Безумец охрип и закашлялся, рожа сморщилась в гримасе уродливого младенца. Он не хотел слушать окрика Розамунды, но руки натянули поводья, останавливая жеребца в паре ний от блюда со спиралью тарталеток. Из опрокинутой бутыли у копыта непролитой кровью Яльте вытекало вино, плеща пятнами на оранжевый бархат скатерти. Не счесть, сколько крови пролилось бы на ложе «девы на троне», если бы лилась она в каждую ночь…
— Ты, — уже спокойно сказал Франциско Рекенья, наставив на неё палец. Хенрика отстранилась от дерева, спина распрямилась с болью. Душа болела гораздо сильнее, но Заступник Веры увидит её только Королевой Вечных Снегов. Она отстранила попытавшегося загородить её Ита и ступила назад на оранжевое поле, откуда только что была спасена, оттолкнута, как растерявшийся перед атакой вражеской конницы воин. — Нам видно. Нам ведомо. Наши слова не заронили в твою порочную душу и семени раскаяния. Пусть. Но Всевечный сам покарал тебя. Именно из-за твоей необузданной похоти он не одарил тебя мужем, не дал дитя.
Горло туго сдавило, на свободу не мог прорваться даже тихий, сдавленный вздох. Хенрика Яльте вонзила ногти в ладони и ещё выше подняла голову, лишь бы это одноглазое чучело не углядело, как задрожал подбородок.
— Уезжай из моей страны, — кивнул ей Франциско Рекенья, словно усиливая этим кивком весомость слов. — Я денно и нощно отмаливаю грехи моих подданных, молюсь за грешные их души и к свету Солнечному из мрака Лунного вывожу заблудшие их сердца. Но с тобой мне не совладать. Уезжай из моей страны завтра же и навсегда, а к сыну моему и мыслить не смей подойти.
Всеблозианнейший король оставался в седле, окаменев в своей праведности. Но Хенрике казалось, что он спустился, схватил её, сломал ей грудную клетку и теперь до последних горьких соков ледяной крови Яльте выжимал сердце.
Салисьо.
Не мыслить подойти.
Уехать навсегда.
Салисьо с его «Вы же Яльте, тётушка», «Вы слишком многого от меня хотите, тётушка», «Вы удивительная, тётушка», и косые, но яльтийские глазки, на которые он из смущения напускает пушистые кудряшки. Салисьо, что так и не обретёт матери, не доучится быть Яльте…
«Но Всевечный сам покарал меня. Именно из-за моей больной, необузданной похоти он отнял у меня почти мужа и теперь отнимает почти дитя».
Глаза обжигало слезами, но Хенрика Яльте вскинула их на короля Эскарлоты. Губы дрожали и леденели от горя, но она разомкнула их и вышипела:
— Слушаюсь.
Эскарлота
Айруэла
Блицард, Хильма
1522 год
— Кто там? Кто дерзнул потревожить королеву во время её омовений?
— Её кузен.
Эта точка походила на пулю. Улыбаясь, Хенрика Яльте в последний раз потянулась ступнями к бортику восьмиугольной мраморной ванны, сделанной прямо в полу.
— Кузен, который сегодня принял из моих рук меч Рагнара? — Вода мягко подтолкнула в спину, растопыренные пальцы упёрлись в горшочки с притираниями, окутанные облачками пара. Ага, получилось!
— Да.
— Кузен, который… — Рука сорвалась с глади мрамора, скользнула ко дну, Хенрика едва успела схватиться за бортик. Волны забрали бы её с головой! Ступня пнула горшочки, и те с бульканьем попадали в зеленоватую воду. Хенрика со вскриком бросилась вылавливать ароматные сокровища со дна. Сама она никогда не закрывала крышек плотно, а прислугу не подпускала.
— Хенрика! Что это было? С тобой всё в порядке? — Постукивание костяшкой пальца переросло в напористые удары, тревожа линдворма и гарпию, чьими фигурами были расписаны углубления в дверной створке.
— Кузен, который возглавит Святой поход на язычников и пройдёт по Восточной Петле гиблой яльтийской пургой? — выпалила она на одном дыхании, лишь бы Лауритс Яноре не вынес дверь. Слизняк умел быть… не совсем слизняком, когда воображал, как его королеве что-то грозит.
