- Мэтр Дюшан! – позвал спящего и, не дождавшись ответа, дотронулся до безвольно висящей вдоль туловища руки мужчины. Она была ледяной.
- Господи, - вырвалось у охотника, и он шагнул к кровати.
В неверном свете, пробивавшемся сквозь щели в ставнях, под тяжелое прерывистое дыхание, с хрипом вырывавшееся у больного, парень разглядел лицо герцога – с приоткрытым ртом, в котором виднелся ярко-малиновый язык, с такого же цвета румянцем на запавших, покрытых мелкоточечной сыпью щеках, с потеками пота с воспаленного лба. Сдать назад не успел: герцог открыл воспаленные мутные глаза и требовательно, останавливаясь на каждом слове, просипел:
- Ты… кто?
- Дидье Дюма, ваша светлость, смотрю за вашей собакой.
Следующий вопрос герцог задал не сразу:
- Я… в Париже?
- Нет, ваша светлость, на Гаронне.
- Как… ты…здесь?..
- Ее светлость герцогиня прислала с письмом, господин коннетабль.
Герцог пошевелился под одеялом, натянутым до самого подбородка, но рук из-под него не выпростал и опять замер, не отводя тусклый взгляд от лица Дидье:
- Положи…там…
Охотник огляделся в поисках места, какое имел в виду хозяин. Не нашел ничего, кроме криво сбитого, дощатого стола у окна, и, как можно тише, сгрузил на него и письма, и книги.
- Что… это?..
- Книги по охоте, ваша светлость.
У герцога вырвался хриплый смешок, заставивший его мучительно раскашляться. Дидье начал потихоньку пятиться подальше, стараясь не наткнуться на мертвого доктора. Кашель больного усиливался, переходя в тягостные хрипы, он, задыхаясь, хватал спертый воздух, перекидывая голову из стороны в сторону, наконец, попытался приподняться и навзничь рухнул обратно, вывалив язык на подбородок. Парень понял, что страдалец отмучался, и с облегчением вывалился наружу. Схватив висящую на поясе флягу, сделал пару глотков, и, вспомнив предостережение Анны-Шарлотты, щедро окропил руки, влив в себя остававшуюся в посудине жгучую жидкость. Его очумелое появление на пороге дома, под крышей которого собрались офицеры коннетабля, расценили однозначно. Не мешая им суетиться, отказавшись обиходить умершего, не ведясь на расспросы и разговоры, нашел укромный уголок и прикорнул с дороги. Поручение выполнено, дальше – не моя забота.
С утра улизнуть по-тихому не удалось: засветло поднял один из офицеров с настоятельным требованием заняться мертвецом, сделав попытку всучить увесистый кошель. Категорический отказ привел его в состояние неконтролируемого возбуждения, заставив угрожать заряженным пистолетом, но, невзирая на приставленное к его лбу оружие, охотник стоял на своем. Снаряжать коннетабля в последнюю дорогу отрядили солдат, и те, угрюмо осенив себя крестным знамением, вытащили герцога де Люиня ногами вперед из дома, принявшего его посмертный вздох, прямо на меховом одеяле, прикрыв лицо покойника шелковым красным уголком. Мертвого доктора сгрузили на другую телегу, в которую впрягли отобранную у Дидье лошадь, приткнув усопшему под бок в заляпанном мешке все найденные в последнем приюте герцога вещи. Сопровождать траурный кортеж до Парижа должны были два офицера и десяток солдат. Пришлось устроиться на краешке телеги рядом с завернутым в драную дерюгу мэтром Дюшаном. За день, проделав едва десяток лье, кортеж покойного коннетабля, так и не добравшись до Бержерака, остановился на ночь в старинном монастыре. Прикинув, сколько они будут добираться до Парижа, Дидье сделал попытку сбежать. Дождавшись, пока в монастырском дворе никого не останется, он попытался незаметно добраться до своей лошади, но нежданно скрутивший приступ рваного кашля помешал осуществить задуманное. К утру стало настолько плохо, что проснувшись, он не смог устоять на ногах. Кортеж двинулся в путь без него, бросив больного на попечение монахов. Последнее, что он услышал, проваливаясь в липкое душное забытье, было:
- Все равно, не жилец…
Беспамятство отступило нескоро, оставив после себя ноющую, к вечеру усиливающуюся боль в ухе, головокружение и небольшой жар. Легче стало только через несколько дней, когда проснулся на залитой гноем подушке, но слышать с той стороны стал хуже, чем прежде. Слабость и ломота в мышцах не проходили, временами вызывая дикие боли в сердце и неподдающуюся объяснению усталость. В постели лежу, а будто на мне воду возили!
