Ребенка им высосать легче, за несколько ночей могут справиться, взрослого человека месяц пить могут. Но ежели уехать от упыря подалее, он тебя не найдет, не догонит. Только вот не уезжает никто.
Эти твари и голову туманят, и разум дурманят. И вспомнить о них тяжко, и поймать их сложно. Разные есть способы, чтобы найти их. Даже коня по кладбищу водят, ежели где конь споткнется, ищи упыря поблизости, да раскапывай могилу.
Только кто ж даст?
Скажи царице, что могилы Захарьиных потревожить собираешься, намекни хоть словечком? Недолго проживешь после такого.
Прабабушка на кладбище сходила, могилы проверила.
Мать царицы Любавы упырицей оказалась, брат царицы, боярин Данила, тоже упырем поднялся, а в столице могли они гулять долго.
Тут трактиров много, подворотен уйма, всякого народу темного – пропасть. Кто и исчезнет, остальные ни жалеть, ни искать не станут. Это не деревушка какая, это Ладога, в деревне на виду все, а на Ладоге разве что соседи друг друга знают, а кто там через улицу живет – уже неизвестно.
И даже если силу жизненную пить… не ходи просто в чьи-то дома, ходи по трактирам, по харчевням разным. Там можно и силы высосать, и не попасться, и не заподозрит тебя никто. Проснутся разбитые да усталые, так на вино спишут, не то подумают, продуло, прихворнул.
Да и уедут.
И так питаться мертвые Захарьины долго могли. От одного к другому, от третьего к четвертому…
А вот что теперь с этим делать? Мертвых бабушка упокоила, а живые-то просто так не сдадутся, да и как о таком сказать?
Я искренне пыталась что-то вспомнить из своей черной жизни, может, видела я чего или подозревала? Не выходило.
Царица? И царица, и что? Свекровь, как свекровь. При мне она голой не плясала, черных петухов в жертву не приносила.
Боярин Данила?
И за ним ничего я не замечала странного.
А ведь было все это, и сейчас есть, и тогда было. И что делать со всем этим?
Не знаю.
Попросту не знаю. И само такое не расползется, и сказать о таком… кому?
Борису? Это мачеха его, брат его, это ущерб репутации, это урон такой, что и сказать страшно…
Патриарху?
Кому?
Я не знаю, что с этим делать. Понимаю, что упырей извели – хорошо. А дальше-то как быть? Книгу сжечь только осталось, но получится ли? Это ведь в обе стороны работает, книга род свой поддерживает, а род книгу силой питает. Когда хоть кто-то из рода останется, возродится эта пакость, наново ее написать можно. А Любава с Федором… их убить придется. Борис на такое не пойдет.
И Раенские еще останутся, и кукловод тот загадочный… узнать бы про ведьму Инессу подробнее, может, тогда прищучим гадину?
Мне страшно.
Мне очень-очень страшно…
Царица Любава поморщилась.
Ух, так бы и влепила этой дуре, с размаху, пощечину, чтобы у нее зубы лязгнули.
Нельзя.
Платон такой выход нашел, о котором и не думала Любава. А ведь он все проблемы, считай, решает!
- Вот, тогда делай, что скажу! Представь, как тебе завидовать будут все! Царевной станешь!
- А сестра прежде всего! – подлила масла в огонь боярыня Варвара.
- Я… да! Устька завидовать будет!
Женщины переглянулись.
Завидовать?
Это вряд ли, радоваться, скорее. Но кто о таком будет юной дурочке говорить? Пусть сделает, что сказано, а там посмотрим!
- Тебе и делать-то ничего не придется, просто вплети ей в косу жемчуг заговоренный.
- Хорошо. А что от того будет?
- Прыщами она покроется. Федор от нее и отвернется, а ты рядом будешь. И он на тебя внимание обратит.
- Как Марфа?
- Почти, только сестре твоей легче будет. Прыщи ж, не язвы какие…
Марфу Данилову два дня назад в монастырь увезли, отмаливать. Не пошел боярин Данилов в рощу Живы-матушки, решил в монастыре попробовать.
