– Обувь у них была заграничная. Дорогая. Софке за просто так досталась, – сообщила Рина Михайловна. – Только ее мужу не подошла – велика. Они ему как лыжи.
– И что? – вскинулась Наташка. – Он в этих «лыжах» вчера в магазин ходил. Газеты в носы ботинок насовал и ничего, говорит, носить можно.
– А ты кто, девонька, будешь? – спохватилась Елизавета Сергеевна.
– Подружка молодому?
– Бросил он тебя? – посетовала Наташка, а потом прищелкнула языком сквозь дыру в зубах. – А я говорила, таким улыбчивым доверять нельзя.
– Милиция их обоих искала, – кивнула, соглашаясь, Рина Михайловна.
Так мои поиски, заведомо обреченные на неудачу, закончились ничем.
Последние школьные недели прошли словно в тумане.
Людка вдруг перестала быть Людоедкой и прекратила все ухмылочки в мою сторону. За ней притихли другие девчонки. И парни тоже.
Весь класс притих после случившегося, и стало слышно Степу. Никому больше не хотелось видеть, как пар валит от его щек или разглядывать кончик носа историка.
Только Соня так и не сказала мне больше ни слова. Даже не смотрела в мою сторону. Она осталась сидеть на последней парте. Ей оттуда ничего не было видно, но Стешкова отказалась поменять место. Тогда к ней пересел Жорка. В тишине предэкзаменационных контрольных работ было слышно, как он диктует Соне условия заданий.
Юлька на него тогда очень обиделась. Они расстались перед Последним звонком.
На выпускном я дождалась окончания торжественной части и, незаметно выскользнув из актового зала, пошла домой мимо Детского парка, где давно не было видно Маринки с малышом.
Шла и думала, что моя школа, а вместе с ней и задержавшееся в душе детство закончились в тот миг, когда Соня закричала: «Яшу твоего бьют... Яшу!»
С тех пор о Яше Журове ничего не было известно.
Не спится...
Незнакомым людям в высотке напротив – о чем молчат они или, наоборот, говорят в глубине своих квартир?
Городу.
Он больше не кажется придремавшим. Что-то разрушило его хрупкий покой. Город растревожен.
Город кутается в толстый халат из облаков. Но это не спасает от нервного озноба. Огни реклам и непотушенных окон сверкают искрами воспоминаний. Движение ночного транспорта напоминает метание мыслей. Но во всей этой суете и хаотичном мелькании чувствуется пустота.
Тишина в море звуков.
Одиночество в толпе.
Я выпила чашку горячего чая, но меня снова влечет к окну. Прохлада стекла приятна горячему лбу. Пальцам, отбивающим едва различимый ритм.
– Кир-ра, Кир-ра…
Вместе с Людой мы поступили на биофак и даже попали в одну группу. Не стали подругами, но она не отпускала больше в мою сторону шуточек и не доставала замечаниями. Мы никогда не вспоминали с ней прошлый год. Не говорили о Яше. Словно не было Жура в нашем общем недавнем прошлом.
И последнего года школы тоже не было. Мы закончили ее без выпускного класса.
В августе, еще до начала занятий, я записалась в секцию легкой атлетики. Ненавидя каждую минуту тренировок, я дисциплинированно ходила три раза в неделю на стадион. Первое время с трудом спускаясь по лестнице в подъезде и скуля от боли в мышцах. Если не было сил идти по ступенькам, съезжала вниз на животе, перегнувшись через перила. Но я ходила на занятия. Утомительные, нудные, в которых все было однообразно предсказуемым: разминка, прыжки, бег, серия упражнений для мышц ног, для мышц пресса, спины, снова бег и прыжки. В этой изнуряющей рутине получалось заглушить звенящий крик в ушах.
– Кир-ра-Р-руки-не-тро-гай!
