Упорство

Исэндар и не пытался ударить сильно. Едва толкнул, но теперь он понимает, что увеличенная при помощи навыка сила и превратила обычный, ребяческий, уже не детский, но еще и не взрослый кулак в такое грозное оружие. Ребенку точно не справиться. А если в полную силу ударить, так и убить можно запросто, и даже взрослому, наверное, мало не покажется.
       И конечно, сразу думается, что на этом все и кончено. Шпана замечает, что товарищ жив, и все мальчуганы разом поднимают глаза.
       – Бей! – неожиданно вскрикивает один из них, а дальше и опомниться не удается, как стая беспризорных детей начинает молотить по всему телу кулаками, локтями, коленями и ногами.
       Свалив Исэндара на землю, его под грозный, страшный ор, особенно жуткий от детской писклявости, забивают с таким рвением, будто хотят убить. Сколько ни пытается мальчик вырваться, сделать этого не выходит. Пошевелиться не дают, пинают со всей силой, аж к земле прибивает. Так, кажется, и будет продолжаться до тех пор, пока сознание не пропадет во сне, и лишь отобрав кинжал, а то и убив, шпана, наконец, успокоится.
       Только вот побои не прекращаются. Несколько раз наступает короткий перерыв, и тогда Исэндар сразу же пытается вырваться, но свора беспризорников тут же принимается забивать его с новой силой.
       Наконец, мальчик вспоминает и про другие навыки, которые успел заполучить, пока добирался сюда. И сейчас как раз их смысл, описание, повторявшееся в уме, становится яснее. Выносливость – это понятно, стерпеть получится больше, так что лежать тут еще долго, пока тело не устанет совсем. Бьют ведь, хоть и больно, но не так уж сильно, просто много сразу навалилось, дюжина, или чуть больше. Да еще и выживание, которое и сознание потерять не даст. В какой-то миг Исэндар даже вздыхает, поняв, в какую влип неприятность.
       Правда, затем внезапно это все оканчивается. Раздается еще какой-то шум, чей-то голос, поначалу не различимый, но затем бьют уже меньше, а голос звучит на слуху все четче.
       – Пшли вон, крысы вонючие! Кости переломаю! – сердится кто-то.
       Еще миг спустя длинная палка, нещадно молотя по детям, разгоняет свору, и Исэндар может рассмотреть стражников, один из которых и вступился за него, подобрав где-то длинную корягу.
       На земле, кроме мальчика, остается еще тот малец, которого одним ударом сразило наповал. Он к стражнику лежит ближе, и потому воин подступает к нему прежде, чем к Исэндару. Правда, вместо того, чтобы помочь, он начинает пинать мальчугана по ноге до тех пор, пока тот не очухивается от боли и не начинает ползти, держась за ногу, куда-то в сторону.
       Затем стражник поворачивается к мальчику, и тот не успевает поблагодарить за спасение.
       – Чего уставился, шавка бездомная?! – замахивается воин. – Пшел вон отсюда, выродок никчемный! Вон, ублюдок! Пошел вон!
       И Исэндар, вскочив, уносится прочь.
       Грязный и побитый он возвращается обратно. Хозяин его замечает, но дела мужчине до постояльцев особо нет, пока они исправно оплачивают ночлег и еду, а вот безумец тут же начинает кружить над мальчишкой, не зная, что говорить и что делать, и теперь вместо обычного мычания произнося некоторые из заученных букв.
       – Хватит, угомонись, – просит Исэндар голосом спокойным и легким. Его будто и не избили, он словно бы просто устал, а потому эта безмятежность передается и сумасшедшему. – Только воды дай попить и ложись. Дел у нас много, так что дай попить и спать иди.
       Дурак исполняет просьбу, дает бурдюк, а затем, убрав кожаный мешок с водой, укладывается, но заснуть долго не может. И лишь когда обмазавшийся мазью сосед начинает сопеть, то и безумец вздыхает легче, закрывает глаза и вдруг проваливается в сон.
       – Вставай, дурак, проснись, – будит его мальчик, принесший тарелку с едой прямо в комнату. – На, ешь, а я тебе пока объясню кое-чего.