Кто другой, поумнее, и про боярышню Утятьеву спросил бы, и про остальных боярышень – Аксинье сие и в голову не пришло. Ей просто хотелось сестре напакостить. Она жемчуг взяла, провела по голубоватой нити кончиками пальцев.
- Красивый.
- К себе примерять не вздумай, опрыщавеешь.
Аксинья, которая так сделать и собиралась, чуть руку не отдернула.
- Ой… да, конечно!
- А потом, покинет боярышня Устинья дворец, прыщи и пройдут потихоньку. За год примерно.
Аксинья закивала.
- Да, конечно, так и сделаю… завтра же?
- Завтра.
Федор как раз Устинью невестой своей объявить собрался. Будет ему… невеста!
Тяжела ты, жизнь разбойная!
Это в песенках так поется-то весело, что жизнь она вольная да легкая, что добычу по кабакам прогуливаешь, да девок веселых тискаешь, что каждый день у тебя, ровно праздник, а на деле-то иначе выходит.
Что вольная, оно понятно. И у волка в лесу воля, да вот беда – зайцы сами в рот не прыгают. Вот и у разбойников так-то…
И не на всякого нападешь, и пока еще нужного каравана дождешься, да и потом беда. Не хотят купцы товар отдавать, охрану нанимают, а это опять – драться. А охрана тоже не в луже найденная, оружие держать там все умеют. Конечно хорошо, когда кому из татей удается в охрану наняться, али в обслугу, тогда можно придумать что-то. Или коней потравить, или людей, уж как получится. Тогда, конечно, полегче выходит.
А все одно, с каждого налета по пять – десять человек теряет шайка. А новые придут… мясо необмятое. Не жалко их, да ведь и пользы от таких маловато, разве деревья валить, да кашу варить, а в бою половина бежит, а вторую половину даже баба половником прибьет. Только вперед таких пускать, пока на них охрана отвлекается, можно их стрелами да болтами проредить.
И ран хватает, и загнивают раны, и спасти парней не всегда удается.
Добычу по кабакам прогулять?
А на много ее хватит-то, добычи той? Что-то обозов с золотом давненько не проходило по дорогам. Сборщиков налогов грабить?
Оно, конечно, дело полезное и богоугодное, так у мытарей охрана такая… свое-то государь хорошо охраняет! Дешевле не связываться. Так что добычи той доля… на два дня гулянок веселых. А потом – снова в лес.
А в лесу голодно, а в лесу холодно. Каждый раз каравана вслепую ждать – с голоду подохнешь, али на кого слишком зубастого нарвешься. Вот и приходится честным лесным братьям деньги платить, да где медь, а где и серебро полновесное.
За что платить?
Так за все.
За весточку о караване – плати, за весточку об охране его – тоже плати. За то, что не поймают тебя крестьяне местные, не выдадут боярину, на землях которого лес растет – опять плати, и за продукты им плати, и девок крестьянских тронуть не смей, разве что по доброй воле, а воли такой у них маловато. А парням-то хочется.
Девки-то веселые деньгу любят, а откуда она, когда там плати, тут плати, вот и зверствуют иногда ребята с пленниками, вот и лютуют.
И воля крепкая нужна, в страхе их держать.
Атаман Ослоп, прозванный так за любовь к палице своей, гвоздями утыканной, не то, что ватагу в страхе держать мог – он бы и с войском царским справился без натуги. Стоило ему пару раз ослоп свой в дело пустить, как самые крикливые наглецы языки поганые втягивали куда поглубже. Очень красиво на дубинке мозги смотрелись, с кровью…
О прошлом его никто не знал, о жизни – тоже. Слухи ходили, что из беглых монахов он, или из расстриг, грамотный же, да и речи говорить умеет – соловьи заслушаются. Слово за словом вьет, осечки не дает.
Но – молчали. Потому как Ослоп слухов о себе не любил, сплетен тоже, а палица завсегда при нем. А сейчас подтверждались предположения ватажников, потому как Ослоп читал грамотку. Не простую, а голубиную почту, значками записанную. А это намного сложнее обычной почты.
Читал, хмурился, потому как писала там Марина хоть и мало, но важное.
Сослана в монастырь. Повезут через Подарёну. Охрана. Освободи.
