Мила сразу узнает в голосе мужа какие-то странности, а потому резко переменяет тему разговора. Всего миг назад она хотела попросить его спуститься, но эта заминка….
– Так ты дома или нет?
– А ты уже идешь? – спрашивает мужчина в ответ, но тут же, мгновенно добавляет: – Нет, я на работе, мне… у меня тут завал.
Женщина молчит несколько секунд, раздумывая над тем, что происходит. Голос мужа необычный, да и Вадим явно выкручивается, хотя обычно никогда этого не делает. И, то ли усталость, а то ли еще что-то, но вдруг мысли всему находят объяснение.
Любовница! Мила не хочет поверить, но теперь думает о том, что холодность мужа настолько ее доконала, что впервые в жизни Мила даже подруге жаловалась. Раньше она действительно этого не делала. Конечно, бывали ссоры, но если женщина и выдавала свою печаль старой подруге, то лишь в мелких пояснениях, не собираясь жаловаться на любимого мужчину даже тогда, когда он по неосторожности ее обижал.
– Мила? Алло? – зовет муж.
– Да-да, я… – говорит женщина, но тут же понижает голос, чтобы эхо не выдало мужу ее местоположение, после чего договаривает едва ли ни шепотом. – Я хотела, чтобы ты посмотрел, не закончилась ли соль? Я сейчас в магазин….
– А! Нет-нет, – тут же отвечает муж. – Я не дома. Как я посмотрю?
– Ясно… ясно, – говорит Мила, а сама продолжает вслушиваться, не спеша положить трубку.
– Ладно. Это все? У меня дела.
– Да, это все, – отвечает женщина.
И тут же разговор заканчивается.
Вадим, коротко предупредив, кладет трубку. После этого женщина медлит еще всего секунду, вздыхает, смотрит на лестничный пролет впереди, хватает сумку и начинает подниматься быстрым шагом.
На шестом этаже женщина делает остановку, но короткую. Где-то хлопает дверь, отчего Мила замирает, несмотря на одышку, а следом, поняв, что дверь хлопнула где-то рядом, явно не на родном одиннадцатом, женщина тут же бросается подниматься дальше.
Мила торопится, чтобы успеть. Вдруг муж уже догадался. Если вдруг… если что, нужно успеть. Зачем успеть – она даже думать не хочет. Просто нужно успеть и точка.
Лишь на девятом этаже женщина делает короткую паузу. Да и то, боясь упустить мгновение, не дожидается, когда пропадет одышка, а лишь отирает рукавом пот, задирает выше юбку, хватается за перила и тащит сумку с продуктами дальше вверх по лестнице.
Наконец, поднявшись на одиннадцатый, Мила встает в позе техасского пастуха, готового вытащить из кобуры дешевый револьвер, прищуривается, в манере чувственных киноисторий из выдуманной вселенной «дикого запада», и с выдохом уставляется на приоткрытую входную дверь.
Вадим соврал. Как минимум в том, что он не дома. Остается лишь выяснить, что еще он не договорил. Мила заходит осторожно, медленно, прислушиваясь и стараясь не шуметь, и уже с порога она замечает изменившуюся атмосферу.
Дверь в комнату приоткрыта. Оттуда доносится какой-то слабый аромат, что-то явно не так, слышно, как Вадим что-то бубнит, и Мила, раскрыв от недоумения рот, выражая так очумелое недовольство, прищуривается, уводит глаза в сторону, замечает два бокала вина, стоящих на тумбе прямо у порога, и застывает на миг.
Глаза женщины тут же открываются шире, но вовсе не от удивления. В ее взгляде полыхает яростной недовольство, даже злоба. Уже Мила хочет бросить пакет, едва не выпускает его из рук, но затем решает застать мужа в самый неловкий момент, чтобы не дать ни малейшего шанса оправдаться.
Мила осторожно, медленно закрывает дверь, сумев сделать это почти беззвучно. Затем она начинает аккуратно, еще медленнее опускать на пол шуршащий пакет, очень старается не производить звуков, но выходит слишком громко.
Женщина замирает после того, как от звука шуршания Вадим перестает бормотать в комнате. Застыв, она так и стоит несколько мгновений, а затем мужчина выходит из спальни голый, взглядывает на жену и тут же, будто что-то пряча, закрывает за собой дверь.