       Сонный и растерянный сумасшедший поднимается с кровати, садится, глядит спросонья на еду, будто не может понять, бывает ли каша съедобной, но Исэндар торопится, не ждет, когда взгляд безумца освободится от сонной пелены и станет чистым и ясным.
       – Думал я вчера, дурак. Много думал, – с хмуростью, глядя куда-то в пол, заговаривает мальчик. – Я хотел к травнику наведаться, да меня стражники огрели… да это не важно. Я про другое сказать тебе хочу. Вот какое дело: нас с тобой никто за честного человека не примет. Мы с тобой в чужих глазах… бездомные попрошайки. Сам-то понимаешь?
       Безумец хлопает глазами.
       – Да ты ешь, не отвлекайся, – взглянув на миг, снова опускает мальчик глаза. – Вот что я подумал, тут же ведь обманом живут, не как дома. Не все, наверно, но вот первый же трактирщик нас обманул. Да и охотники те, думаешь, честно сделали? Хотя, они сказали… да, они сразу говорили, что за полцены… но вот остальные…
       С неохотой Исэндар подмечает, что слог его корявый и неумелый, какой и положен деревенщине, и это особенно сердит. Да и привычку изменить не так просто, а все же, он теперь начинает говорить медленнее, чем прежде, напрягается, хмурится еще больше и становится задумчивей.
       – Ложью всегда добиться своего легче, – вдруг заговаривает мальчик вновь, почувствовав, как слова, рожденные в новом уме, в напряжении мысли, хоть и появляются медленнее, но звучат так внушительно и четко, будто бы говорит их какой-нибудь мудрец, вроде отца.
       От этого он на миг сбивается, но не дает себе отвлечься и потерять этот только что обретенный навык.
       – Подумай, дурак, много ли мы честным трудом сумели тут сделать? А времени у нас нет. Если бы холода наступали только спустя три весны и три лета, тогда бы мы могли работать честно, но сейчас, ежели нас обманут, так мы все рискуем потерять. И знаешь, что мы сделаем? Мы сами обманем, дурак. Не как толстяк. В такого превратиться обидно. Мы с тобой лучше будем. Да и обман наш безобидный будет. Мы с тобой подкупим торговца, будем от его имени торговать, а ему часть отдадим. Так у нас никто не сможет честно заработанного отобрать, а мы обманем лишь в том, что никакого разрешения спрашивать не станем. Понимаешь, дурак, чего хочу?
       Сумасшедший даже перестает есть, а глядит все равно с недоумением, явно не угадав какую-то незаметную мысль, скользнувшую в речи мальчишки. И Исэндар, будто чувствует это, улыбается.
       – Не волнуйся, – говорит мальчик, – это не все. Ежели травник умеет зелья готовить, так я у него вызнаю, в том и будет мой обман. Я узнаю, как зелья готовить, а тогда и заработаем с тобой, как следует, и травнику заплатим, и от стражников его имя нас убережет. Понимаешь теперь?
       Безумец продолжает сидеть молча, таращится, открыв рот и держа на коленях тарелку, а затем, поняв, хитро улыбается.
       – А… гха-гха!..
       – Вот, – сразу обрывает мальчик его смех. – Так что ты ешь, отдыхай, никуда не ходи, понял? А то меня вчера… стражник чуть не огрел. И тебя огреет, если увидит. Так что ты тут сиди, пока не вернусь, и со двора ни ногой, понял?
       И когда дурак, сделав очень серьезное лицо, кивает, мальчик тут же оставляет его и уходит к травнику, чтобы впервые применить свою хитрость за пределами родного дома.
       Кинжал на этот раз Исэндар оставляет с сумасшедшим. Прежде давать ему такой важный и дорогой предмет не хотелось, но теперь кажется, что лишь дураку и можно довериться.
       Однако монеты приходится все же брать с собой, чтобы можно было, в случае чего, заплатить травнику. По пути, все время оглядываясь и ища свору беспризорников, боясь, что снова придется с ними биться, мальчик раздумывает о том, как бы выкупить у травника рецепты зелий, чтобы затем готовить их самому. И в то же время рождается мысль, что в этот раз упускать шанс ни за что нельзя, и пусть даже придется украсть рецепты, а добыть их нужно любой ценой.