Царицу Марину Ослоп давненько знал, еще когда не была она царицей, а только невестой царской, а он обычным конюхом. Это уж потом так жизнь повернулась, что бежать ему пришлось. Сложилось так.
Конюхом он был знатным, да и дураком – тоже. Все знали, что к его жене боярич Осмыслов захаживает. Один Никифор, тогда его Ослопом еще не называли, дурак дураком ходил. Пока не застал супругу свою в постели с бояричем.
Боярича он убил, конечно. И супругу из окна выкинул. А потом сидел, и не знал, что дальше делать. Жизнь кончилась, вот и все.
Его даже пытать не стали. Просто в темницу сунули, да казнь назначили. Там он и сидел, и ждал.
Ждал палача, а пришла царица Марина. Как уж она договорилась, кому заплатила… да кто ж ее знает? А только заговорила она, и понял Никифор, что еще не закончена жизнь, потому как месть осталась.
Всем.
За все!
Боярам - за измену супруги его. Бабам – за то же самое. Остальным – за подлость и равнодушие. Он ведь еще может много жизней чужих отнять, а Марине послужить в благодарность. Или – просто так.
Не знал Никифор, что в том состоянии он на ведьмовство податлив был. Марина его попросту заговорила, что хотела, то в разум и вложила, себе почти покорного раба приобрела.
А что ненавидит всех, да кидается… это ровно как волка бешеного на сворку взять. Пусть хоть кого рвет, лишь бы ей служил верно.
Ослоп и служил, и добычу приносил даже.
Марина его не сильно отягощала, пару-тройку раз просила гонца перехватить, два раза про купеческие обозы письмецо прислала. Просила только, чтобы пара человек там и полегла бесследно.
Ослопу то не в тягость было.
Поручения легкие, а платит царица хорошо, серебра шлет…
Серебро ему не надобно, конечно, ему уж ничего не надобно, но…
Волк понял, что хозяйку его обидеть хотят – и зубы оскалил. Когти навострил.
Говорите, повезут через Подарёну?
Значит, и через их лес повезут, нет здесь другой дороги. И обоза не будет.
Божедар на постоялый двор не просто так пришел, нет.
Хоть и говорили ему, что царица Марина, теперь уж бывшая царица – ламия, нечисть, а все одно, в таких вещах он сам предпочитал посмотреть, убедиться, разобраться.
Ошибки случаются.
И травниц могут ведьмами назвать, и слишком красивых женщин тоже – ему то ведомо.
Вот и сидел он себе в углу, сбитень попивал, не спешил никуда.
Царица в зал вошла, глазами по сторонам сверкнула, Божедара сразу приметила, так и впилась зрачками своими, ровно кинжалы воткнула.
Но Божедар за себя не боялся, коловрат у него на шее висит, с ним-то его за обычного человека любая ведьма примет. Разве что просто так он Марине понравится, как мужчина – или как обед, вспоминая про обычаи племени ламий.
И видно, Марина в него вгляделась, облизнулась внятно.
Нет, не признала она в нем богатыря, просто захотела сил из него потянуть. Это-то Божедар видел.
Еще как видел….
Ведьма?
Не совсем ведьма она, скорее чуждое что-то… да, как и говорила боярышня – ламия.
Экая мерзость!
Божедара аж от омерзения передернуло, да Марина его поняла неправильно, подумала – от желания, улыбнулась, пальцем по шее так провела томно… свернуть бы ту шею с головенкой вместе!
Нет, не соврала ему боярышня.
Царицу наверх увели, в комнаты для постояльцев, а Божедар, не дожидаясь, покамест на него кто другой внимание обратит, поднялся да и вышел вон.
Нечего ему тут делать.
Главное видел он, черную сущность разглядел, а об остальном промолчит. За него клинки говорить будут, да стрелы каленые.
Не бывать нечисти на земле росской!
Вечером Платон у царицы сидел. Чай пили, разговоры разговаривали.
- Не почует?
- Не должна. Не сразу.
- Да, часа нам с лихвой достанет. А потом… потом будет по задуманному.
- Федька не воспротивится?
- Не успеет.
- Ну, дай-то Бог.
