Мало того: она принялась сопротивляться! Он пытался ухватить ее за колотящие по его телу конечности, и с ужасом понимал, насколько стал слабее и медлительнее, чем прежде.
Из-за небывалой растерянности он не сразу сообразил, что нужно всего-навсего перекусить горло. Кровь хлынула фонтаном, но она продолжала биться в конвульсиях. Испуганный, сбитый с толку, он второпях беспорядочно отрывал куски плоти, как назло, оказывавшиеся слишком мелкими, чтобы тащить их наверх, в запасы. Он торопливо проглатывал их, давясь, и вновь терзал добычу. Как удачно, что на этой зверушке шкура оказалась куда тоньше, чем обычно оказывалась в это время года на тех, что он ловил на воздухе.
Звук сбоку оторвал его от еды. Он обернулся и увидел, как из соседней норы выглядывает старая, тощая самка с тонкой, облезлой шкурой, свисающей рваными лохмотьями. Она вытаращила глаза, точно испугавшись при виде его. Должно быть, она услышала вопли детеныша. Есть ли у этих тварей инстинкт – защищать себе подобных от нападений? Он не знал. По идее, у таких слабых тварей должны быть стадные инстинкты – не зря ведь они живут сообща. Самка издала странный булькающий звук. Он не знал точно, означает ли он страх, угрозу или дружелюбие, а может, это охотничий клич – но в любом случае, возможной схватки следовало избежать. Хоть эта особь и слаба – но он только что едва справился с беспомощным детенышем.
Охотник, не глядя, оторвал от добычи конечность и стремительно кинулся прочь, в укрытие. Вдогонку ему несся истошный вопль старой самки.
Старое мясо. Жесткое, провонявшее многочисленными болезнями и ядами. Омерзительно. А еще омерзительнее жадность и упоение, с которыми он на это мясо накинулся.
Двуногие странной, характерной запоминающейся масти, снова примчались на вонючих телегах и принялись рыскать в коробке-скоплении. Они привели с собой четвероногих, которые рыскали вместе с ними. Это случилось в те же сутки, что он выходил на охоту. Из-за них он не успел ни съесть, ни спрятать даже тот жалкий припас, что удалось захватить. Двуногие словно нарочно выжидали, когда охотник поймает дичь, чтобы отобрать ее, поживиться за его счет. Они отобрали у него то немногое, что ему досталось.
Для столь слабых зверей в этой повадке не было ничего удивительного. Но он недоумевал, понимая, что теперь охотятся на него. Это было бессмысленно, и можно было бы усомниться даже в собственном чутье, но абсурдную догадку подтверждало поведение двуногих. Кто-то из них едва не ранил его на расстоянии – ему повезло, что кусок металла, которым в него запустили, лишь слегка оцарапал шкуру. Сила удара была такова, что попади он немного под другим углом – и пробил бы не только кожу, но и внутренности. Зачем двуногим понадобилось так поступать? Он не мог понять смысла их действий. В конце концов, в тот раз им достался порядочный кусок – он оставил больше половины добычи. Зачем же они на него охотились? Разве не понимают, что без него им не за кем будет подъедать?
Несколько суток он прятался. Переползал с места на место. Скрывался в щелях, в длинных не то ходах, не то пещерах. Некоторые из них заливались время от времени водой, а то и вовсе малопонятной органикой с примесью ядов.
Один раз он едва не очутился в ловушке, когда по длинному узкому тоннелю вдруг полилась горячая вода. Ему пришлось совершить немыслимый рывок, чтобы не получить новых ожогов поверх не успевших зажить старых.
Его положение осложнялось тем, что царапина, полученная от куска металла, который в него метнули с невероятной для этих неповоротливых зверей силой, начала гноиться.
Нападение двуногих зверей не просто помешало выздоровлению – оно прибавило ему повреждений. И вот он, совсем ослабевший от голода, жадно поедает отвратительное мясо, протухшее, кажется, еще при жизни животного. В отощалой самке нет даже жира – отвратительного старого жира, который он так всегда ненавидел, но которому сейчас был бы рад.
