- За систематические опоздания, например?
Я фыркнула, спиной показывая свое презрение. Примерилась к блоку.
- Сколько я тут задерживалась, сутками сидела, так меня выгонять с работы должны, если я прихожу раньше двенадцати.
- За внешний вид?
- А чем вам не угодил мой внешний вид? – спросила я, обернувшись и кокетливо теребя шестую серьгу у окрашенных в розовый волос.
- За хамство начальству, - продолжил он, словно зачитывал приговор.
- Если быть точным, - занудно сказала я и прихватила тяжеленный блок. Не удержала. – То вас оформляют завтрашним днем. На обеде вы еще не были моим начальством.
Рядом раздались шаги. Сергей Романович легко поднял системный блок, перенес его к себе, поставил в нишу.
- Работник вы хороший, нареканий нет.
- А за эту зарплату так вообще божественный, - фыркнула я, ставя монитор на стол.
- И уволить вас невозможно, потому что вы внучка Сыромяткина.
- И это узнали, - буркнула я.
- Это моя работа, - невозмутимо напомнил Буйволов. – И я встречал таких как вы. Избалованных деньгами и вседозволенностью. Работа – это ваш каприз, и вы неспособны относиться к ней серьезно. Но знаете, Апполинария Георгиевна?
- Да, Сергей Романович?
- У любого человека всегда найдется болезненная точка. Дисциплина - дело нажатия на эту точку.
- И какая же у меня? – полюбопытствовала я, опять становясь на карачки у его ног. Потянулась к розеткам, проверить, все ли работают. И начала быстро подключать монитор к системному блоку, туда же клавиатуру.
- Например, ваша подруга, - предположил он сверху. – У нее ипотека и мать-инвалид.
Я с удивлением посмотрела на него, даже забыв о страхе быть узнанной.
- Вот это да, Сергей Романович! Да вас можно в книгу рекордов Гиннеса заносить! Шантаж в первый день работы? А не боитесь, что я слезно пожалуюсь деду, и первый рабочий день окажется для вас и последним?
- Попробуйте, - предложил он уверенно и подтолкнул ко мне свой телефон. – Позвоните, а потом поговорим. Рискнете подругой? Или постараетесь держать язык за зубами и выглядеть прилично? Это небольшая плата за ее спокойствие, правда?
Я задумалась. Мне ничего не грозило, но подставлять Лельку не хотелось.
- Правда, - буркнула я с ненавистью. Включила компьютер, проверила все ли на месте на рабочем столе. – Но знаете, - я высокомерно выпрямилась, - вы могли бы и просто попросить. Все настроено, пароль от внутреннего офиса на бумажке, приятного дня, надеюсь, больше не увидимся. Хотя, нет, увы, увидимся.
- Вы меня поняли, Полина? – спросил он небрежно.
- Поняла, - ослепительно улыбнулась я. – Простите меня за этот последний всплеск иронии. В рабочее время я буду сама вежливость, Сергей Романович.
- Надеюсь, - он снова оглядел меня с ног до головы. – С днем рождения, Апполинария Георгиевна.
Я улыбнулась еще шире, поклонилась ему в пояс и аккуратно закрыла за собой дверь.
В кабинет Сергея Романовича, как холопы с челобитными, потянулись унылые сотрудники и оживленные сотрудницы. Я периодически сновала туда-сюда: то подключала ему принтер и сканер, то приносила личный мобильный, выданный фирмой, то тестировала телефонную станцию. И слушала разговоры. Благо, ничего секретного в них не было. Вообще непонятно, зачем Буйволов организовал эти допросы: все, что ему рассказывали сотрудники, можно было узнать из анкет, да и само общение занимало минут пять, не больше.
Я, как и обещала, была безукоризненно вежлива и даже позитивна. Каждый раз, перед тем, как зайти, я стучала, открывала дверь, и улыбаясь, провозглашала:
- Добрый день, Сергей Романович! Можно я настрою вам корпоративную почту?
С новыми сотрудниками в первый день их работы всегда было много возни.
На восьмом «добродне» Буйволов посмотрел на меня так, будто примерялся, как сподручнее открутить голову. Я угодливо улыбнулась, склонилась над клавиатурой, пощелкала, настраивая профиль.
