини, Аврелиан, – проговорил он невнятно. – Лучше ты сам все услышишь. И да хранит тебя небо, он зол, как тысяча диких волков.
Это напутствие не окрылило Амброзия. С тяжёлым сердцем он дошел до комнат императора Вортигерна, постучал в тяжёлую дверь здоровой рукой. Если сейчас ему скажут, что это он-де милуется в спальнях с Ровеной, он плюнет этой сутулой собаке в лицо – а затем пускай и рубит левую руку, и отправляет на плаху, и отвозит в далёкие южные земли рабом. С него было достаточно. Ему хотелось открыть дверь с ноги и выпалить все, что внутри накипело.
– Ты звал меня, Вортигерн?
Он вошёл в комнату и понял, что хозяин Повиса сидел не один. Рядом с ним стоял Утер, черная борода всклокочена, тот явно не выспался и несло от него, как от целой таверны. Тем не менее, брат стоял здесь. Мрачный и злой, его глаза метали темные искры.
– Доброго утра, – кинул он брату, и понял, как глупо прозвучали эти слова.
– Ты издеваешься или тебе охота подраться? – голос подал император. – Изволь, могу отдать тебя страже и прописать двенадцать плетей.
– Как сочтешь нужным. Про плети тебе известно больше, чем мне.
Вортигерн не ответил.
– Он не знает, – бросил Утер. – Иначе бы тут не хохмил, можешь поверить. Видно, мой братец спал, как младенец.
Тот вновь ухмыльнулся, но ухмылка вышла совсем невеселой. Что у них произошло нынче ночью? Амброзий напрягся.
Он вновь повернулся к Вортигерну.
– Что ты опять натворил? Твоя жена сбежала в болота? Не вынеся позора, который ты сам и навлек на нее? Тогда с саксами воюй без меня.
Послышался рык, и он поспешно пригнулся. Серебряный кувшин пронёсся мимо центуриона и с отвратительным лязгом врезался в стену. Остатки медовухи и воска разбрызгались по полу. «Когда-нибудь, – подумал Амброзий. – Когда-нибудь здравый смысл настолько покинет меня, что меня будет хотеть убить каждый первый. Тогда придется податься в берсерки.»
– Не смей поминать мою жену, Полу-бритт!! – рявкнул Вортигерн, и Амброзий, признал – Килух прав, тот правда походил на свору диких волков. «И все ещё «жена», отметил он про себя. Это вселяло надежду.
Вортигерн опустился на место. Он вспомнил, как на досуге сравнил императора с огнем хитрых греков. Надо быть осторожнее, если он хочет дожить до вечера с головой.
– Что стряслось? – повторил он. – Зачем ты послал Килуха за мной?
– Все пропало, – ответил Утер. – Вот что стряслось. У меня-то есть возможность убраться на Стену, а вот вашей участи я не завидую.
– Заткнись.
Под взглядом Вортигерна Повелитель Стены смешался и закрыл рот на замок. Император все ещё оставался главной силой на острове.
– Ночью гонец доставил в Повис вот это послание.
Вортигерн протянул ему два обрывка пергамента. Очевидно, это был целый свиток, который порвали в минуту злобы и гнева. Амброзий с трудом развернул один, а затем рядом второй. Его сердце упало.
– Это ведь невозможно.
– Возможно, – ответил Вортигерн. – Поверь мне, возможно. Вот же ж ублюдки…
Амброзий подошёл ближе к окну и в неверном свете утра перечитал послание вновь и вновь. Нет, ему не почудилось. В письме значилось, что оловянная шахта Повиса со всем касситеритом и неприступной крепостью возле нее переходит во владение…
– Лодегрансу?! – рявкнул Амброзий и смял пергамент в жалкий комок. На мгновение он почувствовал ту же звериную ярость и бешенство, как когда Утер предал его. – Ублюдок захватил нашу шахту?!
Он со всей силы пнул ножку стола. С него с грохотом попадали оба подсвечника.
– Мою. Шахту, – процедил император, но без особого рвения.
Он пропустил это мимо ушей.
Амброзий плохо понимал, как они умудрились все потерять буквально за несколько дней. Да, Вортигерн прав, все это – богатство, союзы, Ровена и олово – все это принадлежало ему, но хочет тот или нет, он, Амброзий Аврелиан, Полу-бритт, стал его правой рукой. Эти провалы бьют его столь же сильно. Кто владел этим оловом, тот владел всем.
– Как он сумел? Ты знаешь – это немыслимо.
Амброзий глядел прямо на Вортигерна, оба знали о чертежах, оба знали о тайных ходах – и никто кроме них. Внезапно, внутри у Амброзия похолодело. На мгновение он представил, как император обвиняет его, центуриона, в предательстве, как не слушает оправданий, а через миг его голова красуется на пике на воротах Повиса. Картина с отрубленной головой в окружении воронов встала перед глазами так ярко и остро, что ему стало страшно – вдруг это видение, как тогда, перед битвой с уладами. Как у Мирддина. Он заставил себя вдохнуть глубоко, и ещё раз. Кровь в ушах перестала стучать. Вортигерн смотрел на него с той же горечью, но не спешил обвинять.
– Карты с ходами были украдены, – сказал солдат-император, заставив его замолчать. – Да, я сказал Утеру. Нынче утром. Сперва получил вот это послание, – он кивнул на скомканное письмо. – А затем понял, почему оно вообще существует.