Мила прищуривается и бросает пакет лежать на полу, теперь уже спокойно выпустив его из рук. Она выпрямляется, недовольно вздыхает, но не успевает даже руки скрестить на груди, как Вадим бросается к бокалам, хватает их и, не глядя на женщину, уносит бокалы в комнату, говоря по ходу:
– Блин, Мила! Ты почему не сказала, что идешь? Все мне испортила!
От такой наглости женщина разевает рот. Ее руки тут же сваливаются болтаться вдоль тела, и Мила только смотрит, как Вадим закрывает за собой дверь в спальню.
От злости у женщины вздрагивает голова. Мила, добрая и заботливая, стискивает зубы, а потом сжимает кулаки, будто готовится нещадно колотить бедного мужа до полусмерти.
Впрочем, сказать она все равно ничего не успевает: только Мила собирается крикнуть, как в спальне начинает играть приятная джазовая мелодия.
Вадим с непринужденной, соблазняющей улыбкой, в одном лишь халате, из которого вываливается небольшое пузо, с двумя бокалами вина выходит обратно. Он двигается медленно, подмигивает, играет бровями, закрыв за собой дверь, медленно подходит все ближе, танцуя какой-то неуклюжий танец неопытного стриптизера, и Мила вдруг теряется.
Вадим ничего не говорит. Выглядит он уверенно, спокойно, подходит ближе, вручает бокал, начинает обступать Милу, прижимаясь к ней телом, обступает со спины и начинает подталкивать к спальне.
Женщина от растерянности не понимает, что происходит, ведь в ее голове все еще не утихает злость, хотя теперь она и пропала куда-то, оставив только смутный отпечаток потерянного чувства, туманом на глазах пеленающий сознание.
– Ва… Вадь… ты что…?
Муж прижимается губами к уху и шепчет:
– Хочешь, чтобы я сказал? Ладно, – говорит он тихим басом, ниже обычного. – Соблазняю самую прекрасную женщину.
Обхватив рукой растерянно улыбающуюся жену, Вадим начинает толкать ее к спальне, не выпуская из объятий, а Мила, ощутив, как мокрая одежда прилипает от объятий к потному телу, пытается вырваться.
– Постой, – хочет она выбраться. – Я мокрая вся.
Вадим не отпускает.
– Уу, не знал, что я настолько хорош.
– Вадим! – улыбается женщина смущенно.
Правда, вырваться ей так и не удается. Муж затаскивает женщину в спальню, а там, едва Вадим закрывает дверь, комната быстро заполняется красочным буйством цветных огней на электронных свечах.
– Постой, дай-ка это мне… – отнимает мужчина бокал.
Оставив бокалы с вином на тумбу рядом с кроватью, мужчина возвращается к жене, берет ее за руки, пританцовывая, ведет к кровати и начинает раздевать. Мила противится, стараясь вырваться и убежать в душ, но Вадим не позволяет, говоря, что это не имеет никакого значения.
Наконец, уложив жену в постель, мужчина уходит на кухню, шутливо танцуя и забавляя жену, а затем, когда возвращается обратно с тарелкой какого-то блюда, то Мила, расчувствовавшись, вместо того, чтобы попробовать угощение, едва не плача, обнимает мужа.
– Ты чего? – улыбается мужчина.
– Я думала… думала, что ты… Вадь… прости. Я такая дура!
Мужчина отстраняется, с доброй улыбкой взглядывает на жену, покачивает головой, но не дает этой странной атмосфере застояться. Вадим настойчиво предлагает Миле попробовать угощение, но женщина поначалу сомневается. Выглядит блюдо не очень симпатично, но, все-таки решившись, Мила снова едва удерживается от плача, распробовав вкусное, пусть и неопрятное блюдо.
– Вадь….
Мужчина ложится рядом, держа бокалы с вином, тихо играет труба, неторопливым музыкальным узором наполняя комнату, на стенах дрожат тени электронных огней, и тогда Вадим протягивает руку, достает из-за стенки кровати шнурок, играет бровями и дергает.