Едва ли не с тоской он вспоминал свою последнюю удачную охоту. Ту, в роще, когда ему попалась маленькая самочка с розовой шкуркой и набитым ядами горбом. Иногда он думал, что после той охоты удача отвернулась от него. Он в последнее время часто взывал к богам охоты в безответной мольбе. Странно – никогда не понимал, что такое вера, и молитва, и боги, и зачем молиться им. Может, они за это на него и прогневались? Они гневаются, когда их ни о чем не молят. Это когда-то давным-давно ему объясняли взрослые. В другом месте, там, где он не был один, а было много его сородичей. Он помнил, что там был его родитель. Кормил его, когда он не умел охотиться, и учил добывать пищу.
Да. Он объяснял, что боги – интересно, кто это? – могут гневаться. Гневаться – означает, что охота оказывается неудачной, хотя ты вроде все делаешь правильно. И удача уходит, и случаются болезни.
Интересно, а двуногие кому-нибудь молятся? Может, у них тоже есть боги? И их боги вредят ему – ведь он здесь один, а двуногих много, и богов у них, значит, должно быть много. Хотя – откуда такие странные мысли? Откуда у слабых, глупых зверей может быть вера и боги, и мольбы к богам? Это слишком сложно. Даже он – охотник – не может до конца постичь это сложное, которое невозможно увидеть. Ожидать же подобного понимания от дичи – значит, переоценивать дичь. И, может быть, даже допускать, что дичь может быть равна кому-либо из расы хищников. Но уж такого совсем не может быть.
Он оторвал еще один кусок старого мяса. Да, эти мысли у него от недоедания и усталости. И от ожогов, что никак не могут зажить, потому что он не может найти укрытия, в котором мог бы спокойно отлежаться.
3
Он не стал оставаться в скоплении берлог после того, как съел почти целиком старую самку. Сразу выбрался наружу и отправился в одно из соседних скоплений. К его изумлению, оказалось, что там никто не жил. Вернее, вначале он решил, что там живет чересчур много зверья. В светлый период и значительную часть темного там бесконечно толпились двуногие. Их было невообразимое множество – попав туда в первый раз, он поразился, как они ухитряются жить в такой тесноте. До сих пор подобных нор ему не попадалось. Может, это альтернативная форма совместного проживания? Эти твари довольно многочисленны, не исключено, что их эволюция пошла одновременно несколькими разными путями развития.
Зато на короткую часть суток, самую темную, скопление полностью пустело. Когда он в первый раз увидел это, то сильно удивился. На какое-то мгновение даже хотел бежать наружу следом за двуногими – ему показалось, что скоплению грозит какой-то катаклизм, потому твари, толпившиеся там, и бегут.
Однако его чутье молчало, и он рискнул остаться, посмотреть, что будет дальше.
Напряженное ожидание не принесло ничего. Пустота и тишина. Только изредка попискивали неодушевленные предметы. За тот отрезок времени, что прошел с момента, как лабиринт на громадной площади опустел, он решился лишь переместиться на небольшое расстояние, потому что в его временном укрытии оказалось жутко холодно. Неодушевленные предметы, между которыми он спрятался, отчего-то вырабатывали холод сами собой. Это противоречило всем законам природы, и ему ни разу не приходилось видеть такого, но он не слишком удивился – эти глупые звери порой устраивают противоестественные сооружения, не имеющие ни смысла, ни толку. То ли от безделья этим занимаются, то ли их примитивный мозг так выражает свою, пока еще не осознаваемую на их уровне развития, тягу к эстетике.
Весьма извращенные формы эта тяга принимала, как правило, надо заметить. Впрочем – как знать? Возможно, когда-нибудь эти твари эволюционируют настолько, что сумеют перешагнуть нынешние примитивные творения своего несовершенного сознания.
Новое укрытие он нашел среди балок верхнего свода сооружения. Оттуда открывался прекрасный вид на громадную площадь, сплошь заставленную перегородками, заложенными всякой мелочевкой. Сути такой планировки он не понял, но подумал, что любопытно будет понаблюдать за жизнедеятельностью двуногих – возможно, он даже сумеет выявить закономерности, управляющие их действиями в этом скоплении.
Мясо той старой самки хоть и было не лучшего качества, но его должно хватить на то, чтобы пережить несколько суток, не испытывая голода. Слишком мало, чтобы заживить все повреждения, но все же лучше, чем ничего. В этом скоплении много двуногих, возможно, удастся кого-нибудь из них поймать.
