Игорь почтительно встал у двери, наблюдая, как старенький служитель достает из шкафа стопку потертых, бережно прошитых тетрадей и аккуратно усаживается на стул, просматривает пожелтевшие страницы. После возвращения из Бермонта Стрелковский регулярно бывал в храме – в одно из посещений он и подошел к старику.Покаялся за смерти охраняющих Тарью людей Ольрена Ровента. И попросил о помощи, не вдаваясь в подробности.
- Были случаи чудесных возвращений из комы, - сообщил старик, закрыв тетрадь - и покачал головой, глядя как в глазах посетителя загорелась надежда. – Их немного, все они задокументированы. Чаще всего тело при этом было уже излечено, и только душа никак не могла снова встать на место. Но случалось и такое, что силой молитвы восстанавливался поврежденный мозг или внутренние органы. Однако… вынужден тебя расстроить, брат. Братья, которых отметил Триединый и дал им подобную силу, уже ушли на перерождение.
- А вы, отец, не можете помочь? – с надеждой поинтересовался Стрелковский.
- Для кого ты просишь? – осведомился старик с мягкостью.
- Для дочери, - не стал кривить душой Игорь.
- Расскажи, брат. Сядь и расскажи. А я подумаю.
И Игорь подробно обрисовал то, что произошло в замке Бермонт. Старик внимал, подперев морщинистую щеку ладонью и прикрыв полупрозрачные голубоватые веки. Когда Стрелковский замолчал, открыл глаза, кивнул грустно, вздохнул.
- Послушай меня, брат. Все случаи излечения, о которых я прочитал, происходили через жертву. Или аскезу. Твоя девочка фактически принесла такую жертву ради мужа своего. Триединый не дает ничего просто так. Если где-то прибывает, значит где-то должно убыть. Понимаешь меня? Перед стойкостью братьев склонялись даже законы бытия. Они жили в миру со всеми его искушениями – и несли свои обеты. Преодолевали боль, голод, страх, плотские искушения. Недаром потом их включили в сонм святых. А я и так живу в мире обетов, мое послушание ничего не даст.
- А мое? – кротко спросил Игорь.
- Бывало и такое, - кивнул священник, - что жертву приносил родной человек. Или близкий. Так, известен случай, когда ради излечения брата женщина, аристократка, раздала все свое богатство, и ушла в монастырь, поклявшись не говорить и не носить обуви, пока не проснется ее брат. В этом случае бытию проще исполнить желание, чем наделить добровольного аскета силой, которая ему только навредит.
- Но что я могу? – спросил Игорь.
- Ты? – священник светло улыбнулся ему. – Только молиться, брат мой. У тебя есть свое служение, есть женщина и будет ребенок, и твоя жертва не должна стать причиной несчастья кого-то еще. Иди, брат. Я буду молиться за тебя и твою девочку. Триединый милостив, я верю, что не оставит ее без помощи.
Стрелковский вышел в свежеубранный солнечный храмовый двор, помолился Триединому, прося послать ему возможность помочь – и ушел, чувствуя себя постаревшим и беспомощным. И домой он вернулся хмурым и задумчивым. Посмотрел в синие глаза Люджины, терпеливо дожидающейся его – она почуяла неладное, подошла, обняла. Постоял так немного, вдыхая ее хлебный запах и думая, что верно сказал Его священство – разве может он ради одного ребенка оставить второго?
- Пойдемте, Люджина, - проговорил он, отстраняясь. – Я и так задержался, не опоздать бы на телепорт в Бермонт.
Подполковник Хиль Свенсен встречал долгожданных гостей у выхода из городского телепорт-вокзала, стоя у своей тяжелой машины. Он был в форме, отпустил бороду и стал казаться еще грознее. Мягко пожал ладонь Люджины, потряс руку Игорю, похлопал его по спине. И пригласил садиться в автомобиль.
- Его величество же разрешил тебе приходить через замковый телепорт, - напомнил берман, выруливая на морозные улицы бермонтской столицы. – А ты стесняешься, что ли?