Мила успевает поднять голову, но сверху, из распахнувшегося платка, висящего прямо на люстре, к ногам женщины уже сыплется дождь опадающих лепестков. Мила, совсем расчувствовавшись, бросается к Вадиму, отставив тарелку, а тот быстро убирает бокал на пол, разлив, но никого это не заботит. Ночь, скрывая нежность за тонким покрывалом мрака, быстро утопает в буйстве чувственности и ласк.
А потом наступает утро. Мила просыпается раньше. Она не решается будить мужа, но целует, прильнув губами к щеке, а затем отправляется на кухню.
– Вадим… – с улыбкой качает она головой, заметив беспорядок.
Мужчина испачкал аж три сковородки, несколько кастрюль, кучу тарелок, развел такой бардак, что быстро его убрать не получится. Кроме того, мусорное ведро доверху забито неудавшимися пробами, но все это Мила видит, как невиданное проявление самого отчаянного старания, самого теплого желания Вадима ее удивить.
С улыбкой женщина начинает заниматься уборкой. Да и наступил выходной, на работу не нужно, только лишь готовка, уборка и всякие мелкие домашние заботы. Так что даже то, что целых полтора часа приходится возиться на кухне, Милу ни капли не расстраивает.
Убравшись, она выносит мусор, возвращается, умывается, отправляется в спальню, чтобы разбудить Вадима, но как-то так само собой получается, что и здесь женщина прежде начинает убираться. Наконец, не хочется, чтобы любимый мужчина проснулся в таком бардаке.
Приходится тратить еще полчаса. Труднее всего убираться неслышно, подмести лепестки, оттереть пятно от вина на полу, с той стороны кровати, где спит Вадим, убрать грязные вещи, но после Мила, наконец, открывает шторы, распахивает форточку и возвращается к кровати.
Женщина забирается в постель осторожно, чтобы не разбудить мужа. Она ложится рядышком, чтобы дождаться его пробуждения, смотрит радостным, счастливым взглядом, но и Вадим не заставляет себя долго ждать.
Звук негромкой, резкой отрыжки возвещает о его пробуждении. Следом, заулыбавшись, Мила тут же с размаху ударяет мужа по ягодице, а следом Вадим звонко выпускает газы.
– Вадь! – все еще с улыбкой, но и с легким недовольством восклицает женщина.
Сонный муж оборачивается с довольной ухмылкой, пододвигается и обнимает жену, уткнувшись ей в грудь.
– Да ладно… шучу я.
Мила ничего не успевает сделать, как муж валит ее на спину, а сам прижимается, закрывает глаза и вздыхает сонным перегаром.
– Уфф….
– Мила, - перебивает Вадим. – Я тебе не говорю всякое… о любви, там… ну, ты знаешь.
Мила тут же прислушивается, забыв обо всем остальном мгновенно.
– Это для сосунков, – продолжает муж объяснять. – Но я тебя… ну… ты знаешь. Просто, не хочу, чтобы ты думала, что я… ты мне дорога. Просто эти сопли все….
– Вадь… – протягивает женщина нежным голоском. – Ну, конечно! Конечно, знаю. Тебе и не нужно ничего говорить, Вадь. Не нужно.
И, прижавшись крепче, Мила со всей нежностью приникает губами к щеке дорогого мужа.
– Я знаю, Вадь, – шепчет она. – Я тоже тебя люблю.
Кандидат
Случай этот произошел давно. И сейчас уже, к счастью, все изменилось. Сейчас уже все не так. Только вот старые ошибки никогда не стоит изгонять из памяти.
– Федор Алексеевич, ты чего, волнуешься? – спрашивал молодой селянин.
Юношу звали Дмитрий Федорович, но обращались к нему просто – Митя. Недавно он вернулся домой после службы в армии, а в родной деревне как раз назрели преобразования, готовые плодовой свежестью напитать сухой быт истощенной политическими веяниями деревеньки.
– Да ничего я не волнуюсь, – отвечал сухим, усталым, скучным и немного сердитым голосом Федор Алексеевич. – Просто….
– Чего?
Федор Алексеевич, немолодой, образованный мужчина, держа в руках несколько скрученных листков исписанной бумаги, вздыхал, оглядывая скромное помещение и ожидая времени своего выступления.