- На этом все, Сергей Романович.
- Это хорошая новость, - пробурчал он мрачно.
- Если что-то не будет работать, звоните, внутренний номер ноль-ноль-семь. Как у Бонда.
- Спасибо, Апполинария Георгиевна.
- Всегда рада, - пропела я и покинула кабинет.
Днем мне позвонил дед. Дедушка сейчас скучал в своем загородном доме, изображая русского барина, и поэтому периодически развлекался вмешательством в чужую жизнь. Впрочем, ему я все прощала, потому что когда в тринадцать лет я попала в аварию, и почти три года не могла ходить – он вместе с моими родителями взял на себя труд опекать меня, вывозить к себе, а у него в доме организовался настоящий небольшой реабилитационный центр.
Я не могла ходить, и в перерывах между занятиями, процедурами и домашним обучением вместо школы запойно зачитывалась английской сатирой. И когда я наконец-то стала ходить, то люди смотрели на мое ковыляние со страхом и жалостью. И оказалось, что я отвыкла от людей.
Три года изоляции сделали меня интровертом и мизантропом. Мимо меня прошел целый культурный пласт российской молодежной жизни, и как результат, поступив в институт, я не знала, о чем разговаривать с однокурсниками. Ну и когда не знаешь, сможешь ли ты в будущем, извините, хотя бы самостоятельно ходить в туалет, трудно проникнуться восторгом в отношении трагедий типа «ой, у меня сломался ноготь».
Я и не проникалась, и язвила – и вскоре была логично выброшена на периферию студенческой жизни.
- Да, дедуля, - сказала я в трубку.
- Полечка,- он был единственным, кто невзирая ни на что называл меня уменьшительно, - с праздником! Ты теперь совсем большая!
- Очень мило мне об этом напомнить, - съязвила я. Дед захохотал.
- Ой, не делай мне язву, Поля! Как будто тебя когда-то волновал возраст. Знаешь, зачем звоню?
- Знаю, - уныло сказала я. – Деда, дай мне сделать себе подарок и никуда не ходить отмечать. Посидеть дома, почитать…
- На пенсии начитаешься, - отрезал он. – Жду тебя в субботу на твой праздник. Будут только свои, не переживай.
- Может не надо? – попыталась вяло отбиться я. Вяло, потому что знала, что ничего не выйдет. Как говорится, хоть тушкой, хоть чучелком, но меня к деду доставят и начнут причинять добро и насаждать хорошее настроение.
Родители давно махнули на меня рукой, а дедуля был упрямый.
- Надо, внучка, надо, - наставительно сказал дед. – Разве я могу пропустить представление раз в год, как ты бегаешь от гостей, а они стараются этого не замечать?
- Жениться бы тебе, дед, - сказала я. – Чтобы не развлекался засчет внучки.
- Э нет. Бабушка твоя, царствие ей небесное, была и будет единственной моей женой. Так что придется тебе отдуваться.
Вечером, когда сотрудники уже разошлись, я покопалась в документах отдела кадров и вывела на экран анкету Буйволова. Тридцать семь лет, разведен, детей нет. Проходил службу в рядах родной армии, затем в отряде спецназначения. Ухитрился получить высшее в Военном институте физической культуры. Мастер спорта по вольной борьбе. Тааак… адрес… школа…
Сзади скрипнула дверь. Я обернулась, позади стоял Буйволов и с интересом смотрел на экран.
- Еще одно нарушение, - проговорил он гулко. – Придется лишить вас премии, Апполинария Георгиевна. Хотя могу сделать исключение в честь вашего праздника.
- Возьмите ее себе, - буркнула я, закрывая анкету. – Считайте, что я заплатила за сведения.
- Я вас так заинтересовал? – на губах Сергея Романовича была усмешка, он так и перегораживал выход из моей каморочки.
- Вы объявили мне войну, - честно ответила я, - так что узнаю все о вероятном противнике.
- Какая вы нежная, - хмыкнул этот буйвол и повертел головой. – Это был предупредительный выстрел.
- А что это вы тут делаете? – подозрительно поинтересовалась я. – Рабочий день закончен.
