– А Моргауза?
Болезненная царевна, которой раб был заместо старшего брата. Странный ребенок спас их от Лодегранса, ненавидел свою золотую мачеху и мучал мух на стекле, пока Мирддин не видел.
– Ты боишься оставить ее?
Мирддин сперва хотел промолчать, но ответил:
– В голове у дочери Вортигерна – темный безмолвный лес. А в глазах – бездна глубокого опасного моря. Да, Аврелиан. Я боюсь оставить царевну одну.
Амброзий слышал, что мать Моргаузы перед смертью лишилась рассудка. Все бродила по дому на цыпочках, пела, говорила, что не хочет будить фей под холмом.
Этот юноша взвалил на себя слишком многое – спасение прекрасной жены императора, его дочери, его воинов, царства олова и туманов – но все не от большой любви в сердце. На миг Амброзий увидел, что его сын, его кровь и плоть, ввязывается в ту же битву, что центурион бесплодно вел долгие годы.
– Зачем тебе это?
Мирддин понял, о чем идёт речь.
– Ненавижу беды, Аврелиан. Любые. Я рву им горло уже много лет. Признайся – кто от меня этого ждёт? А мне нравится быть волкодавом.
Он помолчал.
– Но я подумаю о твоём предложении. Все же у Моргаузы хороший отец.
Амброзий кивнул ему и пошел за Килухом. Вортигерн – император и хороший отец. Что же творят годы с людьми.
Дым и костры теперь встречались все реже.
– Аврелиан, осторожнее.
Амброзий вскинул голову. Голос Килуха оторвал его от раздумий – он, а ещё женский смех. На пустоши царил полумрак, свет от луны был ярким, но огни остались вдали. Они дошли до шатра Утера, тот ни за что не пропустил бы буйное празднество лета. Снова донёсся женский смех из палатки. Амброзий замер.
– Аврелиан, пойдем, – Килух опасливо тронул его за плечо. – Чего застыл? Ну, милуется с кем-то твой брат. Вряд ли он будет рад незваным гостям.
Иберниец был прав. Амброзий понимал, что следовало по-тихому удалиться – у него не было никакого желания видеть брата на Лугнасад, а уж мешать ему и подавно, но он стоял, точно вкопанный, возле шатра и не знал, отчего не уходит. Что-то настораживало его и мешало – дурные чувства и мысли, будто на языке чужеземцев – он ни слова не понимал, но не противился. Уже в третий раз. Будто из мира воинов и железа он на полшага заходит в мир теней и сокрытого.
– Аврелиан!
Килух беспокойно переминался с ноги на ногу. Ладно он, Амброзий, но разгневанный Утер может вынудить их подраться – и ибернийцу тогда придется несладко. Даже вместо победы тот отхватит десяток плетей.
По лицу центуриона скользнула полоска света и снова исчезла. Ветер колыхал край грубой ткани, блики на миг ослепляли и снова утопали в ночи. Смех казался ему знакомым – но как? Он почти не встречал женщин за последние годы, а этот голос не был похож на голос Ровены, за что он вознёс небу горячую благодарность. На мгновение ему почудилось, будто он слышит кого-то из давних подруг – но нет, тот смех был звонким и переливчатым, понятным и ясным, как спелое яблочко, даже у матери Мирддина. Этот же летел в высь дымом и пеплом, обратным дождем из темной земли до серого неба. Амброзий помотал головой. Ему надоело чувствовать себя охотничьим псом в окружении запахов, образов.
Женщина за полотном говорила что-то быстро и спутанно, но он не различал ее слов. Затем снова послышался смех и звук поцелуев. Утер знал эту женщину. Он не разговаривал бы со случайной возлюбленной.
Сильный порыв ветра вновь сотряс хлипкий шатер. С тихой руганью Килух отшатнулся от света. Остолбеневший Амброзий увидел только спутанные черные волосы, бледную сероватую кожу – блеснули затуманенные дымкой глаза, но он не узнал лица этой женщины. Она подняла голову. Увидела она его или нет в ночной темноте – Амброзий заметил, что ей было за тридцать. Она была худа и костлява, возможно когда-то красива – не манящей красотой, а пугающей и кричащей. «Как баньши, – подумал Амброзий. – Как видения-плакальщицы со скал Ибернии». Женщина распахнула пошире глаза, и он отпрянул во мглу, как прежде Килух.