– Сижу я, Митя, и думаю, – продолжил Федор Алексеевич, вздыхая, – чего мы делаем-то тут, а? Все равно ж толку-то никакого.
Молодой и горячий помощник Митя, перехватив удобнее кипу папок с бумажками, тут же наклонился, разгораясь пылкой страстью негодующего возмущения.
– Да ты чего говоришь, Алексеич? Ты чего?
Несколько деревенских обернулись, и юноша, посмотрев в их сторону, пожевал губами и сделал голос тише.
– Нельзя же так, – продолжил он уже почти шепотом. – Мы сколько труда вложили. А ты чего? Сбежать хочешь?
Федор Алексеевич не стал отнекиваться. Вздохнув опять, помассировав худыми пальцами глаза, он не ответил сразу, а вместо этого осмотрел собравшихся.
В небольшом, тесном помещении собралась почти вся взрослая часть населения. Стульев здесь было только на один ряд, но кто-то понатаскал из домов табуретки, так что человек пятнадцать успели рассесться перед импровизированной сценой, но остальным пришлось оставаться стоять.
Всего в помещение набилось человек сорок, едва умещаясь, а за дверью, возле которой уже образовалась людская пробка, торчали головы еще нескольких человек. Впрочем, для выступающих еще оставалось место, а потому Федор Алексеевич с Митей могли спокойно беседовать, не отбиваясь локтями от любопытных односельчан.
– А… – отмахивался Федор Алексеевич. – Сбегай или нет – все одно.
Митя слегка изменился в лице, но тут же взял себя в руки, нахмурился и, едва не уронив папки, наклонился ближе.
– Не хочешь говорить, так давай я выступлю, а? – пошептал юноша тихо, но уверенно и решительно. – Я так скажу, что….
– Не надо, – спокойным голосом прервал его старший товарищ. – Не понял ты меня. Я к тому, что люди все равно… а, ладно… потом….
Федор Алексеевич не договорил, потому как заметил, что на сцену, вернее, на кривой, низкий и узкий деревянный помост уже вышел председатель.
– Товарищи! – воззвал он к селянам.
Мгновенно в помещение упала тишина, люди постепенно стихли, перестали шептаться и спорить и застыли на местах. Только у входа внутрь пробирался мужчина интеллигентного вида, которого Митя тут же заметил. Впрочем, мужчину этого он не знал, насколько можно не знать кого-то, живя в деревеньке размером человек в двести, и все же, с этим человеком общаться Мите еще не приходилось.
А следом тишину снова прогнал голос бессменного председателя, авторитет которого вполне заслуженно селяне не подвергали сомнениям.
– Товарищи! – громыхнул председатель еще раз, прогнав оставшиеся, мелкие звуки нечаянного шуршания. – Люди мы взрослые. Друг друга все знаем. Партия – это одно, а у нас тут свои дела. Так что предлагаю решить, как нам действовать, всем селом. Мы всегда так делали, и теперь я не вижу нужды иначе поступать. Здесь у нас сейчас только из совета, я правильно понимаю? Затем остальным расскажете. Сперва решим. Ну, кто там первый выступает?
Федор Алексеевич тут же поднялся и с листками взошел на помост, где ему сразу уступил место председатель. Митя же встал следом, подхватил освободившийся стул Федора Алексеевича, чуть не рассыпал все папки, но все же сложил их перед селянами, приготовившимися слушать речь.
– Я не буду тут лишнее болтать, и сразу перейду к делу, – заговорил Федор Алексеевич нудным, усталым голосом. – Если совсем коротко говорить, то помощи ждать неоткуда. У партии свои дела, нам же свои надо решать самостоятельно. Для этого мы с Митей….
Федор Алексеевич захрипел, покашлял в кулак, поднял глаза и заметил, что несколько человек заулыбались.
– Вернее, с Дмитрием Федоровичем… – стал он поправляться.
– Ну, ладно! Знаем! – послышался голос из толпы. – Так чего там?
Митя, оставив папки и вернувшись на свое место, обернулся и нашел говорящего по звуку. Голос принадлежал тому самому молодому человеку, которого Митя сразу подметил. Кажется, зовут его Сашкой, но точно Митя не мог вспомнить.
