Пару раз он делал остановки, скидывал лыжи и усаживался на подходящее поваленное дерево, чтобы дать отдых ногам, а заодно перекусить хлебом с сыром, запивая их глотком травяного отвара из заветной скляницы. Немного отдохнув, продолжал путь.
За низкими тучами не видно было движение звёзд, однако Лесорад и без того чувствовал, что дело к ночи. А значит, пора приискивать ночлег. Неподалёку обнаружилась небольшая, но довольно глубокая ложбина, над которой низко нависали ветви большой старой ели. Под ней почти не было снега. Именно сюда Лесорад натаскал веток и лапника, устраивая себе ложе. Потом подумал было отыскать пару-тройку подходящих брёвнышек для костра, однако глянул в небо и решил, что вполне обойдётся и без этого. Если днём в просветах туч нет-нет да и проглядывало чистое небо, то сейчас они сошлись вовсе плотно и спустились ниже. А это обещало скорый снегопад, но никак не усиление мороза. Потому Лесорад только плотнее с головой завернулся в плащ, лёг и вскоре уже крепко спал.
Поднялся он с рассветом. Как и предполагал, все оставленные накануне следы скрыл пушистый свежий снег. Глядя на эту сияющую белизну, даже жалко становилось тревожить его поверхность. Однако Лесорад, наскоро перекусив, привязал лыжи и вновь двинулся вперёд. До займища, куда он направлялся, оставалось не так уж далеко.
Под соснами и елями, куда свежего снега нападало совсем немного, идти было не так уж тяжело. Здесь снег уже успел малость осесть и стать плотнее. А вот на полянах либо там, где стояли обнажившиеся на зиму берёзы, клёны и вязы, становилось труднее. В мягком и пышном свежем снегу даже широкие лыжи попросту утопали, так что нога погружалась в него почти по щиколотку.
Неподалёку от опушки Лесорад встретился с Малятой – младшим из внуков хозяина займища. Имя своё он получил и за то, что был в семье младшим, и за то, что долгое время росточком заметно уступал не только братьям, но даже и сёстрам. С годами, однако, вытянулся, сровнявшись со старшими, а вот имя так и осталось.
Узнав вышедшего из-за деревьев ведуна, парень улыбнулся:
– Наконец-то! А то уж мы гадали, что там такое у воеводы стряслось, что он тебя никак не отпускает.
Лесорад невольно усмехнулся:
– Да стряслось-то и впрямь такое, что… Ладно, после расскажу. А самого-то тебя чего в лес с утра понесло?
– Да вон силки проверял, – охотно пояснил Малята, показывая пару глухарей. Здоровенные чёрные птицы, связанные за лапы, висели у него за спиной.
Вскоре они были уже на займище. Темнята, как раз вышедший на крыльцо, окинул обоих пристальным взглядом и улыбнулся в бороду:
– Счастливые всегда к обеду!
Вечером, когда Темнята с родовичами, закончив с делами, собрались в избе, Лесорад рассказал, из-за чего понадобился воеводе. Выслушав, Темнята нахмурился:
– Вон оно как… Видать, сильна та бабка.
– Сильна, да не бабка, – отозвался Лесорад. – Чтоб зелье, лешим изготовленное, девкам глупым дать, большой силы не надобно. Да и они, считай, по доброй воле поверили, что всё будет, как им хочется. Вот только зелья-то не им одним перепало.
Когда он рассказал, что и на посаде несколько человек того зелья отведали, да, в отличие от боярышень, впрямь в лес ушли, Темнятиха охнула:
– Да как же родичи-то ничего не заметили, не спохватились?
– Так боярышни-то постоянно у родичей да у нянек на виду. К тому же зимой. А посадские девки, да ещё летом, то в лес с подружками, то на гулянья… Вот и не приметил никто, пока поздно не стало.
