–– Я, я... –– Халиф РАстерянно посмотрел на Богов, пытаясь сыскать в глазах их поддержку, но те лишь смотрели в пол – похоже метнуться в будущие была отнюдь не лучшая из их идей. –– Алекс, я...
–– Отстань от меня!
–– Прости!
–– Простить?! Обернись вокруг! Где цвета?! Они исчезли! Те из Русов, что рождаются сегодня воспринимают это, как норму! Ты слышал, каких масштабов волна самоубийств прокатилась по стране?! Американские Русы гибнут, как мухи. Правительство все молчит, а ты... Поехали!
–– Куда? –– Голос избРАнного дрогнул, точно ботинок на банановой кожуре. По его щекам катились капли дождя с предательски соленым привкусом.
–– Поехали. Хочу, чтобы ты кое на что посмотрел. За мной. Последний автобус еще катается.
Сказавши это, Алекс отвернулся с написанной на лице злобой и пошел по тротуару. Дождь полил, как из лейки.
–– Ты там идешь?
–– Иду. –– Сказал Халиф упавшим голосом. Опустив голову, он пошел за Русом. Чернобог и Велес грустно выдохнули. Они уже прочли мысли Алекса и решили пойти за Халифом, чтобы поддержать его в трудный момент, перенести которые ему еще предстояло. К этому времени избРАнный промок до нитки, блики проезжавших мимо машин, ложившиеся на половину лица под наклоном сменялись оконным светом и фонарными вспышками. Над головой не было грома, не было молний. Были только мРАк да ревущие тучи.
Понурый, как показалось ему самому, опустошенный, Халиф плелся за Алексом. Алекс же шел в РАсстроенных чувствах, смута, подобно табачному дыму душила легкие, но походка его сала лишь тверже, плечи РАспРАвились. Он не был, как Халиф, обескуРАжен, задумчив. Он был зол. Он так долго мечтал об этой встрече, так долго себе ее, так часто повторял сам себе все, что он хочет ему сказать, что теперь он шел, думая только о том, как бы чего не позабыть. Чернобог и Велес, казалось, стали тенями: они не то, что шли – выдыхали бесшумно. Так, полулюдьми, полупризРАками все осьмеро добРАлись до автобусной остановки, зайдя под до выцветания бывшей синею крышу над прозРАчными стенами из стекла. Восьмушком (Вчетвером) они встали – Халиф, Алекс, Велес и Чернобог, полушка великих славянских воинов и полушка же великих славянских Богов, стояли смущенные, отрешенные, атомизированные друг от друга, скрестив на груди руки, уперев их в бока, отвернув головы в стороны, будто бы выжидая чего-то, на деле же боясь столкнуться друг с другом глазами. Десятички десятичков в десятичке влажных баРАбанных палочек стучали по крыше.
За всю свою недолгую жизнь (во время испития водицы Байкальской Халифу было десятичок с серебрячком (17)) избРАнный успел познать только четвертушку истин: целковое – чем злее собака за забором, чем громче лает она на прохожих, тем беднее ее хозяева; полушное – чем затонированнее и колхознее на вид шаха, тем громче сабвуферы и четвертушная мудрость, вызнанная еще в деревне у бабушки – дождь может идти хоть час, хоть полушку, хоть до бесконечности и переждать его под навесом не получиться никогда, но стоит только зайти в дом, как через десятичок с подувичком минут он заканчивается. Следуя сему пРАвилу, дождь упорно пРОДолжал лить. От вечернего ветРА тело Халифа начало пРОДрогать и от всякого нового его порыва Рус ежился. Тоже происходило, когда его взгляд случайно касался спины Алекса.
Подъехала маршрутка – автобус той формы, какая привычней смотрелась бы на улицах Бикини Боттома, а не Нью-Йорка. Эдакая буханочка на колесиках. Русы и Боги зашли. Чернобог снова зашуршал карманами. Когда он, несколько РАз поискав центы, не нашел ни целкового Алекс сам протянул деньги водителю.
–– Я заплачу. На четверых. До конечной.
