– Огнец, – без колебаний откликнулся Твердята.
В самом деле, даже став гридем, Огнец не утратил умений, которым учился с детства. Одним из этих умений и была стрельба из лука. Твердята, конечно, стрелять тоже умел неплохо, но с Огнецом всё ж таки тягаться не мог.
– Добро, – казалось, Семаргл улыбается. – Возьми-ка лук да попробуй натянуть.
Невольно прикусив губу, Огнец взял лук. И с изумлением взглянул на Семаргла. Тот кивнул:
– Это лук Стрибога. Его ветры вам помогут.
Огнец привычным движением, хоть и с усилием, согнул лук, накинул тетиву на зарубку, слегка тронул пальцем. Она загудела рассерженным шмелём. Гридь вскинул лук и плавно потянул тетиву. Она подалась не сразу – пришлось поднапрячься. Вот когда Огнец мысленно добрым словом помянул Ратшу, гонявшего отроков без всякого снисхождения. По сравнению с его уроками натянуть лук Стрибога оказалось не то чтобы уж совсем легко, но всё же проще, чем он ожидал.
Семаргл наблюдал за ним с явным одобрением. Потом перевёл взгляд на побратимов:
– Ваша забота – силу, что в вас живёт, в стрелу направить. А уж она донесёт её куда нужно. Как это сделать – чай, сами смекнёте.
Он насмешливо фыркнул и вдруг исчез, словно и не было. Огненной искрой втянулся в пламя очага, на миг вспыхнувшее ярче.
Побратимы переглянулись. Тут явно было о чём подумать.
Наконец Прозор предложил:
– Давайте-ка со стрелами закончим. А пока делаем – и поговорим.
С этим согласились все. Разложили на столе древки, перья, небольшой запас которых любой уважающий себя воин предпочитал носить с собой на случай, если понадобится наскоро изготовить в походе лук со стрелами. Рыбий клей тоже приготовлен был загодя.
Чистец неожиданно покачал головой:
– Стрелы-то сделаем, да тула-то нету! Давайте-ка я пока им займусь, что ли. А то куда стрелы-то класть станем?
Он достал кусок дублёной кожи, шило, ремешок и принялся за дело.
Огнец не без сожаления снял и свернул тетиву с лука и присоединился к остальным. Забот на вечер было ещё предостаточно.
***
Семирад не без волнения ожидал, когда княгиня выйдет из малой хоромины святилища. Уже второй раз ему приходилось вспомнить, что она и впрямь в родстве с самой Правью. Первый был на Медвежий велик-день.
Нынче, как и тогда, она просила помочь ей сделать так, чтобы ни бояре, ни иной кто не хватились, что-де с княгиней что-то неладно. Да и то – даже волхву малость тревожно было смотреть на княгиню, спящую непробудно и почти не дышавшую. А ведь он-то знал, что здесь только её тело, а душа странствует. Правда, тогда, в первый день едва наступившей весны у Семирада и вовсе было чувство, что на лавке в малой хоромине святилища остался один морок. Но почему-то он так и не решился проверить это.
Вообще-то, услышав о странном вестнике и о том, что Перуновым воинам нужна помощь жён, чтобы добыть жар-цвет, Семирад было усомнился: не посланец ли это от чародея, против которого они отправились биться? Ну как задумал души жён своих супротивников пленить, а после сказать – мол, хотите их назад получить – отступитесь от меня? Однако княгиня Потвора была твёрдо уверена, что никакого подвоха тут нет. Вроде и неоткуда чародею узнать и про жён, и про жар-цвет, коли и впрямь он из краёв чужедальних. Семирада это не больно-то убедило, однако спорить с княгиней он не стал.
Когда княгиня вышла из малой хоромины, Семираду, по правде говоря, даже и не требовалось ни о чём её спрашивать – и без того ясно было, что то, ради чего всё затевалось, удалось. Глаза княгини сияли, а её знаменитая красота, казалось, сделалась ещё ярче.
Всё же волхв не удержался, спросил:
– Что скажешь, княгини? Удалось что задумывала?