– Так ты дома или нет?
– А ты уже идешь? – спрашивает мужчина в ответ, но тут же, мгновенно добавляет: – Нет, я на работе, мне… у меня тут завал.
Женщина молчит несколько секунд, раздумывая над тем, что происходит. Голос мужа необычный, да и Вадим явно выкручивается, хотя обычно никогда этого не делает. И, то ли усталость, а то ли еще что-то, но вдруг мысли всему находят объяснение.
Любовница! Мила не хочет поверить, но теперь думает о том, что холодность мужа настолько ее доконала, что впервые в жизни Мила даже подруге жаловалась. Раньше она действительно этого не делала. Конечно, бывали ссоры, но если женщина и выдавала свою печаль старой подруге, то лишь в мелких пояснениях, не собираясь жаловаться на любимого мужчину даже тогда, когда он по неосторожности ее обижал.
– Мила? Алло? – зовет муж.
– Да-да, я… – говорит женщина, но тут же понижает голос, чтобы эхо не выдало мужу ее местоположение, после чего договаривает едва ли ни шепотом. – Я хотела, чтобы ты посмотрел, не закончилась ли соль? Я сейчас в магазин….
– А! Нет-нет, – тут же отвечает муж. – Я не дома. Как я посмотрю?
– Ясно… ясно, – говорит Мила, а сама продолжает вслушиваться, не спеша положить трубку.
– Ладно. Это все? У меня дела.
– Да, это все, – отвечает женщина.
И тут же разговор заканчивается.
Вадим, коротко предупредив, кладет трубку. После этого женщина медлит еще всего секунду, вздыхает, смотрит на лестничный пролет впереди, хватает сумку и начинает подниматься быстрым шагом.
На шестом этаже женщина делает остановку, но короткую. Где-то хлопает дверь, отчего Мила замирает, несмотря на одышку, а следом, поняв, что дверь хлопнула где-то рядом, явно не на родном одиннадцатом, женщина тут же бросается подниматься дальше.
Мила торопится, чтобы успеть. Вдруг муж уже догадался. Если вдруг… если что, нужно успеть. Зачем успеть – она даже думать не хочет. Просто нужно успеть и точка.
Лишь на девятом этаже женщина делает короткую паузу. Да и то, боясь упустить мгновение, не дожидается, когда пропадет одышка, а лишь отирает рукавом пот, задирает выше юбку, хватается за перила и тащит сумку с продуктами дальше вверх по лестнице.
Наконец, поднявшись на одиннадцатый, Мила встает в позе техасского пастуха, готового вытащить из кобуры дешевый револьвер, прищуривается, в манере чувственных киноисторий из выдуманной вселенной «дикого запада», и с выдохом уставляется на приоткрытую входную дверь.
Вадим соврал. Как минимум в том, что он не дома. Остается лишь выяснить, что еще он не договорил. Мила заходит осторожно, медленно, прислушиваясь и стараясь не шуметь, и уже с порога она замечает изменившуюся атмосферу.
Дверь в комнату приоткрыта. Оттуда доносится какой-то слабый аромат, что-то явно не так, слышно, как Вадим что-то бубнит, и Мила, раскрыв от недоумения рот, выражая так очумелое недовольство, прищуривается, уводит глаза в сторону, замечает два бокала вина, стоящих на тумбе прямо у порога, и застывает на миг.
Глаза женщины тут же открываются шире, но вовсе не от удивления. В ее взгляде полыхает яростной недовольство, даже злоба. Уже Мила хочет бросить пакет, едва не выпускает его из рук, но затем решает застать мужа в самый неловкий момент, чтобы не дать ни малейшего шанса оправдаться.
Мила осторожно, медленно закрывает дверь, сумев сделать это почти беззвучно. Затем она начинает аккуратно, еще медленнее опускать на пол шуршащий пакет, очень старается не производить звуков, но выходит слишком громко.
Женщина замирает после того, как от звука шуршания Вадим перестает бормотать в комнате. Застыв, она так и стоит несколько мгновений, а затем мужчина выходит из спальни голый, взглядывает на жену и тут же, будто что-то пряча, закрывает за собой дверь.
