- Это точно, - согласилась я. - А как насчет поехать всем вместе к ним на новоселье?
- Отличная идея...
- ...только у тебя времени нет, - закончила я за него.
- А вот и не угадала. Время я найду ради такого случая. Да и отдохнуть не помешает. А когда событие намечается?
Пальцы Антона запорхали по экрану планшета.
- Конец мая, июнь. Точно еще не знаю.
- Ну и славно. Занесу в список неотложных дел. Кстати, фотки я переправил себе на почтовый ящик. Дома покажу Надежде. Ну, и Наталье, - добавил он небрежно.
И Антон стал рассуждать, мечтательно поглядывая в окно за моей спиной.
- Нет, в самом деле, надо обязательно поехать. Наталья вряд ли соберется. Она занята.
- Да и нашу родню не очень жалует, - вставила я.
- А если учесть вашу с ней пышно цветущую многолетнюю взаимную неприязнь, - подхватил Антон. - Нет, она точно не поедет, - с каким-то даже удовлетворением заключил он.
- Ой, плакать не стану. Уж извини, - не смогла удержаться я. - Возьмем Надежду.
- Это само собой. Думаю, она с удовольствием прокатится, - дядька перевел взгляд на меня, потом снова отвел глаза в сторону. - Я, может быть, еще кое-кому предложу с нами поехать. С вашего позволения, конечно. Кажется мне, что один человечек очень нуждается в... хм, некотором отдалении от среды, в которой ныне пребывает.
- Ух, загадочно. А что за "человечек" такой? Я его знаю?
- Нет, не знаешь. Но... это хороший человечек.
- И какого, простите, он пола?
- Женского. Юного. Замужнего, - отчеканил Антон, и тут же отрезал, как саблей отсек, - и это всё абсолютно ничего не значит. Во всяком случае, в традиционно неприличном смысле.
- Не обманывайся, мудрый дядюшка! - хмыкнула я. - "Женского, юного, замужнего" вполне достаточно, чтобы смысл получился традиционно провоцирующий на неприличные выводы. Особенно, когда дело касается "женатых, немолодых" профессоров с безупречной репутацией, но дли-и-и-инным шлейфом неподтвержденных слухов и подозрений в нарушении этой самой безупречности. Чтобы расширить трещинку в твоем несокрушимом реноме, как раз и не хватает неформальной поездки в компании юной и замужней.
Антон устало хохотнул, как-то ссутулился и сразу стал казаться старше своих шестидесяти, в то время как еще минуту назад казался моложе на десяток, а то и больше, лет.
- А мы все обставим таким образом, что она поедет в компании не со мной, а новых подруг - с тобой и Надеждой.
- Ого, смотрю, ты уже все продумал! - искренне удивилась я. - Будто давно что-то такое планируешь. И как зовут "юное-замужнее"? И главное, где ты ее откопал? Неужели среди своих студенток?! - я уже откровенно веселилась
- Зовут Вера. И - нет! Никаких студенток, - рыкнул Антон, снова обретая внутренний стержень, а вместе с ним и гордую осанку. - Она вообще из другой оперы. Не из наших, научных.
- Ах, не из "ваших"... - протянула я, видя, что Антон близок к тому, чтобы рассердиться. Но после того, как я заметила тщательно скрываемый надлом в моем всегда умеющем себя держать родственнике, очень захотелось его слегка встряхнуть, пусть даже так грубо. - А из каких же она будет?
- Все, Антонина, хватит, - решительно оборвал меня дядька. - Идея абсурдная. Я уже не рад, что сболтнул. Это точно тот самый "бес" меня кольнул, который метит в ребро в определенном возрасте. Но ничего такого, поверь. Я по-прежнему верен жене. А мой интерес к той девушке - чистейшей воды дружеская симпатия к достойному представителю женской половины человечества. На самом деле, достойному. И опошлять искреннее восхищение женщиной я не позволю.
Он вдруг замолчал, уставился на меня совершенно ошалевшими глазами и, начал смеяться.