Потом он рассказал, как ходил к лесной ведунье. И о том, что не бабкой она оказалась, а её внучкой, да ещё с лешачьей кровью. Его слушатели только охали, слушая о том, что она творила. А узнав, что и к произошедшему с «их» лешим тоже она приложила руку, Вяхирь возмутился:
– Да за такое ей вообще руки оборвать! Только не говори, что никак её не наказал!
Лесорад невольно усмехнулся:
– Сам я, наверно, долго думал бы, как её наказать. Да Велес-батюшка уж больно на неё осерчал. Не след ведунам в дела-то нежити мешаться. Даже и Лесные Пастыри разве только по необходимости вмешиваются, когда по-иному не выходит… В общем, стоять ей теперь деревом, сколько выстоит.
До сих пор он никому не говорил об этой своей способности. Однако никто из родичей Темняты, даже узнав, не испугался. Младшим так и вовсе, кажется, было больше любопытно – не всякий раз ведь про такое даже услышишь! Дарята, единственный пока женатый внук старого кузнеца, выдохнул:
– Так ты что, впрямь умеешь? В дерево-то?
– Умею, – нехотя подтвердил Лесорад. – Это любой Лесной Пастырь может. Хорошо хоть, редко приходится. Вот только мне самому и в голову бы не пришло… человека-то.
– Да какой она человек, коли такое творила! – откликнулся Темнята. – Что заслужила, то и получила!
Все родовичи были полностью с ним согласны.
На вопрос же, что думает делать дальше, Лесорад вздохнул:
– С лешаком, отцом её, мне всяко переведаться придётся. Да до этого ещё ждать и ждать – пока снег не сойдёт, он из логова своего не вылезет.
– Ну, так и набирайся сил, пока возможность есть! – посоветовал Темнята.
О том, чтобы Лесорад перебирался в святилище в городце, он и слышать не захотел. Впрочем, об этом Лесорад и заговорил только потому, что не хотел быть хозяевам в тягость. Однако Темнята заверил, что его присутствие никому не в тягость, даже наоборот – в удовольствие.
А между тем приближался Солоноворот. Праздновать его Темнятичи, понятно, собирались у себя – не отправляться же в такое кромешное время куда бы то ни было! Того гляди, на Ту Сторону заедешь, потом и не выберешься [1]
Впрочем, пока до этого было ещё далеко. Прежде требовалось проводить старый год да встретить новый.
Понятно, на небольшом родовом займище празднование происходило не с таким размахом и буйным разгулом, как в городе, где оно собирало десятки и сотни людей. Однако это вовсе не делало веселье менее искренним. Даже наоборот. Здесь оно было словно бы теплее, по-настоящему объединяя род.
Обряд с возжиганием нового огня на займище вёл сам Темнята. Тем более что ему, связанному с Небесным Огнём, и земной откликался легко. Да и родовичи давно и хорошо знали, кому что надлежит делать, потому никаких дополнительных указаний не требовалось.
В самый короткий день года ближе к сумеркам на дворе подготовили всё, что нужно, чтобы добыть новый огонь. Тем временем хозяйки загасили старый, старательно вымели в печах и приготовили всё, чтобы принесённый со двора сразу можно было «пересадить» – дрова, растопку…
Несмотря на присутствие женщин, происходящее сейчас более всего напомнило Лесораду такие же ночи Солоноворота в лесном святилище. Там тоже не было разгула с ряжеными и распеванием славлений под окнами, однако и без них всё происходило как-то очень правильно. Едва ли он сумел бы объяснить, почему это так, просто – чувствовал. И, как и там, сейчас почему-то ощущал себя на своём месте. Настоящем месте. Может быть, потому традиционные волховные славления-пожелания, которые произносил он сам, шли действительно от сердца и звучали как-то особенно искренне. Да ему и в самом деле хотелось, чтобы у этих людей всегда были и здоровье, и достаток, и удача во всех делах.
А вот обряд угощения предков, хоть в большой избе для него, как водится, готовили стол, у самого Темняты вроде бы вызывал какие-то сомнения. Родовичи его, правда, ни о чём не догадывались, а вот Лесорад приметил, что не всё так просто. Впрочем, при остальных он не стал ни о чём расспрашивать старого кузнеца. Однако тот ещё днём сам позвал его для разговора в кузню – здесь ему проще было рассказывать.
