Перуновы воины

       Трое всадников на рысях вынеслись за ворота. Княжич окинул взглядом остальных:
       
       – Ну что, пойдём, что ли, разомнёмся?
       
       Пока родовичи совершали необходимые утренние обряды подготовки невесты, гриди, которых это, в общем-то, не касалось вовсе, вышли на поляну в стороне от займища. К ним присоединился и Громобой.
       
       Никто не знал, что он давно уже чувствовал себя чужим на займище рода. Разве что Стогод догадывался, какая сила не даёт парню покоя, тревожит, зовёт куда-то. Не зря ведь предупреждал ещё по весне:
       
       – Недолго тебе, парень, в родном доме оставаться. Время приходит путь выбирать… – он окинул взглядом разом подобравшегося и нахмурившегося Громобоя и усмехнулся. – На меня не смотри, я тебя больше трогать не стану. Видать, иную судьбу тебе Макошь выпряла, да какую – мне неведомо…
       
       Может быть, поэтому, когда княжич звал его в дружину, Громобой не отказался сразу и наотрез, как отказался прежде служить журавецкому посаднику. Однако всё, что происходило сейчас на займище, словно бы уже не касалось его. Словно и не его родную сестрёнку отдавали нынче замуж, а просто он оказался случайным гостем на чьей-то чужой свадьбе…
       
       Глядя на Громобоя, никто и не заподозрил бы такого разброда в его душе. И всё же он предпочёл не толочься среди остальных родовичей, а присоединиться к гридям, занявшимся привычными воинскими упражнениями. Как бы там ни было, княжич получил возможность посмотреть, на что способен этот парень с оружием в руках. Само собой подразумевалось, что первое время Громобой будет не в его ближней дружине, куда попадали избранные, а в дружинной сотне, но всё же Молнеслав предпочитал знать, чего он стoит.
       
       К немалому удивлению гридей, Громобой и в самом деле неплохо владел мечом. Твердята, против которого он оказался, заметил:
       
       – Если б не знал, кто ты, решил бы, что и впрямь из чьей-то дружины.
       
       Громобой лишь усмехнулся в ответ, уходя из-под его удара. Он и сам не смог бы объяснить, откуда взялось это его умение. Тело действовало само, не спрашивая подсказок у разума, двигаясь чётко и собранно. Руки, привычные к тяжести кузнечного молота, и с мечом управлялись не хуже.
       
       Некоторое время спустя Твердята, подчиняясь знаку княжича, поменялся с ним местами. Остальные гриди на время прервали свои поединки, с интересом наблюдая за происходящим. Кто-кто, а они-то хорошо знали, что от этого боя впрямую зависит, быть ли Громобою когда-нибудь одним из них. Если не решится биться всерьёз, начнёт поддаваться – значит, выше дружинной сотни вряд ли поднимется. Тех, кто не решался, Молнеслав не жаловал, говоря: «Мне нужны воины, которым всё равно – князь перед ними или простой гридь». И «соколы» были с ним полностью согласны.
       
       Громобою, похоже, было всё равно. Он бился против княжича точно так же, как перед тем против Твердяты. Разве что чуть пристальнее сделался взгляд. Оба противника двигались стремительно, но без суетливости. Клинки их то звенели, скрещиваясь, то вновь разлетались, ткали в воздухе невероятный мерцающий узор… Наконец княжич отступил назад, опустив меч и вскинув левую руку:
       – Будет покуда.
       
       Больше он не проронил ни слова, но Преждан, переглянувшись с товарищами, на миг выразительно опустил веки: Молнеслав явно был доволен.
       

       
       Глава 2

       После совершения всех должных обрядов и щедрого застолья Мшаники с Синичкой уехали. До их займища даже пешком было меньше полудня пути, и оставаться ещё на одну ночь они не стали.
       
       А ближе к вечеру вернулись Лесняк, Озарич и Бредень, ведя в поводу гнедого коня. К седлу его приторочено было всё воинское снаряжение – меч, копьё, щит, тугой боевой лук с полным тулом стрел. Через седло перекинут был тёмно-зелёный плащ. При виде этого Молнеслав нахмурился и коротко бросил:
       
       – Рассказывайте.
       