- Обхожу кабинеты, - сказал он. – Пока не установили видеонаблюдение, проверяю, нет ли кого в компании вечером. А тут вы.
- Я, - согласилась я. Сняла очки, потерла глаза, надела их обратно. Встала. – Ну, до завтра, Сергей Романович.
Он как-то странно смотрел на меня, потом моргнул.
- До завтра, - попрощался он.
Выйдя на жаркую улицу я позвонила Лельке.
- Да? – обрадовалась подруга. – Едем праздновать?
- Едем, - подтвердила я. – Но план меняется. Сначала мы по магазинам, а потом оторвемся в салоне красоты.
- Я есть хочу, - заныла толстенькая Олька. – Я с утра специально не ела!
- Подруга, - торжественно провозгласила я, - я точно не дам тебе умереть с голоду. Спускайся, а то я сейчас расплавлюсь.
Пока Лелька выходила, я позвонила мамуле.
- Мам, - сказала я шепотом, - а ты помнишь, привезла мне с Италии кучу вещей? Я их даже не распаковала тогда.
- Помню, - грустно протянула мама.
- А можешь послать водителя, чтобы привез мне эти вещи? И еще… Герасим меня примет сегодня?
Мамочка издала странный испуганный звук.
- Апполинария, - простонала она, - ты где? В травме, да? Ты головой ударилась? Диктуй адрес, я сейчас буду!
- Мама, не издевайся, - попросила я жалобно. – Можешь договориться с нашим трепетным гением? Я буду часа через три.
- Я не издеваюсь, - проговорила она с ужасом. – Что случилось, дочка? Ты меня пугаешь последнее время.
- Ничего, - ответила я грустно, наблюдая за несущимися по трассе машинами. – Я хочу ребенка и для этого готова влезть в шкуру сладкой киски. Знаешь, как хищные водоросли мимикрируют под нежный цветочек? Доверчивая рыбка-самец подплывает, а они ее хвать – и только чешуя оседает на дно. Я подманю мужчину раскраской и расцветкой, получу вторую полосочку на тесте и снова стану собой.
Мамуля немного опешила от моей прямоты. Но ненадолго – мои родители были приучены ко всему.
- Дело хорошее, - протянула она, - а если влюбишься? Я, - она вздохнула, - когда-то так твоего отца приманивала. Оказался не рыбкой, а консервной баночкой для водорослей.
- Мы сейчас с этими аллегориями далеко зайдем, - фыркнула я. – Ну с чего я влюблюсь-то, мам? Я никогда не влюблялась. Так что, позвонишь Герасиму?
- Конечно, - сказала мама. – И, кстати, в этом году я привезла тебе несколько платьев из Парижа. Не успела улучить момент, когда ты будешь достаточно расслаблена, чтобы вручить их тебе.
- Считай, что момент настал, - подсказала я. – Шли мне все эти ужасные неудобные вещи, мамуль. Обещаю надеть их все.
- Я все-таки сплю, - проговорила мама задумчиво.
- Я люблю тебя, мам, - рассмеялась я и помахала подходящей Ольке.
Через двадцать минут мы уже сидели в одном из папиных рестораном, и перед нами выставляли пиалы с чаем, сладости, лепешки и холодные закуски. Подруга несчастными глазами следила за веселым официантом, наметанным глазом определившем во мне свою соотечественницу, и как только он отошел, схватила лепешку и вцепилась в нее зубами. Я рассеянно отпила вкусный ароматный чай.
Леля, - сказала я торжественно, - я нашла кандидата на роль отца будущего Качатуряна.
- Нееет, - догадливо простонала она.
- Да! – подтвердила я.
- И как ты планируешь затащить его в постель?
Кажется, разговоры вокруг нас стихли.
- Еще не знаю. Но, сама подумай, я столько ищу, и тут как по заказу, голубоглазый блондин, спортсмен, да еще и высокий. Характер, правда, мерзкий, но тут уже что послали свыше.
- Это судьба! – согласилась Лелька. – Да даже если не судьба, поиметь такой набор мускулина – большая удача! Что будешь теперь делать?