— Да. — Стук оборвался. Голос, с грудным тембром, довольно красивый и так неподходящий слизню, выдавал его чувства. Обида. Недоумение. Я пришёл потребовать у тебя объяснений, звучало за каждым его «да».
— Кузен, который… — Хенрика сгребла в кольцо рук выловленные горшочки с клеймом эльтюдского аптекаря и расставила их обратно по бортику. Снисхождение до приставучего кузена стоило ей подарков Его Святейшества. Смесь, от которой волосы гладко расчёсывались, разошлась по воде корабликами из сушеных лепестков роз, ядрами мускатных орехов, морскими чудищами имбирных корней. Удача, что Хенрика пока не измельчила это всё в порошок. — Кузен, который…
— Брошен тобой в песочное пекло, где сгинет лишь потому, что посмел позвать тебя замуж!
Дева на троне вздохнула. В горшочек с мазью из воска, жирных сливок, мёда и выжимок белых лилий натекла вода. А позвал замуж он в третий раз. Четвёртому не бывать, ведь несколько часов назад она позаботилась об этом лично, больше не надеясь на его догадливость и услужливость. Лауритс Яльте, князь Яноре и Изенборга, готовый положить к ногам Королевы Вечных Снегов все сокровища этого мира, но не обладавший для того должным нравом, не желал разуметь одной незамысловатой истины. Ничего Хенрика не желала от него столь сильно, как его исчезновения. Из её дворца. Столицы. Королевства. Этого мира?
— Тебе не нравятся Пески, кузен? — Последние полгода она провела в скорбях по Айрону-Кэдогану, своему жениху, своему крылатому линдворму, изредка прерывая их ради возни с «несчастненькими». Кузен подставил плечо, принимая бремя государственных дел. Словом, Хенрика моргнула. Когда открыла глаза, её утверждения ждали тьмы законов, которые, по мнению их сочинителя, обласкали ли бы селянина, припугнули лаэрда, усовершенствовали ли бы процесс расследования преступлений. Не дождались. — Я думала, ты любишь наводить порядок, заводить полезные знакомства…
— Но не через военный поход по заокеанским языческим землям!
— Узнавать рецепты сладостей, обретать новых друзей… — Хильма, а следом весь двор, упал в ладони затворнику из Изенборга спелым яблоком. Мужчины рвались завязать с ним беседу, распить вина, дружески скрестить клинки, ошибочно принимая за искусного бойца весьма посредственного фехтовальщика, что не был обожжён жаром Девятнадцатилетней войны, не отгонял дракона от своей королевы. Женщины мечтали поймать на себе взгляд сих ясных глаз. Как назло, видевших лишь Хенрику Яльте.
— Узнавать и обретать, убивая?!
— Одна из истин нашей семьи! — Хенрика перебралась на округлые мраморные ступени, оставаясь в воде по пояс. Холод покрыл мурашками кожу, но в округлое оконце под потолком билось послеполуденное июльское солнце, и сама жизнь после назначения кузена на войну сделалась исключительно хороша — не оборвут ни простуда, ни мор. — Кто выживет — достоин дружбы Яльте.
Кузен умолк, наверное, судорожно искал в ответ более миролюбивую истину. Он был сыном Фредрика Яльте, предыдущего князя Яноре и Изенборга, маршала, что вместе со своим старшим братом-королём Блицарда пал в решающей битве Девятнадцатилетней войны. Лауритс рос вместе с принцессами Яльте, пытаясь вовлечь их в свои дурацкие занятия. Диана не жалела для него похвалы, идущей от её доброго, мягкого сердца. Хенрика улыбалась. От сочинённых им песенок у неё вяли уши. Выращенные им цветочки и кустики для неё сливались в единую зелёную массу. Тем более её не трогало, что кузен содержал певчих птиц и выучивал их мелодиям, приятным принцессам. Происхождение позволяло ему мнить себя Яльте. Но в глазах Хенрики, прямой потомицы Рагнара и Раварты, кузен Лауритс оставался слизнем в горсти ледяных ягод яльтийской крови.