Очередной раз проваливаясь в сон, Дидье видел в нем жену, ее и только ее: то в деревне, где они будто бы жили, то в доме герцога, и этот сон оставлял после себя непреходящее беспокойство. Как она там, без меня? Чтобы скорей встать на ноги, без всякого аппетита впихивал в себя приносимое монахами, во время приступов не отходившими от него день и ночь. Наконец, полегчало, и он понемногу начал вставать, выползая с посторонней помощью на монастырский двор. Удивив каноника способностью к чтению, потихоньку начал учиться писать, переломав несколько перьев и всякий раз перемазав пальцы в чернилах. Взяв в толк, что непослушная наука ему не скоро подчинится, было собрался упросить написать письмо Анне-Шарлотте за него, но передумал, опасаясь привлечь к ней ненужное внимание. Навострившись изображать такие же буквы, какие видел в своей Книге, вывел на чистом листе: Anne-Charlotte, и, подумав, добавил: Dumas, ниже написал свое имя: Didier Dumas, оторвал написанное и спрятал на груди. Стало легче, будто жена постоянно была рядом, и, поглаживая пальцами через рубаху кусочек бумаги, охотник предавался мечтам о грядущей встрече.
С первыми теплыми деньками силы начали прибывать, и через какое-то время Дидье решился оставить спасший ему жизнь монастырь, сердечно простившись с его обитателями, собравшими нехитрую снедь в дорогу и немного денег. До Парижа он добирался куда дольше, чем думал, вступив на знакомую улочку уже в конце марта-месяца. Дом встретил его запертыми воротами. Пришлось колотить довольно долго, что показалось странным по дневному времени. Отперший двери слуга был незнаком, и сразу приставать с расспросами он не решился. Охотник не мог уразуметь, отчего его повели к докторскому флигелю, а не в сам дом, к Анне-Шарлотте, но пока оставил при себе смутно нарастающее беспокойство, усиленное отсутствием раньше без конца сновавших по двору слуг. Увидав постаревшую, похудевшую, еще больше подурневшую мадам Дюшан, не сдержавшую при его виде сначала безмерного удивления, а потом и бурных слез, дал ей возможность выплеснуть вдовьи переживания, начав задавать недоуменные вопросы чуть погодя. Краткие, сухие, перемежавшиеся всхлипами ответы обескуражили донельзя, так ведь, было отчего потерять голову! Опустевший дом объяснялся просто: дней десять назад король выслал вдовствующую герцогиню де Люинь из Парижа в Дампьер, куда и отправилась глубоко беременная хозяйка, распустив основной штат прислуги и оставив дом на вдову доктора. За что такая монаршья немилость? Кто знает, слухи ходят разные, но, похоже, мадам Дюшан повторять их не собирается. Ответ на осторожный вопрос о секретаре герцогини докторша сопроводила, почти топнув ногой: все отпущены – так, все, кстати, и собачий слуга – тоже, пса ее светлость забрала с собой, в его услугах больше не нуждаются!