- Не по рангу, - объяснил Игорь спокойно. – Если бы это был официальный визит, то я бы не постеснялся. Как там моя гвардия? Не грызутся с твоими?
- Нет, - хохотнул Свенсен. – Почти все уже побратались. Ребята серьезные. Мои все жалеют, что северянок больше не присылают, - он взглянул в зеркало на Люджину, зачарованно смотрящую в окно на искрящиеся яркие дома Ренсинфорса. – Впечатлили вы их капитан, ох, впечатлили. Если бы не этот герой, - он кивнул на Игоря, - быть бы вам уже берманской женой. Да и сейчас поостерегитесь, - подполковник кинул короткий взгляд на запястье Стрелковского, - у нас говорят – не мужняя – свободная.
- Да кому я с чужим ребенком нужна, - отмахнулась Люджина весело. Поймала строгий взгляд Игоря, улыбнулась ему безмятежно.
- Вас, капитан, и с десятью уведут, - уверенно сообщил Хиль, выруливая на площадь перед замком. – Детей мы любим, не думайте. Берман ребенка никогда не обидит, что человеческого, что нашего. А что в тягости – так сразу понятно, что плодовитая, значит, и дальше нарожаете.
- Буду настороже, - пообещала Люджина серьезно. Снова повернулась к окну – они въезжали под огромные, уже отремонтированные ворота замка в скале.
На входе в теплый внутренний двор замка, где обитала Полина, несли караул и берманские, и рудложские гвардейцы. Командиры, бывший и нынешний, задержались у солдат.
- Королева спит, - сообщил один из них почтительно. Свенсен что-то спросил, завязался разговор, и Люджина не стала ждать мужчин. Если медведица спит, значит можно пройти дальше. И она сделала с десяток шагов, наслаждаясь теплом и зеленой травой под ногами, ступила в тень деревьев. И замерла, увидев за большим прудом мохнатую королеву, развалившуюся на полянке. Она не спала. Увидела гостью, приподнялась, утробно заворчала - и потрусила к ней.
Северянка осталась на месте. Бежать – провоцировать нападение. Но кулаки сами собой сжались, и сонное оцепенение, преследующее ее уже месяц, ушло, как и не было его. Оглянулась – во двор вышел его величество Демьян. Пожал Игорю руку, что-то спросил, окинул взглядом двор – и коротко, низко, на пределе слуха зарычал. От звука этого по коже прошел мороз – но медведица, несущаяся к Люджине, замедлилась, обиженно тявкнула – и все-таки подошла. Понюхать. Занималась она этим увлеченно, мазала носом по платью, тыкалась в ботинки. Взгляд у нее был звериный, но немного удивленный, и она то и дело встряхивала башкой, будто пытаясь сообразить что-то. Заурчала вдруг, вдыхая воздух у живота Люджины, и аккуратно, бережно потерлась лбом об ее одежду.
Капитан выдохнула – страх мгновенно отступил. Не зверь это, а принцесса заколдованная, теперь это четко видно. В их северных лесах водились медведи, и повадки у них были совершенно другие.
- Вы помните меня? – спросила северянка тихо. – Ваше величество, помните?
Медведица не реагировала – она все так же увлеченно терлась лбом об ее живот. Затем лизнула прямо сквозь ткань – раз, другой.
Позади раздались шаги. Люджина обернулась – и Поля выглянула из-за нее и насупленно уставилась на подошедших. Король Демьян снова что-то рыкнул - и медведица подошла и к нему, боднула лбом в бедро.
Его величество слабо, с тщательно скрываемой нежностью и тоской, улыбнулся. И тут же глаза его расширились от изумления – потому что Полина наконец-то заметила Игоря Ивановича. Заметила, застыла, задрав голову и втягивая носом воздух, неуверенно тявкнула – и как-то странно изогнулась. Нос вниз, спина и попа вверх. Будто кланялась. А затем подошла и аккуратно, настойчиво потерлась об удивленного Стрелковского уже всем телом. И снова выгнулась.
Хиль Свенсен сдавленно выругался, повернулся к Игорю и видимо едва удержался, чтобы тоже не обнюхать его тоже. Ноздри его раздувались. А король Демьян за медвежьим представлением наблюдал уже спокойно, только глаза были задумчивыми.
