Никто не проронил ни слова. Княжичу подвели его вороного (как-то само собой получилось, что у Молнеслава и у всех его «соколов» кони были одной масти), и он птицей взлетел в седло. В полном молчании весь отряд, насчитывавший полторы сотни копий, вынесся за ворота Журавца. Зверич и его товарищ указывали путь. Гриди журавецкой дружины, остававшиеся в городе, лишь вздыхали, провожая их взглядами: обидно было отсиживаться дома, когда другие идут в бой, пусть даже для кого-то и последний.
Не далее как этим утром княжича порадовал сначала Преждан, а позднее и Твердята с Ярецом, рассказавшие, что Громобой, при всей своей молчаливости и замкнутости, сумел быстро поладить с гридями дружинной сотни и с их старшим – немолодым суровым сотником по имени Каменец. А уж ему понравиться было нелегко. Сейчас Громобой ехал среди наиболее молодых гридей, держась так же свободно и уверенно, как если бы его окружали родичи. Если он о чём и тревожился, то держал это при себе.
А Громобой в действительности был далеко не так спокоен, как могло показаться со стороны. Он и прежде знал, что жизнь гридя вовсе не проста, но сейчас его тревожило иное. Вчерашний кузнец без особого труда в считанные дни привык к учебным поединкам, позволявшим померяться силой, удалью и воинским умением, а заодно и научиться чему-то новому. Те умения, которыми наделил его Перунов знак, вовсе не означали, что он в совершенстве превзошёл всю воинскую науку. Но сейчас ему предстоял не учебный, а настоящий бой, и Громобой пока не знал, чего ждать от самого себя. Не испугается ли он, не отступит ли? Вот уж стыда не оберёшься, если вдруг что!..
Быстрица была пограничной рекой, впадающей в Заболонь и разделяющей земли раденичей, где правил князь Ведислав, и войнаричей, подвластных Властиславу велегостицкому. Никто не видел ничего удивительного в том, что войнаричи давненько зарятся на окрестности Журавца: эти земли дали бы им выход к Заболони и контроль над всеми торговыми караванами, как проплывающими по реке, так и идущими по тракту вдоль неё. Да только светлоярицкий князь Ведислав не склонен был отдавать соседу часть своих владений. Потому нередко и случались здесь то более, то менее серьёзные стычки.
Врагов они увидели раньше, чем ожидали. На рассвете впереди показался тын небольшого займища, которое окружал многочисленный отряд. Похоже, незваные гости собирались разграбить здесь всё, что возможно. Оглянувшись на своих, Молнеслав коротко и резко свистнул и выхватил меч. В сером рассветном сумраке на луговине перед тыном закипела битва.
На стороне дружины княжича была внезапность появления. Поэтому им удалось разорвать ряды противников раньше, чем те успели перестроиться. Однако вскоре стало ясно, что противостоят им не обычные разбойники, а настоящие воины. Никакая лесная ватага не могла бы действовать так чётко и слаженно. Это отмело последние сомнения в происхождении вражеского отряда.
Княжич с головой ушёл в вихрь боя. Наверняка отец или Яромир отругали бы его за излишнюю горячность, но сейчас они были далеко, а враги – вот они. Молнеслав не задумывался, есть ли рядом кто-то из своих, он просто бился. Лишь краем глаза заметив синеватый блик, сполохом молнии знакомо сверкнувший рядом, он машинально отметил, что, похоже, спину ему прикрывает Громобой. Впрочем, и «соколы», и гриди из дружинной сотни тоже были где-то здесь, но о них княжич сейчас даже не вспоминал.
Жители займища в битву не встревали, предпочитая тихо отсиживаться за крепким дубовым тыном.