Он сжал кулак, и костяшки на руке побелели.
– Ублюдочный Лодегранс… Твой выкормыш, Утер. Пёс укусил не одну руку, которая кормила его.
– Я потерял не меньше твоего, – брат огрызнулся. – Зимой по снегу к Стене снова явятся пикты – где я возьму средства и деньги на оборону и войско?
– Ты всегда выживал, как крыса в подвале. С тобой ничего не случится. Повелитель…
Утер заскрежетал зубами, но Вортигерн уже не смотрел на него. Он сел на место, подпёр подборок рукой, а взгляд его стал отсутствующим и далёким, будто сквозь пустоши вереска и тумана император прозревал вероломного Лодегранса в венце из черных игл касситерита.
– Сакс остаётся саксом.
– Что ты хочешь сказать?
Мысли Амброзия были рассеянны, точно мошки позднего лета. Лодегранс захватил оловянную шахту – зачем и какими силами, чего он добился, кто помог ему выкрасть карту подземных ходов, в конце концов – кто из его шайки умеет писать? «Сакс остаётся саксом». В его сердце внезапно похолодело. Да, Лодегранс и его свора – ублюдки, каких поискать, но Ровена ведь тоже из них. Разве могла она, золотая Ровена, золотая пташка Повиса – предать? Нет, Вортигерн бы ей не сказал. И она не способна на это.
Император оскалился, точно пёс
– Ясное дело, это бретвальды. Чего проще. Они мстят за сестру. Вообще-то… Их даже можно понять, – Вортигерн произнес эти слова спокойно и мрачно, будто разрушенный брак нимало не беспокоил его. Олово и жена на весах шли в одну цену. – Они оскорбили меня. Я – их. Месть саксов была делом времени, но я не знал, что им известно так много. Я думал, они захватят земли северней Кантия.
Император сжал кулаки.
– У этих ублюдков один стоит за другого горой, – хмуро добавил Утер. – Даром, что Хенгист и Лодегранс ненавидят друг друга, они оба саксы. А значит любой из нас – ты, я или Вортигерн – в их глазах мы не стоим почти ничего. Пока не вгоним топор им между лопатками.
Амброзий помнил, как он, Хенгист и Хорса пили мед на троих. Как им прислуживал Мирддин. Ему до сих пор не верилось, что саксы предали их, хотя все походило на это. Они были верны, пока был союз. Союз распался. Осталось лишь два враждующих племени, и друг другу они ничего не обязаны.
– После пира, – Утер замялся. – После того… пира Лодегранс не ушел вместе со всеми. Он остался, прикинулся моим человеком – признаться, мы неплохо ладили с ним. На другой день я отослал его с приказом в форт Банна, а сегодня мы получили вот это. Грязный пройдоха. Использовал это время, чтобы разнюхать и выкрасть карту с ходами, а потом соединился с основными силами Хенгиста. Мы так считаем. Он пишет, что у него есть три сотни людей.
– А ещё он пишет, что ходы они завалили, – добавил Вортигерн. – Это значит…
– Это значит, что крепость мы отобьем только многолетней осадой, – закончил Амброзий.
Император кивнул. Амброзий понял, что до сих пор не услышал обвинений в предательстве. Голова была на плечах, а не в плетёной корзине, это путало и смущало. Последние месяцы его жизни, как сон. Сон тягучий, длинный и странный, путанный, как видения Мирддина, и, Амброзию казалось, что он уже из него не очнётся. Надо отрастить в нем жабры, как диковинной рыбе.
– Что говорят Хенгист и Хорса?
– Письмо только от Лодегранса. Но я направил в Кантий гонца. Не думаю, что он вернётся живым. Мы вступаем в долгую битву.
Лицо Утера изменилось при слове «мы». На нем промелькнула тень, что-то неясное, неуловимое, будто крыло воронов Морриган, но затем его губ коснулась улыбка. Первая за множество лет, к добру или к худу.
– У нас будет новый союз, – сказал Утер. Прочие обернулись к нему. – Союз трёх властителей. Незыблемых. Непреклонных. Непобедимых. Неистовых. Пусть саксы выступят против бриттов и Рима – они обломают о нас свои зубы. Друзья, – он усмехнулся, будто разгадал чудную загадку. – Небеса благоволят нам сильнее, чем прежде. Ведь у нас будет третий триумвират.
Отблеск величия древних и силы рассек завесу в уставшем мозгу. Теперь улыбка Утера была объяснима.
Триумвират. Это слово так не подходило для этой земли. От него веяло не славой, а обреченностью.
Амброзий с Вортигерном переглянулись. Прежний вечный союз прожил три месяца – сколько отведено будет следующему? Амброзий некстати вспомнил слова императора: «Он просто пёс, который думает, будто играет в политику. Но согласись, лучше, когда пса кормишь ты.» Им нужен был отряд со Стены.
– Что, брат, – Утер протянул ему руку. У него раздувались ноздри, как у боевого коня, рвавшегося из-под узды. Он уже чуял кровь. Ему скоро сорок, и он никак не может угомониться. – Похоже нам придется ещё побыть братьями по оружию.
– Ты знаешь, чем кончился первый триумвират, – ответил Амброзий. – И второй, кстати, тоже. Думаешь, союзникам предлагают такое? Не боишься накликать беду?
Тройственные союзы оканчивались поражением двух. Все трое пожирали друг друга, как каракатицы. Горе побежденным и триумф узурпатору, как только общий враг побежден.