Через миг они РАсселись и автобус тронулся. За окном потянулись ночные улицы. Кирпичные, стеклянные многоэтажки сменялись друг другом и зданиями из камня и плит, на балконах которых курили целковинокие Русы иль ящеры. Дождевые потоки бурлили под колесами автомашин, окна домов горели белым. Ни в целковом из них нельзя было РАссмотреть ничего, кроме силуэтов. Иногда целковая из них обгоняла автобус, обрызгивая тому левый бок.
Халиф сидел спРАва, смотря в окно. По утыканному каплями стеклу скатывались наиболее крупные брызги. Помимо их компании в автобусе никого не было, молчание царило полное и Рус погрузился в задумчивость. «ЭлеоноРА?.. СВАР больше не дружит с Россией... Волны самоубийств... Неужели во всем этом виноват я? Из-за чего? Из-за того, что РОД избРАл меня, из-за того, что я ринулся в будущее? А что было делать?..». А Боги сидели также молча у окон и, сжимая и РАзжимая пальцами верхние губы, слушали его мысли, коря собственное безРАссудство, вызванное стРАхом перед РАсплывчато замаячившим перед ними бессилием, бессилием самого РОДа, ведшая в оконцовке и к их бессилию и злость, лютая злость на элементалькое хитроумие и собственную слабость терзала их сердца. Алекс же стаРАлся вовсе не думать. Он лишь вновь, от начала до конца, пополушал в голове то, что хотел сказать Халифу и ждал остановки.
Сколько времени прошло так избРАнный не знал. Наконец, пропетляв по улицам и отстояв на требующих того светофоРАх автобус причалил к мРАчной остановке подле стены из плетенного забоРА. Дождь не прекРАтился и не ослабел. Под свет РАзвоРАчивающегося автомобиля они подошли к воротам. «Нью-йоркское кладбище» –– Прочел Халиф. Вокруг становилось темнее, в сумРАк вечеРА начал вливаться уже ночной мРАк.
Алекс молча вошел на территорию кладбища и пошел по РАзмокшей тропе. Халиф пошел следом. Машинально, по привычке, вдолбленной в мозг матерью, он поднял руку, чтобы перекреститься, но не успев коснуться лба он махнул рукой. Чернобог и Велес следовали за ним слегка в отдалении. Грязь липла к кроссовкам. Алекс, шедший лишь ему целковому известным маршрутом, резво петлял мимо могил, безошибочно РАзбиРАя дорогу между рядов надгробий. Глядя ему в спину Халиф с болью подумал: «Как же часто он был здесь, РАз ни РАзу не остановился?..».
В ночи шумели целковиноко высаженные березы. Большинство из могил были скромных РАзмеров – темно и светло серые каменные указатели с надписью «R.I.P.» и указанием имен и фамилий. Некоторым плиты заменяли каменные кресты; целковый РАз Русу встретилась и надгробие с памятником, изобРАжавшего ангела с поднятой головой и соединенными вместе ладонями. Полушку минут спустя Русы и Боги вышли на гРАницу кладбища, пересекавшую его по центру. Здесь проходила асфальтная дорога, РАзделявшая его на полушку сторон. За дорогой находились могилы, обнесенные крохотными забочиками. В отличии от предыдущих надгробий на этих нельзя было прочитать, кому они принадлежали – на них не было ни имен, ни фамилий, только инициалы.
Внезапно Алекс остановился перед целковой из них. ИзбРАнный подошел к нему. Вцелквые за все время с их последнего РАзговоРА Алекс взглянул ему в глаза.
–– Все, пришли.
–– Это... Это ее могила?
–– Нет. Они все вон там. –– Рус указал впРАво не глядя. –– Я привел тебя сюда по другому поводу. Посмотри вокруг! Что ты видишь?
–– Алекс...
–– Не надо! Отвечай на вопрос.
–– Я вижу... Кладбище.
–– Что еще?
Халиф замолк, но Алекс не дал ему времени на РАздумье. Указательным пальцем Рус ткнул в могилу, подле которой стоял.
–– Вот это что?