Огонь в кузне был погашен. Ближайшие пару седмиц и горн, и молоты будут отдыхать – до конца велик-дней. В кузне было темно, только в приоткрытую дверь вливалось немного света пасмурного зимнего дня.
Кивнув ведуну на лавку, тянувшуюся вдоль боковой стены и наполовину заставленную и заваленную инструментом, какими-то заготовками и прочим кузнечным хозяйством, Темнята сел на большой чурбак и, помолчав, заговорил:
– Ты, поди, приметил, что я на угощение пращуров не больно-то надеюсь… Это потому, что родичи-то жены и снох наших точно приходят, а вот мои… Я из дому когда-то ушёл, размолвка там вышла. Родом-то я как раз из того городца, куда ты с моими парнями ездил, в Гончарном конце вырос. Да мне, почитай, сызмала гончарное ремесло не к рукам пришлось, кузнечное больше по душе. Ну, отец поначалу пытался толку от меня добиться, а как не вышло – осерчал, сказал, мол, не надобен мне на дворе кузнец, ступай куда сам знаешь. Года, поди, два не то три я тогда по разным землям бродил. Тогда как раз и про знак узнал, с побратимами своими повстречался. Ну, а после, когда в родные места вернулся, здесь обосновался. Женился, хозяйство завёл… Только родичи меня всё едино и знать не хотят. Вон когда родители померли, братья мне даже весточку не послали, не дали и проститься с ними. Хотя все трое знают, где живу. То ли боялись, что свою долю наследства потребую, то ли отец так приказал… Я оттого и в Верховье стараюсь без большой надобности не показываться, встречаться с ними не хочу. Мог бы я, наверно, даже и отважиться с умершими свидеться, да вот только… увидеть-то их я увижу, чай, учили нас такому, а вот услышать, поговорить с ними – едва ли…
Лесорад, чуть прищурившись, вглядывался в его лицо. Ему нисколько не мешал окружающий полумрак – Темняту он видел хорошо. Может быть, ещё и потому, что для глаз ведуна этот полумрак отчасти рассеивало сияние Перунова знака, который носил кузнец. Потом негромко проговорил:
– После ваших странствий за Кромкой что ты, что побратимы твои не только видеть ушедших можете, но и говорить с ними. Такие походы просто так не проходят. А свидеться… Хоть и не гоже вроде живым с ушедшими встречаться, да бывает иной раз, что надобно.
Уговорились, что вечером они, отправив остальных домочадцев в избу, которую занимал младший сын Темняты Снеженец с семьёй, пойдут вместе в большую избу, где сейчас хозяйки уже вовсю готовили угощение для гостей из-за Кромки. Темнята вполне справился бы и сам – знак надёжно защищал его от любой нежити. Однако при разговоре с душами пращуров помощь одного из сыновей Велеса лишней всё же не была.
Темнятиха, узнав об их задумке, только головой покачала. Однако отговаривать не стала. Чай, не дети. Один Перуновым знаком отмечен, с какой только нежитью не встречался в жизни. Другому Велес помогает да ведовская сила.
В большую избу они вошли уже в поздних сумерках. Как водится, на оконце стоял зажжённый светильник – знак душам пращуров, что в эту пору приходят в мир живущих навестить своих потомков. Огонёк указывает, что здесь их ждут, угощение для них готово.
Ни одна дверь на займище не скрипела, да и ступали оба почитай что беззвучно. Потому в избу они вошли совсем тихо. И, едва шагнув через порог, Лесорад сжал локоть Темняты. Тот понял без слов. Взглянув в сторону стола, увидел, что вокруг чинно сидят люди. Вот разве что сквозь них можно было разглядеть брёвна дальней от входа стены.