- Господи, как же это замечательно, когда можно вот так выпустить на волю своих тараканов, - проговорил он сквозь смех. - Рассказать что-то заведомо осуждаемое и при этом быть уверенным, что тебя поймут абсолютно правильно. Не побегут докладывать многажды искаженные злыми языками факты супруге. Тоник, ты...
- Чудо я. Чудо... - отмахнулась я. - Самое обыкновенное чудо. Банковский сейф и жилетка в одном лице.
Антон примолк, а я спохватилась, что слишком резко отреагировала, невольно выдавая свое "очевидное-затаенное".
Мне-то поплакаться или поведать свои тайные помыслы было некому.
Как это у Брюсова?
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Я уже давно не "юноша", то есть не девушка. И взор мой потух.
Живу исключительно настоящим, стараясь не думать о грядущем. А тот вид "искусства", которому я охотно и самозабвенно поклоняюсь, как раз и называется сочувствием. Занятие это не самое простое и доходное, но зато не безраздумное и бесцельное.
Цель у него вполне конкретная.
Найти потерянное. Залечить болящее. Возместить причиненный урон. Исправить то, что когда-то было сломано.
И мой основной объект - двоюродный братец Лешка.
Не успокоюсь, пока не увижу, как выправляется этот жесткий, непробиваемый, титановый крендель. Пока в его жилах не начнет снова течь кровь, а не антифриз. Пока он не регенерирует настолько, что сможет принять и простить самого себя.
Вот тогда и Егор вернется к нам, я уверена. И увидит, что жизнь продолжается и все уже достаточно наказаны за то, что произошло много лет назад.
...Он шел по улице, двигаясь с уверенной непринужденностью. Парень, как парень. Идет по своим делам, не обращая особого внимания на окружающих. В руках айфон, на плече на длинном ремне кожаная сумка-портфель.
Он хорош собой. Высокий, худощавый. Крепкий, как спортсмен. И пластичный, словно танцор.
Девушки и женщины провожали его взглядами, надеясь на ответное внимание.
Но в толпе он видел только одну.
Ослепительную брюнетку в длинном черном плаще и высоких белых сапогах со шнуровкой.
При каждом ее шаге в распахивающихся полах плаща мелькало то одно, то другое смуглое круглое колено, вид которых заставлял сглатывать комок в горле.
Она подошла к кофейне, остановилась, оглянулась, словно что-то почувствовала.
Парень затаил дыхание - неужели заметила!
Но девушка потянула за ручку, открывая дверь, и шагнула внутрь.
Проходя в толпе мимо с самым безучастным видом, неузнанный, незамеченный, прячущийся за спинами прохожих, он услышал, как звякнул колокольчик, и звук этот отозвался болезненным уколом в его сердце.
Парень запнулся, притормаживая и борясь с искушением зайти следом, усесться где-нибудь в темном уголке и не сводить с нее жадного взгляда. Когда-нибудь он наберется, наконец, смелости выйдет из тени и скажет ей все, глядя в глаза.
А пока оставалось только смотреть и изнывать от тоскливого осознания, что эта женщина не для него.
Антонина
Я думала о том, что мужчины в этом кафе выглядят обреченными на вечную печаль. Они смотрели на мою двоюродную сестру, понимая, что эта женщина недостижима для них, как луна на небе.
Наша Надежда пока никому не дала надежды на действительное обладание ею.
Слишком хороша, чтобы поверить в ее реальность. Слишком реальна, чтобы решиться приблизиться к ней. А приблизившись, увидеть ее настоящую и иметь смелость остаться рядом.
- Хочешь мне что-нибудь сказать или отвалить от тебя? - спросила я.
Надежда зачерпнула из вазочки подтаявшее мороженное и отправила лакомство в рот. Когда ее губы сомкнулись вокруг ложечки, она зажмурилась от наслаждения.
Незнакомец за столиком справа от нас поперхнулся кофе, наблюдая эту чувственную пантомиму. Боковым зрением я заметила, как у него округлились глаза и судорожно дернулся кадык.