- Что это было? – спросил Игорь уже в машине, когда они ехали в дом Свенсенов. Хиль странно взглянул на него, помолчал. И неохотно ответил:
- Когда мы оборачиваемся, молодняк так приветствует своих родителей, Игорь.
- Понятно, - невесело проговорил Стрелковский. Посмотрел в зеркало на Люджину – та сочувственно, без удивления улыбалась ему.
Тарья Свенсен встречала их у ворот нового дома – в старом, щедро политом кровью, она наотрез отказалась жить, и муж сжег его – и купил новый. Она пополнела, и выглядела куда здоровее, чем почти полтора месяца назад. Тепло поприветствовала гостей, пригласила к накрытому столу.
После очень уютного обеда женщины остались у стола – тихо беседовать о своем. А хозяин дома пригласил Игоря осмотреть двор.
И когда они спустились по лестнице, сказал тяжело:
- Я не полезу в твои тайны, друг. И не беспокойся за Демьяна Бермонта. Ему все равно, кто отец его королевы, главное, чтобы она вернулась. Но лучше тебе пока к ней не приходить. Если это кто-то еще увидит из наших, пойдут разговоры. Не нужно этого.
- Я об этом уже подумал, - хмуро произнес Игорь. – Ты прав.
К вечеру они вернулись домой. Игорь Иванович молчал, Люджина не беспокоила его. Есть обоим не хотелось – и он, коротко извинившись, ушел в свой кабинет. А капитан, на секунду опустив голову и устало потерев глаза, отправилась переодеваться.
Полковник снова тосковал и не хотел настроением своим ранить Люджину. Нужно было побыть в одиночеству и привести мысли в порядок.
Но в кабинете метания только усилились – и он украдкой, ругая себя, открыл ящик стола – и достал старую, выцветшую в красные и желтые цвета фотографию. Ирина в легком платье и широкополой шляпе, на отдыхе в приморском имении Рудлогов, Лазаревом. Сидит на пляжном покрывале, изящно поджав ноги. Молодая, хохочущая, с небольшим животиком – она беременна младшей, Каролинкой. Шляпа немного сбилась – потому что сзади мать обнимает малявка Полина, и королева чуть повернула к ней голову, и они с дочерью смотрят друг на друга. Поле лет шесть, и распахнутый в детской улыбке большой рот сияет дыркой вместо переднего зуба, и волосы заплетены в куцые косички, и сама она в каком-то матросском костюмчике и шапочке. Позади виднеются фигуры старших принцесс и Святослава – кажется, в руках у него катушка с леской от воздушного змея.
От фотографии веяло летом и счастьем. Крепкой семьей веяло. В которой ему не было места.
Игорь уронил голову на руки и затих, переживая знакомое, пусть редко возвращающееся теперь отчаяние.
Он долго не помнил ту ночь, в которую и была зачата Полина. Воспоминания стали прорываться только перед самым переворотом, а до этого он с ума сходил от повторяющихся снов.
Стук каблучков и хлопнувшая дверь. Собственное изумление. Черные глаза, обычно светлые, как лед. Ударившее в голову желание. Женщина, впивающаяся в его губы до боли. Выгибающаяся на нем, шепчущая «ты сегодня нужен мне». И утреннее пробуждение в комнате за кабинетом, с больной головой и провалом в памяти.
Может, так и просидел бы полковник в кабинете до утра. Если бы в терпковато-болезненные волны памяти не вторгся сладкий, щекочущий ноздри, сытный запах. Настойчивый аромат свежей, вкусной выпечки, который невозможно не вдыхать и не наслаждаться им. Игорь помотал головой, стряхивая тягостную головную боль, посмотрел на фотографию, улыбнулся солнечной, раззявившей рот Полине, и бережно положил снимок обратно в ящик. И пошел на кухню.