Наблюдения за двуногими не принесли ничего, кроме мельтешения в глазах и боли в прилегающих к мозгу мышцах. Они приходили и уходили без всякой цели. Часто они вынимали то, чем были заложены широкие полые перегородки лабиринта, складывали в квадратные металлические сетки и уносили с собой. Самое интересное – после этого их собратья привозили точно такие же предметы, как те, что были унесены только что, и вновь заполняли ими пространство внутри перегородок. Зачем они это делают – он догадаться никак не мог. Повторяющиеся действия, компенсирующие друг друга, не приносящие ни малейших изменений в окружающую среду. Одни строят, другие – тут же разбирают. Абсурд. Бессмыслица.
Возможно, дело в том, что приходят каждый раз разные звери. Конечно, все они на одно лицо, но, понаблюдав за ними пару суток, он мог с уверенностью утверждать, что приходящие сюда звери – те, что разбирают построенное их собратьями, - это не одни и те же особи. Попадались порой те, что являлись сюда постоянно. Он их отметил и запомнил. Но большинство явно приходило сюда случайно, чтобы никогда больше не вернуться.
Зато строили всегда одни и те же – их он запомнил и даже узнавал. Самое странное – строители никак не реагировали на то, что пришлые разрушают создаваемое ими. Они не пытались им препятствовать, изгонять, и это, как ничто другое, свидетельствовало об их крайне низком уровне интеллекта.
Через некоторое время он почувствовал себя лучше, и в темное время, когда лабиринт опустел в очередной раз, решил сделать вылазку вниз и посмотреть на планировку внимательнее.
Передвигаясь среди перегородок, он обратил внимание на интересную особенность: каждая перегородка была поделена на несколько горизонтальных ярусов, и эти ярусы были заложены мелкими предметами. При этом предметы различного вида были отсортированы и уложены кучками, в которых находились одинаковые предметы. Сами кучки имели аккуратный вид. Он предположил, что такой способ укладки отражает стремление двуногих к порядку и эстетике.
Предметы были самого различного вида: органические бруски и насыпные вещества, сложенные внутрь тонких непрочных яркой ядовитой расцветки оберток; металлические емкости, заполненные, как показала проверка, жидкой либо коллоидной органикой. Емкости из прозрачного вещества силикатного происхождения, и внутри – все та же органика. Органические наполнители имели самое различное происхождение и состав. Никакой системы он, как ни пытался, усмотреть в этом не сумел. Разве только то, что двуногие в качестве строительного материала использовали органику. Кстати, она чем-то напоминала ту, что порой обнаруживалась в их желудках.
К сооружениям, излучающим холод, он приближаться опасался, и, как выяснилось, напрасно. Конечно, внутри большинства из них содержалась все та же бесполезная органика, находящаяся в той или иной стадии разложения. Но в нескольких обнаружилось мясо! Разрубленное кусками, тухлое, пропитанное несъедобными веществами, но все же мясо! Вполне пригодное к употреблению в пищу, в случае крайней необходимости. Пожалуй, стоит взять с собой небольшой запас, раз уж спустился. Тратить силы на охоту пока не стоит. Конечно, мало что может сравниться с трупоедством по степени падения, но в этом скоплении двуногие толпятся чересчур громадными стадами. Не в его нынешнем состоянии рисковать столкнуться со значительно превосходящим по численности противником. А выбираться отсюда и искать новое лежбище – опять тратить силы, и кто знает, что попадется в следующий раз? Он, пока сюда-то перебирался, едва не попался в лапы двуногим.
Он выбрал кусок, который показался ему не настолько тухлым, как остальные, с внушительным обломком кости. Кости нужны для повышения защитных сил организма и улучшения регенерации. Конечно, не так-то намного этого кусочка и хватит, но он всегда может выбраться в темный период и пополнить запас.
В последнее время его мучили неясные предчувствия. Странное ощущение, точно кто-то исподтишка наблюдает за ним. Может, у него появился конкурент? Лет двадцать назад такое уже было. Молодой, самоуверенный, наглый пришелец, вознамерившийся захватить его охотничьи угодья. Возомнивший, будто сумеет выследить и убить его.
Он вспомнил, как трещали мышцы наглеца, когда он разрывал их. От этого воспоминания сделалось приятно. Вот только сумеет ли он повторить сделанное однажды? Он стал старше, вдобавок наверняка полученные недавно раны дадут о себе знать. Да и не оправился он до конца после произошедшего с ним в последнее время.