       Другого занятия, кроме травничества, будто теперь уже и нет. У кузнеца работа тяжелая, но что главное, не такая прибыльная. С зельями все иначе. Даже на мазях вполне можно заработать, а уж если обучиться этому искусству по-настоящему, если овладеть и другими рецептами, то уж тогда бедствовать точно не придется.
       И сегодня везет уже больше. Вчерашняя свора детей на пути не встречается. Впрочем, Исэндар догадывается, что к торговой улице они подходить боятся. Да и сам он беспокоится из-за стражников, а потому верно угадывает, что прежде чем идти к травнику, должен сделать кое-что еще, и только потому мальчик и останавливается возле одной из палаток, где замечает одежду.
       Грязный вид отпугивает людей, а потому от Исэндара отступаются и торговка его сразу замечает.
       – Эй! А ну брысь отсюда, попрошайка!
       Мальчик, вместо того чтобы испугаться и броситься убегать, вдруг нахмуривается и глядит серьезно и уверенно.
       – Это кто попрошайка? Чего обзываешься, а? Я что, попрошайничал уже? – отвечает он жилистой, но не худой, а довольно мощной женщине.
       А та сразу же и теряется, не ожидав услышать таких слов от беспризорника.
       – Ну так чего? – смягчается Исэндар, поняв, что зря он, в общем-то, нагрубил. – Мне одежку-то можно купить?
       Торговка, оглянув других покупателей, сомневается, но все же решается уделить мальчику время. Из тех, кто стоит перед ее лавкой, только он сейчас проявляет интерес к товару, в то время как остальные еще только присматриваются и выбирают.
       – Ну, ежели купить, так покупай, да смотри у меня…
       – А чего мне взять? Подскажешь, теть?
       – Какая я тебе «теть»? – хмурится женщина, но потом вздыхает и успокаивается. – А чего я тебе подскажу? Чего хочешь, то и бери.
       Она следит за Исэндаром, молчит, но замечает, что самостоятельно выбрать у мальчишки не получается. Наконец, женщина смеряет его опытным взглядом, раскидывает по сторонам несколько вещей, достает кожаные штаны и такую же кожаную куртку, из тех, что подешевле, и что должны подойти мальчишке по размеру.
       Рубаху женщина тоже отыскивает.
       – Вот, – складывает она возле себя выбранную одежду и придерживает рукой, все еще подозревая тайком, что мальчишка неожиданно схватит вещи и попытается сбежать с награбленным. – Это должно подойти. Деньги-то у тебя есть, не попрошайка?
       И хочется от недовольства что-нибудь брякнуть. Наконец, думается, что своей вины же нет в том, что одежда такая грязная и подранная, что с виду похож на бездомного, но внешне Исэндар остается спокоен, уже лучше себя контролируя, справившись теперь с недовольством.
       – А сколько надо за все? – спрашивает он негромко.
       Женщина быстро считает в уме, лишь на миг опустив глаза.
       – Вместе с рубахой четыре бронзы и еще три медяка, – сообщает она.
       Мальчик даже глаза шире открывает от удивления, а торговка, заметив это, тут же начинает хмуриться.
       – Ежели дорого… – начинает она, но закончить не успевает.
       – Нет, хорошо, – сообщает мальчик, достает из мешочка несколько монет и протягивает ей.
       И женщина уже собирается взять деньги, как вдруг Исэндар, застывший, словно вмиг окаменел, вздрагивает, сжимает ладонь и подтягивает обратно.
       Торговка хмурится и вздыхает.
       – Шутить вздумал? – глядит она сердито. – Не нравится, так и не бери. Чего голову-то морочишь?
       А мальчик ее даже не слышит. Вернее, не слушает. В левом углу взгляда, где расположились один под другим значки еще не открытых навыков, под двумя из них полоски вытянулись, изменили цвет на зеленый и теперь едва заметно пульсируют, не давая себя игнорировать.
       – Слышишь? – зовет женщина, уже сама не зная, сердиться ей, или помочь чем-нибудь застывшему покупателю в ободранной одежке.