Не потрудившись убрать с лица озабоченное выражение – ведьма отнесет на обеспокоенность своей дальнейшей судьбой, откланялся, по дороге заглянув на кухню. Получив разные сведения о других, кроме, ему нужных, отправился прямиком в дом Бутийе. Хозяйка встретила холодно, заставив долго дожидаться в прихожей. Вглядываясь ей в лицо и выслушивая, что Анну-Шарлотту она давно в глаза не видала, охотник засомневался и, поймав на дворе знакомую служаночку, попытался разговорить. Девица отнекивалась неуверенно, а дожать ее помешал выскочивший на двор слуга, возможно, посланный самой мадам. Он принялся прикидывать, куда еще могла пойти Анна-Шарлотта, когда ей отказали от места. По всему выходило, что к Никакому, но сама мысль, что девушке пришлось самой сунуться в бордель, корежила до жути.
Никакой ждать не заставил, появившись с озадаченной физиономией, так отличавшейся от его обычной. С порога огорошил, что числил Дидье умершим от красной лихорадки по дороге от Монёра. С какого перепуга, спрашивается? Сбрехал офицер, что привез домой коннетабля? Вот, урод! Мало того, что бросили в монастыре, как куль с дерьмовым тряпьем, так еще и упокоили? Следующая мысль заставила пересохнуть рот. Анна-Шарлотта теперь считает меня покойником? Час от часу не легче!
Никакой разглядывал Дидье, все еще не придя в обычное бесстрастное состояние, чем охотник и поспешил воспользоваться, сразу без обиняков спросив о Шарло. Ах, тут и не появлялась? Господи, куда же она пошла? Случилось что, по выходе из герцогского дома? Вернуться искать, перевернув вверх дном ближайшие к Сен-Тома-дю-Лувр улицы и переулки? Она ж не вчера пропала, если б по горячим следам! А с помощью епископа, может, и удастся сыскать! Снизойдет ли его преосвященство до поисков пропавшей девицы? Но, не абы какой, а его глаза и уши в герцогском доме? На признательность богачей в этом мире рассчитывать нечего, они так понимают, мы почитаем за счастье им служить, не требуя наград и кладя свои жизни, почем зря. И забывают о нас, как только мы перестаем быть им нужны. Чем бы еще зацепить его преосвященство? Не захочет ли узнать о последних минутах коннетабля не в меру любопытный епископ? Попробовать стоит, а уж при встрече я не дам ему отвертеться. Может, он озаботил ее новым поручением? Тогда, как убедить, что девушка без меня не обойдется? Заинтриговав Никакого, Дидье потребовал встречи с его хозяевами, обещая поведать немало интересного. Ему было велено оставаться в борделе, сдав с рук на руки хозяйке заведения. Жадно проглотив предложенную ею похлебку, из сумбура мыслей в голове Дидье выловил одну, показавшуюся ему вполне здравой. Я спрашивал о Шарло, а Никакой сказал, ОНА не появлялась. Значит, знает, кто это, а, вроде, не должен. Брешет, что ее тут не было? Надо найти, кого еще спросить. Саму мадам? Ну, эта, навряд ли, чего скажет, а ее девки?
Достав последние сбереженные в дороге гроши, предложил хозяйке борделя. Молоденькую блудницу, что ему привели, Дидье раскусил сразу: деревенская, недавно в Париже, не очерствела еще в непотребном месте. Скормленная ей выдумка о поисках оставшейся сиротой молочной сестры принесла плоды, подкрепленная последней монеткой. После плотских утех довольная женщина проболталась: дней десять назад похожая девушка приходила к мадам, что потом, она не знает, нагрянул постоянный посетитель. «Брехливый козел!» – про себя ругнулся Дидье, сделав зарубку на памяти не спустить Никакому при случае. Растянувшись на мягкой кровати, он мгновенно погрузился в сон, будучи пробужден только к вечеру. Вернувшийся Никакой велел оставаться в борделе, а завтра в полдень прогуливаться по улице Сент-Оноре.