Тухлятина, которую бестолковые двуногие использовали не то в качестве строительного материала, не то в качестве украшения, оказалась не слишком-то питательна и полезна. Раны заживали медленно и неохотно, он запаршивел и даже ухитрился подцепить каких-то паразитов, от которых теперь весь чесался. Вдобавок желудок окончательно расстроился, чего не бывало, он уже и не помнил, сколько.
Он все же рискнул обшарить ближайшие уголки, чтобы удостовериться, что ни одного разумного существа, кроме него, здесь нет. Даже следов присутствия другого хищника не наблюдалось. Либо тот слишком хорошо маскировался, либо инстинкты его обманывают. Последнее не очень-то удивительно, учитывая его плачевное состояние.
На всякий случай он все-таки решил быть настороже. Каждый темный период он теперь посвящал тщательнейшему обследованию территории. Времени на это он тратил даже больше, чем на добычу еды. Впрочем, сколько того времени тратится-то на то, чтобы достать кусок тухлятины из залежей! Всего ничего.
И каждый раз, едва последний двуногий покидал территорию скопления, он выбирался и рыскал. Поиски не давали результата, что лишний раз убеждало: инстинкты его обманывают. Или же соперник тоже перемещался по скоплению? Возможно, прячась, а возможно, тоже пытаясь поймать его, застигнуть врасплох?
Укрытие он теперь на каждый светлый период выбирал новое: то в щелях под покрывающими стены пластами гладкой коры, то под самым нижним ярусом одной из широких перегородок, придвинутых зачем-то к стене. Один раз он даже попытался спрятаться на стоянке вонючих телег, через которую и проник сюда, но воздух там оказался слишком отравлен ядовитым дымом. Пришлось спешно возвращаться на площадь, где находился лабиринт. В какой-то момент, чтобы не быть замеченным двуногими, ему пришлось свернуть не в ту сторону, и он оказался в сумрачном помещении, занятом одинаковыми большими квадратными предметами, наставленными друг на друга. Двуногих здесь было не слишком много. Они лишь изредка заходили по двое-трое. Вот и сейчас – двое, совсем рядом с ним.
Из-за небывалой растерянности он не сразу сообразил, что нужно всего-навсего перекусить горло. Кровь хлынула фонтаном, но она продолжала биться в конвульсиях. Испуганный, сбитый с толку, он второпях беспорядочно отрывал куски плоти, как назло, оказывавшиеся слишком мелкими, чтобы тащить их наверх, в запасы. Он торопливо проглатывал их, давясь, и вновь терзал добычу. Как удачно, что на этой зверушке шкура оказалась куда тоньше, чем обычно оказывалась в это время года на тех, что он ловил на воздухе.
Звук сбоку оторвал его от еды. Он обернулся и увидел, как из соседней норы выглядывает старая, тощая самка с тонкой, облезлой шкурой, свисающей рваными лохмотьями. Она вытаращила глаза, точно испугавшись при виде его. Должно быть, она услышала вопли детеныша. Есть ли у этих тварей инстинкт – защищать себе подобных от нападений? Он не знал. По идее, у таких слабых тварей должны быть стадные инстинкты – не зря ведь они живут сообща. Самка издала странный булькающий звук. Он не знал точно, означает ли он страх, угрозу или дружелюбие, а может, это охотничий клич – но в любом случае, возможной схватки следовало избежать. Хоть эта особь и слаба – но он только что едва справился с беспомощным детенышем.
Охотник, не глядя, оторвал от добычи конечность и стремительно кинулся прочь, в укрытие. Вдогонку ему несся истошный вопль старой самки.
*** ***
Старое мясо. Жесткое, провонявшее многочисленными болезнями и ядами. Омерзительно. А еще омерзительнее жадность и упоение, с которыми он на это мясо накинулся.
Двуногие странной, характерной запоминающейся масти, снова примчались на вонючих телегах и принялись рыскать в коробке-скоплении. Они привели с собой четвероногих, которые рыскали вместе с ними. Это случилось в те же сутки, что он выходил на охоту. Из-за них он не успел ни съесть, ни спрятать даже тот жалкий припас, что удалось захватить. Двуногие словно нарочно выжидали, когда охотник поймает дичь, чтобы отобрать ее, поживиться за его счет. Они отобрали у него то немногое, что ему досталось.