- Надь, ты могла бы есть мороженное чуточку менее... вызывающе, - тихо сказала я, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
- Я ем вызывающе? - искренне изумилась Надежда.
- Очень. Мужики вокруг забыли, как дышать.
- И как же мне кушать? Чавкая и роняя капли на подбородок? - поинтересовалась моя собеседница.
- Можно и так. Но в этом случае, думаю, кто-нибудь прибежит с намерением слизать сладкие потеки с твоего лица.
- Фу! - рассмеялась Надя.
Вид смеющейся красавицы заставил тех, кто уже смотрел на нее, благоговейно замереть. А звук ее смеха вынудил прочих повернуться и также застыть в немом восхищении.
Возможно, я преувеличивала слегка, описывая реакцию окружающих на Надю, но преувеличивала не сильно.
- Ладно, - сестра посерьезнела, - что там тебе напел отец?
- Что ты готовишься четвертый раз сыграть "сбежавшую невесту", - напрямую ответила я.
- Что ж, и это правда, - также прямолинейно отозвалась Надежда. - Мы с Павлом расстались по моей инициативе. Тихо и мирно.
- Если это твое окончательное решение, скажи об этом родителям. Пусть знают и не маются неизвестностью.
- Хорошо, я им скажу,- согласилась Надя. - А сказать тебе, почему я так... снова?
Она подняла на меня взгляд, полный бархатной, сладко-горькой, как темный шоколад, тоски, которую я до сих пор не замечала. Странная, неоднозначная тоска, смешанная с тайным упованием на какое-то чудо. Такой взгляд, наверное, бывает у человека, который идет по самому краю пропасти и искренне верит, что не сорвется.
- Если хочешь, то скажи, - отозвалась я. - Но только, если хочешь.
- Я хочу кому-нибудь рассказать. И могу это сделать только тебе.
Она опустила голову, черный шелк волос скользнул по щекам, скрывая лицо. Темные брови сошлись, образуя складочку на чистом лбу.
- Мне очень нравится... другой, - тихо, но отчетливо произнесла Надя. - Больше, чем нравится. А я не хочу этого. Всеми фибрами души своей не хочу.
- Но почему?
- Потому что это невозможно. Это катастрофа. Конец света. Называй, как хочешь. Главное, что допустить этого никак нельзя, иначе наломаю дров и оставлю после себя пепелище, - она болезненно поморщилась. - И на это пепелище станут приходить все, кто меня знал, стерву порочную. И будут плевать мне вослед, проклиная до конца времен.
- О, Боже... Надюша, сколько патетики. А не слишком ли ты драматизируешь? - я была шокирована и напугана. - Что там такое может быть, за что тебя будут проклинать до конца времен?
Она подняла голову, лицо ее было спокойным, взгляд устремлен куда-то вперед сквозь всё и всех.
- Понимаешь, Тонь, это чувство, как обухом по голове. Вот жила себе, жила, не тужила. После трех попыток выйти замуж была абсолютно уверена, что сейчас все сложится. И оно складывалось, честное слово, - горячо говорила Надя. - И вдруг, как лавина... Нежданно-негаданно.
Она снова и снова медленно, задумчиво пропускала сквозь пальцы темные пряди волос.
- Я думаю, может меня испытывают на вшивость? Или это карма такая. Я и сама теперь хочу знать, что со мной не так. Какое проклятие висит надо мной?
"То же, что и над всеми нами", - захотелось крикнуть мне.
И проклятие это зовется поисками счастья.
И желанием любви.
Мы все обречены вечно вожделеть эти сокровища, забывая, что они могут лежать буквально у нас под ногами.
Их можно вдыхать и не знать об этом.
К ним можно прикасаться и не понимать, что уже находится в наших руках.
Ими можно обладать, а потом добровольно отказаться, принося надуманные, никому не нужные жертвы.