С аппетитом угостившись похлебкой, Дидье принялся обдумывать предстоящий разговор, но мысли сами собой свернули на прежнюю колею. Что было бы, не случись в моей жизни Анны-Шарлотты? Вдовушек в соседних деревнях хватало, до борделя не опускался, хоть и случалось бывать в Аррасе. До Софи никаких таких чувств не водилось, а намек, что все будет только после ее замужества с другим, я усвоил. Кто отдал бы охотнику племянницу эшевена? Все кончилось после порки братишки на рыночной площади. Или немного раньше, когда увидел Анну-Шарлотту? Она была забавной в своем монашьем платье: похожа на встрепанного воробушка. Стоит быть благодарным судьбе, что занесла ее в Ланс, а то, как бы мы встретились? А лилльский палач получил свое, к гадалке не ходи. Охотник пока старался не думать, что жена считает его умершим, а себя свободной, но дурные мысли упрямо лезли в голову. Замуж - не замуж, вдруг как кто появился? А не маловато ли десять дней? Почему десять? Известие о моей смерти должно было достигнуть Парижа вместе с покойным коннетаблем, месяца три назад!
Он помотал головой, отгоняя свирепую в своей беспощадности мысль, и вернулся к епископу. Покойник уже никому не интересен, герцогиня в опале – пойди из Дампьера нос высуни, на Люинях ставь крест. В любом доме много чего увидать можно, а больше услыхать – слуги чешут языками напропалую, не сильно конфузясь, в особенности, на кухне. Не всему верится, но прикинуть, что к чему, можно. Я теперь грамотный, не только чужие письма носить, а и доносы черкать горазд, было б на кого. Сейчас только не утерять связи с епископом, если не укажет, куда дел Анну-Шарлотту. А может она сама возьмет да и встретится где? Бывают чудеса в жизни, иногда только диву даешься. Париж немал, так не к беднякам ее отправили, смотреть да подглядывать, и не просто в служанки - эту птицу по полету видно.
В дверь заглянула давешняя блудница и недвусмысленно на него уставилась. Понравилось или еще заработать хочет? Развел руками, намекая, что в карманах пусто. Она усмехнулась. Дидье вопросительно глянул: обслужит в долг? Девка закрыла дверь и прильнула к нему. Понравилось, значит. Ну, я - не против!
Расстаравшись, как мог, охотник взял с девушки обещание: если о его молочной сестре услышит, так даст ему знать, пообещал вернуться с подарком, не говоря про уже долг, и с легким сердцем устроился почивать. Что сумел, я сделал, а назавтра силы нужны!
Бордель покинул пораньше, решив осмотреться на месте. Пересек Сену по одному мосту, потом по другому, сплошь застроенному лавочками менял и прочих торговцев - с обеих сторон реки не видно, и, взяв от Шатле в сторону, направился к Трагуарскому кресту, откуда, как объяснили, и отходит улица Сент-Оноре. На колокольне соседней церкви только пробило одиннадцать ударов, можно было не торопиться. На площадь уже сходился народ, влекомый предвкушением нового зрелища. Приговоренный, с виду совсем мальчишка, еще в своем платье, вступил на плошадь, приближаясь к стоящему возле виселицы палачу с белой рубахой в руках. Для не понявших связанных спереди рук шествующего на своих ногах осужденного зачитывался приговор о случайном убийстве по неосторожности. Дидье не вслушивался в подробности, отвлеченный яростным спором двух с виду почтенных теток: будет или нет заметно под смертной рубахой мужское достоинство повешенного. Мать парнишки на всю площадь кричала, что он невиновен, но горожане были расположены к развлечению, и отчаявшуюся женщину мало кто слушал. Протолкавшись через толпу, направился по Сент-Оноре к видневшейся впереди громаде королевского дворца. Его почти задела колесом карета, пробиравшаяся между спешащими к перекрестку с улицей Высохшего дерева. Узнав в вознице, лихо вертящем над головой кнут, кучера епископа, поспешил следом. Карета, остановившись возле монастыря
- Господи, - вырвалось у охотника, и он шагнул к кровати.