Нет, чуда не случилось, и вершиной моих атлетических достижений стал второй юношеский разряд, но я перестала бояться занятий физкультурой и больше никогда не заканчивала забеги на пятьдесят, двести метров и три километра последней. Только иногда, подбегая к финишу, сдерживала себя, чтобы не обернуться. Так и казалось, что слышу легкие шаги за спиной, и бархатный голос шепчет: «Камэ, камэ…»
Но это был не шепот, а шум крови, несущейся по расширенным от физической нагрузки сосудам. Позади меня была пустота. Впереди меня. Внутри. Сердце молчало, разучившись обрываться и громко стучать.
Шло время, заглушая память. Постепенно, но крик исчез – сначала из головы, потом из снов. Молодость всегда побеждает. Вот и моя повседневность все больше напоминала строго организованный гербарий. В растущую папку прошлого добавлялись похожие друг на друга файлы – со спрессованными листьями будней, с более яркими соцветиями выходных и праздников – так складывалась вполне привычная коллекция из жизни студентки.
Лекции, практические занятия, коллоквиумы, зачеты, экзамены, вечеринки у друзей, поездки в лес, на речку, дискотеки. Летняя практика на биостанциях и в заповедниках. Я побыла какое-то время членом Зеленой дружины и распугивала в лесных чащах браконьеров. Или, скорее, сама пугалась их. Но ничего необычного за время патрулирования не случилось, а самой опасной для меня вышла встреча с гадюкой, на которую я едва не наступила.
Не могу объяснить выбор специализации. Если Люда уже после первых полевых занятий поняла, что хочет оказаться как можно дальше от биостанций и лесов и выбрала биофизику, то я записалась на кафедру Зоологии позвоночных – непопулярную и самую малочисленную среди кафедр факультета.
Став зоологом, я решительно отказалась от орнитологии, несмотря на то, что ее преподаватель был самым увлеченным и веселым на всем курсе. Ихтиологию – науку о рыбах – вела старая женщина с толстыми губами и жуткой улыбкой, сама похожая на рыбу-попугая, так что ее предмет больше пугал, чем привлекал. Можно было бы заняться млекопитающими, но объектом моих исследований стали ящерицы и… черепахи. Последних в средней полосе России водится немного, но они все же есть. Их изучают так же, как и разнообразных зверей и птиц.
Неожиданно для самой себя я превратилась в бойкую и заметную на курсе студентку. За мной ухаживали парни. У меня были увлечения. Только внешне они никогда не напоминали моего отца.
Широкоплечие и коренастые мужчины вызывали у меня внутреннее отторжение. Порой до тошноты. Однажды во время практики на сельской дискотеке подвыпивший местный парень насильно затащил меня в круг танцевать. А когда он еще более настойчиво попытался увлечь за собой в кусты, меня просто вырвало ему прямо на ботинки. Это оказалось вполне наглядной демонстрацией неразделенных чувств.
Не складывались у меня отношения и с высокими худыми ребятами. Они напоминали Яшу, и мне становилось грустно и так холодно изнутри, что я замерзала и ничего не чувствовала, когда они пытались за мной ухаживать.
Моими редкими парнями становились не самые видные ребята, чуть выше, а то и вовсе моего роста и средние по ширине плеч. Таким же был мой первый мужчина. Он учился на кафедре генетики на два потока старше нас.
У меня случился короткий роман с латышом, которого каким-то странным ветром занесло ненадолго в наш город и Университет. И целый год длились относительно серьезные отношения с ассистентом на нашей кафедре – Славиком. Он писал диссертацию по хищным птицам в городских экосистемах и был влюблен в меня. Звал замуж. Я отказалась. Слава решил, что мне нужно еще время, и обещал подождать. Защитившись, он уехал сначала на год в Антарктиду, а потом устроился в О-ский заповедник.
Но что бы ни происходило в моей личной жизни, во всех своих увлечениях я оставалась отстраненной, не испытывая сильных эмоций. Сердце надежно опутывали артерии и вены, оно уютно лежало в груди и никогда больше не срывалось со своего места.
О птицах, особенно журавлях, я читала лишь положенный программой минимум, не углубляясь в дополнительную литературу. Все время что-то останавливало, будто я опасалась узнать лишнее и пряталась от затаенной боли.
Получив диплом, я осталась на родной кафедре и все так же занималась ящерицами и черепахами, для чего выезжала на юг области и в А-ский заповедник. Но когда пару лет спустя мне позвонил Слава и предложил поменять место сбора материала, обещав «пробить» место в проекте по краснокнижному журавлю, я не раздумывая согласилась.
Сказала сразу «да». И лишь потом засомневалась. Даже попыталась отказаться, хотя впервые за столько лет что-то ощутила в груди.
Какое-то волнение.
– Я же не орнитолог. Зачем вам специалист по рептилиям?
– Птицы – это ящерицы, которые вздумали летать. Ты разве забыла, как выглядит этот краснокнижный? Динозавры отдыхают.
– Слава, меня не отпустят. Мне не подпишут направление.
– Уже подписали. Я договорился с начальником кафедры, Сергеич оформляет тебе командировку. С тебя статья в научный сборник, банка заформалиненных лягушек в его коллекцию, и можешь забыть на некоторое время о черепахах и ящерицах.
– Да какая польза кафедре от моей поездки? – упиралась я с настойчивостью рептилии с толстым панцирем.
– Кира! А ведро заформалиненных лягушек? А престиж? Это же русско-американский проект! Завесите потом фотографиями весь коридор напротив Беспозвонков! – (Кафедры, на которой изучали насекомых, пауков и прочую мелочь). – И пусть их разъедает муравьиной кислотой от зависти.
– Да что я буду делать, если ты выбьешь мне место?
– Молчать, Кира. Тебе нужно будет молчать и не торопиться. А этому ты как раз научилась у своих черепах. Или они у тебя.
Так я попала сначала в поезд. Потом в грузовик, которым управлял Ваня, улыбчивый кудрявый водитель и по совместительству – три раза в неделю – сторож при журавлином питомнике. Пока он рассказывал мне о себе, своей жене Любаве, о заповеднике и селе, где родился, и снова о себе, я думала о проекте, частью которого мне, быть может, посчастливится стать.
Ну или, если не посчастливится, понаблюдать со стороны.
Мир меняют к лучшему не за деньги и не ради славы. У истоков многих хороших свершений стоят добровольцы, которые творят чудеса бесплатно. Не потому, что им кто-то приказал, обещал выгоду – нет, они делают так потому, что не могут иначе.
Вот и у этого проекта были свои волшебники. Два друга, закончившие один университет, охваченные мечтой вновь наполнить мир журавлиным курлыканьем.
Журавли обитают во многих странах, не добравшись только до Антарктиды. Жизнь этих крупных перелетных птиц сурова и связана со многими опасностями. Из пятнадцати видов половина находится на грани вымирания. Восстановление популяций некоторых журавлей, например, американского белого, начиналось с чуть более десятка особей, еще остававшихся в дикой природе.
Организовав Международный фонд по охране журавля, друзья искали единомышленников по всему миру и через Союз американо-советской дружбы нашли увлеченных людей в нашей стране. В О-ском заповеднике появился журавлиный питомник. Через несколько лет заработала программа по разведению краснокнижного вида птиц, встречавшегося только в России.
Когда мы учились на пятом курсе, наш увлеченный орнитолог, зазвал на кафедру двух молодых женщин, связанных с проектом. В тесную аудиторию набилось много любопытных, притащили откуда-то телевизор, преподаватель взял из дома видеомагнитофон.
Гости привезли с собой фотографии, аудио и видеокассеты. Но самое главное, они прихватили с собой особую энергию мечты и веры в успех, которая блестела в их глазах, билась родниками в торопливых голосах, была различима в резких движениях рук. Когда в привычных университетских стенах зазвучали крики журавлей, я забыла обо всем и, не отрываясь, следила за рассказом.
В кладках журавлей всегда два яйца, но в природе родителям редко хватает сил выкормить обоих птенцов. Зная это, ученые забирали по яйцу из гнезд краснокнижных журавлей, содержавшихся в зоосадах разных стран. Необычный груз для инкубатора американцы привезли в питомник специальным самолетом.
Уже само разведение крупных птиц в неволе – сложная задача. Но вырастая рядом с человеком, молодые журавли становились агрессивными и не формировали брачные пары, в то время как организаторы проекта задумали невероятное – вернуть птицам свободу, а северным лесам – журавлиное курлыканье.
Первые часы, дни, недели жизни птенца очень важны для правильного развития. Это время импритинга, когда находящиеся рядом живые существа запоминаются малышами как особи своего вида.
Тогда люди надели белые халаты, закрыли лица черными масками, у них в руках появились красные конусы – макеты клюва журавля. С момента вылупления птенцы не слышали человеческой речи, только льющиеся из динамиков записи с криками журавлей. Рядом с вольерами малышей держали взрослых птиц.
Девушки рассказывали нам об изнурительных днях, пока растут птенцы.
Журавленок – все равно что новорожденный ребенок. И забот с ним не меньше. Работа с молодняком строилась по принципу: один птенец – один воспитатель. У птиц прекрасное обоняние, и своего «родителя» – белого бескрылого динозавра – они отличали по запаху и по движениям. Шесть раз в день – кормежка из конуса-клюва, два раза – прогулка.
Что произвело на меня тогда неизгладимое впечатление?
Интимность каждой связи и неизбежность расставания? Но дети ведь тоже уходят от родителей.
То, что взросление журавля протекает очень быстро?
Скорее – то, что расставание окончательное, и не будет телефонных звонков, даже крика над крышей дома. Потому что человека не должно быть в памяти птицы.
Когда нам показывали кадры, как журавлят учат летать, я...
Глотала слезы.
Инстинкт птенца заставляет его следовать за родителем. Но необычные «родители» не умели летать, в то время как их «детям» необходимо было научиться использовать крылья. Люди в белых халатах – эти неспособные подняться в воздух динозавры – махали руками, удаляясь от воспитанников.
Сначала шли.
Потом бежали.
Это было недостаточно быстро.
Тогда додумались использовать машины. Воспитатель добегал до поджидавшего его транспорта, запрыгивал в кузов и уезжал от журавлёнка, который спешил следом на длинных тонких ногах, выбиваясь из сил. Пока инстинкт не расправлял его крылья, позволяя впервые оторваться от земли.
Взлететь.
На самом деле в процессе разведения птиц много рутины и прозаичной,нудной работы. В нем больше разочарований, чем успехов, раздражения и отчаяния, чем радости от достижений. Многие старания ни к чему не приводят, а подросшие птицы плохо приспосабливаются к жизни в природе.
Но я не вслушивалась в эту часть рассказа и как игристое вино пила энтузиазм увлеченных мечтой людей, впитывая только романтизм их повествования.
Наверное, это отразилось на моем лице, поскольку Слава подошел тогда ко мне, пока все остальные слушатели окружили гостей, засыпая вопросами и желая получше рассмотреть фотографии.
– Не думал, что ты любишь птиц.
– Не люблю. Но мне понравился этот проект.
– Да? – улыбнулся Слава.
Вспомнив тот разговор по дороге к Центральной усадьбе заповедника, я начала подозревать, что Слава решил заманить меня к себе. Он запомнил, под каким сильным впечатлением я находилась от рассказа о разведении краснокнижного журавля…
Может, решил – время пришло, и надеялся услышать из моих уст согласие?
Жизнь в заповедниках и на биостанциях сурова и не слишком разнообразна. Она не для тех, кто ценит шумные компании, кому нравятся гирлянды огней ночного города, пестрые витрины магазинов и суета транспорта и пешеходных потоков. Это не значит, что там не живут веселые люди, но праздников и развлечений у них намного меньше.
