Их было тридцать восемь, и все почти поправились. Мальчик подозвал Семара, рассказал о лихорадке капитана и посмотрел с такой надеждой, что полукровка не смог отказать. Ушел куда-то вглубь камеры и через несколько минут вывел бледного, изможденного мужчину, который едва держался на ногах. Пришлось помощнику капитана выпустить их обоих. Он хоть и был хорошим помощником, но славился крайней брезгливостью к заключенным, а юнга не смог бы один дотащить доктора до каюты капитана.
— Как вас зовут? — спросил Олли у изможденного мужчины.
— Кроули, — еле слышно выдохнул тот.
Больше мальчик вопросов не задавал, а уже в каюте увидел почти настоящее волшебство. Стоило только мужчине положить руку на горячий лоб капитана, как тот затих. Жар спал, пульс выровнялся, и больной забылся глубоким, спокойным сном, а доктор отнял руку, покачнулся и едва не рухнул прямо на пол, без сил. Тогда-то Олли и понял, кто такой этот Кроули.
— Вы целитель!
— Ты не видел настоящего целителя, мальчик, — с трудом дыша, прохрипел мужчина. — Настоящий целитель не только от лихорадки избавить может, но и от всех шрамов, покрывающих тело этого несчастного.
— А как вы здесь оказались? На корабле?
— По глупости, мальчик, и из тщеславия своего. Я, знаешь ли, всегда был тщеславным, любил, когда меня расхваливают, любил преклонение, обожание, себя любил не меньше. А ведь на самом деле я посредственность, пустышка. Только был у меня один предмет, платок, который лучше меня людей излечивал. Настоящая целебная магия. И пользовался я им без стеснения и зазрения совести, лгал, воображал себя великим целителем. Молва обо мне бежала вперед меня. Куда бы не приезжал, встречали как святого. И вот однажды, молва эта дошла до капитана Харди.
— Он вас похитил? — выдохнул мальчик.
— Похитил, это сильно сказано. Я погулять любил, выпить, много выпить, вот и нажрался как-то в одном увеселительном заведении, а очнулся уже здесь. Одно плохо, платок мой там остался, в моей съемной квартире.
— И он понял, что вы не сможете его вылечить, — догадался Олли.
— Понял и разозлился, — кивнул целитель. — Велел посадить меня в камеру. Говорил, что я шарлатан и не заслуживаю свободы ни на корабле, ни на земле. И он прав мальчик, неправильную я жизнь вел. Грехи на мне страшные и тяжкие, не искупить их ни раскаянием, ни смирением. Только здесь я их осознал, но знаешь, когда его увидел, надежда появилась, что заслужу я прощение делами добрыми и даром своим.
— А кого вы увидели?
— Семара, — доверительно прошептал целитель, и что-то было в его голосе, взгляде такое, что Олли подумал, а не безумец ли этот человек. — Я, как его увидел, думал, спятил совсем, крыша от одиночества поехала, ну откуда, скажи мне, ему здесь взяться было? Испугался сначала, думал, по мою душу явился, нашел, на краю земли нашел, а после он сам рассказал, как его из моря выловили. А я ведь знал, что он море любит, на корабле своем большом плавает, видать, случилось чего.
— Постойте, так вы его знаете? — ахнул мальчик.
— Кого? — словно очнувшись, спросил Кроули.
— Семара?
— Кого? Ах да! Нет. Ничего я не знаю и никого не знаю. Полегчало мне, да и ему тоже. Не нужен я здесь больше.
Как ни старался Олли, но больше целитель на контакт идти не хотел. Пришлось ему подчиниться и довести его до двери, где уже Семар его перехватил и повел к лестнице. А утром Олли рассказал обо всем капитану Харди, надеялся, что смягчится, но тот только больше посуровел. Напился и все на портрет свой смотрел. Видимо здорово ему целитель насолил, что он предпочел его и дальше в камере держать на хлебе и воде.
Олли выплыл из своего странного воспоминания и проговорил:
— Я тут кое-что для целителя вашего захватил, вот.
Большое, красное яблоко. Он и понятия не имел, где Харди его взял, но удивился, когда не сам съел, а мальчишке отдал.