У брата был странный вкус в женщинах.
Когда они отошли, Килух спросил его сердито и грубо:
– Ты знаешь кого-то, Аврелиан?
Амброзий поджал губы. Ему не хотелось сейчас разговаривать. Он чувствовал себя смущенным и злым, точно мальчишка. Ему все ещё слышался смех и дождь, несущийся из земли обратно на небо, вырывающийся из старых могил. К чему бы все это.
– Нет, – отрезал Амброзий, насильно выгоняя мысли из своей головы. – Я никого не знаю.
1 Один из предполагаемых прообразов легендарного Камелота
Глава 17. Vae victis. Часть III
Последний вестник от саксов вернулся, когда зарядили дожди. С каждой новой тучей на небе, Амброзию Аврелиану все чаще являлось видение солнечной осени в Галлии – золотые листья на деревьях Арморики и запах упавших, забродивших яблок, которым полнились проселочные дороги. Он был не юн и не стар, самое время, чтобы начать скитаться по свету – но с каждым новым днем он оставался в Повисе и вовсе не обещания держали его, а собственное неверие, что что-то возможно менять.
Вестник вернулся с головой на плечах, и одно это было неплохо. Он дрожал от промозглого ветра и кутался в плащ, на правой руке у него были перебиты почти что все пальцы, но он протянул Вортигерну очередное послание. То же, что в первом. Лодегранс действует по собственному почину, а если император Повиса не будет держать язык за зубами, люди Хорсы и Хенгиста вторгнутся в его земли из ныне саксонского Кантия.
Вортигерн разорвал пергамент три раза.
С разрыва союза уже прошло три луны. С отъезда Утера – две. От того тоже было немного вестей.
– Скажи, Полубритт, – начал он. – Я когда-нибудь заживу спокойно и счастливо?
– А императоры когда-то стремились к такому?
После мира с женой Вортигерн стал спокойнее, но странная задумчивость не покидала его.
– Не знаю, ты мне скажи. Ты знаешь больше меня.
Перед глазами Амброзия лениво проплыли вереницей императоры Рима, восточной империи, даже парочка великих вождей из числа иноземцев. Счастье, спокойствие – это все было абстрактной материей. Хорошей игрушкой для греков.
– Ты решил, когда уезжаешь в Камулодун?
Старую крепость нужно приводить в порядок, как минимум год.
– Если погода успеет наладиться – то до зимы. Если же нет – на другой год, когда сойдет снег. И когда с провизией не будет проблем.
– Недурно, недурно.
Его явно что-то тревожило, и он слушал Полу-бритта в пол-уха. Солдат-император, ехидный, опасный, себе на уме – он был в самом расцвете лет, но что-то надломило его. Ясное дело, что теперь тот жаждет покоя.
– Заведи себе сына, – ответил Амброзий. – Это решит треть твоих насущных проблем. Наследник всегда будет к месту.
– Это вопрос к моей любимой жене. А пока что… Моргауза будет править после меня.
Может, Ровена и правда бесплодна. Что до Моргаузы – даже его сын не знает, что такое на деле этот ребенок, сотканный из снега и черного дерева. Внезапно Амброзий понял, что будет скучать в своей новой крепости по императору-сумасшедшему. Скука и сожаления – такова, видно, судьба любого властителя.
– Вортигерн?
Император вздрогнул. Его губы неслышно шевелились, клочки пергамента крошились под узловатыми пальцами.
– Ты сегодня рассеяннее обычного.
Клочки взлетели в воздух и осыпались снегом в оконной нише.
– Собирайся.
Вортигерн прикрепил к поясу кинжал и длинный острый топорик. Бывший римлянин, он всегда оставался варваром и не скрывал этого.
– Куда и надолго?
Вортигерн не ответил.
– Скольких людей мне брать?