Там творилось возмутительное – повариха сидела за столом и бездельничала, а капитан Дробжек, в простом домашнем платье, закатав рукава до локтя, надев белую косынку и обвязав вокруг талии передник, лепила пирожки и выкладывала их на огромный противень. Рядом стояла плетеная корзина, устеленная накрахмаленной салфеткой, до половины уже заполненная горячей готовой выпечкой. Ее было так много, что можно было все Управление накормить, а не одного тоскующего полковника и одну беременную северянку.
- Пробуйте, Игорь Иванович, - предложила Люджина и продолжила споро выкладывать пирожки на противень. Стрелковский уселся за стол – повариха уже вскочила и понятливо ушла с кухни, и дверь прикрыла. И теперь он молча наблюдал за северянкой. И ел сладкую ватрушку с творогом. Необычайно вкусную.
Теста было очень много, Люджина лепила и лепила – пока он не насторожился, потом не обозвал себя дураком и не понял, что это ее способ справиться с нервами.
- Очень вкусно, - похвалил он. Нужно же было с чего-то начинать. Капитан покосилась на него, слабо улыбнулась, и с утроенным рвением стала рвать тесто.
Прошло еще несколько минут тревожного молчания.
- Полина моя дочь, - озвучил он очевидное.
- Я догадалась, шеф, - отозвалась Дробжек спокойно. – По обмолвкам. По вашему отношению. Ну и вы очень похожи.
- Я любил ее мать, Люджина.
Кусок теста шлепнулся на стол, и северянка ожесточенно начала выкатывать из него длинный валик.
- Вы и сейчас ее любите, Игорь Иванович, - ровно и даже немного сочувственно проговорила она, разрезая валик – и начиная сплетать из трех полос что-то похожее на косичку.
- Да, - признал он и сжал зубы от страха – а как сейчас снимет передник и уйдет?
- В этом нет вашей вины, - косичка, уже нарезанная и смазанная вареньем, перекочевала на противень и капитан легко подняла его – тяжеленный и сунула в духовку. – Просто примите это. Реальность такова, что это чувство всегда будет с вами.
- Она погибла из-за моих ошибок, Люджина.
Боги знают, зачем он продолжал выталкивать это из себя. Зачем? Проверить на прочность? Или не желал больше, чтобы между ними стояла эта тайна?
- Вы могли ее спасти? – Дробжек не поворачивалась. Включила воду и сурово, жестко терла губкой огромную кастрюлю, в котором заводила тесто.
- Да, - признал он. – Если бы был внимательнее. Осторожнее. Ответственнее. Настойчивее.
- Но сейчас уже ничего не исправить. И это вас убивает, - подсказала северянка тихо. И выключила воду. И наконец-то повернулась, стянула с коротких волос платок и потерла им глаза.
Игорь молчал, разглядывая ее – раскрасневшуюся, немного сердитую.
- Вот что я вам скажу, Игорь Иванович, - наконец, вздохнула она. – Любовь останется с вами. Берегите ее. Не пытайтесь выдрать – это часть души. Уж я-то знаю, - строго сказала северянка. – А касательно вашей вины… Вы – профессионал, мастер в своем деле. И если вы говорите, что могли сработать лучше, у меня нет оснований вам не верить. Вы ошиблись. Это привело к гибели королевы, к серьезным последствиям для страны. Вы виноваты.
Он сощурился – и она остановила его, предупреждающе подняв руку.
- Но вы не можете ее воскресить, Игорь Иванович, - продолжила капитан, вытирая ладони о передник. Голос ее едва заметно дрожал. – Ее смерть вы не исправите. Но я могу предложить вам выход. Хотите?
Полковник кивнул и на секунду прикрыл глаза, ощутив такое восхищение, что захотелось схватить ее, стиснуть, заставить замолчать – или закричать, забыть об этом разговоре.
- Вы можете взять на себя обязательство во имя этой смерти, - чуть сипловато предложила Люджина. - Спасать других. Обездоленных, умирающих, больных. Вы богаты, вы могуществены, у вас есть имя, авторитет. Сколько жизней вам нужно спасти, чтобы выплатить ваш долг перед вашей женщиной?
- Вы моя женщина, Люджина, - проговорил он твердо.
Губы ее дрогнули, и она все же отвернулась.
