Какое-то время ведун был наставником парня. От него Громобой узнал о Перуновом знаке, научился немного управляться с данной ему силой. Впрочем, это были лишь крохи – для настоящей учёбы следовало бы на некоторое время перебраться в избушку Стогода и выбросить из головы всё остальное, но от этого Громобой решительно отказался. Не по душе ему были попытки ведуна подчинить себе его силу. Стогода же раздражало, что парень упорно не желает обратить данную ему силу к служению ведовской мудрости. Из-за этих разногласий Стогод был последним, к кому бы Громобой согласился пойти за советом.
Легота попытался было сказать, что надо бы подготовить жертвы, да и все долженствующие обряды соблюсти не мешает, но парень лишь отмахнулся от него.
Громобой вышел на высокий здесь берег Болотеи – притока Государыни Заболони. Легота, большинство родовичей и княжич со своими гридями последовали за ним, остановившись в отдалении. Встав над обрывом, Громобой вскинул голову, глядя в высокое чистое небо:
– Перуне Праведный! Услышь, Небесный Воин, слова мои и дай совет: кузнецом ли мне остаться или иным путём – путём воина идти отныне?
Пока он говорил, вовсе стих и до того слабый ветер. А над рекой вдруг разом, словно из ниоткуда, собралась огромная тёмная туча. И едва Громобой умолк, слепящая молния разорвала пространство, а оглушительный раскат грома заставил пригнуться даже неробких гридей. Липняки же и вовсе попадали на колени, закрывая головы руками. А из тучи, словно рождённый вспышкой Небесного Огня, пал сокол. Ни прежде, ни после Молнеславу не доводилось видеть подобных ему. Он был вдвое, если не втрое больше самых крупных ловчих кречетов, которых держал князь Ведислав, и оперение его отливало чистым серебром. В когтях сокол нёс что-то продолговатое, и лишь когда опустился на траву у ног Громобоя, стало видно, что это меч в окованных серебром ножнах. Ножны привешены были к широкому ремню, также украшенному чеканными серебряными бляхами.
Преклонив колено, Громобой поднял дар Перуна, вытянул клинок из ножен:
– Что ж, быть по сему.
Он коснулся губами узорчатой стали.
Молнеслав не глядя мог сказать, какой узор украшает клинок. Потому что у него на бедре висел такой же меч, пришедший к нему сам. Только в тот раз не было сокола.
Накануне Посвящения княжич бодрствовал над своим оружием, как требовал того обычай. Возбуждение от успешно пройденных накануне испытаний помогало отгонять дремоту, наполняя отрока радостным ожиданием того момента, когда на нём застегнут заветный воинский пояс, признавая равным среди воинов. Уже на заре он вдруг почувствовал, что тело словно окаменело, хотя Молнеслав по-прежнему ясно видел и слышал всё происходящее. Одновременно лежащий рядом меч окутало серебристое сияние, в котором мелькали голубоватые сполохи. Когда же оно рассеялось, а княжич смог двигаться, клинок уже был иным. Вместо перекрученных полос по лезвию струился мерцающий узор из громовых шестиугольников, словно вплавленных в металл, не нарушая его гладкости, а рукоять, ложась в ладонь, как будто срасталась с ней.
Тем временем сокол взлетел и закружился над княжичем. Молнеслав увидел, что в клюве у него что-то есть. Он протянул руку, и в ладонь упал серебряный кружочек-привеска, на котором мерцал громовый знак – колесо-звезда о шести лучах.
Сокол, исполнив должное, взвился ввысь и растаял в синеве. Лишь теперь все заметили, что туча рассеялась.
Весь день Липняки взволнованно обсуждали происшедшее, пересказывая всё то Стогоду, то гостям из займища Мшаников, приехавшим сватать меньшую сестрёнку Громобоя, то его же отцу и брату, которые сами ездили за невестой в другое займище. Гриди, как и положено, вели себя куда сдержаннее, хотя чувствовалось – и они не остались равнодушны к явленному знаку. Единственным, кто казался совершенно спокойным, был Громобой. Вернувшись на займище, он вместе с Твердятой взялся проверять, как подкованы кони. Иных и в самом деле пришлось перековать, у других – лишь закрепить попрочнее металлические бляхи на сбруе. За работой рассуждать было попросту некогда. Громобой не хотел показывать ни родовичам, ни гридям, что и самому ему происшедшее отнюдь не безразлично. Его раздумья никого другого не касались.