В неверном свете, пробивавшемся сквозь щели в ставнях, под тяжелое прерывистое дыхание, с хрипом вырывавшееся у больного, парень разглядел лицо герцога – с приоткрытым ртом, в котором виднелся ярко-малиновый язык, с такого же цвета румянцем на запавших, покрытых мелкоточечной сыпью щеках, с потеками пота с воспаленного лба. Сдать назад не успел: герцог открыл воспаленные мутные глаза и требовательно, останавливаясь на каждом слове, просипел:
- Ты… кто?
- Дидье Дюма, ваша светлость, смотрю за вашей собакой.
Следующий вопрос герцог задал не сразу:
- Я… в Париже?
- Нет, ваша светлость, на Гаронне.
- Как… ты…здесь?..
- Ее светлость герцогиня прислала с письмом, господин коннетабль.
Герцог пошевелился под одеялом, натянутым до самого подбородка, но рук из-под него не выпростал и опять замер, не отводя тусклый взгляд от лица Дидье:
- Положи…там…
Охотник огляделся в поисках места, какое имел в виду хозяин. Не нашел ничего, кроме криво сбитого, дощатого стола у окна, и, как можно тише, сгрузил на него и письма, и книги.
- Что… это?..
- Книги по охоте, ваша светлость.
У герцога вырвался хриплый смешок, заставивший его мучительно раскашляться. Дидье начал потихоньку пятиться подальше, стараясь не наткнуться на мертвого доктора. Кашель больного усиливался, переходя в тягостные хрипы, он, задыхаясь, хватал спертый воздух, перекидывая голову из стороны в сторону, наконец, попытался приподняться и навзничь рухнул обратно, вывалив язык на подбородок. Парень понял, что страдалец отмучался, и с облегчением вывалился наружу. Схватив висящую на поясе флягу, сделал пару глотков, и, вспомнив предостережение Анны-Шарлотты, щедро окропил руки, влив в себя остававшуюся в посудине жгучую жидкость. Его очумелое появление на пороге дома, под крышей которого собрались офицеры коннетабля, расценили однозначно. Не мешая им суетиться, отказавшись обиходить умершего, не ведясь на расспросы и разговоры, нашел укромный уголок и прикорнул с дороги. Поручение выполнено, дальше – не моя забота.
С утра улизнуть по-тихому не удалось: засветло поднял один из офицеров с настоятельным требованием заняться мертвецом, сделав попытку всучить увесистый кошель. Категорический отказ привел его в состояние неконтролируемого возбуждения, заставив угрожать заряженным пистолетом, но, невзирая на приставленное к его лбу оружие, охотник стоял на своем. Снаряжать коннетабля в последнюю дорогу отрядили солдат, и те, угрюмо осенив себя крестным знамением, вытащили герцога де Люиня ногами вперед из дома, принявшего его посмертный вздох, прямо на меховом одеяле, прикрыв лицо покойника шелковым красным уголком. Мертвого доктора сгрузили на другую телегу, в которую впрягли отобранную у Дидье лошадь, приткнув усопшему под бок в заляпанном мешке все найденные в последнем приюте герцога вещи. Сопровождать траурный кортеж до Парижа должны были два офицера и десяток солдат. Пришлось устроиться на краешке телеги рядом с завернутым в драную дерюгу мэтром Дюшаном. За день, проделав едва десяток лье, кортеж покойного коннетабля, так и не добравшись до Бержерака, остановился на ночь в старинном монастыре. Прикинув, сколько они будут добираться до Парижа, Дидье сделал попытку сбежать. Дождавшись, пока в монастырском дворе никого не останется, он попытался незаметно добраться до своей лошади, но нежданно скрутивший приступ рваного кашля помешал осуществить задуманное. К утру стало настолько плохо, что проснувшись, он не смог устоять на ногах. Кортеж двинулся в путь без него, бросив больного на попечение монахов. Последнее, что он услышал, проваливаясь в липкое душное забытье, было:
- Все равно, не жилец…
Беспамятство отступило нескоро, оставив после себя ноющую, к вечеру усиливающуюся боль в ухе, головокружение и небольшой жар. Легче стало только через несколько дней, когда проснулся на залитой гноем подушке, но слышать с той стороны стал хуже, чем прежде. Слабость и ломота в мышцах не проходили, временами вызывая дикие боли в сердце и неподдающуюся объяснению усталость. В постели лежу, а будто на мне воду возили!