Мила прищуривается и бросает пакет лежать на полу, теперь уже спокойно выпустив его из рук. Она выпрямляется, недовольно вздыхает, но не успевает даже руки скрестить на груди, как Вадим бросается к бокалам, хватает их и, не глядя на женщину, уносит бокалы в комнату, говоря по ходу:
– Блин, Мила! Ты почему не сказала, что идешь? Все мне испортила!
От такой наглости женщина разевает рот. Ее руки тут же сваливаются болтаться вдоль тела, и Мила только смотрит, как Вадим закрывает за собой дверь в спальню.
От злости у женщины вздрагивает голова. Мила, добрая и заботливая, стискивает зубы, а потом сжимает кулаки, будто готовится нещадно колотить бедного мужа до полусмерти.
Впрочем, сказать она все равно ничего не успевает: только Мила собирается крикнуть, как в спальне начинает играть приятная джазовая мелодия.
Вадим с непринужденной, соблазняющей улыбкой, в одном лишь халате, из которого вываливается небольшое пузо, с двумя бокалами вина выходит обратно. Он двигается медленно, подмигивает, играет бровями, закрыв за собой дверь, медленно подходит все ближе, танцуя какой-то неуклюжий танец неопытного стриптизера, и Мила вдруг теряется.
Вадим ничего не говорит. Выглядит он уверенно, спокойно, подходит ближе, вручает бокал, начинает обступать Милу, прижимаясь к ней телом, обступает со спины и начинает подталкивать к спальне.
Женщина от растерянности не понимает, что происходит, ведь в ее голове все еще не утихает злость, хотя теперь она и пропала куда-то, оставив только смутный отпечаток потерянного чувства, туманом на глазах пеленающий сознание.
– Ва… Вадь… ты что…?
Муж прижимается губами к уху и шепчет:
– Хочешь, чтобы я сказал? Ладно, – говорит он тихим басом, ниже обычного. – Соблазняю самую прекрасную женщину.
Обхватив рукой растерянно улыбающуюся жену, Вадим начинает толкать ее к спальне, не выпуская из объятий, а Мила, ощутив, как мокрая одежда прилипает от объятий к потному телу, пытается вырваться.
– Постой, – хочет она выбраться. – Я мокрая вся.
Вадим не отпускает.
– Уу, не знал, что я настолько хорош.
– Вадим! – улыбается женщина смущенно.
Правда, вырваться ей так и не удается. Муж затаскивает женщину в спальню, а там, едва Вадим закрывает дверь, комната быстро заполняется красочным буйством цветных огней на электронных свечах.
– Постой, дай-ка это мне… – отнимает мужчина бокал.
Оставив бокалы с вином на тумбу рядом с кроватью, мужчина возвращается к жене, берет ее за руки, пританцовывая, ведет к кровати и начинает раздевать. Мила противится, стараясь вырваться и убежать в душ, но Вадим не позволяет, говоря, что это не имеет никакого значения.
Наконец, уложив жену в постель, мужчина уходит на кухню, шутливо танцуя и забавляя жену, а затем, когда возвращается обратно с тарелкой какого-то блюда, то Мила, расчувствовавшись, вместо того, чтобы попробовать угощение, едва не плача, обнимает мужа.
– Ты чего? – улыбается мужчина.
– Я думала… думала, что ты… Вадь… прости. Я такая дура!
Мужчина отстраняется, с доброй улыбкой взглядывает на жену, покачивает головой, но не дает этой странной атмосфере застояться. Вадим настойчиво предлагает Миле попробовать угощение, но женщина поначалу сомневается. Выглядит блюдо не очень симпатично, но, все-таки решившись, Мила снова едва удерживается от плача, распробовав вкусное, пусть и неопрятное блюдо.
– Вадь….
Мужчина ложится рядом, держа бокалы с вином, тихо играет труба, неторопливым музыкальным узором наполняя комнату, на стенах дрожат тени электронных огней, и тогда Вадим протягивает руку, достает из-за стенки кровати шнурок, играет бровями и дергает.