— Хенрика? Ты не могла бы выйти ко мне? — Ну вот, о чём она говорила? Устал скалить зубы — и ослизнел. — Тебя не было два месяца. Я скучал. Скучал весь Блицард. Ты придёшь вечером на пир в честь твоего возвращения?
— Я уступаю этот пир тебе, Лауритс. — Хенрика слила воду из горшочка, помешала ароматную кашицу пальчиком, мурлыкнула и лёгкими движениями начала наносить на кожу. Гладила себя по лицу, шее, плечам и груди, утешая, что скоро навязчивый кузен уедет далеко, уедет надолго и никогда, никогда не получит во власть даже её мизинца. — Тебе же понравилось, как сегодня славил тебя ригсдаг? Слёзы гордости застили мне взгляд… — Стоило ей объявить имя предводителя Святого похода, дощатый пол ратуши заходил ходуном, стены задрожали, канделябры на потолке опасно закачались. Яноре, Яноре, рвануло из трёхсот * жаждущих пива глоток. Пусть неистовство обожания грянуло не в её честь, королева не осталась без награды. Она могла бы смотреть вечно, как пропитые рожи с толчками и ударами пробирались к своему любимчику, чтобы потрясти за руки, обнять, чмокнуть, раня его щёчки бородами, разгоняя запах мыльца пивной вонью. — Я же знаю, как ты винишь себя, что не был на Девятнадцатилетней. Я дарю тебе второй шанс. Переговоры с Его Святейшеством не дались мне легко.
— Он любезно принял тебя? — Она ошиблась, кузен пока ослизнел недостаточно, чтобы поблагодарить её за это назначение. Дурашка верил, она собрала ригсдаг днём с целью объявить о своём согласии наконец выйти за него замуж. — Не выражал недовольства привечанием «несчастненьких»?
— О-о-о, любезней и быть не могло… — Под сутаной из золотистого шёлка у Хейлога Англюра, главы Прюммеанской церкви — ему стукнуло всего сорок лет! — томилось крепкое тело воина. Хенрика с удовольствием собирала губами густые россыпи веснушек на белой коже. Душечка Хейле блаженствовал и принимал любую её просьбу, будь то назначение предводителем Похода кузена без военного опыта или открытие анатомического театра. — Наша Святая Прюммеанская церковь даёт тебе три тысячи солдат своей армии и весьма недурную субсидию. Можешь произвести военную повинность по всему Блицарду, только не тронь земель, принадлежащих мне лично. Но забирай все доходы с Изенборга и Яноре, которыми ты ещё не успел поделиться с короной. Размер субсидии из королевской казны определит Канцелярия, но я намекну, что на кону честь рассвятого нашего Прюмме, и не стоит скупиться. А теперь помолчи, если правда соскучился и хотел бы увидеть меня немедленно.
У молчания по ту сторону двери ощущались все признаки предвкушения. Сползши обратно в порядком остывшую воду, Хенрика тщательно смыла с себя мазь. Эльтюда лопалась от бальзамированных святых, а Королеве Вечных Снегов по весне стукнуло двадцать восемь лет. Можно шутить, что все её процедуры по поддержанию красоты — маленькие акты бальзамирования. Уже несколько месяцев двое её «несчастненьких» бились над усовершенствованием вещества, которое бы при введении его в ткани трупа не давало тому портиться. Быть может, с открытием анатомического театра они преуспеют настолько, что создадут средство, позволяющее не стареть живым…
— В Святой поход я пойду с твоим именем на устах, — с придыханием шлёпнул ослушник слизнячьими губами. — Я подниму из руин Блозианскую империю… Нет, создам новую на землях, которые обращу в прюммеанскую веру сам! Но что после? Я могу надеяться…
— Надеяться выжить? Ну конечно же! — Одной из любимейших стадий омовения была та, когда пористая губка впитывает ароматную пену мыла и неспешно скользит по телу. Но не в этот раз. Хенрика скребла кожу раздражённо, нещадно, не боясь красных следов, что останутся после. Слизень не стоил её красоты, её общества, её времени. — К тому же, даже если ты вернёшься на щите, увядание не тронет тела героя Яноре!
— Как это?