Их появление не осталось незамеченным. Гости, оглянувшись, приветствовали живых кивками. Темнята в ответ склонил голову. Это для своих родовичей он был старшим, а здесь, что ни говори, самым молодым. Как-никак сейчас перед ним были деды и даже прадеды…
– Ну, здрав будь, сыне… – голос, раздавшийся, кажется, в самой голове, был знаком. – Вот как встретиться привелось…
– Батя… – выдохнул Темнята.
– Ты уж прости, что я тогда так… Дед матери твоей меня на разум наставил, рассказал, что у них-то в роду кузнецы были, даже и немало, ты, видать, в них пошёл. Да к тому времени ты уж невесть куда ушёл… А после говорили люди, что ты вроде в наши края вернулся, да вот не привелось свидеться. Я братьев твоих просил тебя сыскать, да они говорили – не нашли, мол. Когда Ведята, сосед наш, сказал, что на торгу тебя видел, я их отправил. Сам бы пошёл, да ноги разболелись, не дохромал бы… Ну, а они сходили – сказали, мол, наотрез отказался идти…
Темнята покачал головой:
– Да они ко мне и близко не подходили, прошли мимо с таким видом, словно меня не знают и знать не хотят… И допрежь того, даже и не раз. Ну, и я решил не навязываться… Вот и вышло, что даже и о смерти твоей узнал от того же Ведяты… когда уж с полгода прошло, как не поболе…
– Вон оно как… Ну, хоть теперь мы увидеться да поговорить смогли, и то хорошо. Хоть эту тяжесть с сердца снял…
Немного подумав, Темнята негромко заметил:
– А ведь оно и к лучшему вышло, что я тогда из Верховья ушёл. Не то как бы меня побратимы мои сыскали?
На самом-то деле он догадывался, что, так или иначе, не уйди он из городца, через какое-то время пути-дороги привели бы обоих побратимов сюда… Вот только кто его знает, как тогда сложилась бы вся его жизнь, да и не только она.
Молчавший до этого Лесорад, глядя на старого гончара, проронил:
– Ты не просто тяжесть с сердца снял. Теперь тебе путь в Ирий открыт.
– Благо тебе буди за добрую весть, – выдохнул тот. – Я уж и не чаял, думал, так в Нави и придётся… А тебе, сыне, пусть всё удаётся, что задумаешь… Да с этим ты, мыслю, и сам неплохо управляешься. А мне пора.
Кивнув на прощанье обоим, он растаял. Прочие гости удалились ещё прежде него – пока Темнята вёл этот разговор с отцом.
Выйдя на крыльцо вместе с Лесорадом, Темнята остановился, зачерпнул свежего снега и погрузил в него лицо. Постоял несколько мгновений, потом смахнул растаявший снег с бровей и ресниц, глубоко вздохнул. Тяжесть с сердца после этого разговора ушла не только у отца, но и у него. Были, правда, ещё братья, но о них пока даже и думать не хотелось. После будет видно, как там всё сложится.
Вскоре после Велеса-зимнего на займище нежданно заявились гости. Одним из них был давний знакомец Темняты Притыка, мужичок с займища Ручейников, на редкость дотошный и въедливый. А вот его спутник… Увидев его, Темнята нахмурился и сжал губы. Меньше всего ему нынче хотелось видеть кого-то из братьев, да вот поди ж ты…
Вообще-то Темнята едва удержался, чтобы не указать незваным гостям на порог. Однако день уже клонился к концу, даже и до ближайшего займища посветлу уже не доедешь. Потому он коротко обронил:
– Ну, заходите, коль приехали.
Всем своим видом он явственно показывал, что не собирается расспрашивать, какая такая надобность погнала их нынче в дорогу и привела к нему. Однако Жилята, прекрасно зная причину его враждебности, заговорил первым:
За низкими тучами не видно было движение звёзд, однако Лесорад и без того чувствовал, что дело к ночи. А значит, пора приискивать ночлег. Неподалёку обнаружилась небольшая, но довольно глубокая ложбина, над которой низко нависали ветви большой старой ели. Под ней почти не было снега. Именно сюда Лесорад натаскал веток и лапника, устраивая себе ложе. Потом подумал было отыскать пару-тройку подходящих брёвнышек для костра, однако глянул в небо и решил, что вполне обойдётся и без этого. Если днём в просветах туч нет-нет да и проглядывало чистое небо, то сейчас они сошлись вовсе плотно и спустились ниже. А это обещало скорый снегопад, но никак не усиление мороза. Потому Лесорад только плотнее с головой завернулся в плащ, лёг и вскоре уже крепко спал.