Мила успевает поднять голову, но сверху, из распахнувшегося платка, висящего прямо на люстре, к ногам женщины уже сыплется дождь опадающих лепестков. Мила, совсем расчувствовавшись, бросается к Вадиму, отставив тарелку, а тот быстро убирает бокал на пол, разлив, но никого это не заботит. Ночь, скрывая нежность за тонким покрывалом мрака, быстро утопает в буйстве чувственности и ласк.
А потом наступает утро. Мила просыпается раньше. Она не решается будить мужа, но целует, прильнув губами к щеке, а затем отправляется на кухню.
– Вадим… – с улыбкой качает она головой, заметив беспорядок.
Мужчина испачкал аж три сковородки, несколько кастрюль, кучу тарелок, развел такой бардак, что быстро его убрать не получится. Кроме того, мусорное ведро доверху забито неудавшимися пробами, но все это Мила видит, как невиданное проявление самого отчаянного старания, самого теплого желания Вадима ее удивить.
С улыбкой женщина начинает заниматься уборкой. Да и наступил выходной, на работу не нужно, только лишь готовка, уборка и всякие мелкие домашние заботы. Так что даже то, что целых полтора часа приходится возиться на кухне, Милу ни капли не расстраивает.
Убравшись, она выносит мусор, возвращается, умывается, отправляется в спальню, чтобы разбудить Вадима, но как-то так само собой получается, что и здесь женщина прежде начинает убираться. Наконец, не хочется, чтобы любимый мужчина проснулся в таком бардаке.
Приходится тратить еще полчаса. Труднее всего убираться неслышно, подмести лепестки, оттереть пятно от вина на полу, с той стороны кровати, где спит Вадим, убрать грязные вещи, но после Мила, наконец, открывает шторы, распахивает форточку и возвращается к кровати.
Женщина забирается в постель осторожно, чтобы не разбудить мужа. Она ложится рядышком, чтобы дождаться его пробуждения, смотрит радостным, счастливым взглядом, но и Вадим не заставляет себя долго ждать.
Звук негромкой, резкой отрыжки возвещает о его пробуждении. Следом, заулыбавшись, Мила тут же с размаху ударяет мужа по ягодице, а следом Вадим звонко выпускает газы.
– Вадь! – все еще с улыбкой, но и с легким недовольством восклицает женщина.
Сонный муж оборачивается с довольной ухмылкой, пододвигается и обнимает жену, уткнувшись ей в грудь.
– Да ладно… шучу я.
Мила ничего не успевает сделать, как муж валит ее на спину, а сам прижимается, закрывает глаза и вздыхает сонным перегаром.
– Уфф….
– Мила, - перебивает Вадим. – Я тебе не говорю всякое… о любви, там… ну, ты знаешь.
Мила тут же прислушивается, забыв обо всем остальном мгновенно.
– Это для сосунков, – продолжает муж объяснять. – Но я тебя… ну… ты знаешь. Просто, не хочу, чтобы ты думала, что я… ты мне дорога. Просто эти сопли все….
– Вадь… – протягивает женщина нежным голоском. – Ну, конечно! Конечно, знаю. Тебе и не нужно ничего говорить, Вадь. Не нужно.
И, прижавшись крепче, Мила со всей нежностью приникает губами к щеке дорогого мужа.
– Я знаю, Вадь, – шепчет она. – Я тоже тебя люблю.
Глава 7
Кандидат
Случай этот произошел давно. И сейчас уже, к счастью, все изменилось. Сейчас уже все не так. Только вот старые ошибки никогда не стоит изгонять из памяти.
– Федор Алексеевич, ты чего, волнуешься? – спрашивал молодой селянин.
Юношу звали Дмитрий Федорович, но обращались к нему просто – Митя. Недавно он вернулся домой после службы в армии, а в родной деревне как раз назрели преобразования, готовые плодовой свежестью напитать сухой быт истощенной политическими веяниями деревеньки.
– Да ничего я не волнуюсь, – отвечал сухим, усталым, скучным и немного сердитым голосом Федор Алексеевич. – Просто….
– Чего?
Федор Алексеевич, немолодой, образованный мужчина, держа в руках несколько скрученных листков исписанной бумаги, вздыхал, оглядывая скромное помещение и ожидая времени своего выступления.