Силы двух отрядов были примерно равны, но гридям Молнеслава прибавляло решимости сознание, что они бьются на своей земле. Находникам здесь было не место. Так или иначе, довольно скоро их противники дрогнули. А уж после того, как одного из их предводителей ранил княжич, а другого оглушил ударом по шлему кто-то из гридей, те, кто ещё оставался на ногах, и вовсе прекратили сопротивление. Большая часть их, пользуясь тем, что были верхами, быстро перестроились и рванулись прочь. Оставшиеся, видя, что спасаться бегством поздно, побросали оружие и сгрудились, мрачно глядя на победителей. По приказу Лютобора их связали.
Княжич хотел уже расспросить предводителей, чтобы узнать, много ли таких отрядов бродит по землям раденичей, как вдруг дружинный сотник Каменец, прислушавшись, тревожно заметил:
– Никак ещё кого-то сюда несёт!
И в самом деле, из леса донёсся приглушённый стук копыт нескольких десятков лошадей. Молнеслав напрягся, положив ладонь на рукоять меча. Однако едва первые всадники показались из-за деревьев, обрадованно воскликнул:
– Яромир!
Гриди тоже узнали боярина, ехавшего впереди отряда. Руки, схватившие было оружие, разжались.
– Здрав будь, стрый-батюшко [1]
– Нешто за тобой угонишься! – в тон ему откликнулся тот. – Хоть цел?
– Даже царапины нет, – отмахнулся Молнеслав.
К нему подвели одного из предводителей вражеского отряда. Стоя со связанными руками, немолодой воин изо всех сил пытался держаться с достоинством и не показывать тревоги, которую не мог не испытывать. С ненавистью глядя на Молнеслава, он надменно заявил:
– Не трудись спрашивать – всё едино ничего не скажу!
Молнеслав нахмурился. И в это время раздался негромкий спокойный голос Вереса – ведуна, сопровождавшего Яромира в походах:
– Скажет, куда он денется!
Никто не знал, что всё время с самого появления их отряда на поляне он наблюдал за незнакомым ему молодым гридем. Годы общения с Надвечным Миром не прошли даром – он чувствовал силу, исходящую от этого парня. Такую же могучую огненную силу, какая жила в княжиче. При словах вражьего воеводы гридь, как и княжич, нахмурился – и Верес почти зримо увидел, как к пленнику с двух сторон потянулись огненно-золотые нити. Из рассказов наставника молодой ведун знал, что они означают, хотя видеть подобное своими глазами ему довелось впервые.
И в самом деле, как ни пытался воевода молчать, неведомая могучая сила подчинила его, заставляя пусть и с трудом, сквозь зубы, но всё же отвечать на вопросы княжича.
Пока длился этот разговор, Верес вполголоса окликнул Каменца:
– Слышь, сотник, что у тебя за гридь новый?
– А, Громобой! Княжич его в каком-то лесном займище нашёл. Сказывают, Перуновым знаком отмечен. Да ты лучше у «соколов» поспрошай, они поболе моего ведают.
Тем временем кто-то из гридей подвёл к княжичу второго вражеского предводителя. На его руках не было ни браслетов, ни перстней, а гривна у того же воеводы была куда как богаче, однако Яромир, едва взглянув на него, присвистнул:
– Ну и ну!.. Ты сам-то хоть знаешь, княжич светлый, какого зверя взял? – Молнеслав вопросительно вскинул бровь. – Это же войнарический княжич Воеслaв!
Гриди удивлённо зашумели. Молнеслав пристально взглянул на пленника:
– Это правда?
Собственно, он мог бы и не спрашивать – достаточно было взглянуть на изменившегося в лице войнарического воеводу. Участие в этих вылазках княжича Властислав велегостицкий настрого приказал хранить в тайне, и теперь воевода мысленно видел себя вздёрнутым на дыбу… или растянутым на колесе… или… То, что сейчас он был пленником совсем другого князя и в Велегостье мог не вернуться вовсе, скользило где-то мимо сознания.
А второй пленник, не обращая ни малейшего внимания на его испуг и растерянность, ответил спокойно и насмешливо:
– Правда!