Для столь слабых зверей в этой повадке не было ничего удивительного. Но он недоумевал, понимая, что теперь охотятся на него. Это было бессмысленно, и можно было бы усомниться даже в собственном чутье, но абсурдную догадку подтверждало поведение двуногих. Кто-то из них едва не ранил его на расстоянии – ему повезло, что кусок металла, которым в него запустили, лишь слегка оцарапал шкуру. Сила удара была такова, что попади он немного под другим углом – и пробил бы не только кожу, но и внутренности. Зачем двуногим понадобилось так поступать? Он не мог понять смысла их действий. В конце концов, в тот раз им достался порядочный кусок – он оставил больше половины добычи. Зачем же они на него охотились? Разве не понимают, что без него им не за кем будет подъедать?
Несколько суток он прятался. Переползал с места на место. Скрывался в щелях, в длинных не то ходах, не то пещерах. Некоторые из них заливались время от времени водой, а то и вовсе малопонятной органикой с примесью ядов.
Один раз он едва не очутился в ловушке, когда по длинному узкому тоннелю вдруг полилась горячая вода. Ему пришлось совершить немыслимый рывок, чтобы не получить новых ожогов поверх не успевших зажить старых.
Его положение осложнялось тем, что царапина, полученная от куска металла, который в него метнули с невероятной для этих неповоротливых зверей силой, начала гноиться.
Нападение двуногих зверей не просто помешало выздоровлению – оно прибавило ему повреждений. И вот он, совсем ослабевший от голода, жадно поедает отвратительное мясо, протухшее, кажется, еще при жизни животного. В отощалой самке нет даже жира – отвратительного старого жира, который он так всегда ненавидел, но которому сейчас был бы рад.
Едва ли не с тоской он вспоминал свою последнюю удачную охоту. Ту, в роще, когда ему попалась маленькая самочка с розовой шкуркой и набитым ядами горбом. Иногда он думал, что после той охоты удача отвернулась от него. Он в последнее время часто взывал к богам охоты в безответной мольбе. Странно – никогда не понимал, что такое вера, и молитва, и боги, и зачем молиться им. Может, они за это на него и прогневались? Они гневаются, когда их ни о чем не молят. Это когда-то давным-давно ему объясняли взрослые. В другом месте, там, где он не был один, а было много его сородичей. Он помнил, что там был его родитель. Кормил его, когда он не умел охотиться, и учил добывать пищу.
Да. Он объяснял, что боги – интересно, кто это? – могут гневаться. Гневаться – означает, что охота оказывается неудачной, хотя ты вроде все делаешь правильно. И удача уходит, и случаются болезни.
Интересно, а двуногие кому-нибудь молятся? Может, у них тоже есть боги? И их боги вредят ему – ведь он здесь один, а двуногих много, и богов у них, значит, должно быть много. Хотя – откуда такие странные мысли? Откуда у слабых, глупых зверей может быть вера и боги, и мольбы к богам? Это слишком сложно. Даже он – охотник – не может до конца постичь это сложное, которое невозможно увидеть. Ожидать же подобного понимания от дичи – значит, переоценивать дичь. И, может быть, даже допускать, что дичь может быть равна кому-либо из расы хищников. Но уж такого совсем не может быть.
Он оторвал еще один кусок старого мяса. Да, эти мысли у него от недоедания и усталости. И от ожогов, что никак не могут зажить, потому что он не может найти укрытия, в котором мог бы спокойно отлежаться.
3
Он не стал оставаться в скоплении берлог после того, как съел почти целиком старую самку. Сразу выбрался наружу и отправился в одно из соседних скоплений. К его изумлению, оказалось, что там никто не жил. Вернее, вначале он решил, что там живет чересчур много зверья. В светлый период и значительную часть темного там бесконечно толпились двуногие. Их было невообразимое множество – попав туда в первый раз, он поразился, как они ухитряются жить в такой тесноте. До сих пор подобных нор ему не попадалось. Может, это альтернативная форма совместного проживания? Эти твари довольно многочисленны, не исключено, что их эволюция пошла одновременно несколькими разными путями развития.