- Сколько, Игорь Иванович?
- Бесконечно много, - сказал он тихо.
- Вот и занимайтесь этим до конца своей жизни, командир. Сделайте свою жизнь борьбой против смерти. Во имя любви.
- Были случаи чудесных возвращений из комы, - сообщил старик, закрыв тетрадь - и покачал головой, глядя как в глазах посетителя загорелась надежда. – Их немного, все они задокументированы. Чаще всего тело при этом было уже излечено, и только душа никак не могла снова встать на место. Но случалось и такое, что силой молитвы восстанавливался поврежденный мозг или внутренние органы. Однако… вынужден тебя расстроить, брат. Братья, которых отметил Триединый и дал им подобную силу, уже ушли на перерождение.
- А вы, отец, не можете помочь? – с надеждой поинтересовался Стрелковский.
- Для кого ты просишь? – осведомился старик с мягкостью.
- Для дочери, - не стал кривить душой Игорь.
- Расскажи, брат. Сядь и расскажи. А я подумаю.
И Игорь подробно обрисовал то, что произошло в замке Бермонт. Старик внимал, подперев морщинистую щеку ладонью и прикрыв полупрозрачные голубоватые веки. Когда Стрелковский замолчал, открыл глаза, кивнул грустно, вздохнул.
- Послушай меня, брат. Все случаи излечения, о которых я прочитал, происходили через жертву. Или аскезу. Твоя девочка фактически принесла такую жертву ради мужа своего. Триединый не дает ничего просто так. Если где-то прибывает, значит где-то должно убыть. Понимаешь меня? Перед стойкостью братьев склонялись даже законы бытия. Они жили в миру со всеми его искушениями – и несли свои обеты. Преодолевали боль, голод, страх, плотские искушения. Недаром потом их включили в сонм святых. А я и так живу в мире обетов, мое послушание ничего не даст.
- А мое? – кротко спросил Игорь.
- Бывало и такое, - кивнул священник, - что жертву приносил родной человек. Или близкий. Так, известен случай, когда ради излечения брата женщина, аристократка, раздала все свое богатство, и ушла в монастырь, поклявшись не говорить и не носить обуви, пока не проснется ее брат. В этом случае бытию проще исполнить желание, чем наделить добровольного аскета силой, которая ему только навредит.
- Но что я могу? – спросил Игорь.
- Ты? – священник светло улыбнулся ему. – Только молиться, брат мой. У тебя есть свое служение, есть женщина и будет ребенок, и твоя жертва не должна стать причиной несчастья кого-то еще. Иди, брат. Я буду молиться за тебя и твою девочку. Триединый милостив, я верю, что не оставит ее без помощи.
Стрелковский вышел в свежеубранный солнечный храмовый двор, помолился Триединому, прося послать ему возможность помочь – и ушел, чувствуя себя постаревшим и беспомощным. И домой он вернулся хмурым и задумчивым. Посмотрел в синие глаза Люджины, терпеливо дожидающейся его – она почуяла неладное, подошла, обняла. Постоял так немного, вдыхая ее хлебный запах и думая, что верно сказал Его священство – разве может он ради одного ребенка оставить второго?
- Пойдемте, Люджина, - проговорил он, отстраняясь. – Я и так задержался, не опоздать бы на телепорт в Бермонт.
Подполковник Хиль Свенсен встречал долгожданных гостей у выхода из городского телепорт-вокзала, стоя у своей тяжелой машины. Он был в форме, отпустил бороду и стал казаться еще грознее. Мягко пожал ладонь Люджины, потряс руку Игорю, похлопал его по спине. И пригласил садиться в автомобиль.
- Его величество же разрешил тебе приходить через замковый телепорт, - напомнил берман, выруливая на морозные улицы бермонтской столицы. – А ты стесняешься, что ли?
- Не по рангу, - объяснил Игорь спокойно. – Если бы это был официальный визит, то я бы не постеснялся. Как там моя гвардия? Не грызутся с твоими?