Через наложенные кем-то повязки на его голове и левом плече проступала кровь, а локти были стянуты верёвками, но даже это не лишило его горделивой осанки. Прекрасно понимая, что ничего хорошего ему ожидать не приходится, Воеслав не желал показывать кому бы то ни было своё истинное состояние. Впрочем, Молнеслав догадывался, что за этой показной самоуверенностью скрывается досада на себя, злость на противников, оказавшихся удачливее, и много что ещё.
Тем временем гриди перевязывали и своих, и взятых в плен раненых, переносили убитых к краю поляны. Другие переловили разбежавшихся лошадей. Жители займища, увидев, что бой окончен, решились, наконец, выбраться из-за тына. Кланяясь, они подошли к княжичу; старейшина проговорил:
– Благослови вас боги! Не знаем уж, как и благодарить-то!
Отмахнувшись от их благодарностей, Молнеслав проронил:
– Мы-то должное сделали. А сами-то вы где были?
– Так ведь мы… того… Топором да рогатиной много ли навоюешь?.. – почёсывая затылок, сокрушённо-растерянно откликнулся старейшина. – Без броней, опять же… А стрелять не насмелились – долго ли в своих попасть!
Зная, что он прав, княжич всё же попытался изобразить строгость:
– А ну как мы бы не поспели, тогда что?
Растерянность старейшины сейчас, после ожесточённого боя и известия о том, кем оказался один из предводителей вражеского отряда, даже забавляла Молнеслава. Впрочем, он достаточно владел собой, чтобы не показывать этого.
Некоторое время спустя, к обоюдному удовлетворению, старейшина пообещал дать повозки, чтобы довезти раненых до Журавца; погибших родовичи обещали похоронить сами, как подобает, благо особых трудов это не требовало – вокруг займища густо разросся ельник, в котором даже двое-трое мужиков быстро заготовили бы нужное количество дров для погребального костра. Впрочем, предоставлять погребение полностью им Молнеслав всё же не собирался – как-никак, речь шла о воинах, павших в бою.
Закончив разговор с Заломичами (именно так назывался этот род), княжич обернулся к своим.
– Этим двоим, – он кивком указал на Воеслава и его воеводу, – дайте лошадей, остальные, кто на ногах держатся, дойдут сами. Посидят покуда в порубе [2]
Вскоре повозки с ранеными, всадники и пешие двинулись к Журавцу. Молнеслав и Яромир в окружении «соколов» неспешно ехали позади остальных. Искоса поглядывая на пленников, Яромир негромко спросил:
– Что с полоном делать станешь?
– Отпущу, – усмехнулся Молнеслав. – Не всех разом, понятно – несколько деньков посидят взаперти, а там – по одному, по двое… Вот с княжичем как быть?
– Всё едино будешь гонца в Светлояр отправлять – заодно совета у князя-батюшки и спросишь.
– И то верно… Да наворопников разослать надо – ещё ведь два отряда где-то по нашим лесам бродят.
Об этих двух отрядах, числом десятка по три каждый, рассказал войнарический воевода (звали его, кстати, Сувор), и просто отмахнуться от такого известия они не могли. Молнеслав, правда, подозревал, что один из этих отрядов он сам же разбил за несколько дней до того, как добрался в Журавец, но другой ещё оставался где-то в лесах.
В продолжение всего разговора Молнеслав наблюдал за своим знатным пленником. То, как он держался, не могло не вызвать уважение – если бы не связанные руки, легко было бы предположить, что он просто едет куда-то по своим делам. Казалось, его нисколько не волнует ни то, что произошло, ни то, что ждёт впереди, и Молнеслав невольно спрашивал себя: а смог бы он сам держаться вот так же спокойно и непринуждённо, случись им поменяться местами?.. Ответа он не знал.