Зато на короткую часть суток, самую темную, скопление полностью пустело. Когда он в первый раз увидел это, то сильно удивился. На какое-то мгновение даже хотел бежать наружу следом за двуногими – ему показалось, что скоплению грозит какой-то катаклизм, потому твари, толпившиеся там, и бегут.
Однако его чутье молчало, и он рискнул остаться, посмотреть, что будет дальше.
Напряженное ожидание не принесло ничего. Пустота и тишина. Только изредка попискивали неодушевленные предметы. За тот отрезок времени, что прошел с момента, как лабиринт на громадной площади опустел, он решился лишь переместиться на небольшое расстояние, потому что в его временном укрытии оказалось жутко холодно. Неодушевленные предметы, между которыми он спрятался, отчего-то вырабатывали холод сами собой. Это противоречило всем законам природы, и ему ни разу не приходилось видеть такого, но он не слишком удивился – эти глупые звери порой устраивают противоестественные сооружения, не имеющие ни смысла, ни толку. То ли от безделья этим занимаются, то ли их примитивный мозг так выражает свою, пока еще не осознаваемую на их уровне развития, тягу к эстетике.
Весьма извращенные формы эта тяга принимала, как правило, надо заметить. Впрочем – как знать? Возможно, когда-нибудь эти твари эволюционируют настолько, что сумеют перешагнуть нынешние примитивные творения своего несовершенного сознания.
Новое укрытие он нашел среди балок верхнего свода сооружения. Оттуда открывался прекрасный вид на громадную площадь, сплошь заставленную перегородками, заложенными всякой мелочевкой. Сути такой планировки он не понял, но подумал, что любопытно будет понаблюдать за жизнедеятельностью двуногих – возможно, он даже сумеет выявить закономерности, управляющие их действиями в этом скоплении.
Мясо той старой самки хоть и было не лучшего качества, но его должно хватить на то, чтобы пережить несколько суток, не испытывая голода. Слишком мало, чтобы заживить все повреждения, но все же лучше, чем ничего. В этом скоплении много двуногих, возможно, удастся кого-нибудь из них поймать.
Наблюдения за двуногими не принесли ничего, кроме мельтешения в глазах и боли в прилегающих к мозгу мышцах. Они приходили и уходили без всякой цели. Часто они вынимали то, чем были заложены широкие полые перегородки лабиринта, складывали в квадратные металлические сетки и уносили с собой. Самое интересное – после этого их собратья привозили точно такие же предметы, как те, что были унесены только что, и вновь заполняли ими пространство внутри перегородок. Зачем они это делают – он догадаться никак не мог. Повторяющиеся действия, компенсирующие друг друга, не приносящие ни малейших изменений в окружающую среду. Одни строят, другие – тут же разбирают. Абсурд. Бессмыслица.
Возможно, дело в том, что приходят каждый раз разные звери. Конечно, все они на одно лицо, но, понаблюдав за ними пару суток, он мог с уверенностью утверждать, что приходящие сюда звери – те, что разбирают построенное их собратьями, - это не одни и те же особи. Попадались порой те, что являлись сюда постоянно. Он их отметил и запомнил. Но большинство явно приходило сюда случайно, чтобы никогда больше не вернуться.
Зато строили всегда одни и те же – их он запомнил и даже узнавал. Самое странное – строители никак не реагировали на то, что пришлые разрушают создаваемое ими. Они не пытались им препятствовать, изгонять, и это, как ничто другое, свидетельствовало об их крайне низком уровне интеллекта.
Через некоторое время он почувствовал себя лучше, и в темное время, когда лабиринт опустел в очередной раз, решил сделать вылазку вниз и посмотреть на планировку внимательнее.
Передвигаясь среди перегородок, он обратил внимание на интересную особенность: каждая перегородка была поделена на несколько горизонтальных ярусов, и эти ярусы были заложены мелкими предметами. При этом предметы различного вида были отсортированы и уложены кучками, в которых находились одинаковые предметы. Сами кучки имели аккуратный вид. Он предположил, что такой способ укладки отражает стремление двуногих к порядку и эстетике.
Предметы были самого различного вида: органические бруски и насыпные вещества, сложенные внутрь тонких непрочных яркой ядовитой расцветки оберток; металлические емкости, заполненные, как показала проверка, жидкой либо коллоидной органикой. Емкости из прозрачного вещества силикатного происхождения, и внутри – все та же органика. Органические наполнители имели самое различное происхождение и состав. Никакой системы он, как ни пытался, усмотреть в этом не сумел. Разве только то, что двуногие в качестве строительного материала использовали органику. Кстати, она чем-то напоминала ту, что порой обнаруживалась в их желудках.