— Святость, Лауритс, — Хенрика зло хохотнула. В эту минуту весьма привлекательной виделась затея препарировать кузена и наконец узнать, что за странное, слишком любящее сердце горит у него между рёбер. — Из Святых походов возвращаются не иначе как святыми!
Что бы он ни ответил, она этого не слышала, с плеском выбираясь из мраморной ванны и с как можно большим шумом ополаскиваясь в выстеленной льном деревянной бадье.
Подхватив с табурета простыню, пахнущую шалфеем и розой, Хенрика распустила сколотые на затылке волосы и направилась к двери в глубоких раздумьях, а не предстать ли пред Лауритсем голышом. Она не против полюбоваться, как он свалится в обморок…
— Ты там, кузен, который возведёт на песочной крови Хенрикианскую империю? — Увидев её такой сейчас, слизень точно выживет в Песках, лишь бы увидеть снова, уже по праву обладания.
— Я сдержу каждое своё обещание.
— Тогда ты заслужишь свой приз. — Она толкнула дверь и в то же мгновение обернула простыню вокруг тела.
Кузен вырос прямо перед ней. Судя по ошалелому взгляду, он пережил самое сладкое мгновение в своей жизни и теперь за него расплачивался. Румянец стыда разъедал выбритые щёки, пальцы теребили кружево на воротничке сорочки. Когда в ригсдаге его руки с нежными, мягкими ладонями подняли Рагнаров меч, Хенрика усомнилась — удержат ли.
— Кузен, ты хорошо меня слышишь? — ей пришлось подняться на носочки, чтобы донести эти слова до его словно оглохшего уха. — Говорят, в тех краях водятся диковинные зверюшки…
— Змеи на поросячьих ножках? Крылатые рыбы? — бестолково переспрашивал Лауритс, пока Хенрика добиралась до сорочки на изголовье постели, стараясь ступать строго по цветочному орнаменту плит. — Птицы размером с лошадь? Я буду искать, кузина…
— Тогда ты лучший из людей, Яноре. — Хенрика скинула простыню и не торопясь натянула сорочку, подобную паутинке — столь тонкую и прозрачную. Распределив волосы по плечам, она обернулась: — Как, кузен, ты всё это время был за моей спиной? Стоял и смотрел? Я думала, ты удалился!
На плитах мерцали лужицы мокрых следов, и Яноре попытался утопить в них видевший лишнее взор. Хенрика засмеялась и за руку утянула его на террасу. Ни у кого во всём Блицарде не было сада, что цвёл бы на втором этаже прямо под окнами спальни, но ведь ни у кого во всём Блицарде не значился в женихах Айрон-Кэдоган.
Зелень вокруг сладко пахла, стелилась шёлковым ковриком, от разноцветных бутонов рябило в глазах, солнце нежило кожу, и только Лауритс Яноре казался слизнем в её благословенном саду. Предвечный распорядился таким образом, что создал его высоким, с узкими бёдрами и широкими плечами, создал истым воином Ингъяльдских льдов. Со спины. Но стоило ему повернуться лицом… Неуверенная мягкая улыбка даже не открывала зубов. Круглые голубые глаза не выражали ничего сильнее недовольства, а находя Хенрику, блестели от обожания. Ресницам позавидовала бы любая красавица, что мужественности, разумеется, не способствовало. Мягкие короткие волосы светились на солнце рыжим, чёлка придавала ему вид провинциального увальня.
— Ты говоришь обо мне как о легендарном павшем, но не хочешь увидеть меня живым. — Лауритс убрал её пальцы со своего запястья. Со скорбно изогнутых губ слова скользили вялыми, мягкими, очень слизнявыми, они были ей неопасны. — За что ты желаешь мне гибели, Хенни?
— Гибели? — прищурилась «Хенни» и поднесла отвергнутые им пальцы к его гладенькой щёчке. — Милый кузен, я лишь желаю тебе славы воина, достойную Яльте.
— Достойную… — Он распахнул глаза, громко вдохнул. Робкий выдох невесомо лёг на кончики её пальцев. — Тебя?