Внимание Молнеслава привлёк один из пеших пленников. Не заметить его, пожалуй, было бы сложно: округлое, совсем ещё мальчишеское лицо его в щедрой россыпи веснушек на носу и щеках обрамляли огненно-рыжие кудри. На вид ему было лет пятнадцать, а отсутствие воинского пояса совершенно ясно и чётко указывало, что он, скорее всего, принадлежит к числу отроков воеславовой дружины. Это предположение подтверждали и тревожно-вопросительные взгляды, которые он, оборачиваясь, время от времени бросал на Воеслава. Казалось, достаточно одного-единственного жеста – и он сделает всё, чего потребует его княжич…
Молнеслав не особенно удивился, когда уже в Журавце, на посадничьем дворе его окликнул гридь из дружинной сотни и сказал, что один из пленников хочет о чём-то поговорить с ним. Этим пленником оказался запримеченный им рыжеволосый отрок. В его глазах была отчаянная решимость, когда он, как величайшей милости, просил разрешения быть с Воеславом.
Выслушав его, княжич через плечо оглянулся на стоявшего рядом гридя:
– Проводи его.
Воеслава и воеводу Сувора поместили не в поруб, где оказались десятка два их воинов, а в отдельные клети в разных концах посадничьего двора. По правде говоря, без провожатого не так-то просто было найти здесь кого или что-либо – за время существования Журавца каждый новый посадник что-то пристраивал либо перестраивал на этом подворье, и в конце концов оно превратилось в настоящий лабиринт построек и переходов.
Впустив отрока в клеть, куда поместили Воеслава, его проводник закрыл дверь.
Княжич лежал на лавке, закинув здоровую руку за голову и глядя в потолок. Он даже не оглянулся на звук открывшейся и вновь закрывшейся двери, однако безошибочно узнал вошедшего:
– Ты, Огнец?
– Я, – односложно откликнулся отрок.
Казалось, княжич ничуть не удивился его появлению. На самом деле он был искренне обрадован, но по привычке предпочитал скрывать это.
Чуть повернув голову, из-под полуопущенных ресниц он наблюдал за Огнецом. Он хорошо помнил, каким образом появился три года назад среди его ближней дружины этот мальчишка.
…– Оставь мальца, боярин!
– Да как же, княжич светлый! – багровый от гнева боярин Гордень явно не ожидал такого. – Он же, злыдня, меня прилюдно… При всём честнoм народе…
Воеслав откровенно поморщился, стараясь не замечать, что его гриди, видевшие и слышавшие от первого до последнего слова всё произошедшее на торгу, давятся от смеха:
– Ох, боярин! До седины ты дожил, да ума, видать, не нажил. Ты бы уж вовсе дитё беспортошное на суд-то притащил – тоже ведь может, не больно думая, вслух сказать то, о чём за твоей спиной половина посада промеж собой толкуют. И уж коль взъярился ты – стало быть, и впрямь не на пустом месте разговоры те родились.
Лишь теперь сообразив, какую глупость сделал, боярин из багрового сделался землисто-серым и, кажется, даже сам не заметил, как выпустил мальчишку. Тот отскочил в сторону, потирая плечо.
– Дозволь, княжич, удалиться, – в голосе Горденя не осталось и следа обычной самоуверенности. Княжич махнул рукой:
– Ступай!
Когда боярин ушёл, Воеслав перевёл взгляд на мальчишку. Тот не пытался сбежать, но смотрел настороженно, словно дикий зверёк. Обычный мальчишка лет двенадцати, одет довольно бедно. Шапку так и вовсе потерял где-то – видно, когда боярин ухватил его. Даже при угасающем свете зимнего предвечерья его рыжие кудри казались язычками пламени. Следовало бы наказать его, да построже, чтобы впредь неповадно было смерду [3]
– Почто знатному человеку обиду учинил? – нарочито сурово спросил княжич.
Не далее как этим утром княжича порадовал сначала Преждан, а позднее и Твердята с Ярецом, рассказавшие, что Громобой, при всей своей молчаливости и замкнутости, сумел быстро поладить с гридями дружинной сотни и с их старшим – немолодым суровым сотником по имени Каменец. А уж ему понравиться было нелегко. Сейчас Громобой ехал среди наиболее молодых гридей, держась так же свободно и уверенно, как если бы его окружали родичи. Если он о чём и тревожился, то держал это при себе.
А Громобой в действительности был далеко не так спокоен, как могло показаться со стороны. Он и прежде знал, что жизнь гридя вовсе не проста, но сейчас его тревожило иное. Вчерашний кузнец без особого труда в считанные дни привык к учебным поединкам, позволявшим померяться силой, удалью и воинским умением, а заодно и научиться чему-то новому. Те умения, которыми наделил его Перунов знак, вовсе не означали, что он в совершенстве превзошёл всю воинскую науку. Но сейчас ему предстоял не учебный, а настоящий бой, и Громобой пока не знал, чего ждать от самого себя. Не испугается ли он, не отступит ли? Вот уж стыда не оберёшься, если вдруг что!..
Быстрица была пограничной рекой, впадающей в Заболонь и разделяющей земли раденичей, где правил князь Ведислав, и войнаричей, подвластных Властиславу велегостицкому. Никто не видел ничего удивительного в том, что войнаричи давненько зарятся на окрестности Журавца: эти земли дали бы им выход к Заболони и контроль над всеми торговыми караванами, как проплывающими по реке, так и идущими по тракту вдоль неё. Да только светлоярицкий князь Ведислав не склонен был отдавать соседу часть своих владений. Потому нередко и случались здесь то более, то менее серьёзные стычки.
Врагов они увидели раньше, чем ожидали. На рассвете впереди показался тын небольшого займища, которое окружал многочисленный отряд. Похоже, незваные гости собирались разграбить здесь всё, что возможно. Оглянувшись на своих, Молнеслав коротко и резко свистнул и выхватил меч. В сером рассветном сумраке на луговине перед тыном закипела битва.
На стороне дружины княжича была внезапность появления. Поэтому им удалось разорвать ряды противников раньше, чем те успели перестроиться. Однако вскоре стало ясно, что противостоят им не обычные разбойники, а настоящие воины. Никакая лесная ватага не могла бы действовать так чётко и слаженно. Это отмело последние сомнения в происхождении вражеского отряда.
Княжич с головой ушёл в вихрь боя. Наверняка отец или Яромир отругали бы его за излишнюю горячность, но сейчас они были далеко, а враги – вот они. Молнеслав не задумывался, есть ли рядом кто-то из своих, он просто бился. Лишь краем глаза заметив синеватый блик, сполохом молнии знакомо сверкнувший рядом, он машинально отметил, что, похоже, спину ему прикрывает Громобой. Впрочем, и «соколы», и гриди из дружинной сотни тоже были где-то здесь, но о них княжич сейчас даже не вспоминал.
Жители займища в битву не встревали, предпочитая тихо отсиживаться за крепким дубовым тыном.
Силы двух отрядов были примерно равны, но гридям Молнеслава прибавляло решимости сознание, что они бьются на своей земле. Находникам здесь было не место. Так или иначе, довольно скоро их противники дрогнули. А уж после того, как одного из их предводителей ранил княжич, а другого оглушил ударом по шлему кто-то из гридей, те, кто ещё оставался на ногах, и вовсе прекратили сопротивление. Большая часть их, пользуясь тем, что были верхами, быстро перестроились и рванулись прочь. Оставшиеся, видя, что спасаться бегством поздно, побросали оружие и сгрудились, мрачно глядя на победителей. По приказу Лютобора их связали.
Княжич хотел уже расспросить предводителей, чтобы узнать, много ли таких отрядов бродит по землям раденичей, как вдруг дружинный сотник Каменец, прислушавшись, тревожно заметил:
– Никак ещё кого-то сюда несёт!
И в самом деле, из леса донёсся приглушённый стук копыт нескольких десятков лошадей. Молнеслав напрягся, положив ладонь на рукоять меча. Однако едва первые всадники показались из-за деревьев, обрадованно воскликнул:
– Яромир!
Гриди тоже узнали боярина, ехавшего впереди отряда. Руки, схватившие было оружие, разжались.
– Здрав будь, стрый-батюшко [1]
Закрыть
! – усмехнулся княжич, глядя на спешившегося Яромира. – Чуток не поспел ты к битве.Стрый – дядя, брат отца.
– Нешто за тобой угонишься! – в тон ему откликнулся тот. – Хоть цел?
– Даже царапины нет, – отмахнулся Молнеслав.
К нему подвели одного из предводителей вражеского отряда. Стоя со связанными руками, немолодой воин изо всех сил пытался держаться с достоинством и не показывать тревоги, которую не мог не испытывать. С ненавистью глядя на Молнеслава, он надменно заявил:
– Не трудись спрашивать – всё едино ничего не скажу!
Молнеслав нахмурился. И в это время раздался негромкий спокойный голос Вереса – ведуна, сопровождавшего Яромира в походах:
– Скажет, куда он денется!
Никто не знал, что всё время с самого появления их отряда на поляне он наблюдал за незнакомым ему молодым гридем. Годы общения с Надвечным Миром не прошли даром – он чувствовал силу, исходящую от этого парня. Такую же могучую огненную силу, какая жила в княжиче. При словах вражьего воеводы гридь, как и княжич, нахмурился – и Верес почти зримо увидел, как к пленнику с двух сторон потянулись огненно-золотые нити. Из рассказов наставника молодой ведун знал, что они означают, хотя видеть подобное своими глазами ему довелось впервые.
И в самом деле, как ни пытался воевода молчать, неведомая могучая сила подчинила его, заставляя пусть и с трудом, сквозь зубы, но всё же отвечать на вопросы княжича.
Пока длился этот разговор, Верес вполголоса окликнул Каменца:
– Слышь, сотник, что у тебя за гридь новый?
– А, Громобой! Княжич его в каком-то лесном займище нашёл. Сказывают, Перуновым знаком отмечен. Да ты лучше у «соколов» поспрошай, они поболе моего ведают.
Тем временем кто-то из гридей подвёл к княжичу второго вражеского предводителя. На его руках не было ни браслетов, ни перстней, а гривна у того же воеводы была куда как богаче, однако Яромир, едва взглянув на него, присвистнул:
– Ну и ну!.. Ты сам-то хоть знаешь, княжич светлый, какого зверя взял? – Молнеслав вопросительно вскинул бровь. – Это же войнарический княжич Воеслaв!
Гриди удивлённо зашумели. Молнеслав пристально взглянул на пленника:
– Это правда?
Собственно, он мог бы и не спрашивать – достаточно было взглянуть на изменившегося в лице войнарического воеводу. Участие в этих вылазках княжича Властислав велегостицкий настрого приказал хранить в тайне, и теперь воевода мысленно видел себя вздёрнутым на дыбу… или растянутым на колесе… или… То, что сейчас он был пленником совсем другого князя и в Велегостье мог не вернуться вовсе, скользило где-то мимо сознания.
А второй пленник, не обращая ни малейшего внимания на его испуг и растерянность, ответил спокойно и насмешливо:
– Правда!
Через наложенные кем-то повязки на его голове и левом плече проступала кровь, а локти были стянуты верёвками, но даже это не лишило его горделивой осанки. Прекрасно понимая, что ничего хорошего ему ожидать не приходится, Воеслав не желал показывать кому бы то ни было своё истинное состояние. Впрочем, Молнеслав догадывался, что за этой показной самоуверенностью скрывается досада на себя, злость на противников, оказавшихся удачливее, и много что ещё.