Поднялся он с рассветом. Как и предполагал, все оставленные накануне следы скрыл пушистый свежий снег. Глядя на эту сияющую белизну, даже жалко становилось тревожить его поверхность. Однако Лесорад, наскоро перекусив, привязал лыжи и вновь двинулся вперёд. До займища, куда он направлялся, оставалось не так уж далеко.
Под соснами и елями, куда свежего снега нападало совсем немного, идти было не так уж тяжело. Здесь снег уже успел малость осесть и стать плотнее. А вот на полянах либо там, где стояли обнажившиеся на зиму берёзы, клёны и вязы, становилось труднее. В мягком и пышном свежем снегу даже широкие лыжи попросту утопали, так что нога погружалась в него почти по щиколотку.
Неподалёку от опушки Лесорад встретился с Малятой – младшим из внуков хозяина займища. Имя своё он получил и за то, что был в семье младшим, и за то, что долгое время росточком заметно уступал не только братьям, но даже и сёстрам. С годами, однако, вытянулся, сровнявшись со старшими, а вот имя так и осталось.
Узнав вышедшего из-за деревьев ведуна, парень улыбнулся:
– Наконец-то! А то уж мы гадали, что там такое у воеводы стряслось, что он тебя никак не отпускает.
Лесорад невольно усмехнулся:
– Да стряслось-то и впрямь такое, что… Ладно, после расскажу. А самого-то тебя чего в лес с утра понесло?
– Да вон силки проверял, – охотно пояснил Малята, показывая пару глухарей. Здоровенные чёрные птицы, связанные за лапы, висели у него за спиной.
Вскоре они были уже на займище. Темнята, как раз вышедший на крыльцо, окинул обоих пристальным взглядом и улыбнулся в бороду:
– Счастливые всегда к обеду!
Глава 41
Вечером, когда Темнята с родовичами, закончив с делами, собрались в избе, Лесорад рассказал, из-за чего понадобился воеводе. Выслушав, Темнята нахмурился:
– Вон оно как… Видать, сильна та бабка.
– Сильна, да не бабка, – отозвался Лесорад. – Чтоб зелье, лешим изготовленное, девкам глупым дать, большой силы не надобно. Да и они, считай, по доброй воле поверили, что всё будет, как им хочется. Вот только зелья-то не им одним перепало.
Когда он рассказал, что и на посаде несколько человек того зелья отведали, да, в отличие от боярышень, впрямь в лес ушли, Темнятиха охнула:
– Да как же родичи-то ничего не заметили, не спохватились?
– Так боярышни-то постоянно у родичей да у нянек на виду. К тому же зимой. А посадские девки, да ещё летом, то в лес с подружками, то на гулянья… Вот и не приметил никто, пока поздно не стало.
Потом он рассказал, как ходил к лесной ведунье. И о том, что не бабкой она оказалась, а её внучкой, да ещё с лешачьей кровью. Его слушатели только охали, слушая о том, что она творила. А узнав, что и к произошедшему с «их» лешим тоже она приложила руку, Вяхирь возмутился:
– Да за такое ей вообще руки оборвать! Только не говори, что никак её не наказал!
Лесорад невольно усмехнулся:
– Сам я, наверно, долго думал бы, как её наказать. Да Велес-батюшка уж больно на неё осерчал. Не след ведунам в дела-то нежити мешаться. Даже и Лесные Пастыри разве только по необходимости вмешиваются, когда по-иному не выходит… В общем, стоять ей теперь деревом, сколько выстоит.