- Учиться соблазнять, - с воодушевлением, которого не чувствовала, ответила я. – Так что слушаю предложения.
Герасим Лыков, вопреки стереотипам о мужчинах-стилистах, был брутален, волосат и абсолютно гетеросексуален. Ко всему прочему он был давно и прочно женат, и супруга его как раз готовилась обрадовать мужа вторым ребенком.
Принимал он у себя в домашней студии и драл такие деньги, что можно было упасть в обморок, легко мог послать непонравившегося клиента – и тем не менее к нему стремились попасть все вертихвостки Москвы.
- Так-так, - сурово встретил он меня в десять вечера на пороге своего пентахауса. Тряхнул волосами, улыбнулся белозубо и сложил волосатые руки на мощной груди. – Кто это у нас?
Я так же сложила руки на груди и заявила:
- Я та, которой срочно нужно измениться до неузнаваемости!
Он еще раз посмотрел на меня, потрогал мои волосы.
- Это я могу, - пробасил он. – Следуй за мной.
Встав с утра на следующий день и мельком увидев себя в зеркале, я испугалась и отскочила в сторону. Герасим сделал меня брюнеткой, остриг волосы так, что они вились теперь вокруг головы короткой почти африканской шапкой, изменил угол взлета бровей – и на меня смотрела бледнолицая дева с огромными глазами, стервозным прищуром и удивительными высокими скулами. Даже мой огромный нос вполне гармонично вписывался теперь в новый облик.
- Запомни, Апполинария, - вещал Герасим, со скоростью звука и насухо обстригая меня – в его студии играл фортепианный концерт Чайковского, и все сто килограмм мускул мастера со своими ножницами вдохновенно порхали вокруг. – Нет некрасивых женщин и неидеальных черт. Есть плохие прически. И самый ужас когда женщина что в семнадцать, что в сорок семь как выбрала одну прическу, так ее и носит. Хорошо, если это ее. А если нет? Надо меняться, надо искать себя! Одежду, макияж…
- Я против улучшения себя косметикой и одеждой, - честно призналась я. – Мне кажется, это ложные истины. «Оденься как сексуальная кошечка, и тебя полюбят», «похудей на двадцать килограмм и тебя полюбят». И самое противное, что в книгах и кино пропагандируется то же самое. Ой, замарашка похудела, накрасилась, оделась, и вдруг принц обратил на нее внимание. Но она-то осталась той же! И я, - я вздохнула, - встала на этот порочный путь. Но ради великой цели!
- Что делать, кошечка, - философски ответил Герасим, - мужикам в большинстве своем важен статус, поэтому большинство из нас всегда бросается на яркое и модное. Если женщина рядом выглядит как картинка с журнала, то нам кажется, что и мы что-то из себя представляем. Но часть из нас все же это перерастает. И понимает, что когда у тебя самого есть статус, ты имеешь право выбирать женщин, от которых торкает лично тебя. Даже если она, как ты говоришь, в общепринятом смысле замарашка. Мне по сути важна только ухоженность и чистоплотность. Прическу я своей женщине всегда сделаю, а то, что Лилька большая, так хоть ухватиться есть за что.
Я завистливо подумала о Лильке и слегка задремала под звуки пианино. Домой я вернулась поздно, и еще на ночь покрасила ногти на руках и ногах в ярко-алый цвет. Держитесь, Сергей Романович!
На работу я поехала на машине. Ужасно страдая, трясясь от страха и очень медленно. Но в итальянском легком сиреневом платье, туфлях на танкетке и в чулках как-то очень странно ездить в метро.
Зато на дорогах тоже достаточно предметов для ненависти.
Для придания себе смелости я включила диск с песнями Челентано, надела огромные круглые солнечные очки, накрасила губы красной помадой, и воображала себя Софи Лорен за рулем Альфа Ромео, едущей к своему Марчелло Мастроянни. Не хватало только сигареты на мундштуке, но, подумав, я решила, что начинать курить перед возможной беременностью глупо. И представляла, как захожу я в кабинет Сергея Романовича, а он поднимает глаза от личного дела (или поворачивается от очередного пытаемого сотрудника), весь такой в форме, с наганом… так, куда тебя понесло, Апполинария?