- Бог-то Бог, а ты и сам не будь плох.
Заговорщики еще раз переглянулись и рассмеялись. Тихим и весьма неприятным смехом.
Лес - он и лес. Говорят, в иноземщине лесам имена давать принято. Так оно и понятно, у них все леса на дрова повырубили, ежели там пара клочков и осталась, так на них не надышатся. *
*- неверующим предлагаю погуглить количество лесов в Англии, Франции, Шотландии. А можно и их площади. Цывилизацыя-с. Прим. авт.
В Россе лесов много, и названия им не дают, не до того людям. Лес – и лес себе. Подлесок, перелесок, чаща, бурелом, тайга непролазная… много у него названий, а заплутать там легче легкого.
Впрочем, Божедару то не грозило.
В лесу он себя, как дома чувствовал, а уж разбойничью стоянку найти – и вовсе проблемы не видел. Кто в лесу не был, кто по нему не ходил никогда… да, для тех оно сложно. А Божедар не такой лес видывал, на Урале такие чащи – тут-то, считай, подлесочек мелкий.
Можно бы у местных крестьян проводника попросить, да не стоит. Мало ли кто из них разбойникам вести доносит? Лучше не рисковать, вылавливай потом негодяев по всей Россе.
А вот когда на следы звериные посмотреть – можно.
По дороге ночью пробежаться, подумать, где он бы сам засаду устроил – можно. Ветер понюхать, опять же…
Разбойники не розами пахнут, и не розами гадят, и не розы жрут. Им и кашу варить надобно на всю ватагу, и до ветру ходить…
Пахнет духом нечистым?
Да еще как! И именно нечистым, моются-то они редко, и тарелки не так, чтобы моют, а от того живот расстраивается люто… от такой вони белки с сосен падают!
Вот Божедар и поглядывал на стоянку татей, оценивал, прикидывал. Тати ни свои, ни чужие жизни не ценят, а вот ему каждый из дружинников дорог, каждого он знает, и семьи их, и детей… своими рисковать ему не хочется. Когда то возможно, он побеждать будет с наименьшими потерями.
Покамест так выходило, что нападать на лагерь не надобно.
И своих людей он много положит, и ведьму не выловит.
Отвезут ее в монастырь, понятно, она там не задержится, да куда и когда улизнет? Кто ж ее знает?
А на царский обоз нападать – это уже сам Божедар ровно тать станет. Кому потом про ведьму объяснишь?
Куда как приятнее, ежели тати на обоз нападут, а Божедар людям государевым на выручку придет. Под шумок и часть обозников погибнет, и ведьма в жертвах окажется. Он о том лично позаботится.
Обозников Божедару тоже жалко было, но своих-то людей жальче! И обозников не он обучал, не ему о том и заботиться. Вы царицу в монастырь везете, вы не подумали, что на вас напасть могут? Вы каждого куста не стережетесь? Не стараетесь царский приказ выполнить? Поделом.
Хотелось Божедару помочь им как-то, предупредить… да нельзя. И вопросы возникнут, и дело он завалит…
Надобно потом хоть семьям обозников помочь будет. Хоть как. Хоть чем.
И такие случаи бывают, когда нет для всех хорошего решения. Только вот давит это на плечи, давит, тянет…
А и не делать нельзя. Права была та волхвица юная, Устинья, и засада ждет, и ведьме вырваться помогут. А это уж точно не к добру.
Род-батюшка, помоги справиться? Ох, тягостно…
Сильно злилась государыня Марина, теперь уж бывшая государыня.
Злилась с того дня, как из Ладоги уехала. И как тут в бешенстве не быть? Борис не о ее удобстве подумал – о том, чтобы не сбежала ведьма. А потому и возок глухой был, с окошками маленькими, с засовами снаружи. И маленький он, и неудобный, царица раньше в таких и не ездила, брезговала. Это куда ж годится – сиденья без подушек, пухом набитых, стенки бархатом не обтянуты, жаровни походной – и то нет. Сиди, дрожи, в шубу кутайся. И ту – не соболью! Овчинную! И валенки такие же, и носки… все неудобное, колючее…
Марина и не понимала, что овчина в таком пути всяко лучше соболей, те хоть и драгоценные, а овчина простенькая, да греет лучше.