— Не беспокойся ты за нас, ни за него, ни за меня. О себе подумай.
— Да как же не беспокоиться, когда вас продать собираются, — огорченно вскрикнул мальчик.
— Тихо, тихо. Говорю же, тебе не надо беспокоиться за меня или за других. Мы переживем.
— Но если вас продадут…
— Это наши проблемы, не твои. Не лезь в это дело! Слышишь, не лезь!
Семар еще несколько раз просил Олли не вмешиваться, а успокоился только тогда, когда мальчик произнес страшную клятву моря. Неохотно, конечно, со скрипом, но он это сделал, а теперь ругал себя почем зря.
— Дурак! Зачем я только пообещал? Ведь можно же что-то сделать, пробраться ночью в трюм, попытаться открыть его, захватить корабль.
Да, он слабо представлял, как это все может быть и может ли вообще, но мечтал быть полезным, а теперь это невозможно. Ведь если поклясться морем, то нарушать клятву нельзя, иначе смерть. Море может обидеться и забрать жизнь при первом же шторме. И все же он пытался припомнить, а были ли случаи, чтобы моряк сумел обойти данную клятву, пока капитан не пришел, хмурый, злой и хромающий сильнее обычного.
— Идиоты! — зло хлопнул он дверью и чуть ее не снес с петель. А Олли тут же кинулся к графину с горячительным. Всегда, если капитан был так раздражен, то требовал выпить. Тот опустошил одним махом бокал и уселся на кровать, тяжело потирая лоб. — Демоновы идиоты!
— Что-то случилось? — робко спросил мальчик.
— Случилось! Эти идиоты затеяли драку с одним из заключенных. А в результате я лишился картографа. И зачем кретин полез их разнимать?
— Его убили? — испугался мальчик.
— Ударился неудачно головой. Док гарантий не дает, то ли помрет, то ли нет. Время, проклятое, покажет. Время… Ха! А мне-то что без картографа делать? Лучше него никто море не знал, маршруты не пролагал. Твою ж мать!
Капитан продолжал злиться, бушевать и опустошать графин с вином, а Олли пытался решить, будет ли то, что он задумал, нарушением священной клятвы? Вроде, он и не лезет, а получается, что помогает. Но это только если капитан его послушает, а если нет, то и помощью-то это считаться не будет.
«Ладно, попробую» — решился мальчик и рассказал капитану о замечательном помощнике Семаре, который карты читает, словно книгу открытую и море словно вдоль и поперек знает.
— Говоришь, он хороший картограф? — заинтересовался мужчина.
— Самый лучший. Он на нашем корабле штурманом был, иногда за капитана за штурвалом стоял, а в шторм ему вообще равных не было. Он мог корабль так провести, что нередко мы лишь по кромке шторма проходили или и вовсе огибали его.
— Разве бывает такое? — удивился и заинтересовался Харди. — Чтобы шторм обойти?
— Помощник Семар мог, — убежденно отвечал мальчик. — Он словно заговоренный, само море ему благоволит.
— И откуда же взялся такой уникальный специалист? — недоверчиво хмыкнул капитан.
— Я его в море выловил, — с гордостью сказал Олли.
— Это как?
— Да, я на грот-мачте сидел, смотрю, темное пятно качается на волнах, оказалось, он. Я к капитану побежал, и мы его вытащили, живого. Доктор говорил, что несколько дней он в море провел, без воды и еды. А когда очнулся, то мы поняли, что он не помнит, кто он.
— Не помнит? — еще больше удивился Харди.
— Совсем ничего не помнит о себе. Но навыками морскими владеет как бог.
— А имя Семар откуда взялось?
— Это я дал. Семар — чайка. Так наш корабль назывался.
— Да, я помню. Ты уж извини, малец, что мы твой дом потопили, но до берега мы бы его не дотащили.
— Я понимаю, — вздохнул Олли и даже удивился немного, что капитан извиняться надумал.