До сих пор он никому не говорил об этой своей способности. Однако никто из родичей Темняты, даже узнав, не испугался. Младшим так и вовсе, кажется, было больше любопытно – не всякий раз ведь про такое даже услышишь! Дарята, единственный пока женатый внук старого кузнеца, выдохнул:
– Так ты что, впрямь умеешь? В дерево-то?
– Умею, – нехотя подтвердил Лесорад. – Это любой Лесной Пастырь может. Хорошо хоть, редко приходится. Вот только мне самому и в голову бы не пришло… человека-то.
– Да какой она человек, коли такое творила! – откликнулся Темнята. – Что заслужила, то и получила!
Все родовичи были полностью с ним согласны.
На вопрос же, что думает делать дальше, Лесорад вздохнул:
– С лешаком, отцом её, мне всяко переведаться придётся. Да до этого ещё ждать и ждать – пока снег не сойдёт, он из логова своего не вылезет.
– Ну, так и набирайся сил, пока возможность есть! – посоветовал Темнята.
О том, чтобы Лесорад перебирался в святилище в городце, он и слышать не захотел. Впрочем, об этом Лесорад и заговорил только потому, что не хотел быть хозяевам в тягость. Однако Темнята заверил, что его присутствие никому не в тягость, даже наоборот – в удовольствие.
А между тем приближался Солоноворот. Праздновать его Темнятичи, понятно, собирались у себя – не отправляться же в такое кромешное время куда бы то ни было! Того гляди, на Ту Сторону заедешь, потом и не выберешься [1]
Закрыть
. Это уж позже, после Велеса-зимнего, когда новорожденное солнце малость окрепнет, а зимняя нежить за Кромку вернётся, будут поездки по гостям. Червенец, например, подумывал ближе к середине просинца
[2]
Считалось, что в период от Солоноворота (Солнцеворота, зимнего солнцестояния) до зимнего Велесова дня (6 января) или хотя бы до Новогодья пускаться в дорогу нельзя – в это время самый разгул всякой нежити, а дороги могут вывести совсем не туда, куда нужно, а даже прямиком на Тот Свет.
Закрыть
выбраться вместе с женой к её родичам. Надо ж хоть изредка навещать! И Вяхирь с Дубравкой с дедом-бабкой по матери повидаются. Да заодно пригласить их на свадьбу Вяхиря, благо с роднёй невесты об этом уже уговорено. А потом ещё у Маляты свадьба под конец зимы, тоже гостей созывать…Просинец – январь.
Впрочем, пока до этого было ещё далеко. Прежде требовалось проводить старый год да встретить новый.
Понятно, на небольшом родовом займище празднование происходило не с таким размахом и буйным разгулом, как в городе, где оно собирало десятки и сотни людей. Однако это вовсе не делало веселье менее искренним. Даже наоборот. Здесь оно было словно бы теплее, по-настоящему объединяя род.
Обряд с возжиганием нового огня на займище вёл сам Темнята. Тем более что ему, связанному с Небесным Огнём, и земной откликался легко. Да и родовичи давно и хорошо знали, кому что надлежит делать, потому никаких дополнительных указаний не требовалось.
В самый короткий день года ближе к сумеркам на дворе подготовили всё, что нужно, чтобы добыть новый огонь. Тем временем хозяйки загасили старый, старательно вымели в печах и приготовили всё, чтобы принесённый со двора сразу можно было «пересадить» – дрова, растопку…
Несмотря на присутствие женщин, происходящее сейчас более всего напомнило Лесораду такие же ночи Солоноворота в лесном святилище. Там тоже не было разгула с ряжеными и распеванием славлений под окнами, однако и без них всё происходило как-то очень правильно. Едва ли он сумел бы объяснить, почему это так, просто – чувствовал. И, как и там, сейчас почему-то ощущал себя на своём месте. Настоящем месте. Может быть, потому традиционные волховные славления-пожелания, которые произносил он сам, шли действительно от сердца и звучали как-то особенно искренне. Да ему и в самом деле хотелось, чтобы у этих людей всегда были и здоровье, и достаток, и удача во всех делах.