– Удалось, волхве! – откликнулась Потвора. – Теперь нам только их дождаться. Да путь не ближний – едва ли раньше осени поспеют вернуться…
– Лишь бы живыми да целыми вернулись, – невольно вздохнул Семирад.
– Всё ладно будет!
Она говорила уверенно, ничуть не сомневаясь в своих словах. А волхв вдруг заметил словно яркую искру, блеснувшую в её ожерелье – серебряную подвеску со знаками небесного огня. Брови его удивлённо дрогнули: от подвески явственно исходила сила Прави.
– Эге, да не из самой ли Сварожьей кузницы эта вещица?
Потвора не стала отрицать очевидное, легонько коснулась подвески.
– Может, и так. Когда я проснулась, она уже была здесь.
Это лучше любых слов убедило Семирада, что всё и впрямь будет хорошо. И князь вернётся, и побратимы его.
Пока княгиня беседовала с волхвом, отроки, оставленные предусмотрительным Ратшей возле святилища, успели известить своих. Когда Потвора, наконец, вышла из святилища, её уже ожидал десяток гридей, один из которых держал под уздцы её коня. Понятно, нужно это было, как не раз шутил Воеслав, «не для бережения, а для уважения». Да и то – от кого оберегать княгиню в стольном Велегостье, да ещё в детинце? Просто не дело столь знатной женщине ходить одной да пешей даже от терема до святилища. Хоть и близко, большое святилище, прозванное княжеским, примыкало к стене детинца с наружной стороны совсем рядом с воротами. Нарочно, чтобы и князь да бояре, и посадский люд, и гости торговые могли туда прийти когда понадобится.
На самом деле едва ли кто-то в Велегостье решился бы причинить княгине какой-то вред. Велегостьинцы успели искренне полюбить её за те годы, что они с Воеславом княжили. А ещё местные жители гордились тем, что княгиней у них самая настоящая берегиня. Ну, пусть дочь берегини – всё одно же с ними в родстве!
Да и желающих испытать на себе гнев князя, случись с ней что-нибудь, тоже не находилось. Поговаривали, правда, что ещё прошлым летом какой-то иноземец, очарованный её красотой, пытался уговорить гридей просто выманить княгиню из детинца, а лучше из города – дальше, мол, я сам управлюсь. Серебро сулил, и немало. Да только гриди наотрез отказались. Один хмыкнул – я, дескать, ещё пожить хочу. А ещё двое едва не побили того чужеземца и посоветовали убираться из Велегостья поскорее и больше тут не показываться. Сколько правды в тех рассказах – не ответил бы никто, но слухи ходили.
На княжьем подворье Потвора лишь ненадолго поднялась к себе в горницы, чтобы сменить платье да глянуть, чем заняты сыновья. Потом спустилась в гридницу и до полудня вместе с боярами принимала тех, кто явился на княжий двор с просьбами, жалобами либо просто поклониться и принести дары – это было в обычае у купцов. Мыто уплатить – это само собой, а дары князю и княгине поднести – оно никогда не лишнее. Глядишь, ещё и пользу какую с того поиметь можно. А ещё купцы могли немало рассказать о том, что в иных землях творится.
В последнее время главной темой таких рассказов неизменно было происходящее в могутических землях. Хоть тамошние жители и старались поменьше говорить о непонятных исчезновениях родовичей или соседей, да ведь шила в мешке не утаишь. Правда, большинство купцов это всё едино не останавливало, в могутические земли они всё так же ехали. Ну, разве что с оглядкой. Да и то – для тех, кто постоянно рискует, одной опасностью (к тому же вовсе неясной) больше или меньше… Многие и вовсе не верили в правдивость рассказов о всяких исчезновениях людей да в то, какими их после находили, если находили вовсе. Чужакам-то их не показывали, оттого и верить в это или нет, каждый решал сам.