— Меня, нашего рода... Короны, дурашка. — Проводив его на подвиги, королева снова соберет ригсдаг, где объявит о своём решении пойти за героя. Это избавит её от нескончаемых прошений о замужестве. Избавит на долгие годы…
Свистнула сталь, летя из ножен. Кузен мерял свою знатность сборками на штанах, неудивительно, что Хенрика не заметила шпаги у его бедра.
— Ты, — уже спокойно сказал Франциско Рекенья, наставив на неё палец. Хенрика отстранилась от дерева, спина распрямилась с болью. Душа болела гораздо сильнее, но Заступник Веры увидит её только Королевой Вечных Снегов. Она отстранила попытавшегося загородить её Ита и ступила назад на оранжевое поле, откуда только что была спасена, оттолкнута, как растерявшийся перед атакой вражеской конницы воин. — Нам видно. Нам ведомо. Наши слова не заронили в твою порочную душу и семени раскаяния. Пусть. Но Всевечный сам покарал тебя. Именно из-за твоей необузданной похоти он не одарил тебя мужем, не дал дитя.
Горло туго сдавило, на свободу не мог прорваться даже тихий, сдавленный вздох. Хенрика Яльте вонзила ногти в ладони и ещё выше подняла голову, лишь бы это одноглазое чучело не углядело, как задрожал подбородок.
— Уезжай из моей страны, — кивнул ей Франциско Рекенья, словно усиливая этим кивком весомость слов. — Я денно и нощно отмаливаю грехи моих подданных, молюсь за грешные их души и к свету Солнечному из мрака Лунного вывожу заблудшие их сердца. Но с тобой мне не совладать. Уезжай из моей страны завтра же и навсегда, а к сыну моему и мыслить не смей подойти.
Всеблозианнейший король оставался в седле, окаменев в своей праведности. Но Хенрике казалось, что он спустился, схватил её, сломал ей грудную клетку и теперь до последних горьких соков ледяной крови Яльте выжимал сердце.
Салисьо.
Не мыслить подойти.
Уехать навсегда.
Салисьо с его «Вы же Яльте, тётушка», «Вы слишком многого от меня хотите, тётушка», «Вы удивительная, тётушка», и косые, но яльтийские глазки, на которые он из смущения напускает пушистые кудряшки. Салисьо, что так и не обретёт матери, не доучится быть Яльте…
«Но Всевечный сам покарал меня. Именно из-за моей больной, необузданной похоти он отнял у меня почти мужа и теперь отнимает почти дитя».
Глаза обжигало слезами, но Хенрика Яльте вскинула их на короля Эскарлоты. Губы дрожали и леденели от горя, но она разомкнула их и вышипела:
— Слушаюсь.
Глава 25
Эскарлота
Айруэла
Блицард, Хильма
1522 год
— Кто там? Кто дерзнул потревожить королеву во время её омовений?
— Её кузен.
Эта точка походила на пулю. Улыбаясь, Хенрика Яльте в последний раз потянулась ступнями к бортику восьмиугольной мраморной ванны, сделанной прямо в полу.
— Кузен, который сегодня принял из моих рук меч Рагнара? — Вода мягко подтолкнула в спину, растопыренные пальцы упёрлись в горшочки с притираниями, окутанные облачками пара. Ага, получилось!
— Да.
— Кузен, который… — Рука сорвалась с глади мрамора, скользнула ко дну, Хенрика едва успела схватиться за бортик. Волны забрали бы её с головой! Ступня пнула горшочки, и те с бульканьем попадали в зеленоватую воду. Хенрика со вскриком бросилась вылавливать ароматные сокровища со дна. Сама она никогда не закрывала крышек плотно, а прислугу не подпускала.
— Хенрика! Что это было? С тобой всё в порядке? — Постукивание костяшкой пальца переросло в напористые удары, тревожа линдворма и гарпию, чьими фигурами были расписаны углубления в дверной створке.
— Кузен, который возглавит Святой поход на язычников и пройдёт по Восточной Петле гиблой яльтийской пургой? — выпалила она на одном дыхании, лишь бы Лауритс Яноре не вынес дверь. Слизняк умел быть… не совсем слизняком, когда воображал, как его королеве что-то грозит.
— Да. — Стук оборвался. Голос, с грудным тембром, довольно красивый и так неподходящий слизню, выдавал его чувства. Обида. Недоумение. Я пришёл потребовать у тебя объяснений, звучало за каждым его «да».