Очередной раз проваливаясь в сон, Дидье видел в нем жену, ее и только ее: то в деревне, где они будто бы жили, то в доме герцога, и этот сон оставлял после себя непреходящее беспокойство. Как она там, без меня? Чтобы скорей встать на ноги, без всякого аппетита впихивал в себя приносимое монахами, во время приступов не отходившими от него день и ночь. Наконец, полегчало, и он понемногу начал вставать, выползая с посторонней помощью на монастырский двор. Удивив каноника способностью к чтению, потихоньку начал учиться писать, переломав несколько перьев и всякий раз перемазав пальцы в чернилах. Взяв в толк, что непослушная наука ему не скоро подчинится, было собрался упросить написать письмо Анне-Шарлотте за него, но передумал, опасаясь привлечь к ней ненужное внимание. Навострившись изображать такие же буквы, какие видел в своей Книге, вывел на чистом листе: Anne-Charlotte, и, подумав, добавил: Dumas, ниже написал свое имя: Didier Dumas, оторвал написанное и спрятал на груди. Стало легче, будто жена постоянно была рядом, и, поглаживая пальцами через рубаху кусочек бумаги, охотник предавался мечтам о грядущей встрече.
С первыми теплыми деньками силы начали прибывать, и через какое-то время Дидье решился оставить спасший ему жизнь монастырь, сердечно простившись с его обитателями, собравшими нехитрую снедь в дорогу и немного денег. До Парижа он добирался куда дольше, чем думал, вступив на знакомую улочку уже в конце марта-месяца. Дом встретил его запертыми воротами. Пришлось колотить довольно долго, что показалось странным по дневному времени. Отперший двери слуга был незнаком, и сразу приставать с расспросами он не решился. Охотник не мог уразуметь, отчего его повели к докторскому флигелю, а не в сам дом, к Анне-Шарлотте, но пока оставил при себе смутно нарастающее беспокойство, усиленное отсутствием раньше без конца сновавших по двору слуг. Увидав постаревшую, похудевшую, еще больше подурневшую мадам Дюшан, не сдержавшую при его виде сначала безмерного удивления, а потом и бурных слез, дал ей возможность выплеснуть вдовьи переживания, начав задавать недоуменные вопросы чуть погодя. Краткие, сухие, перемежавшиеся всхлипами ответы обескуражили донельзя, так ведь, было отчего потерять голову! Опустевший дом объяснялся просто: дней десять назад король выслал вдовствующую герцогиню де Люинь из Парижа в Дампьер, куда и отправилась глубоко беременная хозяйка, распустив основной штат прислуги и оставив дом на вдову доктора. За что такая монаршья немилость? Кто знает, слухи ходят разные, но, похоже, мадам Дюшан повторять их не собирается. Ответ на осторожный вопрос о секретаре герцогини докторша сопроводила, почти топнув ногой: все отпущены – так, все, кстати, и собачий слуга – тоже, пса ее светлость забрала с собой, в его услугах больше не нуждаются!