По правде говоря, это и новостями-то считать не стоило. В Велегостье об этом знали ещё с начала весны. Из-за того ведь и князь с побратимами своими в поход сорвался. Воевода Сувор да гриди ближней княжеской дружины сказывали – сам Перун ему знак дал. Подробностей, правда, никто из бояр не знал, да князю виднее. Глядишь, удастся эту беду избыть – и вернутся. А пока разговоры о могутических делах выслушивали уже почти привычно.
Нынче, правда, велегостьинцам довелось услышать и кое-что иное. Об этом поведали те, кто пришёл на лодьях с полуночи. Оказалось, что сыновья Скъялвира конунга до сих пор не могут поделить отцовское наследство так, чтобы никому из них не было обиды. Конунг не озаботился загодя сам разрешить этот вопрос, и теперь братья ополчились друг на друга, да так, что купцы в их земли старались даже не соваться. Того гляди, и всего товара лишишься, и головы заодно. Мало того – уже и мастеровой люд начал в чужие земли подаваться. Коли в своих то, что тобой сработано, продавать некому – чем жить? А то ещё хёвдинги ратную стрелу по округе пустят – и придётся в войско идти. А нужно это простому-то ремесленному люду? Вот и снимаются с насиженных мест, почти всё добро, какое унести не могут, так и бросают. Устраиваются кто в ближних землях, а кто и вовсе в чужие края уходит…
Слушая эти рассказы, степенные бояре только головами качали. Выходит, им-то и жаловаться не на что. Оно, конечно, когда князь Властислав к дедам ушёл, привелось малость поспорить, кого на стол княжий сажать, да ведь быстро всё разрешили. Мирно и без обид. Как-то оно всё обошлось…
Воеводы, однако же, переглядывались с невольной озабоченностью. Пока сыновья Скъялвира конунга промеж собой в своих землях власть делят, тревожиться вроде бы не о чем. Но что будет, ежели кому из них придётся отступиться? Куда он тогда двинется? На закат вдоль побережья? Или, наоборот, на восход – сюда, в их земли, чтобы попытаться сделать то, чего не добился отец, и мечом добыть себе владения?
Впрочем, все вести из чужих земель не могли до конца отвлечь бояр от мыслей о своей. Многие, зная, что княгиня провела ночь в святилище, поглядывали на неё с ожиданием. Вдруг да и впрямь какую весточку получила? Потвора, видя это, долго тянуть не стала. Когда последние купцы удалились, она коротко рассказала боярам, что и впрямь получила весточку от князя. Потому и в святилище уходила, чтобы узнать побольше. Впрочем, сказала она лишь то, что и князь, и его спутники живы и уже близки к той цели, ради которой пустились в дорогу. А значит – уже скоро и в обратный путь двинутся. Правда, когда именно его ждать в Велегостье – Потвора и сама не знала, только предполагала, что где-то в начале осени. Но и это уже успокаивало и давало надежду.
Вторую половину дня княгиня, пользуясь хорошей солнечной погодой, провела в саду, вышивая и наблюдая за играми сыновей. Старший, пятилетний Бранята, рослый для своих лет и крепкий мальчуган, охотно возился с Ратеней, которому всего через несколько дней должно было исполниться четыре. Они то гонялись друг за другом среди деревьев, то боролись и кувыркались на траве. Время от времени то один, то другой подбегали к матери – спросить о чём-то или принести ей красивый цветок или горсточку ароматных ягод малины или крыжовника. Изредка к ним пытался присоединиться и младший – двухлетний Добша, однако пока ещё быстро уставал и возвращался к няньке или к матери, пока, наконец, не заснул здесь же, на траве, и нянька унесла его в горницу.
Ближе к сумеркам маленьких княжичей увели спать. Княгиня, отослав девок, осталась одна и подошла к кусту калины, что рос в углу сада. Легонько коснувшись ягод, ещё только начавших краснеть, тихо окликнула:
– Матушка!..
В шелесте листьев прозвучал негромкий ответ:
– Здравствуй, красавица моя!
– Благо буди тебе и сёстрам твоим, что помогли!
Берегиня тихо рассмеялась:
– Да как же не помочь! Не так часто люди и впрямь за помощью в Правь отправляются. Да и не с пустяками вы шли.