— Кузен, который… — Хенрика сгребла в кольцо рук выловленные горшочки с клеймом эльтюдского аптекаря и расставила их обратно по бортику. Снисхождение до приставучего кузена стоило ей подарков Его Святейшества. Смесь, от которой волосы гладко расчёсывались, разошлась по воде корабликами из сушеных лепестков роз, ядрами мускатных орехов, морскими чудищами имбирных корней. Удача, что Хенрика пока не измельчила это всё в порошок. — Кузен, который…
— Брошен тобой в песочное пекло, где сгинет лишь потому, что посмел позвать тебя замуж!
Дева на троне вздохнула. В горшочек с мазью из воска, жирных сливок, мёда и выжимок белых лилий натекла вода. А позвал замуж он в третий раз. Четвёртому не бывать, ведь несколько часов назад она позаботилась об этом лично, больше не надеясь на его догадливость и услужливость. Лауритс Яльте, князь Яноре и Изенборга, готовый положить к ногам Королевы Вечных Снегов все сокровища этого мира, но не обладавший для того должным нравом, не желал разуметь одной незамысловатой истины. Ничего Хенрика не желала от него столь сильно, как его исчезновения. Из её дворца. Столицы. Королевства. Этого мира?
— Тебе не нравятся Пески, кузен? — Последние полгода она провела в скорбях по Айрону-Кэдогану, своему жениху, своему крылатому линдворму, изредка прерывая их ради возни с «несчастненькими». Кузен подставил плечо, принимая бремя государственных дел. Словом, Хенрика моргнула. Когда открыла глаза, её утверждения ждали тьмы законов, которые, по мнению их сочинителя, обласкали ли бы селянина, припугнули лаэрда, усовершенствовали ли бы процесс расследования преступлений. Не дождались. — Я думала, ты любишь наводить порядок, заводить полезные знакомства…
— Но не через военный поход по заокеанским языческим землям!
— Узнавать рецепты сладостей, обретать новых друзей… — Хильма, а следом весь двор, упал в ладони затворнику из Изенборга спелым яблоком. Мужчины рвались завязать с ним беседу, распить вина, дружески скрестить клинки, ошибочно принимая за искусного бойца весьма посредственного фехтовальщика, что не был обожжён жаром Девятнадцатилетней войны, не отгонял дракона от своей королевы. Женщины мечтали поймать на себе взгляд сих ясных глаз. Как назло, видевших лишь Хенрику Яльте.
— Узнавать и обретать, убивая?!
— Одна из истин нашей семьи! — Хенрика перебралась на округлые мраморные ступени, оставаясь в воде по пояс. Холод покрыл мурашками кожу, но в округлое оконце под потолком билось послеполуденное июльское солнце, и сама жизнь после назначения кузена на войну сделалась исключительно хороша — не оборвут ни простуда, ни мор. — Кто выживет — достоин дружбы Яльте.
Кузен умолк, наверное, судорожно искал в ответ более миролюбивую истину. Он был сыном Фредрика Яльте, предыдущего князя Яноре и Изенборга, маршала, что вместе со своим старшим братом-королём Блицарда пал в решающей битве Девятнадцатилетней войны. Лауритс рос вместе с принцессами Яльте, пытаясь вовлечь их в свои дурацкие занятия. Диана не жалела для него похвалы, идущей от её доброго, мягкого сердца. Хенрика улыбалась. От сочинённых им песенок у неё вяли уши. Выращенные им цветочки и кустики для неё сливались в единую зелёную массу. Тем более её не трогало, что кузен содержал певчих птиц и выучивал их мелодиям, приятным принцессам. Происхождение позволяло ему мнить себя Яльте. Но в глазах Хенрики, прямой потомицы Рагнара и Раварты, кузен Лауритс оставался слизнем в горсти ледяных ягод яльтийской крови.
— Хенрика? Ты не могла бы выйти ко мне? — Ну вот, о чём она говорила? Устал скалить зубы — и ослизнел. — Тебя не было два месяца. Я скучал. Скучал весь Блицард. Ты придёшь вечером на пир в честь твоего возвращения?