       Озарич, переглянувшись со спутниками, рассказал, что коня они нашли пасущимся на небольшой полянке в полудне пути от займища. По краю её протекал небольшой ручеёк, неподалёку от которого на старом кострище сложен был хворост. Рядом лежали кольчуга и шлем. Чуть дальше обнаружились и следы пропавшего гридя. Он начал рубить сухоствольное деревце, но потом почему-то оставил, бросил топор в траву и куда-то пошёл. Следы уводили в берёзовую рощу, через неё – к небольшому озеру и там, у воды, обрывались. Оставлены они были дня три-четыре назад. Скорее всего, гридя уже не было в живых.
       
       Громобой, по мере их рассказа всё более тревожно хмурившийся, негромко проронил:
       
       – Озеро то у нас Русальим зовут. Как русалки – не знаю, а берегини ^[1] туда наведываются.
       
       Кто-то досадливо охнул:
       
       – Догадался же воевода одного отправить!
       
       – Интересно, кто это был? – задумчиво высказал Ярец вопрос, занимавший всех. У многих гридей были друзья в той сотне, что должна была идти с воеводой, и сейчас большинство тревожно гадали, кого же из них не досчитаются. Преждан, лучше других знавший не только всех княжеских гридей, но и их лошадей и оружие, определил:
       
       – Похил. Его это гнедой. Да и меч тоже. А вот остальное оружие, кажись, новое.
       
       – Шлем тоже новый, – откликнулся Бредень.
       
       Княжич задумался, покусывая губу. Похил принадлежал к числу старших воинов, ему минуло уже сорок зим, а вот, поди ж ты… И ведь что обидно: сколько битв прошёл – и уцелел, чтобы погибнуть так нелепо. Верно сказано: от судьбы не уйдёшь. Говорили же ему ведуны, не раз говорили: «Остерегайся нелюдей, не ходи в лес в одиночку!» А ведь наверняка сам вызвался вестником быть, захотел доказать, что всё ему нипочём…
       
       Прервав столь невесёлые размышления, Молнеслав поднял голову:
       
       – Сколь я помню, наследовать ему некому.
       
       Гриди переглянулись, припоминая, и подтвердили: у Похила никогда не было семьи, о родичах он говорить не любил, лишь отмахивался – далеко, мол, да и ушёл от них, не стоит и вспоминать. Строго говоря, и близких друзей, которых можно было бы считать его наследниками, Похил, прослужив в дружине без малого два десятка лет, так и не завёл. Выслушав, княжич взглянул на Громобоя:
       
       – Плащ возьмёшь. И что из оружия нужно – тоже.
       
       Тот лишь молча кивнул.
       
       

***

       Наутро, седлая коня, княжич негромко заметил:
       
       – А ведь если воевода Похила отправил сюда четыре дня назад, стало быть, он в Журавец должен был добраться ещё вчера, как не позавчера. Поспешать нам надобно.
       
       – Отсюда до Журавца быстрее, чем за два дня, никак не добраться, – уверенно говорил Легота. – День от нас до Дубравичей, да там ещё столько же.
       
       – Можно и за день, – возразил Громобой, затягивая подпругу. Конь у него был вороной, без единого светлого пятнышка. Четыре года назад в лесу Громобой наткнулся на кобылу, отбивавшуюся от волков. Откуда она пришла – так и осталось неизвестным, но, приведённая в займище, вскоре родила жеребёнка. По какой-то прихоти судьбы жеребёнок этот никого, кроме Громобоя, к себе не подпускал. Так и достался этот конь ему.
       
       – За день? – переспросил княжич.
       
       Громобой кивнул, но пояснил:
       
       – Только не трактом идти, а тропой через болото.
       
       – Провести сможешь? – он вновь кивнул. – Добро. Чем быстрее доберёмся, тем лучше.
       
       – Княжич! – окликнул Преждан. – Лучше бы нам брони надеть. Коли в двух днях отсюда на чужаков наткнулись, так поблизости от Журавца и подавно можем.
       
       Париться в стегачах и кольчугах никому не хотелось, но Преждан был прав. По счастью, день выдался пасмурным и довольно прохладным для середины кресеня.
       