Эти твари и голову туманят, и разум дурманят. И вспомнить о них тяжко, и поймать их сложно. Разные есть способы, чтобы найти их. Даже коня по кладбищу водят, ежели где конь споткнется, ищи упыря поблизости, да раскапывай могилу.
Только кто ж даст?
Скажи царице, что могилы Захарьиных потревожить собираешься, намекни хоть словечком? Недолго проживешь после такого.
Прабабушка на кладбище сходила, могилы проверила.
Мать царицы Любавы упырицей оказалась, брат царицы, боярин Данила, тоже упырем поднялся, а в столице могли они гулять долго.
Тут трактиров много, подворотен уйма, всякого народу темного – пропасть. Кто и исчезнет, остальные ни жалеть, ни искать не станут. Это не деревушка какая, это Ладога, в деревне на виду все, а на Ладоге разве что соседи друг друга знают, а кто там через улицу живет – уже неизвестно.
И даже если силу жизненную пить… не ходи просто в чьи-то дома, ходи по трактирам, по харчевням разным. Там можно и силы высосать, и не попасться, и не заподозрит тебя никто. Проснутся разбитые да усталые, так на вино спишут, не то подумают, продуло, прихворнул.
Да и уедут.
И так питаться мертвые Захарьины долго могли. От одного к другому, от третьего к четвертому…
А вот что теперь с этим делать? Мертвых бабушка упокоила, а живые-то просто так не сдадутся, да и как о таком сказать?
Я искренне пыталась что-то вспомнить из своей черной жизни, может, видела я чего или подозревала? Не выходило.
Царица? И царица, и что? Свекровь, как свекровь. При мне она голой не плясала, черных петухов в жертву не приносила.
Боярин Данила?
И за ним ничего я не замечала странного.
А ведь было все это, и сейчас есть, и тогда было. И что делать со всем этим?
Не знаю.
Попросту не знаю. И само такое не расползется, и сказать о таком… кому?
Борису? Это мачеха его, брат его, это ущерб репутации, это урон такой, что и сказать страшно…
Патриарху?
Кому?
Я не знаю, что с этим делать. Понимаю, что упырей извели – хорошо. А дальше-то как быть? Книгу сжечь только осталось, но получится ли? Это ведь в обе стороны работает, книга род свой поддерживает, а род книгу силой питает. Когда хоть кто-то из рода останется, возродится эта пакость, наново ее написать можно. А Любава с Федором… их убить придется. Борис на такое не пойдет.
И Раенские еще останутся, и кукловод тот загадочный… узнать бы про ведьму Инессу подробнее, может, тогда прищучим гадину?
Мне страшно.
Мне очень-очень страшно…
***
Царица Любава поморщилась.
Ух, так бы и влепила этой дуре, с размаху, пощечину, чтобы у нее зубы лязгнули.
Нельзя.
Платон такой выход нашел, о котором и не думала Любава. А ведь он все проблемы, считай, решает!
- Вот, тогда делай, что скажу! Представь, как тебе завидовать будут все! Царевной станешь!
- А сестра прежде всего! – подлила масла в огонь боярыня Варвара.
- Я… да! Устька завидовать будет!
Женщины переглянулись.
Завидовать?
Это вряд ли, радоваться, скорее. Но кто о таком будет юной дурочке говорить? Пусть сделает, что сказано, а там посмотрим!
- Тебе и делать-то ничего не придется, просто вплети ей в косу жемчуг заговоренный.
- Хорошо. А что от того будет?
- Прыщами она покроется. Федор от нее и отвернется, а ты рядом будешь. И он на тебя внимание обратит.
- Как Марфа?
- Почти, только сестре твоей легче будет. Прыщи ж, не язвы какие…
Марфу Данилову два дня назад в монастырь увезли, отмаливать. Не пошел боярин Данилов в рощу Живы-матушки, решил в монастыре попробовать.
Кто другой, поумнее, и про боярышню Утятьеву спросил бы, и про остальных боярышень – Аксинье сие и в голову не пришло. Ей просто хотелось сестре напакостить. Она жемчуг взяла, провела по голубоватой нити кончиками пальцев.
