Девушка с именем звезды
Последний набор Звездного корпуса, входящего в пятерку лучших учебных заведений Межгалактического Союза, оказался чуть ли не самым успешным за многие годы. Капитан Васкес — куратор выпускного курса «Обороны и защиты» не могла нарадоваться на своих кадетов и с нетерпением готовилась вручить им знаки отличия. Но особую гордость она испытывала, глядя на первую в истории корпуса женскую «тройку», на которую изначально никто ставок не делал.
Любой, не зная историй этих смелых девушек, посчитал бы подобный эксперимент безумием, а директора Звездного корпуса самонадеянным глупцом. Генерал Нейман глупцом не был и не страдал предвзятостью, как некоторые из его преподавателей, зато обладал потрясающим талантом видеть в учениках потенциал, за что был любим всеми кадетами. А вот сильные мира сего их чувств не разделяли и нещадно критиковали генерала, а иногда и откровенно ненавидели за жесткость принципов, несгибаемость, за то, что кадетов своих он не продавал и не выдавал, что бы те не натворили, и какой бы высокопоставленной шишке хвост не отдавили.
Первая женская «тройка» Звездного корпуса успела потоптаться на хвостах многих, некоторые из них сейчас сидели в зале в надежде, что после выпуска им удастся забрать свое. Не дождутся. Генерал Нейман, как и капитан Васкес, тоже любил потоптаться на чужих хвостах.
Такие разные, непохожие друг на друга, каждая со своей особой судьбой, но связанные узами, сильнее родственных. Испытания переплели их судьбы, спаяли в одну, по которой им теперь предстояло идти вместе.
Капитан не могла не вспомнить, как увидела каждую из них в первый раз, и какими они тогда ей показались.
Первая была маленькой, тонкой, как тростинка, невесомой, эфемерной какой-то, с длинными совершенно седыми волосами и затравленным взглядом переполненных режущей, словно ножом, болью глаз. Она зябко обнимала себя за хрупкие плечи и едва-едва проходила испытания.
Ее приняли только из-за редкого, ценного дара, но девушка успела доказать всем, что дар далеко не самое главное ее достоинство. Тростинка не сломалась, она закалилась, обрела опору и крепко вросла корнями в эту жизнь. И сейчас эта сильная, гордая женщина в темно-синей униформе Звездного корпуса стояла рядом с подругами, улыбалась и смело смотрела в будущее, и лишь иногда, когда подруги не замечали, ее тревожный взгляд обращался в зал, страшась и надеясь увидеть кого-то. Кого? Капитан Васкес, к сожалению своему, знала и очень надеялась, что у него хватит совести не прийти и не испортить ее ученице праздник. А вот папаша второй девушки явился, сияющий, как начищенный пятак, гордящийся дочерью, словно имел на это право. Не имел. Как и называться отцом, после того, как продал дочь. Дорого продал. Для нее даже слишком дорого.
Это сейчас она дерзкая, наглая реланка от острого, жалящего языка которой воют все, включая генерала Неймана. Но капитан помнила ее другой. Дикой, необузданной, бросающейся на рожон по любому поводу, раненой дикаркой — вот кем она была. Сейчас от рвущейся в бой фурии не осталось и следа. Разве что язык… такой же острый.
А третью с самого начала никто не принимал всерьез. Такие, как она в военные школы не поступают. Красивая, яркая, что во внешности, что в темпераменте. Взгляд — вызов, походка — откровенный соблазн, а губы — чистый порок. Да, такие, как она не поступают в военные школы, а она поступила и перессорила всю мужскую и даже женскую половину Звездного корпуса. Одни ее хотели, другие осуждали, третьи откровенно презирали, четвертые ненавидели, а кто-то и любил, стыдясь разбуженного чувства.
«Глупец, так ты ее потеряешь» — думала капитан Васкес, увидев, какими глазами смотрел один из преподавателей на свою теперь почти бывшую ученицу, ученицу, что заставила себя уважать.
Да, она гордилась своими девочками и с нетерпением ожидала, когда на сцену выйдет генерал Нейман, назовет их имена, вручит звезды окончания корпуса и расскажет о сюрпризе, который они так долго готовили.