— Я уступаю этот пир тебе, Лауритс. — Хенрика слила воду из горшочка, помешала ароматную кашицу пальчиком, мурлыкнула и лёгкими движениями начала наносить на кожу. Гладила себя по лицу, шее, плечам и груди, утешая, что скоро навязчивый кузен уедет далеко, уедет надолго и никогда, никогда не получит во власть даже её мизинца. — Тебе же понравилось, как сегодня славил тебя ригсдаг? Слёзы гордости застили мне взгляд… — Стоило ей объявить имя предводителя Святого похода, дощатый пол ратуши заходил ходуном, стены задрожали, канделябры на потолке опасно закачались. Яноре, Яноре, рвануло из трёхсот * жаждущих пива глоток. Пусть неистовство обожания грянуло не в её честь, королева не осталась без награды. Она могла бы смотреть вечно, как пропитые рожи с толчками и ударами пробирались к своему любимчику, чтобы потрясти за руки, обнять, чмокнуть, раня его щёчки бородами, разгоняя запах мыльца пивной вонью. — Я же знаю, как ты винишь себя, что не был на Девятнадцатилетней. Я дарю тебе второй шанс. Переговоры с Его Святейшеством не дались мне легко.
— Он любезно принял тебя? — Она ошиблась, кузен пока ослизнел недостаточно, чтобы поблагодарить её за это назначение. Дурашка верил, она собрала ригсдаг днём с целью объявить о своём согласии наконец выйти за него замуж. — Не выражал недовольства привечанием «несчастненьких»?
— О-о-о, любезней и быть не могло… — Под сутаной из золотистого шёлка у Хейлога Англюра, главы Прюммеанской церкви — ему стукнуло всего сорок лет! — томилось крепкое тело воина. Хенрика с удовольствием собирала губами густые россыпи веснушек на белой коже. Душечка Хейле блаженствовал и принимал любую её просьбу, будь то назначение предводителем Похода кузена без военного опыта или открытие анатомического театра. — Наша Святая Прюммеанская церковь даёт тебе три тысячи солдат своей армии и весьма недурную субсидию. Можешь произвести военную повинность по всему Блицарду, только не тронь земель, принадлежащих мне лично. Но забирай все доходы с Изенборга и Яноре, которыми ты ещё не успел поделиться с короной. Размер субсидии из королевской казны определит Канцелярия, но я намекну, что на кону честь рассвятого нашего Прюмме, и не стоит скупиться. А теперь помолчи, если правда соскучился и хотел бы увидеть меня немедленно.
У молчания по ту сторону двери ощущались все признаки предвкушения. Сползши обратно в порядком остывшую воду, Хенрика тщательно смыла с себя мазь. Эльтюда лопалась от бальзамированных святых, а Королеве Вечных Снегов по весне стукнуло двадцать восемь лет. Можно шутить, что все её процедуры по поддержанию красоты — маленькие акты бальзамирования. Уже несколько месяцев двое её «несчастненьких» бились над усовершенствованием вещества, которое бы при введении его в ткани трупа не давало тому портиться. Быть может, с открытием анатомического театра они преуспеют настолько, что создадут средство, позволяющее не стареть живым…
— В Святой поход я пойду с твоим именем на устах, — с придыханием шлёпнул ослушник слизнячьими губами. — Я подниму из руин Блозианскую империю… Нет, создам новую на землях, которые обращу в прюммеанскую веру сам! Но что после? Я могу надеяться…
— Надеяться выжить? Ну конечно же! — Одной из любимейших стадий омовения была та, когда пористая губка впитывает ароматную пену мыла и неспешно скользит по телу. Но не в этот раз. Хенрика скребла кожу раздражённо, нещадно, не боясь красных следов, что останутся после. Слизень не стоил её красоты, её общества, её времени. — К тому же, даже если ты вернёшься на щите, увядание не тронет тела героя Яноре!
— Как это?
— Святость, Лауритс, — Хенрика зло хохотнула. В эту минуту весьма привлекательной виделась затея препарировать кузена и наконец узнать, что за странное, слишком любящее сердце горит у него между рёбер. — Из Святых походов возвращаются не иначе как святыми!