Держа за повод своего вороного, Твердята неожиданно спросил:
– У тебя-то самого конь есть?
– Есть, – односложно откликнулся Громобой.
Уже вечерело, когда кто-то из гридей вспомнил:
– Княжич! А кольчуга-то!
Молнеслав в досаде хлопнул себя по лбу: про порванную кольчугу он совершенно забыл. Громобой вопросительно взглянул на него. Преждан принёс кольчугу. Осмотрев её, Громобой покачал головой:
– Её так сразу не починишь.
– Почему? – не понял кто-то.
– Она ж не плетёная – вязаная.
Твердята первым сообразил, что к чему. До сих пор никому не приходило в голову пристально рассматривать кольчугу знаменитой заморской работы, подаренную княжичу кем-то из заезжих гостей, но он ругал себя, считая, что уж кузнецу-то непростительно не заметить очевидного. Действительно, кольчуга была не набрана из стальных колечек, а искусно вывязана из длинных кусков проволоки. Пока все переглядывались, раздумывая, как теперь быть, Громобой ушёл в кузницу и вскоре вернулся с объёмистым и явно тяжёлым свёртком в руках. Подав его Молнеславу, он негромко проронил:
– Примерь, княжич.
Развернув холст, Молнеслав увидел кольчугу. Но не ту, над которой Громобой трудился утром. На этой колечки были мельче, да и сама она мерцала и переливалась, словно сделанная из чистого серебра. Кто-то из гридей восхищённо присвистнул. Подобные кольчуги работы знатных мастеров иной раз появлялись на ярмарках, но они были по карману не каждому, а потому большинство гридей предпочитали довольствоваться более простыми. Однако цену таким вещам воины дружины знали. Впрочем, на эту тему Громобой говорить отказался наотрез, отмахнувшись, словно речь шла о чём-то совсем незначительном.
***
До вечера на займище царила суета. Шутка сказать – две свадьбы разом, да ещё один из сыновей в княжескую дружину идёт, да ещё при таких-то знамениях!..
Женщины накрывали столы в беседе, мужчины вроде бы занимались каждый своим делом, хотя в действительности не столько делали, сколько говорили. Вострец, глядя на всё это, подмигнул побратимам:
– Да-а… Тут разговоров на полгода хватит. А там, глядишь, ещё чего-нибудь случится.
Гриди сдержанно засмеялись.
Княжич весь вечер наблюдал за Громобоем, пытаясь разобраться, что же он за человек. Этот парень как-то сразу выделялся среди своих родичей. И дело было даже не в том, что у него – единственного из всего рода – глаза были не серые или голубые, а тёмно-синие, как вечернее небо, а густые тёмно-русые волосы отливали рыжиной – в этом он походил на родню матери. Просто не было в нём того боязливо-угодливого подобострастия, что сгибало дугой спины Леготы и большинства его родичей, заставляло ловить каждый жест, каждый взгляд – не прогневать бы чем… Зато была спокойная сила, способная даже самому слабому и робкому прибавить немножко уверенности.
Незадолго до того, как всё было готово к вечернему пиру, Синичка отыскала брата, успевшего уже вновь удалиться в кузницу. Там, по крайней мере, ему не приходилось видеть изумлённо-боязливые взгляды родичей и выслушивать их вопросы и восклицания. Он заканчивал крепить застёжки на вороте кольчуги, носить которую теперь уже предстояло ему самому. Бесшумно проскользнув к нему, Синичка обхватила брата за пояс и уткнулась в его плечо. Громобой оглянулся, улыбнулся уголком губ:
– Ну вот, птичка-Синичка, пришло и тебе время улетать.
– Боюсь я, – тихонько призналась девушка. – Там ведь все чужие… Я и знаю-то из них одного Горяту.