Я фыркнула, спиной показывая свое презрение. Примерилась к блоку.
- Сколько я тут задерживалась, сутками сидела, так меня выгонять с работы должны, если я прихожу раньше двенадцати.
- За внешний вид?
- А чем вам не угодил мой внешний вид? – спросила я, обернувшись и кокетливо теребя шестую серьгу у окрашенных в розовый волос.
- За хамство начальству, - продолжил он, словно зачитывал приговор.
- Если быть точным, - занудно сказала я и прихватила тяжеленный блок. Не удержала. – То вас оформляют завтрашним днем. На обеде вы еще не были моим начальством.
Рядом раздались шаги. Сергей Романович легко поднял системный блок, перенес его к себе, поставил в нишу.
- Работник вы хороший, нареканий нет.
- А за эту зарплату так вообще божественный, - фыркнула я, ставя монитор на стол.
- И уволить вас невозможно, потому что вы внучка Сыромяткина.
- И это узнали, - буркнула я.
- Это моя работа, - невозмутимо напомнил Буйволов. – И я встречал таких как вы. Избалованных деньгами и вседозволенностью. Работа – это ваш каприз, и вы неспособны относиться к ней серьезно. Но знаете, Апполинария Георгиевна?
- Да, Сергей Романович?
- У любого человека всегда найдется болезненная точка. Дисциплина - дело нажатия на эту точку.
- И какая же у меня? – полюбопытствовала я, опять становясь на карачки у его ног. Потянулась к розеткам, проверить, все ли работают. И начала быстро подключать монитор к системному блоку, туда же клавиатуру.
- Например, ваша подруга, - предположил он сверху. – У нее ипотека и мать-инвалид.
Я с удивлением посмотрела на него, даже забыв о страхе быть узнанной.
- Вот это да, Сергей Романович! Да вас можно в книгу рекордов Гиннеса заносить! Шантаж в первый день работы? А не боитесь, что я слезно пожалуюсь деду, и первый рабочий день окажется для вас и последним?
- Попробуйте, - предложил он уверенно и подтолкнул ко мне свой телефон. – Позвоните, а потом поговорим. Рискнете подругой? Или постараетесь держать язык за зубами и выглядеть прилично? Это небольшая плата за ее спокойствие, правда?
Я задумалась. Мне ничего не грозило, но подставлять Лельку не хотелось.
- Правда, - буркнула я с ненавистью. Включила компьютер, проверила все ли на месте на рабочем столе. – Но знаете, - я высокомерно выпрямилась, - вы могли бы и просто попросить. Все настроено, пароль от внутреннего офиса на бумажке, приятного дня, надеюсь, больше не увидимся. Хотя, нет, увы, увидимся.
- Вы меня поняли, Полина? – спросил он небрежно.
- Поняла, - ослепительно улыбнулась я. – Простите меня за этот последний всплеск иронии. В рабочее время я буду сама вежливость, Сергей Романович.
- Надеюсь, - он снова оглядел меня с ног до головы. – С днем рождения, Апполинария Георгиевна.
Я улыбнулась еще шире, поклонилась ему в пояс и аккуратно закрыла за собой дверь.
Глава 8
В кабинет Сергея Романовича, как холопы с челобитными, потянулись унылые сотрудники и оживленные сотрудницы. Я периодически сновала туда-сюда: то подключала ему принтер и сканер, то приносила личный мобильный, выданный фирмой, то тестировала телефонную станцию. И слушала разговоры. Благо, ничего секретного в них не было. Вообще непонятно, зачем Буйволов организовал эти допросы: все, что ему рассказывали сотрудники, можно было узнать из анкет, да и само общение занимало минут пять, не больше.
Я, как и обещала, была безукоризненно вежлива и даже позитивна. Каждый раз, перед тем, как зайти, я стучала, открывала дверь, и улыбаясь, провозглашала:
- Добрый день, Сергей Романович! Можно я настрою вам корпоративную почту?
С новыми сотрудниками в первый день их работы всегда было много возни.
На восьмом «добродне» Буйволов посмотрел на меня так, будто примерялся, как сподручнее открутить голову. Я угодливо улыбнулась, склонилась над клавиатурой, пощелкала, настраивая профиль.