– Мы едем одни, – голос императора был сухим и отрывистым. Последний раз такое выражение обреченности на лице он видел, когда тот грозился выгнать Ровену, – Молю тебя всем, во что веришь – не бери свою белую клячу. Возьми кого… порезвее.
Белый конь, старый подарок Вортигерна, был еще жив.
– Эта кляча была лучшим конем на пустошах лет десять назад.
Вортигерн хмыкнул.
– Да, знаешь, мы тоже.
Они не сказали ни Килуху, ни остальным, ни даже Ровене. Снующим по двору женщинам император с Амброзием были неинтересны, и Вортигерн ловко и хитро, как вор, отвязал в конюшне свою лошадку, а затем вскочил на нее также проворно, как в юности.
– Поспеши, – бросил он.
Амброзия снедали гнетущие мысли. Он выбрал себе серого жеребца, молодого и быстрого, почти незаметного, кое-как взобрался на него. В голове носилась сотня вопросов, назойливые, точно мухи, но он молчал. Когда ворота Повиса остались у них за спиной, а осенняя пустошь раскинулась до горизонта, Амброзий некстати вспомнил другую поездку.
– Куда мы едем? – осмелился он спросить.
– Увидишь.
Амброзий почувствовал, как в нем закипает гнев. Сухие ответы, молчание, рассеянность императора и его мрачность – все это предвещало дурное, но вот кому? У Вортигерна были странные нормы морали.
«Если бы он собирался убить меня, то навряд ли дал в руки оружие». Он дотронулся до перекрестья меча под плащом и на миг ему стало спокойнее. Да, Вортигерн не восторге от триумвирата. Это дурная затея, как ни крути. Еще эти саксы…
На двоих у них оказалось две фляжки – одна с водой, у Амброзия, другая с элем, у Вортигерна. Когда солнце стало клониться к закату и с запада подули ветра, император велел разбить лагерь. В тишине они разожгли огонь и также молча зажарили жирного кролика, которые в избытке водились на пустошах. Император был мрачен, а от вопросов открещивался. На другое утро они продолжили путь.
– Ровена знает, когда ты вернешься?
Вортигерн сделал вид, что не расслышал его за порывами ветра.
– Кто правит в Повисе вместо тебя?
– В Повисе всегда правлю я!
Это была отличная проверка на глухоту.
– Замечательно. Ну вот и иди утопись.
Хорошая была драка тогда, лет десять назад. На тех же пустошах. Он разбил ему нос кулаком, выбил пару зубов, извалял в дорожной пыли и грязи – тогда Амброзий одержал верх над выскочкой-солдатней. Чем дольше центурион ехал с Вортигерном, тем сильнее жалел, что больше не победить ему в рукопашной.
– Твой брат долго не пишет нам.
Центурион поджал губы. Надо же, его светлость император Повиса соизволил заговорить.
– Я вообще сомневаюсь, что Утер умеет писать. А про его окружение тебе все известно.
– Тебе смешно, Полу-бритт?
– Я уже сказал: иди утопись. Тогда мне станет смешно.
С каждым новым шагом своего коня Амброзий с холодком в груди понимал, что движутся они в сторону касситерита. Это было странное чувство, будто во сне, он был здесь один единственный раз, да и то, израненный и в полубреду, прошло десять лет – но это была та дорога. На горизонте сквозь осенний туман ему почудились очертания крепости.
– Поворачивай назад! – с тревогой окрикнул он Вортигерна.
Император не сбавил скорость и вновь притворился глухим.
– Вортигерн!
Крепость касситерита, бывшее детище императора, все явственнее проступала сквозь серый туман. Сколько им надо ещё проехать по открытой пустоши с парочкой невзрачных кустов, чтобы их заметили соглядатаи саксов? Сколько у Лодегранса людей? Скольких ещё тот отправил рыскать по туманной округе?
Амброзий выругался. Здоровой рукой он оторвал от пояса флягу. Затем размахнулся и бросил ее императору в голову. Та глухо стукнула, а потом упала в дорожную пыль.
– Поворачивай назад, ты, тупица! – вражеская крепость надвигалась на них, точно корабль-призрак. Он поравнялся с конем императора. Его голос дрожал от ярости. – Ты что, собрался убить нас?