- Нет, - хохотнул Свенсен. – Почти все уже побратались. Ребята серьезные. Мои все жалеют, что северянок больше не присылают, - он взглянул в зеркало на Люджину, зачарованно смотрящую в окно на искрящиеся яркие дома Ренсинфорса. – Впечатлили вы их капитан, ох, впечатлили. Если бы не этот герой, - он кивнул на Игоря, - быть бы вам уже берманской женой. Да и сейчас поостерегитесь, - подполковник кинул короткий взгляд на запястье Стрелковского, - у нас говорят – не мужняя – свободная.
- Да кому я с чужим ребенком нужна, - отмахнулась Люджина весело. Поймала строгий взгляд Игоря, улыбнулась ему безмятежно.
- Вас, капитан, и с десятью уведут, - уверенно сообщил Хиль, выруливая на площадь перед замком. – Детей мы любим, не думайте. Берман ребенка никогда не обидит, что человеческого, что нашего. А что в тягости – так сразу понятно, что плодовитая, значит, и дальше нарожаете.
- Буду настороже, - пообещала Люджина серьезно. Снова повернулась к окну – они въезжали под огромные, уже отремонтированные ворота замка в скале.
На входе в теплый внутренний двор замка, где обитала Полина, несли караул и берманские, и рудложские гвардейцы. Командиры, бывший и нынешний, задержались у солдат.
- Королева спит, - сообщил один из них почтительно. Свенсен что-то спросил, завязался разговор, и Люджина не стала ждать мужчин. Если медведица спит, значит можно пройти дальше. И она сделала с десяток шагов, наслаждаясь теплом и зеленой травой под ногами, ступила в тень деревьев. И замерла, увидев за большим прудом мохнатую королеву, развалившуюся на полянке. Она не спала. Увидела гостью, приподнялась, утробно заворчала - и потрусила к ней.
Северянка осталась на месте. Бежать – провоцировать нападение. Но кулаки сами собой сжались, и сонное оцепенение, преследующее ее уже месяц, ушло, как и не было его. Оглянулась – во двор вышел его величество Демьян. Пожал Игорю руку, что-то спросил, окинул взглядом двор – и коротко, низко, на пределе слуха зарычал. От звука этого по коже прошел мороз – но медведица, несущаяся к Люджине, замедлилась, обиженно тявкнула – и все-таки подошла. Понюхать. Занималась она этим увлеченно, мазала носом по платью, тыкалась в ботинки. Взгляд у нее был звериный, но немного удивленный, и она то и дело встряхивала башкой, будто пытаясь сообразить что-то. Заурчала вдруг, вдыхая воздух у живота Люджины, и аккуратно, бережно потерлась лбом об ее одежду.
Капитан выдохнула – страх мгновенно отступил. Не зверь это, а принцесса заколдованная, теперь это четко видно. В их северных лесах водились медведи, и повадки у них были совершенно другие.
- Вы помните меня? – спросила северянка тихо. – Ваше величество, помните?
Медведица не реагировала – она все так же увлеченно терлась лбом об ее живот. Затем лизнула прямо сквозь ткань – раз, другой.
Позади раздались шаги. Люджина обернулась – и Поля выглянула из-за нее и насупленно уставилась на подошедших. Король Демьян снова что-то рыкнул - и медведица подошла и к нему, боднула лбом в бедро.
Его величество слабо, с тщательно скрываемой нежностью и тоской, улыбнулся. И тут же глаза его расширились от изумления – потому что Полина наконец-то заметила Игоря Ивановича. Заметила, застыла, задрав голову и втягивая носом воздух, неуверенно тявкнула – и как-то странно изогнулась. Нос вниз, спина и попа вверх. Будто кланялась. А затем подошла и аккуратно, настойчиво потерлась об удивленного Стрелковского уже всем телом. И снова выгнулась.
Хиль Свенсен сдавленно выругался, повернулся к Игорю и видимо едва удержался, чтобы тоже не обнюхать его тоже. Ноздри его раздувались. А король Демьян за медвежьим представлением наблюдал уже спокойно, только глаза были задумчивыми.