- На этом все, Сергей Романович.
- Это хорошая новость, - пробурчал он мрачно.
- Если что-то не будет работать, звоните, внутренний номер ноль-ноль-семь. Как у Бонда.
- Спасибо, Апполинария Георгиевна.
- Всегда рада, - пропела я и покинула кабинет.
Днем мне позвонил дед. Дедушка сейчас скучал в своем загородном доме, изображая русского барина, и поэтому периодически развлекался вмешательством в чужую жизнь. Впрочем, ему я все прощала, потому что когда в тринадцать лет я попала в аварию, и почти три года не могла ходить – он вместе с моими родителями взял на себя труд опекать меня, вывозить к себе, а у него в доме организовался настоящий небольшой реабилитационный центр.
Я не могла ходить, и в перерывах между занятиями, процедурами и домашним обучением вместо школы запойно зачитывалась английской сатирой. И когда я наконец-то стала ходить, то люди смотрели на мое ковыляние со страхом и жалостью. И оказалось, что я отвыкла от людей.
Три года изоляции сделали меня интровертом и мизантропом. Мимо меня прошел целый культурный пласт российской молодежной жизни, и как результат, поступив в институт, я не знала, о чем разговаривать с однокурсниками. Ну и когда не знаешь, сможешь ли ты в будущем, извините, хотя бы самостоятельно ходить в туалет, трудно проникнуться восторгом в отношении трагедий типа «ой, у меня сломался ноготь».
Я и не проникалась, и язвила – и вскоре была логично выброшена на периферию студенческой жизни.
- Да, дедуля, - сказала я в трубку.
- Полечка,- он был единственным, кто невзирая ни на что называл меня уменьшительно, - с праздником! Ты теперь совсем большая!
- Очень мило мне об этом напомнить, - съязвила я. Дед захохотал.
- Ой, не делай мне язву, Поля! Как будто тебя когда-то волновал возраст. Знаешь, зачем звоню?
- Знаю, - уныло сказала я. – Деда, дай мне сделать себе подарок и никуда не ходить отмечать. Посидеть дома, почитать…
- На пенсии начитаешься, - отрезал он. – Жду тебя в субботу на твой праздник. Будут только свои, не переживай.
- Может не надо? – попыталась вяло отбиться я. Вяло, потому что знала, что ничего не выйдет. Как говорится, хоть тушкой, хоть чучелком, но меня к деду доставят и начнут причинять добро и насаждать хорошее настроение.
Родители давно махнули на меня рукой, а дедуля был упрямый.
- Надо, внучка, надо, - наставительно сказал дед. – Разве я могу пропустить представление раз в год, как ты бегаешь от гостей, а они стараются этого не замечать?
- Жениться бы тебе, дед, - сказала я. – Чтобы не развлекался засчет внучки.
- Э нет. Бабушка твоя, царствие ей небесное, была и будет единственной моей женой. Так что придется тебе отдуваться.
Вечером, когда сотрудники уже разошлись, я покопалась в документах отдела кадров и вывела на экран анкету Буйволова. Тридцать семь лет, разведен, детей нет. Проходил службу в рядах родной армии, затем в отряде спецназначения. Ухитрился получить высшее в Военном институте физической культуры. Мастер спорта по вольной борьбе. Тааак… адрес… школа…
Сзади скрипнула дверь. Я обернулась, позади стоял Буйволов и с интересом смотрел на экран.
- Еще одно нарушение, - проговорил он гулко. – Придется лишить вас премии, Апполинария Георгиевна. Хотя могу сделать исключение в честь вашего праздника.
- Возьмите ее себе, - буркнула я, закрывая анкету. – Считайте, что я заплатила за сведения.
- Я вас так заинтересовал? – на губах Сергея Романовича была усмешка, он так и перегораживал выход из моей каморочки.
- Вы объявили мне войну, - честно ответила я, - так что узнаю все о вероятном противнике.
- Какая вы нежная, - хмыкнул этот буйвол и повертел головой. – Это был предупредительный выстрел.
- А что это вы тут делаете? – подозрительно поинтересовалась я. – Рабочий день закончен.