К сооружениям, излучающим холод, он приближаться опасался, и, как выяснилось, напрасно. Конечно, внутри большинства из них содержалась все та же бесполезная органика, находящаяся в той или иной стадии разложения. Но в нескольких обнаружилось мясо! Разрубленное кусками, тухлое, пропитанное несъедобными веществами, но все же мясо! Вполне пригодное к употреблению в пищу, в случае крайней необходимости. Пожалуй, стоит взять с собой небольшой запас, раз уж спустился. Тратить силы на охоту пока не стоит. Конечно, мало что может сравниться с трупоедством по степени падения, но в этом скоплении двуногие толпятся чересчур громадными стадами. Не в его нынешнем состоянии рисковать столкнуться со значительно превосходящим по численности противником. А выбираться отсюда и искать новое лежбище – опять тратить силы, и кто знает, что попадется в следующий раз? Он, пока сюда-то перебирался, едва не попался в лапы двуногим.
Он выбрал кусок, который показался ему не настолько тухлым, как остальные, с внушительным обломком кости. Кости нужны для повышения защитных сил организма и улучшения регенерации. Конечно, не так-то намного этого кусочка и хватит, но он всегда может выбраться в темный период и пополнить запас.
*** ***
В последнее время его мучили неясные предчувствия. Странное ощущение, точно кто-то исподтишка наблюдает за ним. Может, у него появился конкурент? Лет двадцать назад такое уже было. Молодой, самоуверенный, наглый пришелец, вознамерившийся захватить его охотничьи угодья. Возомнивший, будто сумеет выследить и убить его.
Он вспомнил, как трещали мышцы наглеца, когда он разрывал их. От этого воспоминания сделалось приятно. Вот только сумеет ли он повторить сделанное однажды? Он стал старше, вдобавок наверняка полученные недавно раны дадут о себе знать. Да и не оправился он до конца после произошедшего с ним в последнее время.
Тухлятина, которую бестолковые двуногие использовали не то в качестве строительного материала, не то в качестве украшения, оказалась не слишком-то питательна и полезна. Раны заживали медленно и неохотно, он запаршивел и даже ухитрился подцепить каких-то паразитов, от которых теперь весь чесался. Вдобавок желудок окончательно расстроился, чего не бывало, он уже и не помнил, сколько.
Он все же рискнул обшарить ближайшие уголки, чтобы удостовериться, что ни одного разумного существа, кроме него, здесь нет. Даже следов присутствия другого хищника не наблюдалось. Либо тот слишком хорошо маскировался, либо инстинкты его обманывают. Последнее не очень-то удивительно, учитывая его плачевное состояние.
На всякий случай он все-таки решил быть настороже. Каждый темный период он теперь посвящал тщательнейшему обследованию территории. Времени на это он тратил даже больше, чем на добычу еды. Впрочем, сколько того времени тратится-то на то, чтобы достать кусок тухлятины из залежей! Всего ничего.
И каждый раз, едва последний двуногий покидал территорию скопления, он выбирался и рыскал. Поиски не давали результата, что лишний раз убеждало: инстинкты его обманывают. Или же соперник тоже перемещался по скоплению? Возможно, прячась, а возможно, тоже пытаясь поймать его, застигнуть врасплох?
Укрытие он теперь на каждый светлый период выбирал новое: то в щелях под покрывающими стены пластами гладкой коры, то под самым нижним ярусом одной из широких перегородок, придвинутых зачем-то к стене. Один раз он даже попытался спрятаться на стоянке вонючих телег, через которую и проник сюда, но воздух там оказался слишком отравлен ядовитым дымом. Пришлось спешно возвращаться на площадь, где находился лабиринт. В какой-то момент, чтобы не быть замеченным двуногими, ему пришлось свернуть не в ту сторону, и он оказался в сумрачном помещении, занятом одинаковыми большими квадратными предметами, наставленными друг на друга. Двуногих здесь было не слишком много. Они лишь изредка заходили по двое-трое. Вот и сейчас – двое, совсем рядом с ним.