- Красивый.
- К себе примерять не вздумай, опрыщавеешь.
Аксинья, которая так сделать и собиралась, чуть руку не отдернула.
- Ой… да, конечно!
- А потом, покинет боярышня Устинья дворец, прыщи и пройдут потихоньку. За год примерно.
Аксинья закивала.
- Да, конечно, так и сделаю… завтра же?
- Завтра.
Федор как раз Устинью невестой своей объявить собрался. Будет ему… невеста!
***
Тяжела ты, жизнь разбойная!
Это в песенках так поется-то весело, что жизнь она вольная да легкая, что добычу по кабакам прогуливаешь, да девок веселых тискаешь, что каждый день у тебя, ровно праздник, а на деле-то иначе выходит.
Что вольная, оно понятно. И у волка в лесу воля, да вот беда – зайцы сами в рот не прыгают. Вот и у разбойников так-то…
И не на всякого нападешь, и пока еще нужного каравана дождешься, да и потом беда. Не хотят купцы товар отдавать, охрану нанимают, а это опять – драться. А охрана тоже не в луже найденная, оружие держать там все умеют. Конечно хорошо, когда кому из татей удается в охрану наняться, али в обслугу, тогда можно придумать что-то. Или коней потравить, или людей, уж как получится. Тогда, конечно, полегче выходит.
А все одно, с каждого налета по пять – десять человек теряет шайка. А новые придут… мясо необмятое. Не жалко их, да ведь и пользы от таких маловато, разве деревья валить, да кашу варить, а в бою половина бежит, а вторую половину даже баба половником прибьет. Только вперед таких пускать, пока на них охрана отвлекается, можно их стрелами да болтами проредить.
И ран хватает, и загнивают раны, и спасти парней не всегда удается.
Добычу по кабакам прогулять?
А на много ее хватит-то, добычи той? Что-то обозов с золотом давненько не проходило по дорогам. Сборщиков налогов грабить?
Оно, конечно, дело полезное и богоугодное, так у мытарей охрана такая… свое-то государь хорошо охраняет! Дешевле не связываться. Так что добычи той доля… на два дня гулянок веселых. А потом – снова в лес.
А в лесу голодно, а в лесу холодно. Каждый раз каравана вслепую ждать – с голоду подохнешь, али на кого слишком зубастого нарвешься. Вот и приходится честным лесным братьям деньги платить, да где медь, а где и серебро полновесное.
За что платить?
Так за все.
За весточку о караване – плати, за весточку об охране его – тоже плати. За то, что не поймают тебя крестьяне местные, не выдадут боярину, на землях которого лес растет – опять плати, и за продукты им плати, и девок крестьянских тронуть не смей, разве что по доброй воле, а воли такой у них маловато. А парням-то хочется.
Девки-то веселые деньгу любят, а откуда она, когда там плати, тут плати, вот и зверствуют иногда ребята с пленниками, вот и лютуют.
И воля крепкая нужна, в страхе их держать.
Атаман Ослоп, прозванный так за любовь к палице своей, гвоздями утыканной, не то, что ватагу в страхе держать мог – он бы и с войском царским справился без натуги. Стоило ему пару раз ослоп свой в дело пустить, как самые крикливые наглецы языки поганые втягивали куда поглубже. Очень красиво на дубинке мозги смотрелись, с кровью…
О прошлом его никто не знал, о жизни – тоже. Слухи ходили, что из беглых монахов он, или из расстриг, грамотный же, да и речи говорить умеет – соловьи заслушаются. Слово за словом вьет, осечки не дает.
Но – молчали. Потому как Ослоп слухов о себе не любил, сплетен тоже, а палица завсегда при нем. А сейчас подтверждались предположения ватажников, потому как Ослоп читал грамотку. Не простую, а голубиную почту, значками записанную. А это намного сложнее обычной почты.
Читал, хмурился, потому как писала там Марина хоть и мало, но важное.
Сослана в монастырь. Повезут через Подарёну. Охрана. Освободи.
Царицу Марину Ослоп давненько знал, еще когда не была она царицей, а только невестой царской, а он обычным конюхом. Это уж потом так жизнь повернулась, что бежать ему пришлось. Сложилось так.