– И что? – вскинулась Наташка. – Он в этих «лыжах» вчера в магазин ходил. Газеты в носы ботинок насовал и ничего, говорит, носить можно.
– А ты кто, девонька, будешь? – спохватилась Елизавета Сергеевна.
– Подружка молодому?
– Бросил он тебя? – посетовала Наташка, а потом прищелкнула языком сквозь дыру в зубах. – А я говорила, таким улыбчивым доверять нельзя.
– Милиция их обоих искала, – кивнула, соглашаясь, Рина Михайловна.
Так мои поиски, заведомо обреченные на неудачу, закончились ничем.
Последние школьные недели прошли словно в тумане.
Людка вдруг перестала быть Людоедкой и прекратила все ухмылочки в мою сторону. За ней притихли другие девчонки. И парни тоже.
Весь класс притих после случившегося, и стало слышно Степу. Никому больше не хотелось видеть, как пар валит от его щек или разглядывать кончик носа историка.
Только Соня так и не сказала мне больше ни слова. Даже не смотрела в мою сторону. Она осталась сидеть на последней парте. Ей оттуда ничего не было видно, но Стешкова отказалась поменять место. Тогда к ней пересел Жорка. В тишине предэкзаменационных контрольных работ было слышно, как он диктует Соне условия заданий.
Юлька на него тогда очень обиделась. Они расстались перед Последним звонком.
На выпускном я дождалась окончания торжественной части и, незаметно выскользнув из актового зала, пошла домой мимо Детского парка, где давно не было видно Маринки с малышом.
Шла и думала, что моя школа, а вместе с ней и задержавшееся в душе детство закончились в тот миг, когда Соня закричала: «Яшу твоего бьют... Яшу!»
С тех пор о Яше Журове ничего не было известно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Не спится...
Незнакомым людям в высотке напротив – о чем молчат они или, наоборот, говорят в глубине своих квартир?
Городу.
Он больше не кажется придремавшим. Что-то разрушило его хрупкий покой. Город растревожен.
Город кутается в толстый халат из облаков. Но это не спасает от нервного озноба. Огни реклам и непотушенных окон сверкают искрами воспоминаний. Движение ночного транспорта напоминает метание мыслей. Но во всей этой суете и хаотичном мелькании чувствуется пустота.
Тишина в море звуков.
Одиночество в толпе.
Я выпила чашку горячего чая, но меня снова влечет к окну. Прохлада стекла приятна горячему лбу. Пальцам, отбивающим едва различимый ритм.
– Кир-ра, Кир-ра…
Глава 1. Необычный проект
Вместе с Людой мы поступили на биофак и даже попали в одну группу. Не стали подругами, но она не отпускала больше в мою сторону шуточек и не доставала замечаниями. Мы никогда не вспоминали с ней прошлый год. Не говорили о Яше. Словно не было Жура в нашем общем недавнем прошлом.
И последнего года школы тоже не было. Мы закончили ее без выпускного класса.
В августе, еще до начала занятий, я записалась в секцию легкой атлетики. Ненавидя каждую минуту тренировок, я дисциплинированно ходила три раза в неделю на стадион. Первое время с трудом спускаясь по лестнице в подъезде и скуля от боли в мышцах. Если не было сил идти по ступенькам, съезжала вниз на животе, перегнувшись через перила. Но я ходила на занятия. Утомительные, нудные, в которых все было однообразно предсказуемым: разминка, прыжки, бег, серия упражнений для мышц ног, для мышц пресса, спины, снова бег и прыжки. В этой изнуряющей рутине получалось заглушить звенящий крик в ушах.
– Кир-ра-Р-руки-не-тро-гай!
Нет, чуда не случилось, и вершиной моих атлетических достижений стал второй юношеский разряд, но я перестала бояться занятий физкультурой и больше никогда не заканчивала забеги на пятьдесят, двести метров и три километра последней. Только иногда, подбегая к финишу, сдерживала себя, чтобы не обернуться. Так и казалось, что слышу легкие шаги за спиной, и бархатный голос шепчет: «Камэ, камэ…»
Но это был не шепот, а шум крови, несущейся по расширенным от физической нагрузки сосудам. Позади меня была пустота. Впереди меня. Внутри. Сердце молчало, разучившись обрываться и громко стучать.
Шло время, заглушая память. Постепенно, но крик исчез – сначала из головы, потом из снов. Молодость всегда побеждает. Вот и моя повседневность все больше напоминала строго организованный гербарий. В растущую папку прошлого добавлялись похожие друг на друга файлы – со спрессованными листьями будней, с более яркими соцветиями выходных и праздников – так складывалась вполне привычная коллекция из жизни студентки.
Лекции, практические занятия, коллоквиумы, зачеты, экзамены, вечеринки у друзей, поездки в лес, на речку, дискотеки. Летняя практика на биостанциях и в заповедниках. Я побыла какое-то время членом Зеленой дружины и распугивала в лесных чащах браконьеров. Или, скорее, сама пугалась их. Но ничего необычного за время патрулирования не случилось, а самой опасной для меня вышла встреча с гадюкой, на которую я едва не наступила.
Не могу объяснить выбор специализации. Если Люда уже после первых полевых занятий поняла, что хочет оказаться как можно дальше от биостанций и лесов и выбрала биофизику, то я записалась на кафедру Зоологии позвоночных – непопулярную и самую малочисленную среди кафедр факультета.
Став зоологом, я решительно отказалась от орнитологии, несмотря на то, что ее преподаватель был самым увлеченным и веселым на всем курсе. Ихтиологию – науку о рыбах – вела старая женщина с толстыми губами и жуткой улыбкой, сама похожая на рыбу-попугая, так что ее предмет больше пугал, чем привлекал. Можно было бы заняться млекопитающими, но объектом моих исследований стали ящерицы и… черепахи. Последних в средней полосе России водится немного, но они все же есть. Их изучают так же, как и разнообразных зверей и птиц.
Неожиданно для самой себя я превратилась в бойкую и заметную на курсе студентку. За мной ухаживали парни. У меня были увлечения. Только внешне они никогда не напоминали моего отца.
Широкоплечие и коренастые мужчины вызывали у меня внутреннее отторжение. Порой до тошноты. Однажды во время практики на сельской дискотеке подвыпивший местный парень насильно затащил меня в круг танцевать. А когда он еще более настойчиво попытался увлечь за собой в кусты, меня просто вырвало ему прямо на ботинки. Это оказалось вполне наглядной демонстрацией неразделенных чувств.
Не складывались у меня отношения и с высокими худыми ребятами. Они напоминали Яшу, и мне становилось грустно и так холодно изнутри, что я замерзала и ничего не чувствовала, когда они пытались за мной ухаживать.
Моими редкими парнями становились не самые видные ребята, чуть выше, а то и вовсе моего роста и средние по ширине плеч. Таким же был мой первый мужчина. Он учился на кафедре генетики на два потока старше нас.
У меня случился короткий роман с латышом, которого каким-то странным ветром занесло ненадолго в наш город и Университет. И целый год длились относительно серьезные отношения с ассистентом на нашей кафедре – Славиком. Он писал диссертацию по хищным птицам в городских экосистемах и был влюблен в меня. Звал замуж. Я отказалась. Слава решил, что мне нужно еще время, и обещал подождать. Защитившись, он уехал сначала на год в Антарктиду, а потом устроился в О-ский заповедник.
Но что бы ни происходило в моей личной жизни, во всех своих увлечениях я оставалась отстраненной, не испытывая сильных эмоций. Сердце надежно опутывали артерии и вены, оно уютно лежало в груди и никогда больше не срывалось со своего места.
О птицах, особенно журавлях, я читала лишь положенный программой минимум, не углубляясь в дополнительную литературу. Все время что-то останавливало, будто я опасалась узнать лишнее и пряталась от затаенной боли.
Получив диплом, я осталась на родной кафедре и все так же занималась ящерицами и черепахами, для чего выезжала на юг области и в А-ский заповедник. Но когда пару лет спустя мне позвонил Слава и предложил поменять место сбора материала, обещав «пробить» место в проекте по краснокнижному журавлю, я не раздумывая согласилась.
Сказала сразу «да». И лишь потом засомневалась. Даже попыталась отказаться, хотя впервые за столько лет что-то ощутила в груди.
Какое-то волнение.
– Я же не орнитолог. Зачем вам специалист по рептилиям?
– Птицы – это ящерицы, которые вздумали летать. Ты разве забыла, как выглядит этот краснокнижный? Динозавры отдыхают.
– Слава, меня не отпустят. Мне не подпишут направление.
– Уже подписали. Я договорился с начальником кафедры, Сергеич оформляет тебе командировку. С тебя статья в научный сборник, банка заформалиненных лягушек в его коллекцию, и можешь забыть на некоторое время о черепахах и ящерицах.
– Да какая польза кафедре от моей поездки? – упиралась я с настойчивостью рептилии с толстым панцирем.
– Кира! А ведро заформалиненных лягушек? А престиж? Это же русско-американский проект! Завесите потом фотографиями весь коридор напротив Беспозвонков! – (Кафедры, на которой изучали насекомых, пауков и прочую мелочь). – И пусть их разъедает муравьиной кислотой от зависти.
– Да что я буду делать, если ты выбьешь мне место?
– Молчать, Кира. Тебе нужно будет молчать и не торопиться. А этому ты как раз научилась у своих черепах. Или они у тебя.
Так я попала сначала в поезд. Потом в грузовик, которым управлял Ваня, улыбчивый кудрявый водитель и по совместительству – три раза в неделю – сторож при журавлином питомнике. Пока он рассказывал мне о себе, своей жене Любаве, о заповеднике и селе, где родился, и снова о себе, я думала о проекте, частью которого мне, быть может, посчастливится стать.
Ну или, если не посчастливится, понаблюдать со стороны.
Мир меняют к лучшему не за деньги и не ради славы. У истоков многих хороших свершений стоят добровольцы, которые творят чудеса бесплатно. Не потому, что им кто-то приказал, обещал выгоду – нет, они делают так потому, что не могут иначе.
Вот и у этого проекта были свои волшебники. Два друга, закончившие один университет, охваченные мечтой вновь наполнить мир журавлиным курлыканьем.
Журавли обитают во многих странах, не добравшись только до Антарктиды. Жизнь этих крупных перелетных птиц сурова и связана со многими опасностями. Из пятнадцати видов половина находится на грани вымирания. Восстановление популяций некоторых журавлей, например, американского белого, начиналось с чуть более десятка особей, еще остававшихся в дикой природе.
Организовав Международный фонд по охране журавля, друзья искали единомышленников по всему миру и через Союз американо-советской дружбы нашли увлеченных людей в нашей стране. В О-ском заповеднике появился журавлиный питомник. Через несколько лет заработала программа по разведению краснокнижного вида птиц, встречавшегося только в России.
Когда мы учились на пятом курсе, наш увлеченный орнитолог, зазвал на кафедру двух молодых женщин, связанных с проектом. В тесную аудиторию набилось много любопытных, притащили откуда-то телевизор, преподаватель взял из дома видеомагнитофон.
Гости привезли с собой фотографии, аудио и видеокассеты. Но самое главное, они прихватили с собой особую энергию мечты и веры в успех, которая блестела в их глазах, билась родниками в торопливых голосах, была различима в резких движениях рук. Когда в привычных университетских стенах зазвучали крики журавлей, я забыла обо всем и, не отрываясь, следила за рассказом.