- Что это было? – спросил Игорь уже в машине, когда они ехали в дом Свенсенов. Хиль странно взглянул на него, помолчал. И неохотно ответил:
- Когда мы оборачиваемся, молодняк так приветствует своих родителей, Игорь.
- Понятно, - невесело проговорил Стрелковский. Посмотрел в зеркало на Люджину – та сочувственно, без удивления улыбалась ему.
Тарья Свенсен встречала их у ворот нового дома – в старом, щедро политом кровью, она наотрез отказалась жить, и муж сжег его – и купил новый. Она пополнела, и выглядела куда здоровее, чем почти полтора месяца назад. Тепло поприветствовала гостей, пригласила к накрытому столу.
После очень уютного обеда женщины остались у стола – тихо беседовать о своем. А хозяин дома пригласил Игоря осмотреть двор.
И когда они спустились по лестнице, сказал тяжело:
- Я не полезу в твои тайны, друг. И не беспокойся за Демьяна Бермонта. Ему все равно, кто отец его королевы, главное, чтобы она вернулась. Но лучше тебе пока к ней не приходить. Если это кто-то еще увидит из наших, пойдут разговоры. Не нужно этого.
- Я об этом уже подумал, - хмуро произнес Игорь. – Ты прав.
К вечеру они вернулись домой. Игорь Иванович молчал, Люджина не беспокоила его. Есть обоим не хотелось – и он, коротко извинившись, ушел в свой кабинет. А капитан, на секунду опустив голову и устало потерев глаза, отправилась переодеваться.
Полковник снова тосковал и не хотел настроением своим ранить Люджину. Нужно было побыть в одиночеству и привести мысли в порядок.
Но в кабинете метания только усилились – и он украдкой, ругая себя, открыл ящик стола – и достал старую, выцветшую в красные и желтые цвета фотографию. Ирина в легком платье и широкополой шляпе, на отдыхе в приморском имении Рудлогов, Лазаревом. Сидит на пляжном покрывале, изящно поджав ноги. Молодая, хохочущая, с небольшим животиком – она беременна младшей, Каролинкой. Шляпа немного сбилась – потому что сзади мать обнимает малявка Полина, и королева чуть повернула к ней голову, и они с дочерью смотрят друг на друга. Поле лет шесть, и распахнутый в детской улыбке большой рот сияет дыркой вместо переднего зуба, и волосы заплетены в куцые косички, и сама она в каком-то матросском костюмчике и шапочке. Позади виднеются фигуры старших принцесс и Святослава – кажется, в руках у него катушка с леской от воздушного змея.
От фотографии веяло летом и счастьем. Крепкой семьей веяло. В которой ему не было места.
Игорь уронил голову на руки и затих, переживая знакомое, пусть редко возвращающееся теперь отчаяние.
Он долго не помнил ту ночь, в которую и была зачата Полина. Воспоминания стали прорываться только перед самым переворотом, а до этого он с ума сходил от повторяющихся снов.
Стук каблучков и хлопнувшая дверь. Собственное изумление. Черные глаза, обычно светлые, как лед. Ударившее в голову желание. Женщина, впивающаяся в его губы до боли. Выгибающаяся на нем, шепчущая «ты сегодня нужен мне». И утреннее пробуждение в комнате за кабинетом, с больной головой и провалом в памяти.
Может, так и просидел бы полковник в кабинете до утра. Если бы в терпковато-болезненные волны памяти не вторгся сладкий, щекочущий ноздри, сытный запах. Настойчивый аромат свежей, вкусной выпечки, который невозможно не вдыхать и не наслаждаться им. Игорь помотал головой, стряхивая тягостную головную боль, посмотрел на фотографию, улыбнулся солнечной, раззявившей рот Полине, и бережно положил снимок обратно в ящик. И пошел на кухню.
Там творилось возмутительное – повариха сидела за столом и бездельничала, а капитан Дробжек, в простом домашнем платье, закатав рукава до локтя, надев белую косынку и обвязав вокруг талии передник, лепила пирожки и выкладывала их на огромный противень. Рядом стояла плетеная корзина, устеленная накрахмаленной салфеткой, до половины уже заполненная горячей готовой выпечкой. Ее было так много, что можно было все Управление накормить, а не одного тоскующего полковника и одну беременную северянку.