- Обхожу кабинеты, - сказал он. – Пока не установили видеонаблюдение, проверяю, нет ли кого в компании вечером. А тут вы.
- Я, - согласилась я. Сняла очки, потерла глаза, надела их обратно. Встала. – Ну, до завтра, Сергей Романович.
Он как-то странно смотрел на меня, потом моргнул.
- До завтра, - попрощался он.
Выйдя на жаркую улицу я позвонила Лельке.
- Да? – обрадовалась подруга. – Едем праздновать?
- Едем, - подтвердила я. – Но план меняется. Сначала мы по магазинам, а потом оторвемся в салоне красоты.
- Я есть хочу, - заныла толстенькая Олька. – Я с утра специально не ела!
- Подруга, - торжественно провозгласила я, - я точно не дам тебе умереть с голоду. Спускайся, а то я сейчас расплавлюсь.
Пока Лелька выходила, я позвонила мамуле.
- Мам, - сказала я шепотом, - а ты помнишь, привезла мне с Италии кучу вещей? Я их даже не распаковала тогда.
- Помню, - грустно протянула мама.
- А можешь послать водителя, чтобы привез мне эти вещи? И еще… Герасим меня примет сегодня?
Мамочка издала странный испуганный звук.
- Апполинария, - простонала она, - ты где? В травме, да? Ты головой ударилась? Диктуй адрес, я сейчас буду!
- Мама, не издевайся, - попросила я жалобно. – Можешь договориться с нашим трепетным гением? Я буду часа через три.
- Я не издеваюсь, - проговорила она с ужасом. – Что случилось, дочка? Ты меня пугаешь последнее время.
- Ничего, - ответила я грустно, наблюдая за несущимися по трассе машинами. – Я хочу ребенка и для этого готова влезть в шкуру сладкой киски. Знаешь, как хищные водоросли мимикрируют под нежный цветочек? Доверчивая рыбка-самец подплывает, а они ее хвать – и только чешуя оседает на дно. Я подманю мужчину раскраской и расцветкой, получу вторую полосочку на тесте и снова стану собой.
Мамуля немного опешила от моей прямоты. Но ненадолго – мои родители были приучены ко всему.
- Дело хорошее, - протянула она, - а если влюбишься? Я, - она вздохнула, - когда-то так твоего отца приманивала. Оказался не рыбкой, а консервной баночкой для водорослей.
- Мы сейчас с этими аллегориями далеко зайдем, - фыркнула я. – Ну с чего я влюблюсь-то, мам? Я никогда не влюблялась. Так что, позвонишь Герасиму?
- Конечно, - сказала мама. – И, кстати, в этом году я привезла тебе несколько платьев из Парижа. Не успела улучить момент, когда ты будешь достаточно расслаблена, чтобы вручить их тебе.
- Считай, что момент настал, - подсказала я. – Шли мне все эти ужасные неудобные вещи, мамуль. Обещаю надеть их все.
- Я все-таки сплю, - проговорила мама задумчиво.
- Я люблю тебя, мам, - рассмеялась я и помахала подходящей Ольке.
Через двадцать минут мы уже сидели в одном из папиных рестораном, и перед нами выставляли пиалы с чаем, сладости, лепешки и холодные закуски. Подруга несчастными глазами следила за веселым официантом, наметанным глазом определившем во мне свою соотечественницу, и как только он отошел, схватила лепешку и вцепилась в нее зубами. Я рассеянно отпила вкусный ароматный чай.
Леля, - сказала я торжественно, - я нашла кандидата на роль отца будущего Качатуряна.
- Нееет, - догадливо простонала она.
- Да! – подтвердила я.
- И как ты планируешь затащить его в постель?
Кажется, разговоры вокруг нас стихли.
- Еще не знаю. Но, сама подумай, я столько ищу, и тут как по заказу, голубоглазый блондин, спортсмен, да еще и высокий. Характер, правда, мерзкий, но тут уже что послали свыше.
- Это судьба! – согласилась Лелька. – Да даже если не судьба, поиметь такой набор мускулина – большая удача! Что будешь теперь делать?
- Учиться соблазнять, - с воодушевлением, которого не чувствовала, ответила я. – Так что слушаю предложения.