Что бы он ни ответил, она этого не слышала, с плеском выбираясь из мраморной ванны и с как можно большим шумом ополаскиваясь в выстеленной льном деревянной бадье.
Подхватив с табурета простыню, пахнущую шалфеем и розой, Хенрика распустила сколотые на затылке волосы и направилась к двери в глубоких раздумьях, а не предстать ли пред Лауритсем голышом. Она не против полюбоваться, как он свалится в обморок…
— Ты там, кузен, который возведёт на песочной крови Хенрикианскую империю? — Увидев её такой сейчас, слизень точно выживет в Песках, лишь бы увидеть снова, уже по праву обладания.
— Я сдержу каждое своё обещание.
— Тогда ты заслужишь свой приз. — Она толкнула дверь и в то же мгновение обернула простыню вокруг тела.
Кузен вырос прямо перед ней. Судя по ошалелому взгляду, он пережил самое сладкое мгновение в своей жизни и теперь за него расплачивался. Румянец стыда разъедал выбритые щёки, пальцы теребили кружево на воротничке сорочки. Когда в ригсдаге его руки с нежными, мягкими ладонями подняли Рагнаров меч, Хенрика усомнилась — удержат ли.
— Кузен, ты хорошо меня слышишь? — ей пришлось подняться на носочки, чтобы донести эти слова до его словно оглохшего уха. — Говорят, в тех краях водятся диковинные зверюшки…
— Змеи на поросячьих ножках? Крылатые рыбы? — бестолково переспрашивал Лауритс, пока Хенрика добиралась до сорочки на изголовье постели, стараясь ступать строго по цветочному орнаменту плит. — Птицы размером с лошадь? Я буду искать, кузина…
— Тогда ты лучший из людей, Яноре. — Хенрика скинула простыню и не торопясь натянула сорочку, подобную паутинке — столь тонкую и прозрачную. Распределив волосы по плечам, она обернулась: — Как, кузен, ты всё это время был за моей спиной? Стоял и смотрел? Я думала, ты удалился!
На плитах мерцали лужицы мокрых следов, и Яноре попытался утопить в них видевший лишнее взор. Хенрика засмеялась и за руку утянула его на террасу. Ни у кого во всём Блицарде не было сада, что цвёл бы на втором этаже прямо под окнами спальни, но ведь ни у кого во всём Блицарде не значился в женихах Айрон-Кэдоган.
Зелень вокруг сладко пахла, стелилась шёлковым ковриком, от разноцветных бутонов рябило в глазах, солнце нежило кожу, и только Лауритс Яноре казался слизнем в её благословенном саду. Предвечный распорядился таким образом, что создал его высоким, с узкими бёдрами и широкими плечами, создал истым воином Ингъяльдских льдов. Со спины. Но стоило ему повернуться лицом… Неуверенная мягкая улыбка даже не открывала зубов. Круглые голубые глаза не выражали ничего сильнее недовольства, а находя Хенрику, блестели от обожания. Ресницам позавидовала бы любая красавица, что мужественности, разумеется, не способствовало. Мягкие короткие волосы светились на солнце рыжим, чёлка придавала ему вид провинциального увальня.
— Ты говоришь обо мне как о легендарном павшем, но не хочешь увидеть меня живым. — Лауритс убрал её пальцы со своего запястья. Со скорбно изогнутых губ слова скользили вялыми, мягкими, очень слизнявыми, они были ей неопасны. — За что ты желаешь мне гибели, Хенни?
— Гибели? — прищурилась «Хенни» и поднесла отвергнутые им пальцы к его гладенькой щёчке. — Милый кузен, я лишь желаю тебе славы воина, достойную Яльте.
— Достойную… — Он распахнул глаза, громко вдохнул. Робкий выдох невесомо лёг на кончики её пальцев. — Тебя?
— Меня, нашего рода... Короны, дурашка. — Проводив его на подвиги, королева снова соберет ригсдаг, где объявит о своём решении пойти за героя. Это избавит её от нескончаемых прошений о замужестве. Избавит на долгие годы…
Свистнула сталь, летя из ножен. Кузен мерял свою знатность сборками на штанах, неудивительно, что Хенрика не заметила шпаги у его бедра.