«Нет, не плохой все-таки этот капитан, хоть и пират» — решил Олли и проникся к своему неожиданному работодателю еще большим уважением, а наутро узнал, что капитан заинтересовался историей пленника и даже решил с ним побеседовать. Уж, о чем они там говорили, никто не ведал, но на следующий день всех пленников перевели из грязного сырого трюма в каюты для матросов, одели, накормили, отмыли и пристроили к работе. Так экипаж судна пополнился на тридцать восемь человек, а корабль взял курс на острова.
— Значит, вас не продадут? — шепнул Олли, проходя мимо нового помощника капитана.
— Кажется, за это стоит тебя благодарить? — подмигнул Семар.
— А другие… они бунт не устроят?
— Нет. Капитан обещал отпустить тех, кто захочет, как только доберемся до суши.
— И что же, он так просто согласился? — удивился мальчик. Конечно, капитан Харди не зверь, но и не святой благотворитель.
— Просто, да не просто. Я обещал, что буду служить ему бесплатно целый месяц за каждого, кто захочет уйти.
— То есть, если все захотят, вы останетесь на тридцать восемь месяцев? — испуганно выдохнул мальчик.
— Олли, и месяца не прошло, а ты позабыл все мои уроки арифметики. Тридцать девять, если тебя считать.
— А я никуда не уйду без вас! Так что нам тут с вами все тридцать восемь месяцев палубы драить и по мачтам лазить.
— Значит, будем лазить, — усмехнулся мужчина и потрепал мальчонку по вихрастой шевелюре.
— А целителя, целителя он тоже отпустит?
— Не знаю, — посуровел Семар. — Радует, что вообще согласился его из камер перевести.
— А что? Не хотел?
— Не хотел. И сейчас не хочет. Говорит, если тот ему попадется, то скинет за борт, не задумываясь.
— И что же такое натворил этот Кроули? — заинтересованно спросил Олли, но Семар лишь пожал плечами и продолжил свой путь. Его и самого интересовал этот странный Кроули, то ли безумец, то ли притворщик. Что-то в нем было такое… неправильное, и встреча их была неправильной. Когда его в камеру привели, тот едва в обморок не грохнулся, и все шептал: «Я не хотел, я не хотел». А чего он не хотел, о чем говорил, Семар так и не понял. Знал только одно, Кроули явно его боялся, но и взгляд оторвать не мог. Позже, узнав, что тот провел один в темной, вонючей камере почти полгода, он всерьез засомневался в благоразумии целителя, особенно, когда однажды проснувшись, увидел того рядом, разглядывающего его руку с браслетом. У него тогда был странный взгляд, как у безумца.
— Откуда? Откуда он у вас? — шептал, как заведенный мужчна. Семар не видел ничего плохого в том, чтобы рассказать о своем недуге. Тот долго молчал, отрешенно глядя в пустоту, а потом выдал странную фразу: «Быть может, оно и к лучшему». Больше они ни о чем таком не говорили, только по делу. Но иногда, Семар нет-нет, да ощущал полубезумный взгляд целителя и ловил себя на мысли: «А вдруг все это не просто так? Вдруг Кроули знал его в той, другой жизни?» Спросить он так и не решился. Мало ли что придет в голову сумасшедшему. Да и свыкся он уже и с беспамятством своим, и с положением. Для него не было другой жизни, как жизнь в море, а прошлое… лишь белый лист, на котором иногда проявляются смутные образы, приносящие только муть в душе и мигрени.
* * *
— Чудесная погода.
— Люблю, когда светит солнце.
— Жаль, что это ненадолго. Скоро зима окончательно вступит в свои права и…
— Мы все превратимся в ледышек, — рассмеялась Рея на жалобы подруг. — И за что вы зиму-то так невзлюбили?
— А за что ее любить? — полюбопытствовала Марисса.
— Да хотя бы за снег, за праздники, за возможность кататься с горок, кидаться снежками и лепить больших снеговиков.
— Хорошо, я тоже люблю зиму, но не люблю холод. Как быть?
— Одеваться теплее, — фыркнула Рея, потеряв к этой теме всякий интерес. — Кстати об одежде, кто что наденет на сегодняшний бал?
Девушки обреченно вздохнули, никто не хотел туда идти, но королева была приглашена, а значит, и они тоже. Даже Роза пребывала в унынии. Ее любимый будет рядом, но не подарит ей даже улыбки. Нельзя.