Но не только капитан Васкес ждала сегодняшнего вечера, а еще и тот, кому здесь точно не было места…
Он не должен был приходить. Это было опасно и нарушало все договоренности со школой, упрямым правительством, на которое пришлось давить во всем, даже в этой мимолетной встрече, с генералом Нейманом, семьей, даже с самим собой. Он знал, что нельзя, но поддался искушению. Слишком уж велико оно было.
Кто-то прислал ему приглашение. Он не знал, кто, но был благодарен. Убеждал себя, что просто посмотрит, удостоверится, что все хорошо и исчезнет навсегда незамеченный, но… не смог. Как и не мог войти в зал, сесть в одно из кресел подальше от сцены, в тени, или уйти. Так и стоял, загораживая своей высокой, сокрытой в полумраке фигурой выход. Никто не видел его, никто не заметил его жадного, голодного взгляда, когда назвали ее имя, когда она шла к своему директору в парадной военной форме, такая маленькая, такая красивая, такая отчаянно желанная…
Ей расскажут, он не сомневался, что поведают в красках, как он в очередной раз нарушил обещание.
Но вот она уходит, а к сцене прорывается какой-то индивид с хрустальными розами в руках. Охрана не пытается его остановить, и наблюдатель понимает почему. Шарианский принц, племянник генерала Неймана. Наглый мальчишка, не первый год крутящийся вокруг его… ЕГО любимой. Как бы ему хотелось вцепиться этому мальчишке в горло и разорвать его. Ведь он посмел смотреть на нее, прикасаться, улыбаться и дарить чертовы хрустальные розы, а он вынужден прятаться в темноте, как вор выцарапывать у судьбы крупицы подобных этому мгновений, чтобы потом воскрешать в памяти весь остаток своей гребанной жизни.
Ничего, осталось недолго. Потерпеть еще чуть-чуть, холод заберет свое, и она… будет свободна и, он надеялся, счастлива. Проживет ту самую незамутненную злом жизнь, которую он у нее украл…
Какой-то пузатый мужичок толкнул его, почти влетев в зал. Шумно извинился, побледнел, поняв, кто перед ним, споткнулся, замешкался, снова едва не упал, привлекая ненужное внимание приглашенных, гостей и тех, кто стоял на сцене.
Он попытался уйти в тень, но не успел.
Это было, как вспышка, как луч софитов, блуждающий по залу — ее взгляд, застывший в неверии и мгновенная бледность, разлившаяся по лицу. Она покачнулась, и его обожгло гневом, полыхнувшим в глазах ее куратора и одной из подруг.
«Ублюдок! Разве ты забыл, что не друг ей, а чудовище из кошмаров. Уйди, отвернись, спрячься в темноте» — кричал он себе, но не мог даже пошевелиться, пока не почувствовал раздирающую боль в душе, не свою — ее, и… отшатнулся. Сбежал, движимый безумно, лихорадочно бьющимся сердцем. Одним на двоих.
Полегчало лишь на посадочной площадке от резанувшего по лицу ветра. Он не помнил, сколько там простоял. Да, он должен был улететь, бежать, не мучить ее еще больше, но не смог. Знал, что если улетит, то это будет конец. А он был не готов еще попрощаться. Так и стоял, тоскливо рассматривая звездное небо, которое она так любила.
Очнулся только тогда, когда первые приглашенные покинули здание, спеша к своим кораблям. Обращали ли они на него внимание? Возможно, но ему было все равно. Он боролся с непередаваемым желанием плюнуть на все, поддаться своему заглушаемому годами желанию, нет, потребности развернуться и бежать к ней, найти, схватить в охапку, зарыться лицом в серебристые волосы, вдохнуть нежный аромат жасмина и никогда больше не отпускать. Он так потерялся в своей мечте, насколько прекрасной, настолько и далекой, что показалось даже, что он слышит ее мягкий голос, а запах, ее запах ощущается наяву. Безумие. Но он готов был в нем утонуть, лишь бы чувствовать ее так остро.