А вот обряд угощения предков, хоть в большой избе для него, как водится, готовили стол, у самого Темняты вроде бы вызывал какие-то сомнения. Родовичи его, правда, ни о чём не догадывались, а вот Лесорад приметил, что не всё так просто. Впрочем, при остальных он не стал ни о чём расспрашивать старого кузнеца. Однако тот ещё днём сам позвал его для разговора в кузню – здесь ему проще было рассказывать.
Огонь в кузне был погашен. Ближайшие пару седмиц и горн, и молоты будут отдыхать – до конца велик-дней. В кузне было темно, только в приоткрытую дверь вливалось немного света пасмурного зимнего дня.
Кивнув ведуну на лавку, тянувшуюся вдоль боковой стены и наполовину заставленную и заваленную инструментом, какими-то заготовками и прочим кузнечным хозяйством, Темнята сел на большой чурбак и, помолчав, заговорил:
– Ты, поди, приметил, что я на угощение пращуров не больно-то надеюсь… Это потому, что родичи-то жены и снох наших точно приходят, а вот мои… Я из дому когда-то ушёл, размолвка там вышла. Родом-то я как раз из того городца, куда ты с моими парнями ездил, в Гончарном конце вырос. Да мне, почитай, сызмала гончарное ремесло не к рукам пришлось, кузнечное больше по душе. Ну, отец поначалу пытался толку от меня добиться, а как не вышло – осерчал, сказал, мол, не надобен мне на дворе кузнец, ступай куда сам знаешь. Года, поди, два не то три я тогда по разным землям бродил. Тогда как раз и про знак узнал, с побратимами своими повстречался. Ну, а после, когда в родные места вернулся, здесь обосновался. Женился, хозяйство завёл… Только родичи меня всё едино и знать не хотят. Вон когда родители померли, братья мне даже весточку не послали, не дали и проститься с ними. Хотя все трое знают, где живу. То ли боялись, что свою долю наследства потребую, то ли отец так приказал… Я оттого и в Верховье стараюсь без большой надобности не показываться, встречаться с ними не хочу. Мог бы я, наверно, даже и отважиться с умершими свидеться, да вот только… увидеть-то их я увижу, чай, учили нас такому, а вот услышать, поговорить с ними – едва ли…
Лесорад, чуть прищурившись, вглядывался в его лицо. Ему нисколько не мешал окружающий полумрак – Темняту он видел хорошо. Может быть, ещё и потому, что для глаз ведуна этот полумрак отчасти рассеивало сияние Перунова знака, который носил кузнец. Потом негромко проговорил:
– После ваших странствий за Кромкой что ты, что побратимы твои не только видеть ушедших можете, но и говорить с ними. Такие походы просто так не проходят. А свидеться… Хоть и не гоже вроде живым с ушедшими встречаться, да бывает иной раз, что надобно.
Уговорились, что вечером они, отправив остальных домочадцев в избу, которую занимал младший сын Темняты Снеженец с семьёй, пойдут вместе в большую избу, где сейчас хозяйки уже вовсю готовили угощение для гостей из-за Кромки. Темнята вполне справился бы и сам – знак надёжно защищал его от любой нежити. Однако при разговоре с душами пращуров помощь одного из сыновей Велеса лишней всё же не была.
Темнятиха, узнав об их задумке, только головой покачала. Однако отговаривать не стала. Чай, не дети. Один Перуновым знаком отмечен, с какой только нежитью не встречался в жизни. Другому Велес помогает да ведовская сила.
В большую избу они вошли уже в поздних сумерках. Как водится, на оконце стоял зажжённый светильник – знак душам пращуров, что в эту пору приходят в мир живущих навестить своих потомков. Огонёк указывает, что здесь их ждут, угощение для них готово.
Ни одна дверь на займище не скрипела, да и ступали оба почитай что беззвучно. Потому в избу они вошли совсем тихо. И, едва шагнув через порог, Лесорад сжал локоть Темняты. Тот понял без слов. Взглянув в сторону стола, увидел, что вокруг чинно сидят люди. Вот разве что сквозь них можно было разглядеть брёвна дальней от входа стены.