— Скорее бы они уже определились с престолонаследием, и мы, наконец, вернулись домой, — вздохнула Марисса, вогнав, тем самым в уныние уже Мэл.
— Вы так хотите уехать? — с затаенной надеждой спросила она.
— Почему это так тебя тревожит? — нахмурилась Роза.
— Потому что, если вы уедете, нам придется расстаться. Я арвитанка, и мой дом здесь.
— Тоже мне проблема, поехали с нами, — предложила Рея. – Я уверена, Вестралия понравится тебе ничуть не меньше. У нас теплее, меньше сырости и совсем нет зимы, только на севере, в горах.
— А пока ты думаешь, не забудь, что Онор служит принцу, а значит, я тоже никуда не поеду, — напомнила Роза.
— Марисса, а ты?
— Не знаю. Меня ни тут, ни там ничто не ждет. Я, можно сказать, свободна, как ветер.
— Главное, чтобы этот ветер не дул на север, в сторону Илларии, например, — фыркула Рея. — Кажется, там лето длится всего один месяц, а все остальное время пасмурно и холодно.
— Зато там есть радужные драконы, — заспорила с ней Роза. — Вот было бы счастье — на одном из таких полетать.
— Кстати о полетах, Рей-Рей ты так и не вычислила своего таинственного пажа? — неожиданно спросила Марисса. Она не любила разговоров о драконах, и только Мэл знала, почему, а Рея, как оказалось, не выносила расспросов о ее таинственном воздыхателе.
Бал-маскарад совершенно обескуражил Рею. Это стало неожиданностью — увидеть, или скорее ощутить в паже силу мужчины, взрослого, очень властного мужчины. Она со страхом и даже каким-то благоговением рассказывала, как он сжимал ее в объятиях в танце, как уверенно вел за собой, как смотрел в глаза, гипнотизируя взглядом. И да, она влюбилась в образ, но этот же образ впервые в жизни ее напугал.
— Я не представляю, что такой как он мог найти во мне, — призналась она тогда Мэл.
— Какой?
— Мне кажется, это кто-то приближенный к короне.
— Ты боишься, что он окажется старше тебя? — понимающе спросила Мэл. Уж она-то знала, что такое влюбиться в того, кто выше тебя во всем: в происхождении, опыте, силе. Но и знала другое — быть любимой таким мужчиной — испытание и счастье. С ним она ничего не боялась, с ним, она была как за аганитовой стеной.
— Я боюсь, что он видит во мне всего лишь забавную девочку-зверушку.
— Уверена, что это не так.
— Откуда тебе знать? — немного обиженно спросила Рея, и Мэл не нашла, чем утешить подругу, но пообещала себе, что найдет время побеседовать с Феликсом начистоту. Ее подруга страдает от неизвестности, изводит себя страхами и ожиданиями, а тот играет в свои глупые игры, а ведь уже давно не мальчик. Пора бы ему уже снять все свои маски и предстать перед девушкой таким, каков он есть. Но, как оказалось, подруга и сама могла за себя постоять.
— Нет, — ответила Рея на ехидный вопрос Мариссы. — Я решила бросить это неблагодарное дело и, наконец, повеселиться.
— Это как? — удивились девушки.
— А так, — решительно заявила фрейлина. — Сегодня на балу я буду танцевать со всеми, пока не закружится голова, или пока я не сотру ноги в кровь.
— Думаешь, он приревнует?
— Я вообще больше о нем не думаю. Мне надоели эти глупые игры. Я хочу веселиться, — припечатала Рея и хотела еще что-то добавить, но их прогулку прервало появление леди Берты. Статс-дама уже почти поправилась и вполне могла выходить и командовать фрейлинами. Им это не нравилось и вызывало некоторые неудобства, но они смирились и даже иногда подыгрывали ей.
— Леди, поторопитесь. Не заставляйте Ее Величество ждать.
* * *
Это был последний бал перед Советом. Последний шанс отступить, свернуть в другую сторону, изменить судьбу, если возможно. Сегодня все были странные: необычно молчаливая и напряженная леди Элиран, хмурый Сорос, не менее серьезный Феликс и даже Андре, который так редко посещал подобные мероприятия. Но больше всего удивлял Дэйтон. Он много пил и совершенно не реагировал на косые взгляды присутствующих.
— Как вас зовут? — спросил Олли у изможденного мужчины.
— Кроули, — еле слышно выдохнул тот.
Больше мальчик вопросов не задавал, а уже в каюте увидел почти настоящее волшебство. Стоило только мужчине положить руку на горячий лоб капитана, как тот затих. Жар спал, пульс выровнялся, и больной забылся глубоким, спокойным сном, а доктор отнял руку, покачнулся и едва не рухнул прямо на пол, без сил. Тогда-то Олли и понял, кто такой этот Кроули.
— Вы целитель!
— Ты не видел настоящего целителя, мальчик, — с трудом дыша, прохрипел мужчина. — Настоящий целитель не только от лихорадки избавить может, но и от всех шрамов, покрывающих тело этого несчастного.
— А как вы здесь оказались? На корабле?
— По глупости, мальчик, и из тщеславия своего. Я, знаешь ли, всегда был тщеславным, любил, когда меня расхваливают, любил преклонение, обожание, себя любил не меньше. А ведь на самом деле я посредственность, пустышка. Только был у меня один предмет, платок, который лучше меня людей излечивал. Настоящая целебная магия. И пользовался я им без стеснения и зазрения совести, лгал, воображал себя великим целителем. Молва обо мне бежала вперед меня. Куда бы не приезжал, встречали как святого. И вот однажды, молва эта дошла до капитана Харди.
— Он вас похитил? — выдохнул мальчик.
— Похитил, это сильно сказано. Я погулять любил, выпить, много выпить, вот и нажрался как-то в одном увеселительном заведении, а очнулся уже здесь. Одно плохо, платок мой там остался, в моей съемной квартире.
— И он понял, что вы не сможете его вылечить, — догадался Олли.
— Понял и разозлился, — кивнул целитель. — Велел посадить меня в камеру. Говорил, что я шарлатан и не заслуживаю свободы ни на корабле, ни на земле. И он прав мальчик, неправильную я жизнь вел. Грехи на мне страшные и тяжкие, не искупить их ни раскаянием, ни смирением. Только здесь я их осознал, но знаешь, когда его увидел, надежда появилась, что заслужу я прощение делами добрыми и даром своим.
— А кого вы увидели?
— Семара, — доверительно прошептал целитель, и что-то было в его голосе, взгляде такое, что Олли подумал, а не безумец ли этот человек. — Я, как его увидел, думал, спятил совсем, крыша от одиночества поехала, ну откуда, скажи мне, ему здесь взяться было? Испугался сначала, думал, по мою душу явился, нашел, на краю земли нашел, а после он сам рассказал, как его из моря выловили. А я ведь знал, что он море любит, на корабле своем большом плавает, видать, случилось чего.
— Постойте, так вы его знаете? — ахнул мальчик.
— Кого? — словно очнувшись, спросил Кроули.
— Семара?
— Кого? Ах да! Нет. Ничего я не знаю и никого не знаю. Полегчало мне, да и ему тоже. Не нужен я здесь больше.
Как ни старался Олли, но больше целитель на контакт идти не хотел. Пришлось ему подчиниться и довести его до двери, где уже Семар его перехватил и повел к лестнице. А утром Олли рассказал обо всем капитану Харди, надеялся, что смягчится, но тот только больше посуровел. Напился и все на портрет свой смотрел. Видимо здорово ему целитель насолил, что он предпочел его и дальше в камере держать на хлебе и воде.
Олли выплыл из своего странного воспоминания и проговорил:
— Я тут кое-что для целителя вашего захватил, вот.
Большое, красное яблоко. Он и понятия не имел, где Харди его взял, но удивился, когда не сам съел, а мальчишке отдал.
— Не беспокойся ты за нас, ни за него, ни за меня. О себе подумай.
— Да как же не беспокоиться, когда вас продать собираются, — огорченно вскрикнул мальчик.
— Тихо, тихо. Говорю же, тебе не надо беспокоиться за меня или за других. Мы переживем.
— Но если вас продадут…
— Это наши проблемы, не твои. Не лезь в это дело! Слышишь, не лезь!
Семар еще несколько раз просил Олли не вмешиваться, а успокоился только тогда, когда мальчик произнес страшную клятву моря. Неохотно, конечно, со скрипом, но он это сделал, а теперь ругал себя почем зря.
— Дурак! Зачем я только пообещал? Ведь можно же что-то сделать, пробраться ночью в трюм, попытаться открыть его, захватить корабль.
Да, он слабо представлял, как это все может быть и может ли вообще, но мечтал быть полезным, а теперь это невозможно. Ведь если поклясться морем, то нарушать клятву нельзя, иначе смерть. Море может обидеться и забрать жизнь при первом же шторме. И все же он пытался припомнить, а были ли случаи, чтобы моряк сумел обойти данную клятву, пока капитан не пришел, хмурый, злой и хромающий сильнее обычного.
— Идиоты! — зло хлопнул он дверью и чуть ее не снес с петель. А Олли тут же кинулся к графину с горячительным. Всегда, если капитан был так раздражен, то требовал выпить. Тот опустошил одним махом бокал и уселся на кровать, тяжело потирая лоб. — Демоновы идиоты!
— Что-то случилось? — робко спросил мальчик.
— Случилось! Эти идиоты затеяли драку с одним из заключенных. А в результате я лишился картографа. И зачем кретин полез их разнимать?
— Его убили? — испугался мальчик.
— Ударился неудачно головой. Док гарантий не дает, то ли помрет, то ли нет. Время, проклятое, покажет. Время… Ха! А мне-то что без картографа делать? Лучше него никто море не знал, маршруты не пролагал. Твою ж мать!
Капитан продолжал злиться, бушевать и опустошать графин с вином, а Олли пытался решить, будет ли то, что он задумал, нарушением священной клятвы? Вроде, он и не лезет, а получается, что помогает. Но это только если капитан его послушает, а если нет, то и помощью-то это считаться не будет.
«Ладно, попробую» — решился мальчик и рассказал капитану о замечательном помощнике Семаре, который карты читает, словно книгу открытую и море словно вдоль и поперек знает.
— Говоришь, он хороший картограф? — заинтересовался мужчина.
— Самый лучший. Он на нашем корабле штурманом был, иногда за капитана за штурвалом стоял, а в шторм ему вообще равных не было. Он мог корабль так провести, что нередко мы лишь по кромке шторма проходили или и вовсе огибали его.
— Разве бывает такое? — удивился и заинтересовался Харди. — Чтобы шторм обойти?
— Помощник Семар мог, — убежденно отвечал мальчик. — Он словно заговоренный, само море ему благоволит.
— И откуда же взялся такой уникальный специалист? — недоверчиво хмыкнул капитан.
— Я его в море выловил, — с гордостью сказал Олли.
— Это как?
— Да, я на грот-мачте сидел, смотрю, темное пятно качается на волнах, оказалось, он. Я к капитану побежал, и мы его вытащили, живого. Доктор говорил, что несколько дней он в море провел, без воды и еды. А когда очнулся, то мы поняли, что он не помнит, кто он.
— Не помнит? — еще больше удивился Харди.
— Совсем ничего не помнит о себе. Но навыками морскими владеет как бог.
— А имя Семар откуда взялось?
— Это я дал. Семар — чайка. Так наш корабль назывался.
— Да, я помню. Ты уж извини, малец, что мы твой дом потопили, но до берега мы бы его не дотащили.
— Я понимаю, — вздохнул Олли и даже удивился немного, что капитан извиняться надумал.
«Нет, не плохой все-таки этот капитан, хоть и пират» — решил Олли и проникся к своему неожиданному работодателю еще большим уважением, а наутро узнал, что капитан заинтересовался историей пленника и даже решил с ним побеседовать. Уж, о чем они там говорили, никто не ведал, но на следующий день всех пленников перевели из грязного сырого трюма в каюты для матросов, одели, накормили, отмыли и пристроили к работе. Так экипаж судна пополнился на тридцать восемь человек, а корабль взял курс на острова.
— Значит, вас не продадут? — шепнул Олли, проходя мимо нового помощника капитана.
— Кажется, за это стоит тебя благодарить? — подмигнул Семар.
— А другие… они бунт не устроят?
— Нет. Капитан обещал отпустить тех, кто захочет, как только доберемся до суши.
— И что же, он так просто согласился? — удивился мальчик. Конечно, капитан Харди не зверь, но и не святой благотворитель.
— Просто, да не просто. Я обещал, что буду служить ему бесплатно целый месяц за каждого, кто захочет уйти.
— То есть, если все захотят, вы останетесь на тридцать восемь месяцев? — испуганно выдохнул мальчик.
— Олли, и месяца не прошло, а ты позабыл все мои уроки арифметики. Тридцать девять, если тебя считать.
— А я никуда не уйду без вас! Так что нам тут с вами все тридцать восемь месяцев палубы драить и по мачтам лазить.
— Значит, будем лазить, — усмехнулся мужчина и потрепал мальчонку по вихрастой шевелюре.
— А целителя, целителя он тоже отпустит?
— Не знаю, — посуровел Семар. — Радует, что вообще согласился его из камер перевести.
— А что? Не хотел?
— Не хотел. И сейчас не хочет. Говорит, если тот ему попадется, то скинет за борт, не задумываясь.
— И что же такое натворил этот Кроули? — заинтересованно спросил Олли, но Семар лишь пожал плечами и продолжил свой путь. Его и самого интересовал этот странный Кроули, то ли безумец, то ли притворщик. Что-то в нем было такое… неправильное, и встреча их была неправильной. Когда его в камеру привели, тот едва в обморок не грохнулся, и все шептал: «Я не хотел, я не хотел». А чего он не хотел, о чем говорил, Семар так и не понял. Знал только одно, Кроули явно его боялся, но и взгляд оторвать не мог. Позже, узнав, что тот провел один в темной, вонючей камере почти полгода, он всерьез засомневался в благоразумии целителя, особенно, когда однажды проснувшись, увидел того рядом, разглядывающего его руку с браслетом. У него тогда был странный взгляд, как у безумца.
— Откуда? Откуда он у вас? — шептал, как заведенный мужчна. Семар не видел ничего плохого в том, чтобы рассказать о своем недуге. Тот долго молчал, отрешенно глядя в пустоту, а потом выдал странную фразу: «Быть может, оно и к лучшему». Больше они ни о чем таком не говорили, только по делу. Но иногда, Семар нет-нет, да ощущал полубезумный взгляд целителя и ловил себя на мысли: «А вдруг все это не просто так? Вдруг Кроули знал его в той, другой жизни?» Спросить он так и не решился. Мало ли что придет в голову сумасшедшему. Да и свыкся он уже и с беспамятством своим, и с положением. Для него не было другой жизни, как жизнь в море, а прошлое… лишь белый лист, на котором иногда проявляются смутные образы, приносящие только муть в душе и мигрени.
* * *
— Чудесная погода.
— Люблю, когда светит солнце.
— Жаль, что это ненадолго. Скоро зима окончательно вступит в свои права и…
— Мы все превратимся в ледышек, — рассмеялась Рея на жалобы подруг. — И за что вы зиму-то так невзлюбили?
— А за что ее любить? — полюбопытствовала Марисса.
— Да хотя бы за снег, за праздники, за возможность кататься с горок, кидаться снежками и лепить больших снеговиков.
— Хорошо, я тоже люблю зиму, но не люблю холод. Как быть?
— Одеваться теплее, — фыркнула Рея, потеряв к этой теме всякий интерес. — Кстати об одежде, кто что наденет на сегодняшний бал?
Девушки обреченно вздохнули, никто не хотел туда идти, но королева была приглашена, а значит, и они тоже. Даже Роза пребывала в унынии. Ее любимый будет рядом, но не подарит ей даже улыбки. Нельзя.
— Скорее бы они уже определились с престолонаследием, и мы, наконец, вернулись домой, — вздохнула Марисса, вогнав, тем самым в уныние уже Мэл.