И когда до него донеслось едва слышное:
— Фем…
Он вздрогнул и резко развернулся, осознавая, что его безумие вдруг стало реальностью, и весь его мир… он просто взорвался…
Лиора танцевала. Она любила танцевать, растворяться в музыке, чувствовать, дышать ею, забывая обо всем: о мелких проблемах, о ссоре с Полин, о расставании с мечтой и обиде учителя Сайруса, о том, что влюблена и сегодня ее свадьба. Но Малкольм не понимает ее любви к танцу и хочет, чтобы также страстно она любила только его. Она и любила. Потому и поссорилась с дорогим учителем, посчитавшим ее предательницей.
— Ты не достойна своего таланта! — кричал он ей. — И плевать, что ты предала танец, предала меня, но ты и себя тоже предаешь и ради чего? Ради мужчины, который тебя не стоит?
Это было жестоко, но Лиора привыкла. Учитель всегда был резок и часто предвзят. Но все же его отъезд накануне свадьбы больно ранил. Почти десять лет он обучал ее каждый день и так легко уехал, даже не попрощавшись.
Лиора танцевала, ведь танец заставлял забывать обо всем и об этом тоже.
И вдруг музыка резко оборвалась, а в дверях танцевальной комнаты раздался рассерженный крик мачехи:
— Лиорин Арджант, если ты немедленно не поднимешься наверх, я… я не знаю, что я с тобой сделаю! Вместо того чтобы готовиться к собственной свадьбе, ты тут занимаешься черт знает чем! Я столько сделала для тебя, стольким пожертвовала, а ты… ты…
— Неблагодарная, я знаю, — закончила излюбленную фразу рэны Полин Лиора. — Но признай, мамочка, тебе вся эта шумиха очень нравится. А я хотела скромную церемонию.
— Да разве может сын генерала и дочь советника Императора выходить замуж в сельской часовне в каком-то богами забытом месте? — возмутилась женщина, то ли от того, что Лиора назвала ее ненавистным издевательским «мамочка», то ли, в самом деле, негодовала.
— Моя мама вышла замуж в той церкви за того самого советника Императора…
— Тогда он не был советником, а твоя мать…
— Не смейте! — резко осадила мачеху Лиора. — Не смейте говорить о моей матери!
От рэны Полин она готова была стерпеть многое: бесконечные, часто необоснованные придирки, попытки вмешиваться в их с отцом отношения, желание занять место ее матери в обществе, в семье, в его сердце, но чего никогда бы не стерпела, это пренебрежения к ее памяти.
— Никогда, не смейте!
— Упрямая, невыносимая…
— Да-да, я это уже слышала и не раз. Если вы хотите тратить время на ссору, то я в этом вам сегодня не помощник. Сами же говорили, что мне надо поспешить.
— У тебя два часа, — процедила Полин, явно задетая неожиданным выпадом падчерицы. Лиора не часто позволяла себе подобный тон, и, слегка остынув, немного сожалела о своей резкости. Но еще не поздно было обратить все в шутку, сделать умильную мордашку, лучезарно улыбнуться мачехе и присесть в изящном реверансе со словами:
— Слушаю и повинуюсь, рэна Арджант
Учитель Сайрус был бы в восторге от ее грации, а лучшая подруга Бриони — от дерзости. И это помогло. Мачеха перестала обижаться.
— Маленькая поганка, — беззлобно крикнула она, когда Лиора взбежала вверх по лестнице. — Ноги, смотри, не переломай.
Да, Лиора не любила мачеху, и та отвечала ей взаимностью, но за что уважала, так это за отходчивость.
— Не дождешься, «мамочка».
— Маленькая зараза, — весьма неблагородно выругалась рэна Арджант, прекрасно расслышав последние слова падчерицы, посмотрела на свое отражение в больших, во всю стену, зеркалах танцевального класса, поправила прическу, убедилась, что просто неотразима, улыбнулась и гордо и величественно отправилась встречать гостей.