       А немного времени спустя, распрощавшись с жителями займища, дружина уже выезжала за ворота. Громобой, в накинутом поверх кольчуги плаще казавшийся родичам каким-то чужим и незнакомым, молча ехал впереди. Он не оглядывался – к чему? С отцом и матерью он распрощался ещё дома, чтобы не бередить сердце долгими проводами. Радошка, хоть и поплакала немного, как всякая мать, провожающая своё дитя в дальнюю незнакомую сторону, всё же понимала, что так будет лучше для него. Отец отнёсся к его отъезду достаточно спокойно. В душе он отлично знал, что рано или поздно это всё равно случится: не мог же Перун отметить своим знаком человека, которому суждено всю жизнь безвылазно просидеть в родном займище! Из братьев о его отъезде сожалел разве что Берест, но Громобой знал: долго сожалеть он вряд ли станет, да и молодая жена не даст заскучать. Поэтому он уезжал спокойно, оставляя прошлое за спиной.
       
       Накануне Твердята с Прежданом и присоединившийся к ним Ярец подробно рассказали ему обо всём, что надлежит знать гридю. Почему-то ни у кого не возникло и мысли, что вообще-то ему следовало бы год-другой походить в отроках, как это бывает обычно.
       
       Отъехав от займища версты на три, Громобой свернул с широкой дороги на неприметную тропинку, убегавшую в лес. Впрочем, нырнув в заросли, она расширялась, и дальше вполне можно было ехать по двое в ряд. Ехали молча, лишь изредка перебрасываясь несколькими словами.
       
       В полдень сделали короткий привал, чтобы дать отдых лошадям. Преждан, устроившись на траве рядом с княжичем, вполголоса спросил:
       
       – О чём задумался?
       
       Княжич и в самом деле всю дорогу был задумчив, словно прислушивался к чему-то неведомому. Однако, услышав вопрос Преждана, чуть заметно улыбнулся:
       
       – Да кольчуга эта… Понимаешь, я как её надел – помстилось, то ли отец, то ли Яромир рядом встал и руки на плечи положил…
       
       Преждан удивлённо вскинул бровь. Молнеслав вообще был не склонен говорить о своей давней крепкой дружбе с младшим братом отца, которой не была помехой и разница в девять лет. Впрочем, как раз «соколы» об этом отлично знали. И уж если сплетённая Громобоем кольчуга вызвала у княжича такие чувства… Хотя после того, чему они все были свидетелями, стоило ожидать чего-то подобного.
       
       После отдыха продолжили путь. Некоторое время спустя тропа вывела к болоту и здесь словно растаяла среди травы. Здесь Громобой остановился:
       
       – Через болото по одному ехать придётся. Держитесь точно за мной, в сторону не сворачивайте. Там дальше за болотом на взгорке сосняк пойдёт, а оттуда до Журавца всего ничего.
       
       Оказалось, что под тёмной водой болота скрывается что-то вроде гати – не слишком широкой, двум лошадям и впрямь рядом пройти трудно, но прочной. По ней и вёл дружину Громобой. Гриди, поглядывая по сторонам, старались держать оружие под рукой: враги едва ли забредут на болото, а вот нежить – как знать, не вылезет ли и днём. Когда в любую минуту можно выхватить меч, всё как-то спокойнее.
       
       Гать оказалась не прямой. Доехав до небольшой, но приметной вешки, Громобой повернул влево, а потом, проехав почти столько же, сколько отделяло их от края болота, вправо. Вскоре впереди замаячили высокие сосны, взобравшиеся на крутой песчаный взгорок. Поднявшись на него, вновь устроили привал.
       
       – Хорошо, без нежити обошлись! – от души потянувшись, заметил Ярец.
       
       – Да к этой гати нежить не льнёт, – откликнулся Громобой.
       
       – Вот уж не диво, – губы княжича тронула усмешка. – Гать-то в виде резы «Сила» ^[2] выложена, нежити возле неё быть – радости мало.
       