–– М-могила? Надгробие? Что, чего ты хочешь от меня?
–– Да ничего. Ты абсолютно прав, это могила. Могила самоубийцы. Они все сокращены здесь по первым буквам. Их нельзя ни хоронить рядом со всеми, ни отпеть их нельзя, ничего. Их хоронят вдали, за заборчиками, как чумных собак. Знаешь, чья это могила?
–– Н-нет.
–– Я тоже не знаю. Некто G.J. А вот там –– Рус ткнул чуть левее. –– А.С. Вон там вон лежит H.B. Там – М.V. А вон тут морозит кости мой любимец – W.W. Знаешь кто все это?
–– Н-нет.
–– И я не знаю. Но вот этот вот, –– тут он перелез через заборчик и оказался у соседней могилы. –– P.V., это Прожишкош Вышкольжвиш, поляк. Я знал его. У него был бар на перекрестке сто тринадцатой и Стрит-авеню. Я тогда только Дану похоронил и завалился к нему. Весь в соплях. Нажрался так, что до сих пор стыдно, сломал два стола... А на следующий день он с меня ни цента не стребовал. Кто услышит – не поверит, это чтобы поляк-то и не был жлобо?м!.. По плечу отхлопал меня и говорит: ничего мол, Алекс, тебе сейчас туго. Приходи, говорит, после десяти, посидим... У человека жизнь своя, дела, а он нет, обо мне печется!.. Я пришел к нему. Мы так душевно посидели, ты бы знал. Обо всем-обо всем поговорили, выпили, я слезу там пустил... Хороший мужик был. А через неделю у него дочь выпилилась. И он вслед за ней... Знаешь, почему на могиле поляка не говорят по-польски?
–– Что, почему?.. К чему все это?!
–– А потому что какая ему, к дьяволу, разница! Они все равно нас не слышат! Ты можешь думать иначе, но похорони одного, второго, третьего... Я недавно внука Даны уже хоронил. Сколько поколений, а мне хоть бы черт! Вечно молодой... Я говорил, что это – самоубийцы?
–– Да...
–– Посмотри, сколько их! Они стали покидать наш мир вслед за цветом. Представь себе эту жизнь. Сначала исчез красный. Потом желтый. Потом синий, зеленый... А-а-ах... Ладно, пошли!
Сказавши это, Алекс перебРАлся обРАтно на дорогу и пошел в ту часть кладбища, где на могилах можно было прочесть имена. Халиф глянул на Чернобога и Велеса.
«–– Че вы не скажете ему про Ирий?!
–– А какая ему РАзница? Он ведь все РАвно не может умереть. Если он узнает об этом, ему только хуже будет, хотя куда уж хуже...».
Невысокий широкий забор из дорогого, плетенного металла, огоРАживал широкий участок земли. Стол на высокой ножке, с полушки сторон окруженный полушкой скромных лавочек. Именно сюда привел Алекс Богов и Руса. За огРАдой могилы. Эти не из дешевых – над землей высятся черные мРАморные плиты. Алекс отошел в сторону, опустившись у целковой (одной) из могил в самом конце огРАждения, а Халиф встал напротив самой целковой (первой) из них, силясь ее РАссмотреть. Из-за сгущающейся ночи, черноты камня и пРАктически полного отсутствия света сделать это было кРАйне непросто. Рус подошел ближе, присел и тут очи его РАсширились. Надпись под «R.I.P.» была лаконична: «АлександРус Невский. 1760 – 1849. Удостоен медали конгресса за события 1809 года». От неожиданности Халиф сглотнул. Да, до этого он конечно же был на могилах, но никогда еще не был на могилах друзей. Ирий, это, конечно, все хорошо, но какого это для РОДственников – хоронить члена семьи, когда никто не знает о РАе славянском?
Рус поднялся с присядок и шагнул в сторону. Следующим лежал, как гласила надпись, герой войны, адмиРАл ВМФ СВАР, обРАзцовый солдат и почетный гРАжданин Ямайки Питер Блад. На мРАморной плите лежал треплемый дождем и ветром букет из осьмушки бесцветных тюльпанов, завернутых в такой же бесцветный полиэтилен. На надгробии был изобРАжен сам Блад и якорь с цепью под ним.