Не потрудившись убрать с лица озабоченное выражение – ведьма отнесет на обеспокоенность своей дальнейшей судьбой, откланялся, по дороге заглянув на кухню. Получив разные сведения о других, кроме, ему нужных, отправился прямиком в дом Бутийе. Хозяйка встретила холодно, заставив долго дожидаться в прихожей. Вглядываясь ей в лицо и выслушивая, что Анну-Шарлотту она давно в глаза не видала, охотник засомневался и, поймав на дворе знакомую служаночку, попытался разговорить. Девица отнекивалась неуверенно, а дожать ее помешал выскочивший на двор слуга, возможно, посланный самой мадам. Он принялся прикидывать, куда еще могла пойти Анна-Шарлотта, когда ей отказали от места. По всему выходило, что к Никакому, но сама мысль, что девушке пришлось самой сунуться в бордель, корежила до жути.
Никакой ждать не заставил, появившись с озадаченной физиономией, так отличавшейся от его обычной. С порога огорошил, что числил Дидье умершим от красной лихорадки по дороге от Монёра. С какого перепуга, спрашивается? Сбрехал офицер, что привез домой коннетабля? Вот, урод! Мало того, что бросили в монастыре, как куль с дерьмовым тряпьем, так еще и упокоили? Следующая мысль заставила пересохнуть рот. Анна-Шарлотта теперь считает меня покойником? Час от часу не легче!
Никакой разглядывал Дидье, все еще не придя в обычное бесстрастное состояние, чем охотник и поспешил воспользоваться, сразу без обиняков спросив о Шарло. Ах, тут и не появлялась? Господи, куда же она пошла? Случилось что, по выходе из герцогского дома? Вернуться искать, перевернув вверх дном ближайшие к Сен-Тома-дю-Лувр улицы и переулки? Она ж не вчера пропала, если б по горячим следам! А с помощью епископа, может, и удастся сыскать! Снизойдет ли его преосвященство до поисков пропавшей девицы? Но, не абы какой, а его глаза и уши в герцогском доме? На признательность богачей в этом мире рассчитывать нечего, они так понимают, мы почитаем за счастье им служить, не требуя наград и кладя свои жизни, почем зря. И забывают о нас, как только мы перестаем быть им нужны. Чем бы еще зацепить его преосвященство? Не захочет ли узнать о последних минутах коннетабля не в меру любопытный епископ? Попробовать стоит, а уж при встрече я не дам ему отвертеться. Может, он озаботил ее новым поручением? Тогда, как убедить, что девушка без меня не обойдется? Заинтриговав Никакого, Дидье потребовал встречи с его хозяевами, обещая поведать немало интересного. Ему было велено оставаться в борделе, сдав с рук на руки хозяйке заведения. Жадно проглотив предложенную ею похлебку, из сумбура мыслей в голове Дидье выловил одну, показавшуюся ему вполне здравой. Я спрашивал о Шарло, а Никакой сказал, ОНА не появлялась. Значит, знает, кто это, а, вроде, не должен. Брешет, что ее тут не было? Надо найти, кого еще спросить. Саму мадам? Ну, эта, навряд ли, чего скажет, а ее девки?
Достав последние сбереженные в дороге гроши, предложил хозяйке борделя. Молоденькую блудницу, что ему привели, Дидье раскусил сразу: деревенская, недавно в Париже, не очерствела еще в непотребном месте. Скормленная ей выдумка о поисках оставшейся сиротой молочной сестры принесла плоды, подкрепленная последней монеткой. После плотских утех довольная женщина проболталась: дней десять назад похожая девушка приходила к мадам, что потом, она не знает, нагрянул постоянный посетитель. «Брехливый козел!» – про себя ругнулся Дидье, сделав зарубку на памяти не спустить Никакому при случае. Растянувшись на мягкой кровати, он мгновенно погрузился в сон, будучи пробужден только к вечеру. Вернувшийся Никакой велел оставаться в борделе, а завтра в полдень прогуливаться по улице Сент-Оноре.