* * *
— Что ты здесь делаешь? — выдохнула Лиора, восхищенно разглядывая мягкую улыбку и теплый взгляд карих глаз своего жениха. Малкольм Торус — лучший выпускник Звездного корпуса и сын одного из самых успешных военных генералов планеты Кейсар был предметом обожания многих девушек. С ним мечтали породниться самые видные семейства, а он выбрал Лиору — юную, не знающую жизни и бесконечно влюбленную в него девчонку.
«Почему я?» — не раз и не два она задавала себе этот вопрос, но так и не решилась спросить у него.
Малкольм удачно подгадал время, чтобы проникнуть в комнату через приоткрытый балкон. Портниха, ее помощники и парикмахер с мастером по художественной росписи ушли всего несколько минут назад. Няня Лиоры, госпожа Марта, отправилась их проводить.
— Разве ты не знаешь, что видеть невесту до свадьбы — к беде?
— Я не верю в приметы, — отмахнулся от глупого поверья Малкольм, его больше занимала стоящая напротив девушка, которую он, недолго думая, схватил в охапку, чуть не наступив на длинный подол свадебного платья, и продолжил: — Не они подчиняют себе мир, а я. И сейчас я хочу поцеловать свою будущую жену.
Что он и сделал, сминая податливые губы, обжигая горячими руками обнаженную кожу спины…
— Очень скоро я сорву с тебя это платье, покрою поцелуями каждый завиток твоей росписи, увижу весь твой рисунок целиком. Скоро ты наконец станешь моей.
Его откровенный шепот заставил сердце Лиоры трепетать. Кожа покрылась мурашками, щеки заалели, а рисунок на ее теле наверняка пылал огнем.
Женщин планеты Кейсар отличал от остальных рас Межгалактического Союза свой, неповторимый рисунок на теле. Завитки вились от основания шеи по позвоночнику, подобно морозным узорам на стекле, забегая на лопатки, руки, живот. У кого-то больше, у кого-то меньше. У простых кейсарок рисунок состоял из одного цвета, чаще естественного, вроде желтого, зеленого или синего, благородных же отличало сочетание двух цветов. У Лиоры это была серебристая роспись с вкраплениями медно-рыжего, подобно ее волосам. Она была меньше, чем например, у Полин, блистающей золотой росписью с зеленью, опутавшей почти все ее тело, но смотрелась изящнее, придавая девушке некоторую сказочность и эфемерность.
Перед тем, как юная кейсарка должна была выйти замуж, к ней приглашали мастера по росписи, чтобы он закончил рисунок, вплетая в завитки символы рода ее будущего мужа. У мужчин планеты Кейсар росписей не было, но каждый рождался с родимым пятном своего рода. Именно рисунок родимого пятна жениха наносился на кожу невесты особым составом. После брачной ночи нарисованный символ становился продолжением рисунка девушки и ее окончанием. Считалось, что чем сильнее муж будет стараться на брачном ложе, тем быстрее завершится рисунок. Но иногда, в самых редких случаях, рисунок отвергал нанесенные мастером узоры. Тогда брак признавался недействительным, даже если он был заключен по большой любви.
Кейсарцы верили, что сама Звездная богиня нанесла эти знаки на тела своих детей, соединяя тем самым судьбы предназначенных друг другу сердец. Если же символ отвергался, значит, мужчина и женщина не были двумя половинками одного целого. И чтобы не допускать спешки, консуммацию брака совершали не в ночь свадьбы, а спустя несколько дней, когда нанесенные символы приобретали естественные цвета рисунка невесты.
— Пожалуйста, уходи, — взволнованно прошептала Лиора, когда Малкольм перестал «терзать» ее губы и занялся шеей. — Если нянюшка тебя застанет…
Не успела она закончить фразу, как ее слова стали явью. В комнату вошла няня Лиоры, решительная и бойкая госпожа Марта Ньес.
— Ох ты ж, батюшки! — ахнула женщина, увидев обнимающуюся парочку. Но тут же пришла в себя и разозлилась: — Ах ты, охальник! Бандит, совратитель, ну, я тебе сейчас покажу! Ну, я тебе задам!
Няня решила непременно подкрепить свои слова действием и схватила лежащее на спинке кресла полотенце с явными недобрыми намерениями.