Тем временем гриди перевязывали и своих, и взятых в плен раненых, переносили убитых к краю поляны. Другие переловили разбежавшихся лошадей. Жители займища, увидев, что бой окончен, решились, наконец, выбраться из-за тына. Кланяясь, они подошли к княжичу; старейшина проговорил:
– Благослови вас боги! Не знаем уж, как и благодарить-то!
Отмахнувшись от их благодарностей, Молнеслав проронил:
– Мы-то должное сделали. А сами-то вы где были?
– Так ведь мы… того… Топором да рогатиной много ли навоюешь?.. – почёсывая затылок, сокрушённо-растерянно откликнулся старейшина. – Без броней, опять же… А стрелять не насмелились – долго ли в своих попасть!
Зная, что он прав, княжич всё же попытался изобразить строгость:
– А ну как мы бы не поспели, тогда что?
Растерянность старейшины сейчас, после ожесточённого боя и известия о том, кем оказался один из предводителей вражеского отряда, даже забавляла Молнеслава. Впрочем, он достаточно владел собой, чтобы не показывать этого.
Некоторое время спустя, к обоюдному удовлетворению, старейшина пообещал дать повозки, чтобы довезти раненых до Журавца; погибших родовичи обещали похоронить сами, как подобает, благо особых трудов это не требовало – вокруг займища густо разросся ельник, в котором даже двое-трое мужиков быстро заготовили бы нужное количество дров для погребального костра. Впрочем, предоставлять погребение полностью им Молнеслав всё же не собирался – как-никак, речь шла о воинах, павших в бою.
Закончив разговор с Заломичами (именно так назывался этот род), княжич обернулся к своим.
– Этим двоим, – он кивком указал на Воеслава и его воеводу, – дайте лошадей, остальные, кто на ногах держатся, дойдут сами. Посидят покуда в порубе [2]
Закрыть
, а там поглядим.По?руб. – старин. деревянный сруб, использовавшийся как место заключения, тюрьма (на Руси IX—XIII вв.).
Вскоре повозки с ранеными, всадники и пешие двинулись к Журавцу. Молнеслав и Яромир в окружении «соколов» неспешно ехали позади остальных. Искоса поглядывая на пленников, Яромир негромко спросил:
– Что с полоном делать станешь?
– Отпущу, – усмехнулся Молнеслав. – Не всех разом, понятно – несколько деньков посидят взаперти, а там – по одному, по двое… Вот с княжичем как быть?
– Всё едино будешь гонца в Светлояр отправлять – заодно совета у князя-батюшки и спросишь.
– И то верно… Да наворопников разослать надо – ещё ведь два отряда где-то по нашим лесам бродят.
Об этих двух отрядах, числом десятка по три каждый, рассказал войнарический воевода (звали его, кстати, Сувор), и просто отмахнуться от такого известия они не могли. Молнеслав, правда, подозревал, что один из этих отрядов он сам же разбил за несколько дней до того, как добрался в Журавец, но другой ещё оставался где-то в лесах.
В продолжение всего разговора Молнеслав наблюдал за своим знатным пленником. То, как он держался, не могло не вызвать уважение – если бы не связанные руки, легко было бы предположить, что он просто едет куда-то по своим делам. Казалось, его нисколько не волнует ни то, что произошло, ни то, что ждёт впереди, и Молнеслав невольно спрашивал себя: а смог бы он сам держаться вот так же спокойно и непринуждённо, случись им поменяться местами?.. Ответа он не знал.