– Через это все проходят, – задумчиво откликнулся он. – Мне вон тоже к чужим привыкать. Тебе-то ещё и легче будет – хоть один друг рядом.
Она вздохнула, совсем по-детски шмыгнула носом. При всей своей замкнутости с ней Громобой всегда был ласков, охотно брал с собою в лес и на реку, мастерил игрушки. И Синичка платила ему искренней привязанностью. И вот теперь им предстояло расстаться. Она уедет в чужой род, а он и вовсе куда-то далеко. Для девушки, выросшей в лесном займище, стольный град Светлояр казался чуть ли не краем света.
Отложив кольчугу, Громобой обнял сестрёнку, смахнул слезинку с её щеки:
– А вот плакать не спеши. Ещё по обряду наплачешься. Ну, а помощь понадобится или ещё что – где меня искать, ты знаешь.
Синичка кивнула. Расставаться с братом не хотелось, но он был прав – этого не избегала ни одна девушка.
Со двора донёсся голос матери, разыскивавшей её, и Синичка, торопливо чмокнув брата в щёку, убежала.
***
Молнеслав проснулся перед рассветом, словно кто-то толкнул его. Приподнявшись на локте, огляделся. Гриди ещё спали, спало и займище. Но он знал, что уже не уснёт. Какая-то тревога родилась в самом сердце и гнала на улицу. Осторожно, чтобы не разбудить остальных, он оделся и вышел.
Он остановился на крыльце, поднял голову, глядя в светлеющее небо, и задумался. Последний срок, когда воевода Лютобор должен был прислать гонца, истёк вчера. Значит, либо дружинная сотня задержалась где-то по дороге, либо что-то случилось с гонцом. Если гонец не появится и сегодня, завтра надо ехать в Журавец. Здесь оставаться уже нет смысла.
Почувствовав чьё-то присутствие, он оглянулся. Неподалёку стоял Громобой. Спокойно глядя на княжича, он негромко спросил:
– Не спится?
– Не спится, – так же односложно откликнулся Молнеслав.
– Если хочешь, княжич, можно к роднику сходить, покуда остальные досыпают.
– К роднику? – княжич оживился.
Громобой кивнул, кратко пояснил:
– Здесь рядом Гремячий ключ есть.
Молнеслав кивнул и легко сбежал с крыльца. В это время из нескольких изб выбежали девушки с кувшинами, чтобы набрать воды из окрестных источников для умывания невесты, и с ними несколько парней и мальчишек. Громобой усмехнулся, поднял брус, запиравший ворота, и открыл тяжёлую створку. Девушки, пересмеиваясь и поглядывая на княжича, стайкой выпорхнули за ворота. Там они разделились и, сопровождаемые парнями, торопливо разбежались в разные стороны. Громобой и княжич неспешно зашагали вслед за одной из них, направившейся к берегу. Немного не доходя вчерашнего обрыва в сторону и вниз, к воде змеилась едва заметная, почти заросшая тропинка. Молнеслав понял, что ходят по ней нечасто.
Уже внизу они вновь увидели девушку. Теперь она шла им навстречу, держа в руках наполненный водой кувшин. Оба посторонились, пропуская её, и подошли к роднику.
Родник мощной искристой струёй вырывался наружу между двумя валунами, опирающимися на громадную каменную плиту. Большая часть всех трёх камней скрывалась в песке и глине у подножия обрыва. На краю плиты лежал ломоть хлеба, густо смазанный маслом и мёдом.
Бросив рубаху на траву, Громобой склонился к роднику, подставляя голову и плечи под струю. Княжич последовал его примеру. Вода оказалась пронзительно холодной, словно и не кресень стоял, а самая середина зимы. Но от неё в тело волной вливалась сила и какая-то особенная бодрость.
Некоторое время оба молчали, устроившись на траве у родника. После родниковой воды утренний холодок почти не чувствовался. Молнеслав с удовольствием любовался зеркальной гладью небольшой заводи у противоположного берега, золотисто-розовыми отсветами нарождающегося дня на редких облачках, слушал звонкую песню родника. Потом, искоса взглянув на спутника, негромко заметил:
– Что-то не пойму я вашего старейшину. Говорит, что кузнецов, равных тебе, немного сыщется, а сам чуть не силой тебя прочь отослать готов.