ПРОЛОГ
Последний набор Звездного корпуса, входящего в пятерку лучших учебных заведений Межгалактического Союза, оказался чуть ли не самым успешным за многие годы. Капитан Васкес — куратор выпускного курса «Обороны и защиты» не могла нарадоваться на своих кадетов и с нетерпением готовилась вручить им знаки отличия. Но особую гордость она испытывала, глядя на первую в истории корпуса женскую «тройку», на которую изначально никто ставок не делал.
Любой, не зная историй этих смелых девушек, посчитал бы подобный эксперимент безумием, а директора Звездного корпуса самонадеянным глупцом. Генерал Нейман глупцом не был и не страдал предвзятостью, как некоторые из его преподавателей, зато обладал потрясающим талантом видеть в учениках потенциал, за что был любим всеми кадетами. А вот сильные мира сего их чувств не разделяли и нещадно критиковали генерала, а иногда и откровенно ненавидели за жесткость принципов, несгибаемость, за то, что кадетов своих он не продавал и не выдавал, что бы те не натворили, и какой бы высокопоставленной шишке хвост не отдавили.
Первая женская «тройка» Звездного корпуса успела потоптаться на хвостах многих, некоторые из них сейчас сидели в зале в надежде, что после выпуска им удастся забрать свое. Не дождутся. Генерал Нейман, как и капитан Васкес, тоже любил потоптаться на чужих хвостах.
Такие разные, непохожие друг на друга, каждая со своей особой судьбой, но связанные узами, сильнее родственных. Испытания переплели их судьбы, спаяли в одну, по которой им теперь предстояло идти вместе.
Капитан не могла не вспомнить, как увидела каждую из них в первый раз, и какими они тогда ей показались.
Первая была маленькой, тонкой, как тростинка, невесомой, эфемерной какой-то, с длинными совершенно седыми волосами и затравленным взглядом переполненных режущей, словно ножом, болью глаз. Она зябко обнимала себя за хрупкие плечи и едва-едва проходила испытания.
Ее приняли только из-за редкого, ценного дара, но девушка успела доказать всем, что дар далеко не самое главное ее достоинство. Тростинка не сломалась, она закалилась, обрела опору и крепко вросла корнями в эту жизнь. И сейчас эта сильная, гордая женщина в темно-синей униформе Звездного корпуса стояла рядом с подругами, улыбалась и смело смотрела в будущее, и лишь иногда, когда подруги не замечали, ее тревожный взгляд обращался в зал, страшась и надеясь увидеть кого-то. Кого? Капитан Васкес, к сожалению своему, знала и очень надеялась, что у него хватит совести не прийти и не испортить ее ученице праздник. А вот папаша второй девушки явился, сияющий, как начищенный пятак, гордящийся дочерью, словно имел на это право. Не имел. Как и называться отцом, после того, как продал дочь. Дорого продал. Для нее даже слишком дорого.
Это сейчас она дерзкая, наглая реланка от острого, жалящего языка которой воют все, включая генерала Неймана. Но капитан помнила ее другой. Дикой, необузданной, бросающейся на рожон по любому поводу, раненой дикаркой — вот кем она была. Сейчас от рвущейся в бой фурии не осталось и следа. Разве что язык… такой же острый.
А третью с самого начала никто не принимал всерьез. Такие, как она в военные школы не поступают. Красивая, яркая, что во внешности, что в темпераменте. Взгляд — вызов, походка — откровенный соблазн, а губы — чистый порок. Да, такие, как она не поступают в военные школы, а она поступила и перессорила всю мужскую и даже женскую половину Звездного корпуса. Одни ее хотели, другие осуждали, третьи откровенно презирали, четвертые ненавидели, а кто-то и любил, стыдясь разбуженного чувства.
«Глупец, так ты ее потеряешь» — думала капитан Васкес, увидев, какими глазами смотрел один из преподавателей на свою теперь почти бывшую ученицу, ученицу, что заставила себя уважать.
Да, она гордилась своими девочками и с нетерпением ожидала, когда на сцену выйдет генерал Нейман, назовет их имена, вручит звезды окончания корпуса и расскажет о сюрпризе, который они так долго готовили.