Вортигерн мог задумать все, что угодно, Амброзию это было известно. Может, это новый, прекрасный, бесхитростный план, который так любят варвары после заката империи – его вновь отдадут врагу, как игрушку, он снова станет рабом разбойников с юга, как Мирддин. А после, кто знает – назреет новый союз против Утера. Оловянную шахту и весь их касситерит варвары поделят между собой, а потом канут в Лету – как Рим и как те, что были до них. Но не сегодня.
– Слезай! – рявкнул он.
Амброзий загородил ему дорогу и спешился.
– Слезай, глухой ты тупица!
Вортигерн придержал свою лошадь. Он отбросил поводья и спрыгнул. Если они затеют разборку прямо здесь, на пустоши и дороге – то мало ли кто их сможет услышать. Амброзий тяжело дышал, стараясь сдерживать ярость. Он знал, что теперь ему не одолеет императора.
– Ты!..
– Чего ты добиваешься, – перебил его Полу-бритт. – Нет, молчи! За все эти годы – и месяцы, что я служил тебе, делал для тебя невозможное! – я заслужил право знать! – какую мерзость ты задумал на сей раз? Отвечай!
Лицо императора скривилось от гнева, и он стал походить на себя молодого – жестокого, хитрого, умного и голодного.
– Ты хочешь знать, Полу-бритт, – заговорил Вортигерн. – Хочешь знать… Так смотри же!
Он грубо толкнул его, чтобы центурион обернулся на крепость.
– Видишь, – шипел император. В его голосе сквозило отчаяние. – Она теперь его. Он завалил ходы и может сидеть там безвылазно. Люди доносят мне. Стук из тоннелей идёт день за днем, ночь за ночью – он вгрызается в них жадно и глубоко, в эти богатые недра. Ты помнишь ту пещеру, Амброзий? Когда мы впервые нашли ее – я нашел ее, нашел этот проклятый камень и вход! Помнишь эти сверкающие черные иглы в свете факелов, будто отблески в черном небе, усыпанном звездами? Мы оба там были, Амброзий. Ты помнишь, на что толкнула меня та красота. Ты знаешь, как вереницей, точно караваны в сказочных странах востока и юга, в мои земли текли повозки с волшебным касситеритом, как олово плавилось в тиглях – у меня здесь, в Повисе, был свой шелковый путь. А теперь посмотри, посмотри теперь на мою неприступную крепость, которая не пускает хозяина!
Вортигерн с силой повернул его голову. Императора душило отчаяние – но отчего? Новости о Лодегрансе уже много недель, что же теперь волнует его?
– Что ты видишь? – рука императора почти что душила его.
– Отпусти меня!
– Говори! – взревел Вортигерн. – Что видит твоя римская рожа!
– Вереск, пустошь, крепости – все! Отпусти, я убью тебя!
Хватка Вортигерна ослабла, и он отошел, как ни в чем не бывало.
– Ты сумасшедший… – центурион потер затекшую шею. Эта жизнь среди варваров походила на сон больного калеки. Его сон.
– Да, – Вортигерн спокойно вздохнул. На его лице отчетливо проступили и новые морщины и старые шрамы. – Это все. Казалось бы, Полу-бритт… Объединенное войско саксов больше нашего почти что в два раза. За все время, Амброзий, мы не видели ни одного каравана с нашим оловом, идущем дорогой в Кантий. Ни одного. Дорога на юго-восток чиста и свободна.
Он потер свою бороду и замолчал.
– К чему ты ведешь? – Амброзий нахмурился. Любые загадки вызывали у него вспышки необоснованной ярости. Он заслужил ясности в этом мире.
– Лодегранс день и ночь добывает олово, – с готовностью сказал император. – Кузня и шахта работают без перерывов. Оно должно уже выпирать у него из глотки, лезть из ноздрей, это олово, – Вортигерн сжал кулаки, представляя, как душит обидчика. – Но дороги в Кантий пусты. Скажи, Амброзий…
– Зачем он копит олово в крепости?
– Нет, вовсе нет… Кому он отсылает его, если не на юго-восток?
И тут центурион понял, отчего императора раздирали изнутри злость и отчаяние.