Герасим Лыков, вопреки стереотипам о мужчинах-стилистах, был брутален, волосат и абсолютно гетеросексуален. Ко всему прочему он был давно и прочно женат, и супруга его как раз готовилась обрадовать мужа вторым ребенком.
Принимал он у себя в домашней студии и драл такие деньги, что можно было упасть в обморок, легко мог послать непонравившегося клиента – и тем не менее к нему стремились попасть все вертихвостки Москвы.
- Так-так, - сурово встретил он меня в десять вечера на пороге своего пентахауса. Тряхнул волосами, улыбнулся белозубо и сложил волосатые руки на мощной груди. – Кто это у нас?
Я так же сложила руки на груди и заявила:
- Я та, которой срочно нужно измениться до неузнаваемости!
Он еще раз посмотрел на меня, потрогал мои волосы.
- Это я могу, - пробасил он. – Следуй за мной.
Глава 8
Встав с утра на следующий день и мельком увидев себя в зеркале, я испугалась и отскочила в сторону. Герасим сделал меня брюнеткой, остриг волосы так, что они вились теперь вокруг головы короткой почти африканской шапкой, изменил угол взлета бровей – и на меня смотрела бледнолицая дева с огромными глазами, стервозным прищуром и удивительными высокими скулами. Даже мой огромный нос вполне гармонично вписывался теперь в новый облик.
- Запомни, Апполинария, - вещал Герасим, со скоростью звука и насухо обстригая меня – в его студии играл фортепианный концерт Чайковского, и все сто килограмм мускул мастера со своими ножницами вдохновенно порхали вокруг. – Нет некрасивых женщин и неидеальных черт. Есть плохие прически. И самый ужас когда женщина что в семнадцать, что в сорок семь как выбрала одну прическу, так ее и носит. Хорошо, если это ее. А если нет? Надо меняться, надо искать себя! Одежду, макияж…
- Я против улучшения себя косметикой и одеждой, - честно призналась я. – Мне кажется, это ложные истины. «Оденься как сексуальная кошечка, и тебя полюбят», «похудей на двадцать килограмм и тебя полюбят». И самое противное, что в книгах и кино пропагандируется то же самое. Ой, замарашка похудела, накрасилась, оделась, и вдруг принц обратил на нее внимание. Но она-то осталась той же! И я, - я вздохнула, - встала на этот порочный путь. Но ради великой цели!
- Что делать, кошечка, - философски ответил Герасим, - мужикам в большинстве своем важен статус, поэтому большинство из нас всегда бросается на яркое и модное. Если женщина рядом выглядит как картинка с журнала, то нам кажется, что и мы что-то из себя представляем. Но часть из нас все же это перерастает. И понимает, что когда у тебя самого есть статус, ты имеешь право выбирать женщин, от которых торкает лично тебя. Даже если она, как ты говоришь, в общепринятом смысле замарашка. Мне по сути важна только ухоженность и чистоплотность. Прическу я своей женщине всегда сделаю, а то, что Лилька большая, так хоть ухватиться есть за что.
Я завистливо подумала о Лильке и слегка задремала под звуки пианино. Домой я вернулась поздно, и еще на ночь покрасила ногти на руках и ногах в ярко-алый цвет. Держитесь, Сергей Романович!
На работу я поехала на машине. Ужасно страдая, трясясь от страха и очень медленно. Но в итальянском легком сиреневом платье, туфлях на танкетке и в чулках как-то очень странно ездить в метро.
Зато на дорогах тоже достаточно предметов для ненависти.
Для придания себе смелости я включила диск с песнями Челентано, надела огромные круглые солнечные очки, накрасила губы красной помадой, и воображала себя Софи Лорен за рулем Альфа Ромео, едущей к своему Марчелло Мастроянни. Не хватало только сигареты на мундштуке, но, подумав, я решила, что начинать курить перед возможной беременностью глупо. И представляла, как захожу я в кабинет Сергея Романовича, а он поднимает глаза от личного дела (или поворачивается от очередного пытаемого сотрудника), весь такой в форме, с наганом… так, куда тебя понесло, Апполинария?