Но не только капитан Васкес ждала сегодняшнего вечера, а еще и тот, кому здесь точно не было места…
Он не должен был приходить. Это было опасно и нарушало все договоренности со школой, упрямым правительством, на которое пришлось давить во всем, даже в этой мимолетной встрече, с генералом Нейманом, семьей, даже с самим собой. Он знал, что нельзя, но поддался искушению. Слишком уж велико оно было.
Кто-то прислал ему приглашение. Он не знал, кто, но был благодарен. Убеждал себя, что просто посмотрит, удостоверится, что все хорошо и исчезнет навсегда незамеченный, но… не смог. Как и не мог войти в зал, сесть в одно из кресел подальше от сцены, в тени, или уйти. Так и стоял, загораживая своей высокой, сокрытой в полумраке фигурой выход. Никто не видел его, никто не заметил его жадного, голодного взгляда, когда назвали ее имя, когда она шла к своему директору в парадной военной форме, такая маленькая, такая красивая, такая отчаянно желанная…
Ей расскажут, он не сомневался, что поведают в красках, как он в очередной раз нарушил обещание.
Но вот она уходит, а к сцене прорывается какой-то индивид с хрустальными розами в руках. Охрана не пытается его остановить, и наблюдатель понимает почему. Шарианский принц, племянник генерала Неймана. Наглый мальчишка, не первый год крутящийся вокруг его… ЕГО любимой. Как бы ему хотелось вцепиться этому мальчишке в горло и разорвать его. Ведь он посмел смотреть на нее, прикасаться, улыбаться и дарить чертовы хрустальные розы, а он вынужден прятаться в темноте, как вор выцарапывать у судьбы крупицы подобных этому мгновений, чтобы потом воскрешать в памяти весь остаток своей гребанной жизни.
Ничего, осталось недолго. Потерпеть еще чуть-чуть, холод заберет свое, и она… будет свободна и, он надеялся, счастлива. Проживет ту самую незамутненную злом жизнь, которую он у нее украл…
Какой-то пузатый мужичок толкнул его, почти влетев в зал. Шумно извинился, побледнел, поняв, кто перед ним, споткнулся, замешкался, снова едва не упал, привлекая ненужное внимание приглашенных, гостей и тех, кто стоял на сцене.
Он попытался уйти в тень, но не успел.
Это было, как вспышка, как луч софитов, блуждающий по залу — ее взгляд, застывший в неверии и мгновенная бледность, разлившаяся по лицу. Она покачнулась, и его обожгло гневом, полыхнувшим в глазах ее куратора и одной из подруг.
«Ублюдок! Разве ты забыл, что не друг ей, а чудовище из кошмаров. Уйди, отвернись, спрячься в темноте» — кричал он себе, но не мог даже пошевелиться, пока не почувствовал раздирающую боль в душе, не свою — ее, и… отшатнулся. Сбежал, движимый безумно, лихорадочно бьющимся сердцем. Одним на двоих.
Полегчало лишь на посадочной площадке от резанувшего по лицу ветра. Он не помнил, сколько там простоял. Да, он должен был улететь, бежать, не мучить ее еще больше, но не смог. Знал, что если улетит, то это будет конец. А он был не готов еще попрощаться. Так и стоял, тоскливо рассматривая звездное небо, которое она так любила.
Очнулся только тогда, когда первые приглашенные покинули здание, спеша к своим кораблям. Обращали ли они на него внимание? Возможно, но ему было все равно. Он боролся с непередаваемым желанием плюнуть на все, поддаться своему заглушаемому годами желанию, нет, потребности развернуться и бежать к ней, найти, схватить в охапку, зарыться лицом в серебристые волосы, вдохнуть нежный аромат жасмина и никогда больше не отпускать. Он так потерялся в своей мечте, насколько прекрасной, настолько и далекой, что показалось даже, что он слышит ее мягкий голос, а запах, ее запах ощущается наяву. Безумие. Но он готов был в нем утонуть, лишь бы чувствовать ее так остро.
