Как известно, многие авторы, когда создают произведения в жанре фэнтези, ориентируются на средневековую Европу. В дело идет не только фольклор, откуда на страницы современных книг перекочевывают разнообразные чудища, но и вся система социально-экономических отношений, какая была в Англии или Франции тысячу лет назад, поскольку она с присущими ей герцогами, графами, баронами и сервами переносится в вымышленные миры почти без изменений. Слово "почти" - важная оговорка, ибо один аспект средневековой жизни, исключительно значимый с точки зрения самих современников Ричарда Львиное Сердце, нынешними писателями затрагивается далеко не в надлежащей мере.
Этот аспект - религия. Ее в фэнтезийных государствах зачастую просто нет.
Точнее говоря - есть, но чисто для галочки. Для той же галочки существует ныне, к примеру, официальная церковь Швеции, где процент атеистов просто зашкаливает, а благословение однополых браков давно стало привычным делом. В лучшем случае - существует аналог инквизиции, на реальную инквизицию похожий в той же степени, в какой магическая школа из пресловутой книжки Никоса Зерваса "Дети против волшебников" похожа на Хогвартс. Во что-то персонажи квазисредневекового сеттинга верят. Но они не произносят молитв, не дают обеты именем Бога, не посещают храмы, не используют для оправдания своих поступков упоминание о Божьем промысле. При этом во всех других отношениях они - средневековые люди.
Знаете, какое ощущение возникает при чтении подобной литературы?
Такое же, какое возникает, когда смотришь на портрет человека с отрезанным носом. Это уродец. И столь же уродливо выглядит попытка обрисовать средневековый быт при нарочитом игнорировании его религиозной составляющей,столь же естественной для того времени, как нос на человеческом лице.
Ибо все мироощущение средневекового европейца было пропитана религией, точнее - христианством. Это не значит, что житель какого-нибудь Парижа, Рима или Лондона всегда поступал в соответствии с максимами Нагорной проповеди. Но противоречие между идеалами Евангелия и практикой повседневной жизни выражалось в бесконечном повторении цикла: "Согрешил-покаялся". Священник, совративший дочь прихожанина и хлещущий сам себя поутру плетью за такое потворство плоти; разбойник, зарезавший крестьянина и впоследствии заказавший на собственные деньги молитву за упокой его души, - вот знаковые фигуры той эпохи. Вера могла вырождаться в лицемерие и пустосвятство, даже в богохульство, но никогда - в безразличие. Иначе и быть не могло: средневековое общество было в первую очередь строго иерархичным, а раз существует король в столице как гарант государственного порядка, обязан существовать и Бог на небе как гарант порядка мирового. Причем этот Бог непременно должен быть личностью, подобно земным владыкам. Пантеистическое учение Эригены о Боге как о некой "творящей и несотворенной" природе не могло найти поддержки у современников и было в конце концов осуждено как ересь. В противоположность ему взгляды Фомы Аквинского и Дунса Скота, из которых первый делал упор на разум Бога, а второй - на его волю, снискали популярность среди широких масс. Крупные художники вроде Мартина знали это, и когда народ Вестероса однажды почувствовал, что так дальше продолжаться не может, он сделал совершенно естественный вывод: все беды, свалившиеся на страну, это следствие упадка веры, приниженного положения церкви, которая при Таргариенах превратилась в простой придаток чиновничьего аппарата. И движение "воробьев", призванное изменить ситуацию, волне логично приобрело религиозную окраску, точно так же, как аналогичные движения в реальной средневековой Европе.
Писатели рангом поменьше над всеми этими тонкостями нередко вовсе не заморачиваются - отчасти потому, что человек, воспитанный на трудах Бертрана Рассела и прочих Докинзов (а именно они сформировали нынешнее леволиберальное мышление), не способен воспринимать веру как нечто нормальное даже в чисто историческом аспекте. Некоторую роль здесь играет и представление, что традиционное средневековое миросозерцание невозможно соединить с фантастическим элементом фэнтези ("За колдовство на кострах жгли, вы что!") Но жгли именно потому, что колдовства в нашем мире не бывает, и, соответственно, занятия им были бесполезны для сильных мира сего. Иначе бы они взяли чародеев под защиту, как нередко брали проституток, да и Блаженный Августин - величайший святой католического мира - некогда изрек: "Если отказаться от проституции, то мир задохнется от похоти"
Так и нынешним писателям, возможно, следует проявлять большую смелость.