— Вы так хотите уехать? — с затаенной надеждой спросила она.
— Почему это так тебя тревожит? — нахмурилась Роза.
— Потому что, если вы уедете, нам придется расстаться. Я арвитанка, и мой дом здесь.
— Тоже мне проблема, поехали с нами, — предложила Рея. – Я уверена, Вестралия понравится тебе ничуть не меньше. У нас теплее, меньше сырости и совсем нет зимы, только на севере, в горах.
— А пока ты думаешь, не забудь, что Онор служит принцу, а значит, я тоже никуда не поеду, — напомнила Роза.
— Марисса, а ты?
— Не знаю. Меня ни тут, ни там ничто не ждет. Я, можно сказать, свободна, как ветер.
— Главное, чтобы этот ветер не дул на север, в сторону Илларии, например, — фыркула Рея. — Кажется, там лето длится всего один месяц, а все остальное время пасмурно и холодно.
— Зато там есть радужные драконы, — заспорила с ней Роза. — Вот было бы счастье — на одном из таких полетать.
— Кстати о полетах, Рей-Рей ты так и не вычислила своего таинственного пажа? — неожиданно спросила Марисса. Она не любила разговоров о драконах, и только Мэл знала, почему, а Рея, как оказалось, не выносила расспросов о ее таинственном воздыхателе.
Бал-маскарад совершенно обескуражил Рею. Это стало неожиданностью — увидеть, или скорее ощутить в паже силу мужчины, взрослого, очень властного мужчины. Она со страхом и даже каким-то благоговением рассказывала, как он сжимал ее в объятиях в танце, как уверенно вел за собой, как смотрел в глаза, гипнотизируя взглядом. И да, она влюбилась в образ, но этот же образ впервые в жизни ее напугал.
— Я не представляю, что такой как он мог найти во мне, — призналась она тогда Мэл.
— Какой?
— Мне кажется, это кто-то приближенный к короне.
— Ты боишься, что он окажется старше тебя? — понимающе спросила Мэл. Уж она-то знала, что такое влюбиться в того, кто выше тебя во всем: в происхождении, опыте, силе. Но и знала другое — быть любимой таким мужчиной — испытание и счастье. С ним она ничего не боялась, с ним, она была как за аганитовой стеной.
— Я боюсь, что он видит во мне всего лишь забавную девочку-зверушку.
— Уверена, что это не так.
— Откуда тебе знать? — немного обиженно спросила Рея, и Мэл не нашла, чем утешить подругу, но пообещала себе, что найдет время побеседовать с Феликсом начистоту. Ее подруга страдает от неизвестности, изводит себя страхами и ожиданиями, а тот играет в свои глупые игры, а ведь уже давно не мальчик. Пора бы ему уже снять все свои маски и предстать перед девушкой таким, каков он есть. Но, как оказалось, подруга и сама могла за себя постоять.
— Нет, — ответила Рея на ехидный вопрос Мариссы. — Я решила бросить это неблагодарное дело и, наконец, повеселиться.
— Это как? — удивились девушки.
— А так, — решительно заявила фрейлина. — Сегодня на балу я буду танцевать со всеми, пока не закружится голова, или пока я не сотру ноги в кровь.
— Думаешь, он приревнует?
— Я вообще больше о нем не думаю. Мне надоели эти глупые игры. Я хочу веселиться, — припечатала Рея и хотела еще что-то добавить, но их прогулку прервало появление леди Берты. Статс-дама уже почти поправилась и вполне могла выходить и командовать фрейлинами. Им это не нравилось и вызывало некоторые неудобства, но они смирились и даже иногда подыгрывали ей.
— Леди, поторопитесь. Не заставляйте Ее Величество ждать.
* * *
Это был последний бал перед Советом. Последний шанс отступить, свернуть в другую сторону, изменить судьбу, если возможно. Сегодня все были странные: необычно молчаливая и напряженная леди Элиран, хмурый Сорос, не менее серьезный Феликс и даже Андре, который так редко посещал подобные мероприятия. Но больше всего удивлял Дэйтон. Он много пил и совершенно не реагировал на косые взгляды присутствующих.