Вера
Минувшие недели Вера была занята тем, что пыталась вернуть свой пошатнувшийся мир на привычное место. Старалась укрепить покосившиеся стены, поправить поехавшую крышу. Заделать течи и не наломать дров. Словом, параллельно с реальным загородным домом проводила собственные "внутренние" строительные работы, но получалось у нее плохо.
Антон Геннадьевич упорно звонил практически ежедневно. Просто, чтобы перекинуться парой слов. Исключительно дружеское общение, ни к чему не обязывающее. Спрашивал, как поживает сынишка, не занимается ли она еще какими-нибудь интересными переводами на тему, в которой он может оказать содействие. Интересовался, как продвигается строительство дачи.
Трижды приглашал пообедать с ним. Дважды она отказалась. На третий раз согласилась, сама не зная зачем.
Они встретились в обеденный перерыв в тихом кафе с добротной домашней кухней и непривычным отсутствием в меню вездесущих бизнес-ланчей.
Даже подъехав к месту встречи, Вера так и не смогла объяснить самой себе, зачем это делает. Она не понимала, что нужно от нее настойчивому профессору. Есть ли какая-то граница, перехода которой она не желала. И где именно эта граница пролегала в их...
А в чем, собственно, "их"? Отношениях? Нет у них никаких отношений и быть не может. И все-таки в потайном уголке сознания, там, где укладываются прочные кирпичики всего того основательного и непритворного, в чем мы можем признаться только сами себе. Там, где хранятся все наши "скелеты" и тщательно скрываемые слабости, и, чего уж там, пороки. Именно там уже вполне сформировалась простая истина - она рада появлению в ее жизни этого человека. Рада, как ребенок, разглядевший в случайном знакомом доброго волшебника.
Антон Геннадьевич не волновал ее, как мужчина, но основательно подкупал чисто человеческими надежностью, искренностью, достоинством. И весьма своеобразным чувством юмора.
Если бы не однозначно предсказуемая реакция Стаса, узнай он, что жена продолжает неформально общаться с профессором, Вера дала бы возможность их дружбе окрепнуть и расцвести. Но только дружбе, какая может возникнуть между мудрой зрелостью и чистой, вдохновляющей молодостью.
Но Стас ни в коем случае, и ни при каких обстоятельствах не должен был знать об этих звонках. И Антон Геннадьевич, похоже, прекрасно понимал сей деликатный момент и звонил исключительно в рабочее время.
А если он понимал это, значит должен понять и то, что развивать тему не имеет смысла.
...Вера прошла к столику, за которым уже сидел Антон и, натолкнувшись на удивление, написанное на его лице, слегка растерялась.
- Что-то не так? - спросила она, невольно оглядывая себя.
- Вас о том же хотел спросить, Верочка, - отозвался профессор. - У вас такой пугающе решительный вид. Как у матадора, выходящего на арену.
Вера ответила не сразу, давая себе возможность справиться с досадой, что позволила невысказанным намерениям отразиться на ее лице.
- Ах, ну, это я глубоко задумалась о... некоторых рабочих моментах, - проговорила, присаживаясь за столик и убирая в сумку свой телефон. Пыталась не смотреть на Антона Геннадьевича, пока в глазах не уляжется переполох. - Здравствуйте, - сказала она, наконец.
- Здравствуйте, дорогая, - Антон улыбнулся. - Прекрасно выглядите, Верочка. И эта блузка вам очень к лицу.
- Спасибо. Это сamisa. Почти как у матадора.
- Простите, что? - профессор удивленно вскинул брови.
- Рубашка с жабо, которую надевают матадоры по-испански называется сamisa.
Антон Геннадьевич искренне рассмеялся. И Вере сразу расхотелось говорить или делать что-то такое, что положит конец их общению.
Они заказали легкие закуски и зеленый чай с имбирем. За непринужденной беседой время, выделенное на обед, быстро испарялось. Неторопливо попивая приятно обжигающий и в то же время освежающий напиток, девушка наслаждалась последними минутами в обществе Антона Геннадьевича. Он рассказывал про свою племянницу Аню, в которой души не чаял, когда зазвонил Верин телефон.