Внимание Молнеслава привлёк один из пеших пленников. Не заметить его, пожалуй, было бы сложно: округлое, совсем ещё мальчишеское лицо его в щедрой россыпи веснушек на носу и щеках обрамляли огненно-рыжие кудри. На вид ему было лет пятнадцать, а отсутствие воинского пояса совершенно ясно и чётко указывало, что он, скорее всего, принадлежит к числу отроков воеславовой дружины. Это предположение подтверждали и тревожно-вопросительные взгляды, которые он, оборачиваясь, время от времени бросал на Воеслава. Казалось, достаточно одного-единственного жеста – и он сделает всё, чего потребует его княжич…
Молнеслав не особенно удивился, когда уже в Журавце, на посадничьем дворе его окликнул гридь из дружинной сотни и сказал, что один из пленников хочет о чём-то поговорить с ним. Этим пленником оказался запримеченный им рыжеволосый отрок. В его глазах была отчаянная решимость, когда он, как величайшей милости, просил разрешения быть с Воеславом.
Выслушав его, княжич через плечо оглянулся на стоявшего рядом гридя:
– Проводи его.
Воеслава и воеводу Сувора поместили не в поруб, где оказались десятка два их воинов, а в отдельные клети в разных концах посадничьего двора. По правде говоря, без провожатого не так-то просто было найти здесь кого или что-либо – за время существования Журавца каждый новый посадник что-то пристраивал либо перестраивал на этом подворье, и в конце концов оно превратилось в настоящий лабиринт построек и переходов.
Впустив отрока в клеть, куда поместили Воеслава, его проводник закрыл дверь.
Княжич лежал на лавке, закинув здоровую руку за голову и глядя в потолок. Он даже не оглянулся на звук открывшейся и вновь закрывшейся двери, однако безошибочно узнал вошедшего:
– Ты, Огнец?
– Я, – односложно откликнулся отрок.
Казалось, княжич ничуть не удивился его появлению. На самом деле он был искренне обрадован, но по привычке предпочитал скрывать это.
Чуть повернув голову, из-под полуопущенных ресниц он наблюдал за Огнецом. Он хорошо помнил, каким образом появился три года назад среди его ближней дружины этот мальчишка.
…– Оставь мальца, боярин!
– Да как же, княжич светлый! – багровый от гнева боярин Гордень явно не ожидал такого. – Он же, злыдня, меня прилюдно… При всём честнoм народе…
Воеслав откровенно поморщился, стараясь не замечать, что его гриди, видевшие и слышавшие от первого до последнего слова всё произошедшее на торгу, давятся от смеха:
– Ох, боярин! До седины ты дожил, да ума, видать, не нажил. Ты бы уж вовсе дитё беспортошное на суд-то притащил – тоже ведь может, не больно думая, вслух сказать то, о чём за твоей спиной половина посада промеж собой толкуют. И уж коль взъярился ты – стало быть, и впрямь не на пустом месте разговоры те родились.
Лишь теперь сообразив, какую глупость сделал, боярин из багрового сделался землисто-серым и, кажется, даже сам не заметил, как выпустил мальчишку. Тот отскочил в сторону, потирая плечо.
– Дозволь, княжич, удалиться, – в голосе Горденя не осталось и следа обычной самоуверенности. Княжич махнул рукой:
– Ступай!
Когда боярин ушёл, Воеслав перевёл взгляд на мальчишку. Тот не пытался сбежать, но смотрел настороженно, словно дикий зверёк. Обычный мальчишка лет двенадцати, одет довольно бедно. Шапку так и вовсе потерял где-то – видно, когда боярин ухватил его. Даже при угасающем свете зимнего предвечерья его рыжие кудри казались язычками пламени. Следовало бы наказать его, да построже, чтобы впредь неповадно было смерду [3]
Закрыть
срамословить знатного боярина, но… Воеслав и сам терпеть не мог самоуверенного и спесивого Горденя, да и привычка поступать наперекор общепринятому давала себя знать. Однако совсем отмахнуться от происшедшего тоже было нельзя. Не окажись нынче княжич с дружиной полюдья в Добрятине, мальчишка получил бы плетей сполна, а после – в холопы, может, и до конца дней…Смерды – земледельцы, лично свободные, но обязанные данью.
– Почто знатному человеку обиду учинил? – нарочито сурово спросил княжич.