– Сижу я, Митя, и думаю, – продолжил Федор Алексеевич, вздыхая, – чего мы делаем-то тут, а? Все равно ж толку-то никакого.
Молодой и горячий помощник Митя, перехватив удобнее кипу папок с бумажками, тут же наклонился, разгораясь пылкой страстью негодующего возмущения.
– Да ты чего говоришь, Алексеич? Ты чего?
Несколько деревенских обернулись, и юноша, посмотрев в их сторону, пожевал губами и сделал голос тише.
– Нельзя же так, – продолжил он уже почти шепотом. – Мы сколько труда вложили. А ты чего? Сбежать хочешь?
Федор Алексеевич не стал отнекиваться. Вздохнув опять, помассировав худыми пальцами глаза, он не ответил сразу, а вместо этого осмотрел собравшихся.
В небольшом, тесном помещении собралась почти вся взрослая часть населения. Стульев здесь было только на один ряд, но кто-то понатаскал из домов табуретки, так что человек пятнадцать успели рассесться перед импровизированной сценой, но остальным пришлось оставаться стоять.
Всего в помещение набилось человек сорок, едва умещаясь, а за дверью, возле которой уже образовалась людская пробка, торчали головы еще нескольких человек. Впрочем, для выступающих еще оставалось место, а потому Федор Алексеевич с Митей могли спокойно беседовать, не отбиваясь локтями от любопытных односельчан.
– А… – отмахивался Федор Алексеевич. – Сбегай или нет – все одно.
Митя слегка изменился в лице, но тут же взял себя в руки, нахмурился и, едва не уронив папки, наклонился ближе.
– Не хочешь говорить, так давай я выступлю, а? – пошептал юноша тихо, но уверенно и решительно. – Я так скажу, что….
– Не надо, – спокойным голосом прервал его старший товарищ. – Не понял ты меня. Я к тому, что люди все равно… а, ладно… потом….
Федор Алексеевич не договорил, потому как заметил, что на сцену, вернее, на кривой, низкий и узкий деревянный помост уже вышел председатель.
– Товарищи! – воззвал он к селянам.
Мгновенно в помещение упала тишина, люди постепенно стихли, перестали шептаться и спорить и застыли на местах. Только у входа внутрь пробирался мужчина интеллигентного вида, которого Митя тут же заметил. Впрочем, мужчину этого он не знал, насколько можно не знать кого-то, живя в деревеньке размером человек в двести, и все же, с этим человеком общаться Мите еще не приходилось.
А следом тишину снова прогнал голос бессменного председателя, авторитет которого вполне заслуженно селяне не подвергали сомнениям.
– Товарищи! – громыхнул председатель еще раз, прогнав оставшиеся, мелкие звуки нечаянного шуршания. – Люди мы взрослые. Друг друга все знаем. Партия – это одно, а у нас тут свои дела. Так что предлагаю решить, как нам действовать, всем селом. Мы всегда так делали, и теперь я не вижу нужды иначе поступать. Здесь у нас сейчас только из совета, я правильно понимаю? Затем остальным расскажете. Сперва решим. Ну, кто там первый выступает?
Федор Алексеевич тут же поднялся и с листками взошел на помост, где ему сразу уступил место председатель. Митя же встал следом, подхватил освободившийся стул Федора Алексеевича, чуть не рассыпал все папки, но все же сложил их перед селянами, приготовившимися слушать речь.
– Я не буду тут лишнее болтать, и сразу перейду к делу, – заговорил Федор Алексеевич нудным, усталым голосом. – Если совсем коротко говорить, то помощи ждать неоткуда. У партии свои дела, нам же свои надо решать самостоятельно. Для этого мы с Митей….
Федор Алексеевич захрипел, покашлял в кулак, поднял глаза и заметил, что несколько человек заулыбались.
– Вернее, с Дмитрием Федоровичем… – стал он поправляться.
– Ну, ладно! Знаем! – послышался голос из толпы. – Так чего там?
Митя, оставив папки и вернувшись на свое место, обернулся и нашел говорящего по звуку. Голос принадлежал тому самому молодому человеку, которого Митя сразу подметил. Кажется, зовут его Сашкой, но точно Митя не мог вспомнить.