- Отличная идея...
- ...только у тебя времени нет, - закончила я за него.
- А вот и не угадала. Время я найду ради такого случая. Да и отдохнуть не помешает. А когда событие намечается?
Пальцы Антона запорхали по экрану планшета.
- Конец мая, июнь. Точно еще не знаю.
- Ну и славно. Занесу в список неотложных дел. Кстати, фотки я переправил себе на почтовый ящик. Дома покажу Надежде. Ну, и Наталье, - добавил он небрежно.
И Антон стал рассуждать, мечтательно поглядывая в окно за моей спиной.
- Нет, в самом деле, надо обязательно поехать. Наталья вряд ли соберется. Она занята.
- Да и нашу родню не очень жалует, - вставила я.
- А если учесть вашу с ней пышно цветущую многолетнюю взаимную неприязнь, - подхватил Антон. - Нет, она точно не поедет, - с каким-то даже удовлетворением заключил он.
- Ой, плакать не стану. Уж извини, - не смогла удержаться я. - Возьмем Надежду.
- Это само собой. Думаю, она с удовольствием прокатится, - дядька перевел взгляд на меня, потом снова отвел глаза в сторону. - Я, может быть, еще кое-кому предложу с нами поехать. С вашего позволения, конечно. Кажется мне, что один человечек очень нуждается в... хм, некотором отдалении от среды, в которой ныне пребывает.
- Ух, загадочно. А что за "человечек" такой? Я его знаю?
- Нет, не знаешь. Но... это хороший человечек.
- И какого, простите, он пола?
- Женского. Юного. Замужнего, - отчеканил Антон, и тут же отрезал, как саблей отсек, - и это всё абсолютно ничего не значит. Во всяком случае, в традиционно неприличном смысле.
- Не обманывайся, мудрый дядюшка! - хмыкнула я. - "Женского, юного, замужнего" вполне достаточно, чтобы смысл получился традиционно провоцирующий на неприличные выводы. Особенно, когда дело касается "женатых, немолодых" профессоров с безупречной репутацией, но дли-и-и-инным шлейфом неподтвержденных слухов и подозрений в нарушении этой самой безупречности. Чтобы расширить трещинку в твоем несокрушимом реноме, как раз и не хватает неформальной поездки в компании юной и замужней.
Антон устало хохотнул, как-то ссутулился и сразу стал казаться старше своих шестидесяти, в то время как еще минуту назад казался моложе на десяток, а то и больше, лет.
- А мы все обставим таким образом, что она поедет в компании не со мной, а новых подруг - с тобой и Надеждой.
- Ого, смотрю, ты уже все продумал! - искренне удивилась я. - Будто давно что-то такое планируешь. И как зовут "юное-замужнее"? И главное, где ты ее откопал? Неужели среди своих студенток?! - я уже откровенно веселилась
- Зовут Вера. И - нет! Никаких студенток, - рыкнул Антон, снова обретая внутренний стержень, а вместе с ним и гордую осанку. - Она вообще из другой оперы. Не из наших, научных.
- Ах, не из "ваших"... - протянула я, видя, что Антон близок к тому, чтобы рассердиться. Но после того, как я заметила тщательно скрываемый надлом в моем всегда умеющем себя держать родственнике, очень захотелось его слегка встряхнуть, пусть даже так грубо. - А из каких же она будет?
- Все, Антонина, хватит, - решительно оборвал меня дядька. - Идея абсурдная. Я уже не рад, что сболтнул. Это точно тот самый "бес" меня кольнул, который метит в ребро в определенном возрасте. Но ничего такого, поверь. Я по-прежнему верен жене. А мой интерес к той девушке - чистейшей воды дружеская симпатия к достойному представителю женской половины человечества. На самом деле, достойному. И опошлять искреннее восхищение женщиной я не позволю.
Он вдруг замолчал, уставился на меня совершенно ошалевшими глазами и, начал смеяться.