- Пробуйте, Игорь Иванович, - предложила Люджина и продолжила споро выкладывать пирожки на противень. Стрелковский уселся за стол – повариха уже вскочила и понятливо ушла с кухни, и дверь прикрыла. И теперь он молча наблюдал за северянкой. И ел сладкую ватрушку с творогом. Необычайно вкусную.
Теста было очень много, Люджина лепила и лепила – пока он не насторожился, потом не обозвал себя дураком и не понял, что это ее способ справиться с нервами.
- Очень вкусно, - похвалил он. Нужно же было с чего-то начинать. Капитан покосилась на него, слабо улыбнулась, и с утроенным рвением стала рвать тесто.
Прошло еще несколько минут тревожного молчания.
- Полина моя дочь, - озвучил он очевидное.
- Я догадалась, шеф, - отозвалась Дробжек спокойно. – По обмолвкам. По вашему отношению. Ну и вы очень похожи.
- Я любил ее мать, Люджина.
Кусок теста шлепнулся на стол, и северянка ожесточенно начала выкатывать из него длинный валик.
- Вы и сейчас ее любите, Игорь Иванович, - ровно и даже немного сочувственно проговорила она, разрезая валик – и начиная сплетать из трех полос что-то похожее на косичку.
- Да, - признал он и сжал зубы от страха – а как сейчас снимет передник и уйдет?
- В этом нет вашей вины, - косичка, уже нарезанная и смазанная вареньем, перекочевала на противень и капитан легко подняла его – тяжеленный и сунула в духовку. – Просто примите это. Реальность такова, что это чувство всегда будет с вами.
- Она погибла из-за моих ошибок, Люджина.
Боги знают, зачем он продолжал выталкивать это из себя. Зачем? Проверить на прочность? Или не желал больше, чтобы между ними стояла эта тайна?
- Вы могли ее спасти? – Дробжек не поворачивалась. Включила воду и сурово, жестко терла губкой огромную кастрюлю, в котором заводила тесто.
- Да, - признал он. – Если бы был внимательнее. Осторожнее. Ответственнее. Настойчивее.
- Но сейчас уже ничего не исправить. И это вас убивает, - подсказала северянка тихо. И выключила воду. И наконец-то повернулась, стянула с коротких волос платок и потерла им глаза.
Игорь молчал, разглядывая ее – раскрасневшуюся, немного сердитую.
- Вот что я вам скажу, Игорь Иванович, - наконец, вздохнула она. – Любовь останется с вами. Берегите ее. Не пытайтесь выдрать – это часть души. Уж я-то знаю, - строго сказала северянка. – А касательно вашей вины… Вы – профессионал, мастер в своем деле. И если вы говорите, что могли сработать лучше, у меня нет оснований вам не верить. Вы ошиблись. Это привело к гибели королевы, к серьезным последствиям для страны. Вы виноваты.
Он сощурился – и она остановила его, предупреждающе подняв руку.
- Но вы не можете ее воскресить, Игорь Иванович, - продолжила капитан, вытирая ладони о передник. Голос ее едва заметно дрожал. – Ее смерть вы не исправите. Но я могу предложить вам выход. Хотите?
Полковник кивнул и на секунду прикрыл глаза, ощутив такое восхищение, что захотелось схватить ее, стиснуть, заставить замолчать – или закричать, забыть об этом разговоре.
- Вы можете взять на себя обязательство во имя этой смерти, - чуть сипловато предложила Люджина. - Спасать других. Обездоленных, умирающих, больных. Вы богаты, вы могуществены, у вас есть имя, авторитет. Сколько жизней вам нужно спасти, чтобы выплатить ваш долг перед вашей женщиной?
- Вы моя женщина, Люджина, - проговорил он твердо.
Губы ее дрогнули, и она все же отвернулась.
- Сколько, Игорь Иванович?
- Бесконечно много, - сказал он тихо.
- Вот и занимайтесь этим до конца своей жизни, командир. Сделайте свою жизнь борьбой против смерти. Во имя любви.