Громобой невесело усмехнулся:
– Боится он.
Брови княжича удивлённо взлетели:
– Боится? Чего?!
– Так ведь верняком стрый-батюшка рассказал, что я отмечен знаком Перуна.
– Ну и что? – недоуменно нахмурился Молнеслав. – Про меня ведуны из княжеского святилища то же самое говорят.
– Ты среди воинов вырос, – пояснил Громобой. – А моим родичам куда ближе и понятнее Велес, чем Перун. От него достаток зависит, а им большего и не надо – лишь бы жито колосилось да скотина плодилась.
Княжич понимал, что он прав. Жители большинства родовых займищ и в самом деле куда больше почитали Велеса (хотя, конечно, и побаивались тоже). Перун был для них главным образом хозяином гроз, его воинская суть по большому счёту была чужда им, вызывая скорее робость и страх, чем почтение. Неудивительно, что и отношение к человеку, отмеченному его знаком, здесь и в стольном Светлояре было совершенно разным.
Молнеслав чуть нахмурился. На первый взгляд могло показаться, будто он по-прежнему любуется заречными далями, но внимательный наблюдатель заметил бы, что взгляд княжича словно устремлён внутрь себя. Вертя в пальцах подобранный с земли прутик, он с лёгкой досадой проронил:
– Что проку с того знака, коли никто толком сказать не может, что с ним делать!
– А волхвы? – Громобой вопросительно поднял бровь.
– Волхвы… волхвы знай одно твердят: «время настанет – сам всё узнаешь!»…
Ещё в детстве он не раз слышал от отца и от волхвов княжеского святилища, что единственный человек, похоже, точно знавший всё, что касалось Перунова знака, ушёл из Светлояра ещё тогда, когда Молнеславу было года три или четыре. Звали его Дубрень, и был он служителем Перуна. Сам князь (в то время ещё правил дед Молнеслава – князь Благослав) уговаривал его остаться, но волхв лишь покачал головой и ответил, что нужен сейчас в другом месте. И добавил, что княжич, когда настанет время, сам придёт к нему. Нынешним светлоярицким волхвам, не обладавшим его мудростью и знаниями, оставалось лишь повторять его пред-сказание да призывать княжича к терпению.
Княжич сломал прутик и забросил обломки в заросли ольхи, густо поднимавшейся поодаль. Громобой задумчиво проговорил:
– Выходит, мне больше повезло – мне Стогод хоть что-то рассказывал да показывал… Я хоть и не больно в ладах с ним, да всё ж мудрости у него не отымешь…
– Как-нибудь мне расскажешь, – всё так же глядя вдаль, произнёс Молнеслав. Потом глубоко вздохнул и поднялся. – Ладно, надо возвращаться.
Когда они вернулись в займище, гриди уже встали. Оглядев их, княжич негромко произнёс:
– Завтра едем. От воеводы вестей нет. То ли с дружиной что случилось, то ли с гонцом – не ведаю, но ждать дольше нечего.
– Может, послать кого – глядишь, узнают, что да как, – предложил Преждан.
– Пожалуй, – после краткого раздумья согласился княжич. Он окинул взглядом свою дружину. – Озарич, Бредень, Лесняк. Каким путём гонец должен был ехать – ведаете. До завтрашнего утра мы здесь. Коли до самой Заболони ничего не узнаете – сюда не возвращайтесь, езжайте прямиком в Журавец, там и встретимся. Коли Лютобор до погоста близ устья Болотеи ещё не добрался – оставите ему весточку.
Трое поклонились и отправились седлать лошадей. Женщины, узнав, что гридям нужно ехать, тотчас собрали им на дорогу свежеиспечённых пирогов. Напоследок Молнеслав предостерёг:
– По одиночке старайтесь не оставаться – не ровен час, берегини поблизости окажутся.
– Да помним мы, – усмехнулся Лесняк, числившийся среди «соколов» лучшим следопытом. О том, как надо вести себя в лесу, особенно в русалий месяц, он знал едва ли не больше всех остальных вместе взятых.