И когда до него донеслось едва слышное:
— Фем…
Он вздрогнул и резко развернулся, осознавая, что его безумие вдруг стало реальностью, и весь его мир… он просто взорвался…
ГЛАВА 1
Лиора танцевала. Она любила танцевать, растворяться в музыке, чувствовать, дышать ею, забывая обо всем: о мелких проблемах, о ссоре с Полин, о расставании с мечтой и обиде учителя Сайруса, о том, что влюблена и сегодня ее свадьба. Но Малкольм не понимает ее любви к танцу и хочет, чтобы также страстно она любила только его. Она и любила. Потому и поссорилась с дорогим учителем, посчитавшим ее предательницей.
— Ты не достойна своего таланта! — кричал он ей. — И плевать, что ты предала танец, предала меня, но ты и себя тоже предаешь и ради чего? Ради мужчины, который тебя не стоит?
Это было жестоко, но Лиора привыкла. Учитель всегда был резок и часто предвзят. Но все же его отъезд накануне свадьбы больно ранил. Почти десять лет он обучал ее каждый день и так легко уехал, даже не попрощавшись.
Лиора танцевала, ведь танец заставлял забывать обо всем и об этом тоже.
И вдруг музыка резко оборвалась, а в дверях танцевальной комнаты раздался рассерженный крик мачехи:
— Лиорин Арджант, если ты немедленно не поднимешься наверх, я… я не знаю, что я с тобой сделаю! Вместо того чтобы готовиться к собственной свадьбе, ты тут занимаешься черт знает чем! Я столько сделала для тебя, стольким пожертвовала, а ты… ты…
— Неблагодарная, я знаю, — закончила излюбленную фразу рэны Полин Лиора. — Но признай, мамочка, тебе вся эта шумиха очень нравится. А я хотела скромную церемонию.
— Да разве может сын генерала и дочь советника Императора выходить замуж в сельской часовне в каком-то богами забытом месте? — возмутилась женщина, то ли от того, что Лиора назвала ее ненавистным издевательским «мамочка», то ли, в самом деле, негодовала.
— Моя мама вышла замуж в той церкви за того самого советника Императора…
— Тогда он не был советником, а твоя мать…
— Не смейте! — резко осадила мачеху Лиора. — Не смейте говорить о моей матери!
От рэны Полин она готова была стерпеть многое: бесконечные, часто необоснованные придирки, попытки вмешиваться в их с отцом отношения, желание занять место ее матери в обществе, в семье, в его сердце, но чего никогда бы не стерпела, это пренебрежения к ее памяти.
— Никогда, не смейте!
— Упрямая, невыносимая…
— Да-да, я это уже слышала и не раз. Если вы хотите тратить время на ссору, то я в этом вам сегодня не помощник. Сами же говорили, что мне надо поспешить.
— У тебя два часа, — процедила Полин, явно задетая неожиданным выпадом падчерицы. Лиора не часто позволяла себе подобный тон, и, слегка остынув, немного сожалела о своей резкости. Но еще не поздно было обратить все в шутку, сделать умильную мордашку, лучезарно улыбнуться мачехе и присесть в изящном реверансе со словами:
— Слушаю и повинуюсь, рэна Арджант
Учитель Сайрус был бы в восторге от ее грации, а лучшая подруга Бриони — от дерзости. И это помогло. Мачеха перестала обижаться.
— Маленькая поганка, — беззлобно крикнула она, когда Лиора взбежала вверх по лестнице. — Ноги, смотри, не переломай.
Да, Лиора не любила мачеху, и та отвечала ей взаимностью, но за что уважала, так это за отходчивость.
— Не дождешься, «мамочка».
— Маленькая зараза, — весьма неблагородно выругалась рэна Арджант, прекрасно расслышав последние слова падчерицы, посмотрела на свое отражение в больших, во всю стену, зеркалах танцевального класса, поправила прическу, убедилась, что просто неотразима, улыбнулась и гордо и величественно отправилась встречать гостей.