С аппетитом угостившись похлебкой, Дидье принялся обдумывать предстоящий разговор, но мысли сами собой свернули на прежнюю колею. Что было бы, не случись в моей жизни Анны-Шарлотты? Вдовушек в соседних деревнях хватало, до борделя не опускался, хоть и случалось бывать в Аррасе. До Софи никаких таких чувств не водилось, а намек, что все будет только после ее замужества с другим, я усвоил. Кто отдал бы охотнику племянницу эшевена? Все кончилось после порки братишки на рыночной площади. Или немного раньше, когда увидел Анну-Шарлотту? Она была забавной в своем монашьем платье: похожа на встрепанного воробушка. Стоит быть благодарным судьбе, что занесла ее в Ланс, а то, как бы мы встретились? А лилльский палач получил свое, к гадалке не ходи. Охотник пока старался не думать, что жена считает его умершим, а себя свободной, но дурные мысли упрямо лезли в голову. Замуж - не замуж, вдруг как кто появился? А не маловато ли десять дней? Почему десять? Известие о моей смерти должно было достигнуть Парижа вместе с покойным коннетаблем, месяца три назад!
Он помотал головой, отгоняя свирепую в своей беспощадности мысль, и вернулся к епископу. Покойник уже никому не интересен, герцогиня в опале – пойди из Дампьера нос высуни, на Люинях ставь крест. В любом доме много чего увидать можно, а больше услыхать – слуги чешут языками напропалую, не сильно конфузясь, в особенности, на кухне. Не всему верится, но прикинуть, что к чему, можно. Я теперь грамотный, не только чужие письма носить, а и доносы черкать горазд, было б на кого. Сейчас только не утерять связи с епископом, если не укажет, куда дел Анну-Шарлотту. А может она сама возьмет да и встретится где? Бывают чудеса в жизни, иногда только диву даешься. Париж немал, так не к беднякам ее отправили, смотреть да подглядывать, и не просто в служанки - эту птицу по полету видно.
В дверь заглянула давешняя блудница и недвусмысленно на него уставилась. Понравилось или еще заработать хочет? Развел руками, намекая, что в карманах пусто. Она усмехнулась. Дидье вопросительно глянул: обслужит в долг? Девка закрыла дверь и прильнула к нему. Понравилось, значит. Ну, я - не против!
Расстаравшись, как мог, охотник взял с девушки обещание: если о его молочной сестре услышит, так даст ему знать, пообещал вернуться с подарком, не говоря про уже долг, и с легким сердцем устроился почивать. Что сумел, я сделал, а назавтра силы нужны!
Глава 31. Соглядатай.
Бордель покинул пораньше, решив осмотреться на месте. Пересек Сену по одному мосту, потом по другому, сплошь застроенному лавочками менял и прочих торговцев - с обеих сторон реки не видно, и, взяв от Шатле в сторону, направился к Трагуарскому кресту, откуда, как объяснили, и отходит улица Сент-Оноре. На колокольне соседней церкви только пробило одиннадцать ударов, можно было не торопиться. На площадь уже сходился народ, влекомый предвкушением нового зрелища. Приговоренный, с виду совсем мальчишка, еще в своем платье, вступил на плошадь, приближаясь к стоящему возле виселицы палачу с белой рубахой в руках. Для не понявших связанных спереди рук шествующего на своих ногах осужденного зачитывался приговор о случайном убийстве по неосторожности. Дидье не вслушивался в подробности, отвлеченный яростным спором двух с виду почтенных теток: будет или нет заметно под смертной рубахой мужское достоинство повешенного. Мать парнишки на всю площадь кричала, что он невиновен, но горожане были расположены к развлечению, и отчаявшуюся женщину мало кто слушал. Протолкавшись через толпу, направился по Сент-Оноре к видневшейся впереди громаде королевского дворца. Его почти задела колесом карета, пробиравшаяся между спешащими к перекрестку с улицей Высохшего дерева. Узнав в вознице, лихо вертящем над головой кнут, кучера епископа, поспешил следом. Карета, остановившись возле монастыря