Потвора невольно улыбнулась в ответ. Лишь один вопрос не давал ей покоя:
– Скажи, матушка, удастся ли им, что задумано?
– Про то никто тебе не скажет. Всё от них самих зависит. Да они ведь не из тех, кто от задуманного отступается. Жди…
Голос берегини затих. Лишь ветерок шелестел листвой.
Глава 17
Велесово святилище лежало в ложбине между холмов, поросших лесом. Всё вокруг дышало спокойствием.
За крепким частоколом виднелись крыши хоромин, с трёх сторон охватывавших площадку святилища. На отдельных наиболее высоких кольях виднелись черепа животных, обращённые мордами наружу, они словно охраняли то, что внутри. В стороне на склоне одного из холмов стояли несколько небольших избушек, предназначенных для тех, кто приезжал в святилище. Там же были и навесы с коновязями, возле некоторых стояли лошади.
Волхвы помогли приехавшим устроиться, кратко расспросили, с чем пожаловали, и, пожелав хорошего отдыха, удалились.
Наутро за женщинами пришёл один из младших волхвов и повёл их в святилище.
Верховный волхв встретил их приветливо, пригласил в хоромину. По тому, что передали ему накануне помощники, он уже понял, что разговор скорее всего будет долгим, а значит, лучше вести его не на ногах, а устроившись поудобнее. Да и княжна – это всё же не жена какого-нибудь смерда. Хотя перед богами все равны, однако княжеская кровь уважения требует – живём-то не среди богов, а на земле…
Женщины рассказали, как перед самым Медвежьим велик-днём их мужья неожиданно приехали в Светлояр – без дружины полюдья, с одними только побратимами, как поведали о вестях, что погнали их в путь. Упомянули и про Велесово урочище, где воинам дали совет – куда для начала направиться. И про вестника, явившегося к ним, похоже, из самой Нави и рассказавшего про чародея, супротив которого Перуновым воинам привелось встать.
Волхв слушал внимательно, изредка задавал вопросы, а сам обдумывал, как помочь им. Что придётся заглянуть не просто в дальние дали – в саму Навь, было ясно. Ему и прежде изредка доводилось делать это, но на сей раз, похоже, дело обещало оказаться посложнее. Поди знай, где там их найти! Навь-то не маленькая…
Когда гостьи умолкли, волхв задумчиво проронил:
– Стало быть, хотите узнать, что там с ними?
– Да уж больно тревожно за них, волхве! Одно дело – обычная нежить или там чары. А коли за врагом в саму Навь пошли…
Волхв кивнул:
– Твоя правда, княжна… Что ж, попробую вам пособить. Есть у меня чаша, с которой и в Навь заглянуть можно. Да только их там найти – тоже дело непростое. Сумеете соколов своих отыскать да увидать?
– Как в Яви увидеть то, что простым взглядом незримо, меня учили… – нерешительно откликнулась Ярмила. – А смогу ли в Нави увидать…
– Так это то же самое, – успокоил её волхв. – Чаша просто оконце туда откроет, а дальше уж дело за вами.
По его знаку один из волхвов принёс большую чашу, вырезанную из елового комля. Потемневшее дерево было оковано по краю серебром, на котором виднелись какие-то знаки. Впрочем, Ярмила не взялась бы разбирать их. Это были письмена особой «волховной» грамоты, из которой она не знала ни резы. К тому же часть знаков уже не читалась, а лишь угадывалась, стёршись под прикосновениями множества рук, в разное время бравших эту чашу.
Волхв налил в чашу воды, что-то тихо шепча. Потом знаком подозвал к себе обеих женщин. Все вместе они склонились над чашей.
Поначалу вода казалась непроницаемо тёмной. Однако через некоторое время в ней словно заклубился туман, вытягиваясь длинными лентами, свиваясь в кольца. А потом вдруг распался на две части и растаял, открывая взглядам избу и кузницу в какой-то дубраве. Если бы не туман, бродивший в ветвях среди бела дня, легко было поверить, что это и не Навь вовсе, что эти постройки стоят в Яви, только где-то очень далеко.