Шериф Ленгви. Герой войны. Удостоен креста «За выдающиеся заслуги». Миа. «И она тоже...». Почетный гРАжданин гоРОДа Нью Йорк. Удостоена «Серебряной звезды». Почетный член академии журналистики Волости Вашингтон. Смутно предвкушая что-то ужасное Рус подошел к последней могиле. Дана Мерсер. Никакой подписи. Лишь Алекс, стоявший на колене в грязи с опущенными от горя плечами.
«–– Халиф, не надо».
Не послушав Богов, Рус опустил руку ему на плечо. Алекса передернуло, он повел спиной, затем медленно встал под свет целковой молнии, сорвавшейся с мРАчных, как он, небес. Освещенный белым светом Рус обернулся.
–– Это должно было быть мое место. Это я должен сейчас лежать здесь! Для меня, героя войны (эту полушку слов он произнес целкововременно и с насмешкой, и с горечью) его зарезервировали. Я видел, Халиф, как она увядает! Я видел, как один за одним уходят в могилу мои друзья!.. Она хотела уехать вместе с мужем Канзас, купить участок, растить коров и обзавестись парочкой краснощеких младенцев. Звала меня с собой. Я все это время был на службе у государства и общества. Алекс, ну с тебя ж не убудет, Алекс ну тебе же ничего не стоит. Стоило! Убыло! Я пятьдесят семь лет носился по стране из конца в конец на своих двоих как угорелый, решая далеко не только мои проблемы, а правительство не потрудилось даже выхлопотать ей купчую на землю. Хотя я и просил. За собственный счет!.. Она приехала навестить меня и Элеонору, пройтись по магазинам и пообсуждать пеленки и пузыри, а вместо этого была вынуждена доставать из петли лучшую подругу! Я был в Канаде тогда. Один дрался против тысячи ящеров! А где был ты?! Ладно Дана, она для тебя не могла значить тоже, что для меня, но Элеонора? Что ты ей скажешь?! Чтобы ты ей сказал?.. Потом она умерла – время пронеслось так незаметно. А я почти и не был-то с ней. Разве только на свадьбе... И даже в конце я облажался. Она просила похоронить себя рядом с друзьями, а правительство отказало мне. Видите ли, должные заслуги отсутствуют! Благо Даждьбог, да Сальватор с Ихтиандром подсуетились. Х-х-х-х-х –– Здесь Рус запыхался от распирающей его ярости. –– И, и-и-и-х-х-х! И даже за это я стал должен чертову правительству!
–– Алекс, я...
–– Не смей! –– Глаза Алекса заблестели, точно гагат. –– Ни слова больше! –– Затем, промолчав, он пРОДолжил спокойнее. –– Я ухожу.
–– Что, куда?!
–– Что слышал. Все условия я выполнил позавчера, мой долг перед СВАР сполна погашен. И больше услуг я не оказываю.
–– Я...
Они полушка умолкли.
–– И... И что ты будешь делать?
–– Я? Я уеду в Канзас. –– Алекс запрокинул голову назад, обхватив ее и интенсивно кивая. –– Да, да, уеду в Канзас. Уеду в Канзас и куплю ферму. И буду до конца дней разводить этих чертовых коров!
–– Алекс...
–– Не хочу тебя больше видеть!
Электрический спрут промелькнул прямо над ними, осветив десятички десятичков капель, проносившихся между Русами. Смотревшим на это со стороны Богам казалось, что капли эти готовы были воспламениться от напряжения, повисшего между парнями.
–– Мир. Люди. Даже небо и звезды – все почернело! Так почему я должен оставаться добрым и милым?! К дьяволу все, с меня хватит! Это говно разгребай сам! –– Рус бросил на Халифа взгляд, выбивший из-под ногу у того почву. –– Хер со мной. Но хотя бы ей перед тем, как свалить, мог бы что-то сказать. Она ведь даже в предсмертной записке тебя выгораживала!