       Деньги ведь у него есть, и торговка уже не воспринимает Исэндара, как попрошайку, но еще путается.
       – А?
       Женщина все же нахмуривается снова, но отвечает спокойно, видя, что с мальчиком что-то явно не так.
       – Ты либо бери, либо отойди, да другим смотреть не мешай, – говорит она недовольным, но тихим, более спокойным, чем поначалу, голосом.
       Исэндар же верно угадывает, что два навыка сейчас уже готовы открыться. Он только не знает, что должен сделать, чтобы это случилось, а все же пытается хоть что-то предпринять. Да и решение, в общем-то, нетрудное, а потому мальчик быстро до него додумывается.
       Случилось это только что. Еще по пути сюда значки, как и обычно, висели в левом углу взора, особенно не привлекая внимания. Их там скопилось уже полдюжины, больше, чем открытых, и только сейчас двое вдруг изменились, вернее, полоски под ними резко стали другими.
       Значит, решает мальчик, нужно делать ровно то, что он делал только что – нужно продолжать торговать.
       Быстро просмотрев ассортимент, Исэндар понимает, что больше ему ничего не нужно. Разве что обувь еще было бы хорошо прикупить, но какие сапоги ни надень, они все равно будут грязными, как и у большинства прохожих. Да и деньги хорошо бы поберечь, так как после покупки на жилье и питание останется уже немного, хватит всего на пару дней. Именно поэтому, хоть и затянув, Исэндар принимает решение торговаться и снова поднимает глаза.
       – Теть, а отдай за бронзу. Уступи медяки, а? – спрашивает он вдруг.
       Торговка вздыхает недовольно, но не ругается. Наконец, это вполне обычная практика, когда кто-нибудь начинает просить сбавить цену. Только вот это никогда не бывает легко. Уступить-то можно, но тут же и другой попросит, да еще и будут тыкать носом, мол, ему уступила, а мне нет.
       – Мы так не договаривались, мальчик…
       – Да ты послушай, теть, – взглядывает Исэндар большими глазами, в которых еще детский блеск достаточно силен, чтобы пронзить чувствами женское сердце.
       Будучи матерью двух ребятишек и одной девочки, уже привыкшая любоваться родными детскими лицами, торговка и к чужому проникается быстро. Она даже отворачивается, хочет избавиться от этого чувства, но мальчик не позволяет, все продолжая звать и упрашивать.
       – Теть, ну уступи, – молит он. – Я же могу заплатить, сама видишь, да только мне потом чего делать? А ежели не смогу заработать еще, как есть буду? Я же не местный. В дороге волки напали, мы едва отбились. Гляди, подранный весь…
       Исэндар не может знать, что его слова действуют на женщину достаточно сильно, и уже можно не продолжать, вот он и рассказывает дальше все то, что выдумывал раньше. А она смотрит и не может сдержаться. Рваная, грязная одежда, пара синяков и какие-то ссадины теперь заставляют мальчика в ее глазах измениться. Все же деньги у него есть, не поберушка, не воришка, честно торгуется, как все, хотя и давит, конечно, на жалость. Да еще и эта история с волками. Так жалко становится, что торговка сдвигает брови и делает это сердито, но уже только оттого, чтобы не показать, что разжалобилась.
       – Ой, доконал! – останавливает она. – Все, хватит! Волки, не волки… мне какая разница? Давай бронзу, только иди отсюда. На вот, одежда твоя. И чтоб больше у меня тут не выпрашивал уступить.
       Мальчик чувствует, как в груди стало больше места. Там будто сердце раздулось, но вместе с ним и грудь разрослась, и так просторно и хорошо, и легкое, теплое чувство гуляет радостью, согревая тело.
       Впрочем, это не из-за того, что удалось выторговать всего-то несколько медяков. Их можно было и отдать, и ничего бы особенно не изменилось, ну, пришлось бы дураку вместо пива водицы похлебать, ничего страшного, потерпел бы. Радость появляется больше оттого, что все становится яснее с каждым разом. Вдруг, стоит отдать монеты и забрать купленную одежду, перед глазами появляется один значок, а потом и второй, и Исэндар, читая их описания, даже не видит, как уже обратной дорогой идет назад к постоялому двору.