Конюхом он был знатным, да и дураком – тоже. Все знали, что к его жене боярич Осмыслов захаживает. Один Никифор, тогда его Ослопом еще не называли, дурак дураком ходил. Пока не застал супругу свою в постели с бояричем.
Боярича он убил, конечно. И супругу из окна выкинул. А потом сидел, и не знал, что дальше делать. Жизнь кончилась, вот и все.
Его даже пытать не стали. Просто в темницу сунули, да казнь назначили. Там он и сидел, и ждал.
Ждал палача, а пришла царица Марина. Как уж она договорилась, кому заплатила… да кто ж ее знает? А только заговорила она, и понял Никифор, что еще не закончена жизнь, потому как месть осталась.
Всем.
За все!
Боярам - за измену супруги его. Бабам – за то же самое. Остальным – за подлость и равнодушие. Он ведь еще может много жизней чужих отнять, а Марине послужить в благодарность. Или – просто так.
Не знал Никифор, что в том состоянии он на ведьмовство податлив был. Марина его попросту заговорила, что хотела, то в разум и вложила, себе почти покорного раба приобрела.
А что ненавидит всех, да кидается… это ровно как волка бешеного на сворку взять. Пусть хоть кого рвет, лишь бы ей служил верно.
Ослоп и служил, и добычу приносил даже.
Марина его не сильно отягощала, пару-тройку раз просила гонца перехватить, два раза про купеческие обозы письмецо прислала. Просила только, чтобы пара человек там и полегла бесследно.
Ослопу то не в тягость было.
Поручения легкие, а платит царица хорошо, серебра шлет…
Серебро ему не надобно, конечно, ему уж ничего не надобно, но…
Волк понял, что хозяйку его обидеть хотят – и зубы оскалил. Когти навострил.
Говорите, повезут через Подарёну?
Значит, и через их лес повезут, нет здесь другой дороги. И обоза не будет.
***
Божедар на постоялый двор не просто так пришел, нет.
Хоть и говорили ему, что царица Марина, теперь уж бывшая царица – ламия, нечисть, а все одно, в таких вещах он сам предпочитал посмотреть, убедиться, разобраться.
Ошибки случаются.
И травниц могут ведьмами назвать, и слишком красивых женщин тоже – ему то ведомо.
Вот и сидел он себе в углу, сбитень попивал, не спешил никуда.
Царица в зал вошла, глазами по сторонам сверкнула, Божедара сразу приметила, так и впилась зрачками своими, ровно кинжалы воткнула.
Но Божедар за себя не боялся, коловрат у него на шее висит, с ним-то его за обычного человека любая ведьма примет. Разве что просто так он Марине понравится, как мужчина – или как обед, вспоминая про обычаи племени ламий.
И видно, Марина в него вгляделась, облизнулась внятно.
Нет, не признала она в нем богатыря, просто захотела сил из него потянуть. Это-то Божедар видел.
Еще как видел….
Ведьма?
Не совсем ведьма она, скорее чуждое что-то… да, как и говорила боярышня – ламия.
Экая мерзость!
Божедара аж от омерзения передернуло, да Марина его поняла неправильно, подумала – от желания, улыбнулась, пальцем по шее так провела томно… свернуть бы ту шею с головенкой вместе!
Нет, не соврала ему боярышня.
Царицу наверх увели, в комнаты для постояльцев, а Божедар, не дожидаясь, покамест на него кто другой внимание обратит, поднялся да и вышел вон.
Нечего ему тут делать.
Главное видел он, черную сущность разглядел, а об остальном промолчит. За него клинки говорить будут, да стрелы каленые.
Не бывать нечисти на земле росской!
***
Вечером Платон у царицы сидел. Чай пили, разговоры разговаривали.
- Не почует?
- Не должна. Не сразу.
- Да, часа нам с лихвой достанет. А потом… потом будет по задуманному.
- Федька не воспротивится?
- Не успеет.
- Ну, дай-то Бог.
- Бог-то Бог, а ты и сам не будь плох.