В кладках журавлей всегда два яйца, но в природе родителям редко хватает сил выкормить обоих птенцов. Зная это, ученые забирали по яйцу из гнезд краснокнижных журавлей, содержавшихся в зоосадах разных стран. Необычный груз для инкубатора американцы привезли в питомник специальным самолетом.
Уже само разведение крупных птиц в неволе – сложная задача. Но вырастая рядом с человеком, молодые журавли становились агрессивными и не формировали брачные пары, в то время как организаторы проекта задумали невероятное – вернуть птицам свободу, а северным лесам – журавлиное курлыканье.
Первые часы, дни, недели жизни птенца очень важны для правильного развития. Это время импритинга, когда находящиеся рядом живые существа запоминаются малышами как особи своего вида.
Тогда люди надели белые халаты, закрыли лица черными масками, у них в руках появились красные конусы – макеты клюва журавля. С момента вылупления птенцы не слышали человеческой речи, только льющиеся из динамиков записи с криками журавлей. Рядом с вольерами малышей держали взрослых птиц.
Девушки рассказывали нам об изнурительных днях, пока растут птенцы.
Журавленок – все равно что новорожденный ребенок. И забот с ним не меньше. Работа с молодняком строилась по принципу: один птенец – один воспитатель. У птиц прекрасное обоняние, и своего «родителя» – белого бескрылого динозавра – они отличали по запаху и по движениям. Шесть раз в день – кормежка из конуса-клюва, два раза – прогулка.
Что произвело на меня тогда неизгладимое впечатление?
Интимность каждой связи и неизбежность расставания? Но дети ведь тоже уходят от родителей.
То, что взросление журавля протекает очень быстро?
Скорее – то, что расставание окончательное, и не будет телефонных звонков, даже крика над крышей дома. Потому что человека не должно быть в памяти птицы.
Когда нам показывали кадры, как журавлят учат летать, я...
Глотала слезы.
Инстинкт птенца заставляет его следовать за родителем. Но необычные «родители» не умели летать, в то время как их «детям» необходимо было научиться использовать крылья. Люди в белых халатах – эти неспособные подняться в воздух динозавры – махали руками, удаляясь от воспитанников.
Сначала шли.
Потом бежали.
Это было недостаточно быстро.
Тогда додумались использовать машины. Воспитатель добегал до поджидавшего его транспорта, запрыгивал в кузов и уезжал от журавлёнка, который спешил следом на длинных тонких ногах, выбиваясь из сил. Пока инстинкт не расправлял его крылья, позволяя впервые оторваться от земли.
Взлететь.
На самом деле в процессе разведения птиц много рутины и прозаичной,нудной работы. В нем больше разочарований, чем успехов, раздражения и отчаяния, чем радости от достижений. Многие старания ни к чему не приводят, а подросшие птицы плохо приспосабливаются к жизни в природе.
Но я не вслушивалась в эту часть рассказа и как игристое вино пила энтузиазм увлеченных мечтой людей, впитывая только романтизм их повествования.
Наверное, это отразилось на моем лице, поскольку Слава подошел тогда ко мне, пока все остальные слушатели окружили гостей, засыпая вопросами и желая получше рассмотреть фотографии.
– Не думал, что ты любишь птиц.
– Не люблю. Но мне понравился этот проект.
– Да? – улыбнулся Слава.
Вспомнив тот разговор по дороге к Центральной усадьбе заповедника, я начала подозревать, что Слава решил заманить меня к себе. Он запомнил, под каким сильным впечатлением я находилась от рассказа о разведении краснокнижного журавля…
Может, решил – время пришло, и надеялся услышать из моих уст согласие?
Глава 2. Сокол и журавль
Жизнь в заповедниках и на биостанциях сурова и не слишком разнообразна. Она не для тех, кто ценит шумные компании, кому нравятся гирлянды огней ночного города, пестрые витрины магазинов и суета транспорта и пешеходных потоков. Это не значит, что там не живут веселые люди, но праздников и развлечений у них намного меньше.