Их появление не осталось незамеченным. Гости, оглянувшись, приветствовали живых кивками. Темнята в ответ склонил голову. Это для своих родовичей он был старшим, а здесь, что ни говори, самым молодым. Как-никак сейчас перед ним были деды и даже прадеды…
– Ну, здрав будь, сыне… – голос, раздавшийся, кажется, в самой голове, был знаком. – Вот как встретиться привелось…
– Батя… – выдохнул Темнята.
– Ты уж прости, что я тогда так… Дед матери твоей меня на разум наставил, рассказал, что у них-то в роду кузнецы были, даже и немало, ты, видать, в них пошёл. Да к тому времени ты уж невесть куда ушёл… А после говорили люди, что ты вроде в наши края вернулся, да вот не привелось свидеться. Я братьев твоих просил тебя сыскать, да они говорили – не нашли, мол. Когда Ведята, сосед наш, сказал, что на торгу тебя видел, я их отправил. Сам бы пошёл, да ноги разболелись, не дохромал бы… Ну, а они сходили – сказали, мол, наотрез отказался идти…
Темнята покачал головой:
– Да они ко мне и близко не подходили, прошли мимо с таким видом, словно меня не знают и знать не хотят… И допрежь того, даже и не раз. Ну, и я решил не навязываться… Вот и вышло, что даже и о смерти твоей узнал от того же Ведяты… когда уж с полгода прошло, как не поболе…
– Вон оно как… Ну, хоть теперь мы увидеться да поговорить смогли, и то хорошо. Хоть эту тяжесть с сердца снял…
Немного подумав, Темнята негромко заметил:
– А ведь оно и к лучшему вышло, что я тогда из Верховья ушёл. Не то как бы меня побратимы мои сыскали?
На самом-то деле он догадывался, что, так или иначе, не уйди он из городца, через какое-то время пути-дороги привели бы обоих побратимов сюда… Вот только кто его знает, как тогда сложилась бы вся его жизнь, да и не только она.
Молчавший до этого Лесорад, глядя на старого гончара, проронил:
– Ты не просто тяжесть с сердца снял. Теперь тебе путь в Ирий открыт.
– Благо тебе буди за добрую весть, – выдохнул тот. – Я уж и не чаял, думал, так в Нави и придётся… А тебе, сыне, пусть всё удаётся, что задумаешь… Да с этим ты, мыслю, и сам неплохо управляешься. А мне пора.
Кивнув на прощанье обоим, он растаял. Прочие гости удалились ещё прежде него – пока Темнята вёл этот разговор с отцом.
Выйдя на крыльцо вместе с Лесорадом, Темнята остановился, зачерпнул свежего снега и погрузил в него лицо. Постоял несколько мгновений, потом смахнул растаявший снег с бровей и ресниц, глубоко вздохнул. Тяжесть с сердца после этого разговора ушла не только у отца, но и у него. Были, правда, ещё братья, но о них пока даже и думать не хотелось. После будет видно, как там всё сложится.
Глава 42
Вскоре после Велеса-зимнего на займище нежданно заявились гости. Одним из них был давний знакомец Темняты Притыка, мужичок с займища Ручейников, на редкость дотошный и въедливый. А вот его спутник… Увидев его, Темнята нахмурился и сжал губы. Меньше всего ему нынче хотелось видеть кого-то из братьев, да вот поди ж ты…
Вообще-то Темнята едва удержался, чтобы не указать незваным гостям на порог. Однако день уже клонился к концу, даже и до ближайшего займища посветлу уже не доедешь. Потому он коротко обронил:
– Ну, заходите, коль приехали.
Всем своим видом он явственно показывал, что не собирается расспрашивать, какая такая надобность погнала их нынче в дорогу и привела к нему. Однако Жилята, прекрасно зная причину его враждебности, заговорил первым:
