Только вряд ли настоящий романтик, мечтая, чувствует острое желание скукожиться до размеров букашки и заползти куда-нибудь, где можно вдоволь предаваться своим грёзам о запретном, не вызывая вопросов и подозрительных взглядов у окружающих.
Спрятаться было негде, а заставить себя прекратить следить за ней он не мог. Так и продолжал ходить следом, прячась в толпе и не смея заговорить. Соблюдал дистанцию, зная, что она при любом раскладе непреодолима, и всякая, даже самая осторожная попытка приблизиться, отодвинет их еще дальше друг от друга. Или разведет по разным полюсам раз и навсегда.
Впервые это вышло случайно. Увидел её на улице и увязался, как бездомный пес.
Потом поджидал и подкарауливал намеренно, понимая, как это неправильно, но существовать в ином режиме уже просто не мог. Ведь только так можно себе позволить смотреть на нее, не пряча глаз. Следить жадным взглядом за походкой, изгибами тела, за тем, как струится тяжелый шелк темных волос вдоль узкой спины. Временами воображал неуклюжую слежку чуть ли не парным танцем, в котором каждое движение свое, каждый шаг надо соразмерять с движением партнерши. Но в его случае не для того, чтобы создать дуэт, а чтобы, не упуская из виду, сохранять расстояние и оставаться незаметным.
Ходил, смотрел, думал и представлял рядом с ней себя, и не забывал о том, другом, с которым она делила свои планы на будущее.
И если бы еще тем "другим" не был собственный отец.
...Во рту стало так горько, что захотелось сплюнуть. Он даже поискал глазами место, куда можно отправить плевок, но вдруг вспомнил, где находится, и только поморщился.
- Вик, ты не заболел? - сухая и прохладная ручка Марины легла на лоб.
Он непроизвольно дернулся, мотнув головой, как сердитый теленок. Отросшие длиннее обычного пепельно-русые пряди упали на глаза, Виктор раздраженно откинул их пятерней со лба назад. Стрельнул на подругу недовольным серым взглядом.
- Я в норме. Пошли. - Поправил ремень сумки на плече и первым зашагал к лестнице.
- Э, а чо не на лифте? - донесся голос Никиты.
- Езжайте на лифте, если зад по лестнице таскать уже невмоготу. Я пешком. Для здоровья полезно, - пробурчал Вик, не оборачиваясь и не сбиваясь с шага.
Марина и Никита смотрели, как он удаляется твердой уверенной походкой, шагая с почти военной выправкой - спина прямая, плечи неподвижные, подбородок вздернут.
- Вот же... Не человек, а долото без ручки какое-то, - проговорил Никита вслед.
Марина посмотрела на друга, сначала непонимающе хмурясь, потом вскинула брови и улыбнулась.
- Слушай, а ведь и, правда. Вик похож на долото, - отозвалась она. - Весь такой прямой и жесткий. И резкий стал.
- Ага, упрямая, негнущаяся металлическая фигня, которая в любой голове легко дырку проколупает, - бросил Никита.
- Может, у него все-таки случилось чего? А он не говорит, - в двадцатый раз предположила Марина.
- Да точно случилось. Как два пальца... - отозвался Ник. - Но ведь упрямый же, ни за что не скажет. Все будет в себе варить.
Подруга в ответ только вздохнула и согласно покивала рыжеволосой головой.
Виктор не слышал, что говорили друзья. Шел к парадной лестнице, расходящейся на уровне второго этажа на две стороны, и думал о своем.
Не сядет он в лифт. Вдруг приедет тот, в котором минуту назад поднималась к себе на кафедру она. И он уловит аромат её духов, который он теперь узнает среди всех благоуханий мира, и который сводит его с ума. И если так будет продолжаться дальше, то он точно свихнется. Надо что-то с этим делать, но что делать, он не знал, и рассказывать о своих "тараканах" никому не собирался.
Все вокруг движется в обычном режиме, только он топчется на месте, начиная понимать, что без крепкого пинка с мертвой точки ему не сойти.
Коридор третьего этажа университета заполнен людьми. Виктор раздраженно выдохнул и прибавил ходу, нацелясь на открытую дверь в аудиторию, словно за ней было его спасение. По дороге машинально отвечал на приветствия знакомых, лиц которых толком и не видел, и думал только о том, как скорее сдать сессию и уехать из Москвы, подальше от всего.
К матери, в Оренбург, где будет топить в Урале-реке свои бредовые мечты и степными ветрами, пахнущими сухим травянистым зноем, выветривать из головы дурь.
Антонина
Передо мной огромная бульонная чашка сладкого кофе со сливками и упаковка моих любимых крошечных сушек с маком. Таскаю их, не глядя, словно семечки грызу - одну за другой.
Я забронировала авиабилеты в Черногорию для себя, Антона и Надежды, а для сестры еще и номер в маленьком семейном отеле. Надя пока не решила, но я почти уверена, что она поедет с нами. Её нынешнее состояние требует отдаления от объектов, порождающих душевный переполох. А у Надежды таких "объектов" целых два - она сама, и тот, неизвестный мне "возмутитель спокойствия". От себя, конечно, не сбежишь, но, поменяв обстановку, можно чуть остыть и попробовать рассмотреть проблему немного с иного ракурса.
Для меня предстоящая поездка не обсуждается. Мыслями я уже не здесь, а рядом с дочкой, по которой ужасно скучаю. Мы не виделись с Анечкой с Рождества, и сеансы видеозвонков по скайпу не считаются.
И, вроде бы, все продумано, планы составлены, идет движение в нужном направлении, но что-то беспокойное вьется в воздухе, как рой назойливых мушек. Попробовала отмахнуться и сосредоточиться на текущих делах, и не получилось. Поэтому сделаю как обычно в таких случаях - прислушаюсь, пытаясь понять, чем вызвано навязчивое состояние. Что не сделано? О чем забыла? На что не обратила внимания?
Или что-то не понимаю? Не замечаю очевидное, лежащее почти на виду?
В череде донимающих меня беспрестанно звонков раздался рингтон - песня "Забытую песню несет ветерок". Второй звонок от Лешки за сегодня. Это рекорд, учитывая, что обычно мы общались с периодичностью раз-два в неделю.
- Сестрица, привет. Дай телефон Веры.
- Господи, братец! Ты...
- Я посмотрел в бланках заказа нашей мастерской. Там только телефон ее хмыря-мужа. Так что... дай телефон.
- Не дам! Что за детский сад, Леш? Она не девочка, которую можно дергать за косички, когда тебе в голову втемяшится. - Сердито хлопнула ладонью по папке, в которой подшиты старые счета ателье.
- Да и я, вроде, не мальчик, которому хочется девчонок за косички дергать.
- Отстань, прошу. И остынь.
- Хех, сестрица... Знаешь же, что не отстану.
- Лёка, объясняю на пальцах для туповатых озабоченных мальчиков. Это не тот случай, когда я считаю возможным выполнить твое требование - да, требование, это даже уже не просьба - и поделиться с тобой номером телефона малознакомого человека. Симпатичного мне человека, у которого сейчас непростое время в жизни и которому не хочу добавлять еще забот. Или даже неприятностей. Я, видишь ли, почему-то уверена, что Вера совсем не будет рада, если я сделаю то, о чем ты просишь. Не до этого ей, сам же можешь понять. Так что, извини.
- А я разве не симпатичный тебе человек? Вот сейчас ты делаешь неприятно мне.
По тону Лешки чувствую, что он потешается, но и слышу вполне отчетливое напряжение. И недовольство. Голос начинает "проседать", становится сиплым, будто простуженным. Эта особенность у брата приобретенная, контролю не поддается и проявляется спонтанно под воздействием самых разных эмоций.
- Ты симпатичный. И потому не вынуждай меня принимать участие в том, что может мою симпатию к тебе... подпортить.
- Это невозможно, сестричка! Ты будешь любить меня любого, - Лешка веселился, но явно все больше прилагая для этого усилий. Казалось, следующую фразу он уже будет цедить сквозь зубы голосом, севшим до предела.
- Ты откуда звонишь, Леш? - Моя попытка перевести разговор на другое ни к чему не приведет, но хотя бы создам паузу. Подумаю.
- С работы.
- А почему так тихо? Обычно у тебя там что-нибудь звякает, стучит или скрежещет.
- У меня перерыв, сижу в конторе. - Лешка ответил равнодушно, но хотя бы не раздражен моей болтовней не по-существу, а за это время я подумала и решила.
- Хорошо, братец, отдыхай. А я пошла работать. Мой перерыв закончился, меня дела и люди ждут.
- Тонь...
- Пока, Леший. Я всё сказала.
Я нажала отбой, и ничуть не удивилась, когда тут же снова раздались знакомые аккорды, а на экране высветилось слово "Брат". Подождав, пока звонки прекратятся, взяла телефон и стала просматривать список абонентов.
Я могу быть ужасно упертой, как все мои родственники, но сейчас решила - буду сама собой, дам волю не упрямой убежденности в своей правоте, а тому, что зовется интуицией.
Вера
Два мобильника в сумочке вовсе не проблема. Но это если не дергаться от каждого звонка.
Вера убрала новый телефон в косметичку, прикрыв его зачем-то упаковкой обезболивающих таблеток, а старый положила перед собой на стол.
С мамой и сыном она уже пообщалась. Позвонил и Антон Геннадьевич. Эмоции всполошились, когда из недр сумки раздалось приглушенное жужжание нового телефона. Профессор сдержанно, почти по-деловому поинтересовался самочувствием и настроением. Спросил, не нужно ли что-нибудь. От этого вопроса Вера поежилась, торопливо поблагодарила за внимание и заботу и поспешила распрощаться.
Оказанная Прокофьевым помощь уже и так лежала тяжким грузом на душе, заставляя чувствовать себя обязанной, уязвимой, слишком открытой - состояние, которого она избегала всю свою жизнь, привыкнув решать проблемы и справляться с чувствами самостоятельно.
Вера сознавала, что при таком навязчивом стремлении наглухо закрываться в себе возникает опасность однажды потонуть в полном забвении. Тем более что, где-то глубоко в душе хотелось иного - чтобы мир вокруг не был равнодушен и откликался на ее настроение. И потому ждала звонков - от мамы, от Стаса, от Антона Геннадьевича, еще от кого-нибудь. Но этот "кто-нибудь", конечно же, не позвонит.
Робко подумала позвонить сама, ведь он дал ей номер своего телефона. Подумала, но ни за что не решится. Да и о чем говорить? "Здрасте, это Вера. Ну та, которая с синяками. Помните, вы меня возили на рентген? Ребра мои на снимке разглядывали? Как поживаете?" Фыркнула, с досадой тряхнула головой, прогоняя нелепые мысли.
С мыслями справиться еще можно, но не с тягостным состоянием растерянности, вызванным тщетными попытками оценить то, что происходит сейчас в её жизни. А главное, в ней самой.
Рядом нет никого, с кем можно легко и непринужденно болтать о насущном и наблюдать, украдкой измеряя и сравнивая "градусы" чужой житейской шкалы и своей.
- "Пфе, тоже мне - проблема. Подумаешь, бурно поссорилась с мужем. В семейной жизни всякое бывает. Все выпускают пар, без этого нельзя. Перестань метаться и маяться. Вот увидишь, лишнее выкипит и все будет снова нормально".
Вера словно на самом деле услышала слова воображаемой подруги. И поняла, что подобная "среднестатистическая" мудрость её ничуть не успокоит и в правоте своей не убедит. Да и ссора с мужем - это лишь часть того, что смущало и лишало покоя. Что-то случилось с ней самой такое, что отдаляло от привычного, заставляло повернуться и взглянуть открыто туда, где уже возникло нечто пока неведомое, непонятное, но страшно притягательное.
Никто не толкал в спину, не подгонял, вынуждая срочно что-то решать. И все же упорно казалось, что уже сейчас требовалась определенность, которая стала бы отправной точкой для дальнейших действий и направления мысли. Вера понимала и не понимала, что сама потихоньку выстраивала линию и своих намерений, и желаний, и действий. Но намеченное пока всего лишь бледным пунктиром пугало и сбивало с толку.
Куда привычнее быть направленной, ориентированной на знакомые ощущения, которые пусть и вызывают с некоторых пор внутренний протест, но не запутывают окончательно и не вынуждают представлять свою жизнь в руинах и в дыму неизвестности.
Встретиться с мужем, поговорить, обнаружить в себе достаточно мужества посмотреть в глаза, снова почувствовать его необыкновенную энергетику, волнами исходящую от взгляда и голоса, от всего мощного, крупного тела. И... уступить этой знакомой силе, поддаться путам, уговаривая себя смириться и быть благодарной за то, чем одарила жизнь.
...Размышляя, Вера заканчивала перевод, и время от времени поглядывала в окно. За раздвинутыми жалюзи виден кусочек внутреннего двора и ряд молодых елочек, высаженных по периметру. Несколько лет назад кому-то пришло в голову "оживить" внешний вид территории, прилегающей к кирпичному четырехэтажному зданию, в котором бюро переводов арендовало помещение. "Дизайнерской" фантазии хватило лишь на то, чтобы высадить под окнами голубые ели, посеять газон и обнести унылый, казенный палисадник низкой металлической оградой. Получилось нечто в духе Кремлевской стены.
Вера пробежала глазами фрагмент текста на экране компьютера, сохранила документ и снова перевела взгляд на окно. Отсюда, с рабочего места, почти незаметно, как меняются времена года, потому что елки, как известно, "зимой и летом одним цветом". Да и газонная трава, словно пластиковая - тоже почти не меняет окраску хоть в зной, хоть в холода, пока ее вовсе не скроет снег.
Вид из окон важен людям. Выбирая жилище, они входят в пустое, еще неустроенное пространство и первым делом выглядывают в окна - а что там, снаружи? Словно самым важным является не то, как сложится жизнь внутри выбранных стен.
Спасаясь от уныния, то откатывающего, то вновь набегающего волнами, Вера подумала об Антонине, о светлой женщине без возраста и, кажется, без недостатков. О доброй фее с сияющими, идеально уложенными золотыми волосами и безграничным терпением, столь понятным и знакомым Вере качеством. Только у Веры терпение распространялось в основном на саму себя и собственную жизнь, а у Антонины, судя по всему, его хватало на всех и вся. Наверное, Тоня умела смотреть на этот мир и населяющих его людей каким-то особым зрением, которым обладали немногие. Именно этим немногим не так важен вид снаружи, если они умеет разглядеть и понять то, что внутри.
От мысли этой неожиданно лопнул один из узелков, затянувшихся на сердце. Стало чуть легче дышать, даже боль в ребрах ощущалась уже не так сильно. Вообще ушиб оказался крайне раздражающей помехой. Сидеть неудобно, приходилось постоянно ерзать на кресле, ища позу поудобней. Повязка не обеспечивала достаточной фиксации, и от напряжения вскоре заныла еще и спина.
Вера вздохнула, вытащила из косметички таблетки, выдавила из блистера две штуки, закинула в рот и запила водой из маленькой бутылочки. Прежде чем убрать упаковку с лекарством, повертела её в чуть подрагивающих пальцах. Снова подумала о том, кто их покупал для неё, и тихонько хмыкнула, отметив, что отныне обречена вспоминать об Алексее каждый раз, как будет смотреть на какие-нибудь аптечные товары. Как ни странно, но избавиться от нечаянно приобретенного "условного рефлекса" желания не возникло.
К трем часам Вера доделала последний из числящихся за ней переводов. Пошла с докладом к Янусу, но шефа на месте не оказалось - задерживался с обеденного перерыва. Вера отправилась обратно к себе - дожидаться начальство. Хотела сегодня официально отметиться, что свою работу выполнила в полном объеме и может уходить в отпуск досрочно с чистой совестью. Хорошо бы еще весь гонорар получить сразу же.
Спрятаться было негде, а заставить себя прекратить следить за ней он не мог. Так и продолжал ходить следом, прячась в толпе и не смея заговорить. Соблюдал дистанцию, зная, что она при любом раскладе непреодолима, и всякая, даже самая осторожная попытка приблизиться, отодвинет их еще дальше друг от друга. Или разведет по разным полюсам раз и навсегда.
Впервые это вышло случайно. Увидел её на улице и увязался, как бездомный пес.
Потом поджидал и подкарауливал намеренно, понимая, как это неправильно, но существовать в ином режиме уже просто не мог. Ведь только так можно себе позволить смотреть на нее, не пряча глаз. Следить жадным взглядом за походкой, изгибами тела, за тем, как струится тяжелый шелк темных волос вдоль узкой спины. Временами воображал неуклюжую слежку чуть ли не парным танцем, в котором каждое движение свое, каждый шаг надо соразмерять с движением партнерши. Но в его случае не для того, чтобы создать дуэт, а чтобы, не упуская из виду, сохранять расстояние и оставаться незаметным.
Ходил, смотрел, думал и представлял рядом с ней себя, и не забывал о том, другом, с которым она делила свои планы на будущее.
И если бы еще тем "другим" не был собственный отец.
...Во рту стало так горько, что захотелось сплюнуть. Он даже поискал глазами место, куда можно отправить плевок, но вдруг вспомнил, где находится, и только поморщился.
- Вик, ты не заболел? - сухая и прохладная ручка Марины легла на лоб.
Он непроизвольно дернулся, мотнув головой, как сердитый теленок. Отросшие длиннее обычного пепельно-русые пряди упали на глаза, Виктор раздраженно откинул их пятерней со лба назад. Стрельнул на подругу недовольным серым взглядом.
- Я в норме. Пошли. - Поправил ремень сумки на плече и первым зашагал к лестнице.
- Э, а чо не на лифте? - донесся голос Никиты.
- Езжайте на лифте, если зад по лестнице таскать уже невмоготу. Я пешком. Для здоровья полезно, - пробурчал Вик, не оборачиваясь и не сбиваясь с шага.
Марина и Никита смотрели, как он удаляется твердой уверенной походкой, шагая с почти военной выправкой - спина прямая, плечи неподвижные, подбородок вздернут.
- Вот же... Не человек, а долото без ручки какое-то, - проговорил Никита вслед.
Марина посмотрела на друга, сначала непонимающе хмурясь, потом вскинула брови и улыбнулась.
- Слушай, а ведь и, правда. Вик похож на долото, - отозвалась она. - Весь такой прямой и жесткий. И резкий стал.
- Ага, упрямая, негнущаяся металлическая фигня, которая в любой голове легко дырку проколупает, - бросил Никита.
- Может, у него все-таки случилось чего? А он не говорит, - в двадцатый раз предположила Марина.
- Да точно случилось. Как два пальца... - отозвался Ник. - Но ведь упрямый же, ни за что не скажет. Все будет в себе варить.
Подруга в ответ только вздохнула и согласно покивала рыжеволосой головой.
Виктор не слышал, что говорили друзья. Шел к парадной лестнице, расходящейся на уровне второго этажа на две стороны, и думал о своем.
Не сядет он в лифт. Вдруг приедет тот, в котором минуту назад поднималась к себе на кафедру она. И он уловит аромат её духов, который он теперь узнает среди всех благоуханий мира, и который сводит его с ума. И если так будет продолжаться дальше, то он точно свихнется. Надо что-то с этим делать, но что делать, он не знал, и рассказывать о своих "тараканах" никому не собирался.
Все вокруг движется в обычном режиме, только он топчется на месте, начиная понимать, что без крепкого пинка с мертвой точки ему не сойти.
Коридор третьего этажа университета заполнен людьми. Виктор раздраженно выдохнул и прибавил ходу, нацелясь на открытую дверь в аудиторию, словно за ней было его спасение. По дороге машинально отвечал на приветствия знакомых, лиц которых толком и не видел, и думал только о том, как скорее сдать сессию и уехать из Москвы, подальше от всего.
К матери, в Оренбург, где будет топить в Урале-реке свои бредовые мечты и степными ветрами, пахнущими сухим травянистым зноем, выветривать из головы дурь.
Антонина
Передо мной огромная бульонная чашка сладкого кофе со сливками и упаковка моих любимых крошечных сушек с маком. Таскаю их, не глядя, словно семечки грызу - одну за другой.
Я забронировала авиабилеты в Черногорию для себя, Антона и Надежды, а для сестры еще и номер в маленьком семейном отеле. Надя пока не решила, но я почти уверена, что она поедет с нами. Её нынешнее состояние требует отдаления от объектов, порождающих душевный переполох. А у Надежды таких "объектов" целых два - она сама, и тот, неизвестный мне "возмутитель спокойствия". От себя, конечно, не сбежишь, но, поменяв обстановку, можно чуть остыть и попробовать рассмотреть проблему немного с иного ракурса.
Для меня предстоящая поездка не обсуждается. Мыслями я уже не здесь, а рядом с дочкой, по которой ужасно скучаю. Мы не виделись с Анечкой с Рождества, и сеансы видеозвонков по скайпу не считаются.
И, вроде бы, все продумано, планы составлены, идет движение в нужном направлении, но что-то беспокойное вьется в воздухе, как рой назойливых мушек. Попробовала отмахнуться и сосредоточиться на текущих делах, и не получилось. Поэтому сделаю как обычно в таких случаях - прислушаюсь, пытаясь понять, чем вызвано навязчивое состояние. Что не сделано? О чем забыла? На что не обратила внимания?
Или что-то не понимаю? Не замечаю очевидное, лежащее почти на виду?
В череде донимающих меня беспрестанно звонков раздался рингтон - песня "Забытую песню несет ветерок". Второй звонок от Лешки за сегодня. Это рекорд, учитывая, что обычно мы общались с периодичностью раз-два в неделю.
- Сестрица, привет. Дай телефон Веры.
- Господи, братец! Ты...
- Я посмотрел в бланках заказа нашей мастерской. Там только телефон ее хмыря-мужа. Так что... дай телефон.
- Не дам! Что за детский сад, Леш? Она не девочка, которую можно дергать за косички, когда тебе в голову втемяшится. - Сердито хлопнула ладонью по папке, в которой подшиты старые счета ателье.
- Да и я, вроде, не мальчик, которому хочется девчонок за косички дергать.
- Отстань, прошу. И остынь.
- Хех, сестрица... Знаешь же, что не отстану.
- Лёка, объясняю на пальцах для туповатых озабоченных мальчиков. Это не тот случай, когда я считаю возможным выполнить твое требование - да, требование, это даже уже не просьба - и поделиться с тобой номером телефона малознакомого человека. Симпатичного мне человека, у которого сейчас непростое время в жизни и которому не хочу добавлять еще забот. Или даже неприятностей. Я, видишь ли, почему-то уверена, что Вера совсем не будет рада, если я сделаю то, о чем ты просишь. Не до этого ей, сам же можешь понять. Так что, извини.
- А я разве не симпатичный тебе человек? Вот сейчас ты делаешь неприятно мне.
По тону Лешки чувствую, что он потешается, но и слышу вполне отчетливое напряжение. И недовольство. Голос начинает "проседать", становится сиплым, будто простуженным. Эта особенность у брата приобретенная, контролю не поддается и проявляется спонтанно под воздействием самых разных эмоций.
- Ты симпатичный. И потому не вынуждай меня принимать участие в том, что может мою симпатию к тебе... подпортить.
- Это невозможно, сестричка! Ты будешь любить меня любого, - Лешка веселился, но явно все больше прилагая для этого усилий. Казалось, следующую фразу он уже будет цедить сквозь зубы голосом, севшим до предела.
- Ты откуда звонишь, Леш? - Моя попытка перевести разговор на другое ни к чему не приведет, но хотя бы создам паузу. Подумаю.
- С работы.
- А почему так тихо? Обычно у тебя там что-нибудь звякает, стучит или скрежещет.
- У меня перерыв, сижу в конторе. - Лешка ответил равнодушно, но хотя бы не раздражен моей болтовней не по-существу, а за это время я подумала и решила.
- Хорошо, братец, отдыхай. А я пошла работать. Мой перерыв закончился, меня дела и люди ждут.
- Тонь...
- Пока, Леший. Я всё сказала.
Я нажала отбой, и ничуть не удивилась, когда тут же снова раздались знакомые аккорды, а на экране высветилось слово "Брат". Подождав, пока звонки прекратятся, взяла телефон и стала просматривать список абонентов.
Я могу быть ужасно упертой, как все мои родственники, но сейчас решила - буду сама собой, дам волю не упрямой убежденности в своей правоте, а тому, что зовется интуицией.
Вера
Два мобильника в сумочке вовсе не проблема. Но это если не дергаться от каждого звонка.
Вера убрала новый телефон в косметичку, прикрыв его зачем-то упаковкой обезболивающих таблеток, а старый положила перед собой на стол.
С мамой и сыном она уже пообщалась. Позвонил и Антон Геннадьевич. Эмоции всполошились, когда из недр сумки раздалось приглушенное жужжание нового телефона. Профессор сдержанно, почти по-деловому поинтересовался самочувствием и настроением. Спросил, не нужно ли что-нибудь. От этого вопроса Вера поежилась, торопливо поблагодарила за внимание и заботу и поспешила распрощаться.
Оказанная Прокофьевым помощь уже и так лежала тяжким грузом на душе, заставляя чувствовать себя обязанной, уязвимой, слишком открытой - состояние, которого она избегала всю свою жизнь, привыкнув решать проблемы и справляться с чувствами самостоятельно.
Вера сознавала, что при таком навязчивом стремлении наглухо закрываться в себе возникает опасность однажды потонуть в полном забвении. Тем более что, где-то глубоко в душе хотелось иного - чтобы мир вокруг не был равнодушен и откликался на ее настроение. И потому ждала звонков - от мамы, от Стаса, от Антона Геннадьевича, еще от кого-нибудь. Но этот "кто-нибудь", конечно же, не позвонит.
Робко подумала позвонить сама, ведь он дал ей номер своего телефона. Подумала, но ни за что не решится. Да и о чем говорить? "Здрасте, это Вера. Ну та, которая с синяками. Помните, вы меня возили на рентген? Ребра мои на снимке разглядывали? Как поживаете?" Фыркнула, с досадой тряхнула головой, прогоняя нелепые мысли.
С мыслями справиться еще можно, но не с тягостным состоянием растерянности, вызванным тщетными попытками оценить то, что происходит сейчас в её жизни. А главное, в ней самой.
Рядом нет никого, с кем можно легко и непринужденно болтать о насущном и наблюдать, украдкой измеряя и сравнивая "градусы" чужой житейской шкалы и своей.
- "Пфе, тоже мне - проблема. Подумаешь, бурно поссорилась с мужем. В семейной жизни всякое бывает. Все выпускают пар, без этого нельзя. Перестань метаться и маяться. Вот увидишь, лишнее выкипит и все будет снова нормально".
Вера словно на самом деле услышала слова воображаемой подруги. И поняла, что подобная "среднестатистическая" мудрость её ничуть не успокоит и в правоте своей не убедит. Да и ссора с мужем - это лишь часть того, что смущало и лишало покоя. Что-то случилось с ней самой такое, что отдаляло от привычного, заставляло повернуться и взглянуть открыто туда, где уже возникло нечто пока неведомое, непонятное, но страшно притягательное.
Никто не толкал в спину, не подгонял, вынуждая срочно что-то решать. И все же упорно казалось, что уже сейчас требовалась определенность, которая стала бы отправной точкой для дальнейших действий и направления мысли. Вера понимала и не понимала, что сама потихоньку выстраивала линию и своих намерений, и желаний, и действий. Но намеченное пока всего лишь бледным пунктиром пугало и сбивало с толку.
Куда привычнее быть направленной, ориентированной на знакомые ощущения, которые пусть и вызывают с некоторых пор внутренний протест, но не запутывают окончательно и не вынуждают представлять свою жизнь в руинах и в дыму неизвестности.
Встретиться с мужем, поговорить, обнаружить в себе достаточно мужества посмотреть в глаза, снова почувствовать его необыкновенную энергетику, волнами исходящую от взгляда и голоса, от всего мощного, крупного тела. И... уступить этой знакомой силе, поддаться путам, уговаривая себя смириться и быть благодарной за то, чем одарила жизнь.
...Размышляя, Вера заканчивала перевод, и время от времени поглядывала в окно. За раздвинутыми жалюзи виден кусочек внутреннего двора и ряд молодых елочек, высаженных по периметру. Несколько лет назад кому-то пришло в голову "оживить" внешний вид территории, прилегающей к кирпичному четырехэтажному зданию, в котором бюро переводов арендовало помещение. "Дизайнерской" фантазии хватило лишь на то, чтобы высадить под окнами голубые ели, посеять газон и обнести унылый, казенный палисадник низкой металлической оградой. Получилось нечто в духе Кремлевской стены.
Вера пробежала глазами фрагмент текста на экране компьютера, сохранила документ и снова перевела взгляд на окно. Отсюда, с рабочего места, почти незаметно, как меняются времена года, потому что елки, как известно, "зимой и летом одним цветом". Да и газонная трава, словно пластиковая - тоже почти не меняет окраску хоть в зной, хоть в холода, пока ее вовсе не скроет снег.
Вид из окон важен людям. Выбирая жилище, они входят в пустое, еще неустроенное пространство и первым делом выглядывают в окна - а что там, снаружи? Словно самым важным является не то, как сложится жизнь внутри выбранных стен.
Спасаясь от уныния, то откатывающего, то вновь набегающего волнами, Вера подумала об Антонине, о светлой женщине без возраста и, кажется, без недостатков. О доброй фее с сияющими, идеально уложенными золотыми волосами и безграничным терпением, столь понятным и знакомым Вере качеством. Только у Веры терпение распространялось в основном на саму себя и собственную жизнь, а у Антонины, судя по всему, его хватало на всех и вся. Наверное, Тоня умела смотреть на этот мир и населяющих его людей каким-то особым зрением, которым обладали немногие. Именно этим немногим не так важен вид снаружи, если они умеет разглядеть и понять то, что внутри.
От мысли этой неожиданно лопнул один из узелков, затянувшихся на сердце. Стало чуть легче дышать, даже боль в ребрах ощущалась уже не так сильно. Вообще ушиб оказался крайне раздражающей помехой. Сидеть неудобно, приходилось постоянно ерзать на кресле, ища позу поудобней. Повязка не обеспечивала достаточной фиксации, и от напряжения вскоре заныла еще и спина.
Вера вздохнула, вытащила из косметички таблетки, выдавила из блистера две штуки, закинула в рот и запила водой из маленькой бутылочки. Прежде чем убрать упаковку с лекарством, повертела её в чуть подрагивающих пальцах. Снова подумала о том, кто их покупал для неё, и тихонько хмыкнула, отметив, что отныне обречена вспоминать об Алексее каждый раз, как будет смотреть на какие-нибудь аптечные товары. Как ни странно, но избавиться от нечаянно приобретенного "условного рефлекса" желания не возникло.
К трем часам Вера доделала последний из числящихся за ней переводов. Пошла с докладом к Янусу, но шефа на месте не оказалось - задерживался с обеденного перерыва. Вера отправилась обратно к себе - дожидаться начальство. Хотела сегодня официально отметиться, что свою работу выполнила в полном объеме и может уходить в отпуск досрочно с чистой совестью. Хорошо бы еще весь гонорар получить сразу же.