       В действительности гораздо больше всех удивило то, что здесь, на болоте, да ещё в самый комариный месяц, крылатых кровососов было совсем немного. Не больше, чем на опушке леса поблизости от Светлояра, где о них и вспоминали-то в пасмурную погоду либо ближе к вечеру. Впрочем, долго раздумывать об этом никто не стал, нет комарья – и ладно.
       
       Ещё до заката они были в Журавце. Воевода Лютобор, увидав княжича, развёл руками:
       
       – Мы уж собирались второго гонца посылать! Да вы откуда-то с другой стороны пришли.
       
       – Через лес шли, по гати, – отмахнулся княжич.
       
       – А Похил-то где же? Али разминулись?
       
       – А Похила ты, воеводо, теперь уж едва ли увидишь. Вчера мои гриди разузнать поехали, отчего вестей долго нет. Коня и оружие нашли, а самого – только следы. Видно, берегиням достался.
       
       Один из старших гридей Лютобора негромко проговорил:
       
       – Только ты уж, княжич, воеводу-то нашего не ругай очень. С Похилом Звонец должен был ехать, да его сам Похил прочь погнал. Сказал – один поеду.
       
       – Доездился вот, – мрачно откликнулся Лютобор. – Упреждали же! А теперь из-за его упрямства крепкого бойца лишились.
       
       – Насчёт бойца не беспокойся, – откликнулся княжич. – Со мной парень приехал. Сам Перун ему знамение подал, чтоб в дружину идти. Вот тебе и гридь.
       
       – Ну, коли так… Ладно, княжич, давайте-ка устраивайтесь, после поговорим.
       
       Молнеслав подозвал Громобоя, и Лютобор увёл его знакомить с сотником и гридями. Как и «соколам», ему почему-то не пришло в голову спросить, с чего это какой-то неведомый парень вдруг сразу попал в гриди, а не в отроки. Сам княжич со своими «соколами» устроился в малом дружинном доме – он не любил разубранные горницы, предпочитая жёсткие лавки в гриднице, а то и просто охапку сена возле очага.
       
       Уже вечером, обсуждая дела, воевода упомянул, что боярин Яромир с крепким отрядом примерно в полсотни воинов тоже движется сюда. Это известие обрадовало княжича – и потому, что сулило возможность некоторое время побыть со старшим другом, и потому, что воинский опыт Яромира, как и его отряд, был здесь отнюдь не лишним.
       
       

***

       Дня через два вернулись гриди, которых воевода посылал в навороп ^[3] . Они рассказали, что жители окрестных займищ, ближайших к границе с войнаричами, пару раз видели довольно большой отряд. Сами же наворопники нашли неподалёку от Заболони следы ночёвки этого отряда, по которым определили, что народу там поболее сотни. Княжич переглянулся с Лютобором:
       
       – Ну что, воеводо, пора и в поход?
       
       – Выходит, так. В котору сторону-то они подались?
       
       – К Быстрице, на перекаты, – откликнулся Зверич, старший из двоих. – Только, я так мыслю, через брод тамошний едва ли пойдут: там застава крепкая. А пониже вплавь могут, там и не так широко, и за излучиной от заставы не видать. А коли дозор пойдёт – так их всё одно больше. Это ежели к себе, в свои земли правят. Да это едва ли, небось, ещё в наших краях погулять метят.
       
       – Твоя правда, – жёстко нахмурился княжич. – Когда вы нашли следы?
       
       – Сегодня поутру. Видать, незадолго до нас они ушли – зола ещё тёплая была. Ну, мы сметили, куда пошли, да сразу сюда.
       
       Мгновение поразмыслив, Молнеслав взглянул на воеводу:
       
       – Поднимай людей. Яромира дожидаться не будем – нет времени. Нельзя этих пришлецов упустить.
       
       Журавецкий посадник Розмысл попытался было уговаривать их обождать хотя бы до рассвета, но княжич, уже успевший за два дня несколько раз крепко с ним разругаться, лишь махнул рукой. Лютобор и вовсе не удостоил посадника взглядом, поскольку ещё с юности, когда тот жил в Светлояре, терпеть его не мог, именуя его обычную расчётливую осторожность «всемудрейшей трусостью».
       
       Хотя уже вечерело, гриди, поднятые воеводой, споро седлали коней, надевали стегачи и кольчуги.