* * *
— Что ты здесь делаешь? — выдохнула Лиора, восхищенно разглядывая мягкую улыбку и теплый взгляд карих глаз своего жениха. Малкольм Торус — лучший выпускник Звездного корпуса и сын одного из самых успешных военных генералов планеты Кейсар был предметом обожания многих девушек. С ним мечтали породниться самые видные семейства, а он выбрал Лиору — юную, не знающую жизни и бесконечно влюбленную в него девчонку.
«Почему я?» — не раз и не два она задавала себе этот вопрос, но так и не решилась спросить у него.
Малкольм удачно подгадал время, чтобы проникнуть в комнату через приоткрытый балкон. Портниха, ее помощники и парикмахер с мастером по художественной росписи ушли всего несколько минут назад. Няня Лиоры, госпожа Марта, отправилась их проводить.
— Разве ты не знаешь, что видеть невесту до свадьбы — к беде?
— Я не верю в приметы, — отмахнулся от глупого поверья Малкольм, его больше занимала стоящая напротив девушка, которую он, недолго думая, схватил в охапку, чуть не наступив на длинный подол свадебного платья, и продолжил: — Не они подчиняют себе мир, а я. И сейчас я хочу поцеловать свою будущую жену.
Что он и сделал, сминая податливые губы, обжигая горячими руками обнаженную кожу спины…
— Очень скоро я сорву с тебя это платье, покрою поцелуями каждый завиток твоей росписи, увижу весь твой рисунок целиком. Скоро ты наконец станешь моей.
Его откровенный шепот заставил сердце Лиоры трепетать. Кожа покрылась мурашками, щеки заалели, а рисунок на ее теле наверняка пылал огнем.
Женщин планеты Кейсар отличал от остальных рас Межгалактического Союза свой, неповторимый рисунок на теле. Завитки вились от основания шеи по позвоночнику, подобно морозным узорам на стекле, забегая на лопатки, руки, живот. У кого-то больше, у кого-то меньше. У простых кейсарок рисунок состоял из одного цвета, чаще естественного, вроде желтого, зеленого или синего, благородных же отличало сочетание двух цветов. У Лиоры это была серебристая роспись с вкраплениями медно-рыжего, подобно ее волосам. Она была меньше, чем например, у Полин, блистающей золотой росписью с зеленью, опутавшей почти все ее тело, но смотрелась изящнее, придавая девушке некоторую сказочность и эфемерность.
Перед тем, как юная кейсарка должна была выйти замуж, к ней приглашали мастера по росписи, чтобы он закончил рисунок, вплетая в завитки символы рода ее будущего мужа. У мужчин планеты Кейсар росписей не было, но каждый рождался с родимым пятном своего рода. Именно рисунок родимого пятна жениха наносился на кожу невесты особым составом. После брачной ночи нарисованный символ становился продолжением рисунка девушки и ее окончанием. Считалось, что чем сильнее муж будет стараться на брачном ложе, тем быстрее завершится рисунок. Но иногда, в самых редких случаях, рисунок отвергал нанесенные мастером узоры. Тогда брак признавался недействительным, даже если он был заключен по большой любви.
Кейсарцы верили, что сама Звездная богиня нанесла эти знаки на тела своих детей, соединяя тем самым судьбы предназначенных друг другу сердец. Если же символ отвергался, значит, мужчина и женщина не были двумя половинками одного целого. И чтобы не допускать спешки, консуммацию брака совершали не в ночь свадьбы, а спустя несколько дней, когда нанесенные символы приобретали естественные цвета рисунка невесты.
— Пожалуйста, уходи, — взволнованно прошептала Лиора, когда Малкольм перестал «терзать» ее губы и занялся шеей. — Если нянюшка тебя застанет…
Не успела она закончить фразу, как ее слова стали явью. В комнату вошла няня Лиоры, решительная и бойкая госпожа Марта Ньес.
— Ох ты ж, батюшки! — ахнула женщина, увидев обнимающуюся парочку. Но тут же пришла в себя и разозлилась: — Ах ты, охальник! Бандит, совратитель, ну, я тебе сейчас покажу! Ну, я тебе задам!
Няня решила непременно подкрепить свои слова действием и схватила лежащее на спинке кресла полотенце с явными недобрыми намерениями.