- Господи, как же это замечательно, когда можно вот так выпустить на волю своих тараканов, - проговорил он сквозь смех. - Рассказать что-то заведомо осуждаемое и при этом быть уверенным, что тебя поймут абсолютно правильно. Не побегут докладывать многажды искаженные злыми языками факты супруге. Тоник, ты...
- Чудо я. Чудо... - отмахнулась я. - Самое обыкновенное чудо. Банковский сейф и жилетка в одном лице.
Антон примолк, а я спохватилась, что слишком резко отреагировала, невольно выдавая свое "очевидное-затаенное".
Мне-то поплакаться или поведать свои тайные помыслы было некому.
Как это у Брюсова?
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее - область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Я уже давно не "юноша", то есть не девушка. И взор мой потух.
Живу исключительно настоящим, стараясь не думать о грядущем. А тот вид "искусства", которому я охотно и самозабвенно поклоняюсь, как раз и называется сочувствием. Занятие это не самое простое и доходное, но зато не безраздумное и бесцельное.
Цель у него вполне конкретная.
Найти потерянное. Залечить болящее. Возместить причиненный урон. Исправить то, что когда-то было сломано.
И мой основной объект - двоюродный братец Лешка.
Не успокоюсь, пока не увижу, как выправляется этот жесткий, непробиваемый, титановый крендель. Пока в его жилах не начнет снова течь кровь, а не антифриз. Пока он не регенерирует настолько, что сможет принять и простить самого себя.
Вот тогда и Егор вернется к нам, я уверена. И увидит, что жизнь продолжается и все уже достаточно наказаны за то, что произошло много лет назад.
***
...Он шел по улице, двигаясь с уверенной непринужденностью. Парень, как парень. Идет по своим делам, не обращая особого внимания на окружающих. В руках айфон, на плече на длинном ремне кожаная сумка-портфель.
Он хорош собой. Высокий, худощавый. Крепкий, как спортсмен. И пластичный, словно танцор.
Девушки и женщины провожали его взглядами, надеясь на ответное внимание.
Но в толпе он видел только одну.
Ослепительную брюнетку в длинном черном плаще и высоких белых сапогах со шнуровкой.
При каждом ее шаге в распахивающихся полах плаща мелькало то одно, то другое смуглое круглое колено, вид которых заставлял сглатывать комок в горле.
Она подошла к кофейне, остановилась, оглянулась, словно что-то почувствовала.
Парень затаил дыхание - неужели заметила!
Но девушка потянула за ручку, открывая дверь, и шагнула внутрь.
Проходя в толпе мимо с самым безучастным видом, неузнанный, незамеченный, прячущийся за спинами прохожих, он услышал, как звякнул колокольчик, и звук этот отозвался болезненным уколом в его сердце.
Парень запнулся, притормаживая и борясь с искушением зайти следом, усесться где-нибудь в темном уголке и не сводить с нее жадного взгляда. Когда-нибудь он наберется, наконец, смелости выйдет из тени и скажет ей все, глядя в глаза.
А пока оставалось только смотреть и изнывать от тоскливого осознания, что эта женщина не для него.
***
Антонина
Я думала о том, что мужчины в этом кафе выглядят обреченными на вечную печаль. Они смотрели на мою двоюродную сестру, понимая, что эта женщина недостижима для них, как луна на небе.
Наша Надежда пока никому не дала надежды на действительное обладание ею.
Слишком хороша, чтобы поверить в ее реальность. Слишком реальна, чтобы решиться приблизиться к ней. А приблизившись, увидеть ее настоящую и иметь смелость остаться рядом.
- Хочешь мне что-нибудь сказать или отвалить от тебя? - спросила я.
Надежда зачерпнула из вазочки подтаявшее мороженное и отправила лакомство в рот. Когда ее губы сомкнулись вокруг ложечки, она зажмурилась от наслаждения.
Незнакомец за столиком справа от нас поперхнулся кофе, наблюдая эту чувственную пантомиму. Боковым зрением я заметила, как у него округлились глаза и судорожно дернулся кадык.
- Надь, ты могла бы есть мороженное чуточку менее... вызывающе, - тихо сказала я, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.
- Я ем вызывающе? - искренне изумилась Надежда.
- Очень. Мужики вокруг забыли, как дышать.
- И как же мне кушать? Чавкая и роняя капли на подбородок? - поинтересовалась моя собеседница.
- Можно и так. Но в этом случае, думаю, кто-нибудь прибежит с намерением слизать сладкие потеки с твоего лица.
- Фу! - рассмеялась Надя.
Вид смеющейся красавицы заставил тех, кто уже смотрел на нее, благоговейно замереть. А звук ее смеха вынудил прочих повернуться и также застыть в немом восхищении.
Возможно, я преувеличивала слегка, описывая реакцию окружающих на Надю, но преувеличивала не сильно.
- Ладно, - сестра посерьезнела, - что там тебе напел отец?
- Что ты готовишься четвертый раз сыграть "сбежавшую невесту", - напрямую ответила я.
- Что ж, и это правда, - также прямолинейно отозвалась Надежда. - Мы с Павлом расстались по моей инициативе. Тихо и мирно.
- Если это твое окончательное решение, скажи об этом родителям. Пусть знают и не маются неизвестностью.
- Хорошо, я им скажу,- согласилась Надя. - А сказать тебе, почему я так... снова?
Она подняла на меня взгляд, полный бархатной, сладко-горькой, как темный шоколад, тоски, которую я до сих пор не замечала. Странная, неоднозначная тоска, смешанная с тайным упованием на какое-то чудо. Такой взгляд, наверное, бывает у человека, который идет по самому краю пропасти и искренне верит, что не сорвется.
- Если хочешь, то скажи, - отозвалась я. - Но только, если хочешь.
- Я хочу кому-нибудь рассказать. И могу это сделать только тебе.
Она опустила голову, черный шелк волос скользнул по щекам, скрывая лицо. Темные брови сошлись, образуя складочку на чистом лбу.
- Мне очень нравится... другой, - тихо, но отчетливо произнесла Надя. - Больше, чем нравится. А я не хочу этого. Всеми фибрами души своей не хочу.
- Но почему?
- Потому что это невозможно. Это катастрофа. Конец света. Называй, как хочешь. Главное, что допустить этого никак нельзя, иначе наломаю дров и оставлю после себя пепелище, - она болезненно поморщилась. - И на это пепелище станут приходить все, кто меня знал, стерву порочную. И будут плевать мне вослед, проклиная до конца времен.
- О, Боже... Надюша, сколько патетики. А не слишком ли ты драматизируешь? - я была шокирована и напугана. - Что там такое может быть, за что тебя будут проклинать до конца времен?
Она подняла голову, лицо ее было спокойным, взгляд устремлен куда-то вперед сквозь всё и всех.
- Понимаешь, Тонь, это чувство, как обухом по голове. Вот жила себе, жила, не тужила. После трех попыток выйти замуж была абсолютно уверена, что сейчас все сложится. И оно складывалось, честное слово, - горячо говорила Надя. - И вдруг, как лавина... Нежданно-негаданно.
Она снова и снова медленно, задумчиво пропускала сквозь пальцы темные пряди волос.
- Я думаю, может меня испытывают на вшивость? Или это карма такая. Я и сама теперь хочу знать, что со мной не так. Какое проклятие висит надо мной?
"То же, что и над всеми нами", - захотелось крикнуть мне.
И проклятие это зовется поисками счастья.
И желанием любви.
Мы все обречены вечно вожделеть эти сокровища, забывая, что они могут лежать буквально у нас под ногами.
Их можно вдыхать и не знать об этом.
К ним можно прикасаться и не понимать, что уже находится в наших руках.
Ими можно обладать, а потом добровольно отказаться, принося надуманные, никому не нужные жертвы.
Глава 6
Вера
Минувшие недели Вера была занята тем, что пыталась вернуть свой пошатнувшийся мир на привычное место. Старалась укрепить покосившиеся стены, поправить поехавшую крышу. Заделать течи и не наломать дров. Словом, параллельно с реальным загородным домом проводила собственные "внутренние" строительные работы, но получалось у нее плохо.
Антон Геннадьевич упорно звонил практически ежедневно. Просто, чтобы перекинуться парой слов. Исключительно дружеское общение, ни к чему не обязывающее. Спрашивал, как поживает сынишка, не занимается ли она еще какими-нибудь интересными переводами на тему, в которой он может оказать содействие. Интересовался, как продвигается строительство дачи.
Трижды приглашал пообедать с ним. Дважды она отказалась. На третий раз согласилась, сама не зная зачем.
Они встретились в обеденный перерыв в тихом кафе с добротной домашней кухней и непривычным отсутствием в меню вездесущих бизнес-ланчей.
Даже подъехав к месту встречи, Вера так и не смогла объяснить самой себе, зачем это делает. Она не понимала, что нужно от нее настойчивому профессору. Есть ли какая-то граница, перехода которой она не желала. И где именно эта граница пролегала в их...
А в чем, собственно, "их"? Отношениях? Нет у них никаких отношений и быть не может. И все-таки в потайном уголке сознания, там, где укладываются прочные кирпичики всего того основательного и непритворного, в чем мы можем признаться только сами себе. Там, где хранятся все наши "скелеты" и тщательно скрываемые слабости, и, чего уж там, пороки. Именно там уже вполне сформировалась простая истина - она рада появлению в ее жизни этого человека. Рада, как ребенок, разглядевший в случайном знакомом доброго волшебника.
Антон Геннадьевич не волновал ее, как мужчина, но основательно подкупал чисто человеческими надежностью, искренностью, достоинством. И весьма своеобразным чувством юмора.
Если бы не однозначно предсказуемая реакция Стаса, узнай он, что жена продолжает неформально общаться с профессором, Вера дала бы возможность их дружбе окрепнуть и расцвести. Но только дружбе, какая может возникнуть между мудрой зрелостью и чистой, вдохновляющей молодостью.
Но Стас ни в коем случае, и ни при каких обстоятельствах не должен был знать об этих звонках. И Антон Геннадьевич, похоже, прекрасно понимал сей деликатный момент и звонил исключительно в рабочее время.
А если он понимал это, значит должен понять и то, что развивать тему не имеет смысла.
...Вера прошла к столику, за которым уже сидел Антон и, натолкнувшись на удивление, написанное на его лице, слегка растерялась.
- Что-то не так? - спросила она, невольно оглядывая себя.
- Вас о том же хотел спросить, Верочка, - отозвался профессор. - У вас такой пугающе решительный вид. Как у матадора, выходящего на арену.
Вера ответила не сразу, давая себе возможность справиться с досадой, что позволила невысказанным намерениям отразиться на ее лице.
- Ах, ну, это я глубоко задумалась о... некоторых рабочих моментах, - проговорила, присаживаясь за столик и убирая в сумку свой телефон. Пыталась не смотреть на Антона Геннадьевича, пока в глазах не уляжется переполох. - Здравствуйте, - сказала она, наконец.
- Здравствуйте, дорогая, - Антон улыбнулся. - Прекрасно выглядите, Верочка. И эта блузка вам очень к лицу.
- Спасибо. Это сamisa. Почти как у матадора.
- Простите, что? - профессор удивленно вскинул брови.
- Рубашка с жабо, которую надевают матадоры по-испански называется сamisa.
Антон Геннадьевич искренне рассмеялся. И Вере сразу расхотелось говорить или делать что-то такое, что положит конец их общению.
Они заказали легкие закуски и зеленый чай с имбирем. За непринужденной беседой время, выделенное на обед, быстро испарялось. Неторопливо попивая приятно обжигающий и в то же время освежающий напиток, девушка наслаждалась последними минутами в обществе Антона Геннадьевича. Он рассказывал про свою племянницу Аню, в которой души не чаял, когда зазвонил Верин телефон.