Заговорщики еще раз переглянулись и рассмеялись. Тихим и весьма неприятным смехом.
***
Лес - он и лес. Говорят, в иноземщине лесам имена давать принято. Так оно и понятно, у них все леса на дрова повырубили, ежели там пара клочков и осталась, так на них не надышатся. *
*- неверующим предлагаю погуглить количество лесов в Англии, Франции, Шотландии. А можно и их площади. Цывилизацыя-с. Прим. авт.
В Россе лесов много, и названия им не дают, не до того людям. Лес – и лес себе. Подлесок, перелесок, чаща, бурелом, тайга непролазная… много у него названий, а заплутать там легче легкого.
Впрочем, Божедару то не грозило.
В лесу он себя, как дома чувствовал, а уж разбойничью стоянку найти – и вовсе проблемы не видел. Кто в лесу не был, кто по нему не ходил никогда… да, для тех оно сложно. А Божедар не такой лес видывал, на Урале такие чащи – тут-то, считай, подлесочек мелкий.
Можно бы у местных крестьян проводника попросить, да не стоит. Мало ли кто из них разбойникам вести доносит? Лучше не рисковать, вылавливай потом негодяев по всей Россе.
А вот когда на следы звериные посмотреть – можно.
По дороге ночью пробежаться, подумать, где он бы сам засаду устроил – можно. Ветер понюхать, опять же…
Разбойники не розами пахнут, и не розами гадят, и не розы жрут. Им и кашу варить надобно на всю ватагу, и до ветру ходить…
Пахнет духом нечистым?
Да еще как! И именно нечистым, моются-то они редко, и тарелки не так, чтобы моют, а от того живот расстраивается люто… от такой вони белки с сосен падают!
Вот Божедар и поглядывал на стоянку татей, оценивал, прикидывал. Тати ни свои, ни чужие жизни не ценят, а вот ему каждый из дружинников дорог, каждого он знает, и семьи их, и детей… своими рисковать ему не хочется. Когда то возможно, он побеждать будет с наименьшими потерями.
Покамест так выходило, что нападать на лагерь не надобно.
И своих людей он много положит, и ведьму не выловит.
Отвезут ее в монастырь, понятно, она там не задержится, да куда и когда улизнет? Кто ж ее знает?
А на царский обоз нападать – это уже сам Божедар ровно тать станет. Кому потом про ведьму объяснишь?
Куда как приятнее, ежели тати на обоз нападут, а Божедар людям государевым на выручку придет. Под шумок и часть обозников погибнет, и ведьма в жертвах окажется. Он о том лично позаботится.
Обозников Божедару тоже жалко было, но своих-то людей жальче! И обозников не он обучал, не ему о том и заботиться. Вы царицу в монастырь везете, вы не подумали, что на вас напасть могут? Вы каждого куста не стережетесь? Не стараетесь царский приказ выполнить? Поделом.
Хотелось Божедару помочь им как-то, предупредить… да нельзя. И вопросы возникнут, и дело он завалит…
Надобно потом хоть семьям обозников помочь будет. Хоть как. Хоть чем.
И такие случаи бывают, когда нет для всех хорошего решения. Только вот давит это на плечи, давит, тянет…
А и не делать нельзя. Права была та волхвица юная, Устинья, и засада ждет, и ведьме вырваться помогут. А это уж точно не к добру.
Род-батюшка, помоги справиться? Ох, тягостно…
***
Сильно злилась государыня Марина, теперь уж бывшая государыня.
Злилась с того дня, как из Ладоги уехала. И как тут в бешенстве не быть? Борис не о ее удобстве подумал – о том, чтобы не сбежала ведьма. А потому и возок глухой был, с окошками маленькими, с засовами снаружи. И маленький он, и неудобный, царица раньше в таких и не ездила, брезговала. Это куда ж годится – сиденья без подушек, пухом набитых, стенки бархатом не обтянуты, жаровни походной – и то нет. Сиди, дрожи, в шубу кутайся. И ту – не соболью! Овчинную! И валенки такие же, и носки… все неудобное, колючее…
Марина и не понимала, что овчина в таком пути всяко лучше соболей, те хоть и драгоценные, а овчина простенькая, да греет лучше.