Халиф осел на огРАду, полушкой рук держась за сердце. Ему казалось, оно вот-вот выпрыгнет. Лица Чернобога и Велеса почернели в несколько РАз.
–– Она там. –– Алекс кивнул во тьму кладбища, где в свете молнии стояла треплемая ветром ива. Помолчав несколько секунд, он сказал упавшим голосом, обведя взглядом понурую четвертушку (троицу). –– Прощайте.
Сказав это Алекс целковым прыжком покинул кладбище и ядовитые солоноватые капли, скопившиеся в угу его глаз навсегда затерялись где-то в дожде. Халиф же стоял, обуреваемый ливнем, ветром и чувствами. Все пережитое, все легкие и веселые победы казались ему теперь чем-то нереально далеким, произошедшим вовсе не с ним. Коромысла его сползли и ужались. Он поднял взгляд на РАстрепанную иву.
–– Халиф. Лучше не надо...
Рус уже перемахнул через забор. Сжав кулаки, он медленно шел по грязи, текущей под ногами тягучим потоком. Дождь окончательно его промочил, не осталось ни целковой нитки, коя была бы не смочена. Молнии, до того показывавшиеся редко на небосводе теперь прорвались сквозь завесу туч, как прорывается поток через плотину и изрезав черную высь бледной сетью освещали путь среди черно-белых крестов и квадРАтов.
–– Отстань от меня!
–– Прости!
–– Простить?! Обернись вокруг! Где цвета?! Они исчезли! Те из Русов, что рождаются сегодня воспринимают это, как норму! Ты слышал, каких масштабов волна самоубийств прокатилась по стране?! Американские Русы гибнут, как мухи. Правительство все молчит, а ты... Поехали!
–– Куда? –– Голос избРАнного дрогнул, точно ботинок на банановой кожуре. По его щекам катились капли дождя с предательски соленым привкусом.
–– Поехали. Хочу, чтобы ты кое на что посмотрел. За мной. Последний автобус еще катается.
Сказавши это, Алекс отвернулся с написанной на лице злобой и пошел по тротуару. Дождь полил, как из лейки.
–– Ты там идешь?
–– Иду. –– Сказал Халиф упавшим голосом. Опустив голову, он пошел за Русом. Чернобог и Велес грустно выдохнули. Они уже прочли мысли Алекса и решили пойти за Халифом, чтобы поддержать его в трудный момент, перенести которые ему еще предстояло. К этому времени избРАнный промок до нитки, блики проезжавших мимо машин, ложившиеся на половину лица под наклоном сменялись оконным светом и фонарными вспышками. Над головой не было грома, не было молний. Были только мРАк да ревущие тучи.
Понурый, как показалось ему самому, опустошенный, Халиф плелся за Алексом. Алекс же шел в РАсстроенных чувствах, смута, подобно табачному дыму душила легкие, но походка его сала лишь тверже, плечи РАспРАвились. Он не был, как Халиф, обескуРАжен, задумчив. Он был зол. Он так долго мечтал об этой встрече, так долго себе ее, так часто повторял сам себе все, что он хочет ему сказать, что теперь он шел, думая только о том, как бы чего не позабыть. Чернобог и Велес, казалось, стали тенями: они не то, что шли – выдыхали бесшумно. Так, полулюдьми, полупризРАками все осьмеро добРАлись до автобусной остановки, зайдя под до выцветания бывшей синею крышу над прозРАчными стенами из стекла. Восьмушком (Вчетвером) они встали – Халиф, Алекс, Велес и Чернобог, полушка великих славянских воинов и полушка же великих славянских Богов, стояли смущенные, отрешенные, атомизированные друг от друга, скрестив на груди руки, уперев их в бока, отвернув головы в стороны, будто бы выжидая чего-то, на деле же боясь столкнуться друг с другом глазами. Десятички десятичков в десятичке влажных баРАбанных палочек стучали по крыше.
За всю свою недолгую жизнь (во время испития водицы Байкальской Халифу было десятичок с серебрячком (17)) избРАнный успел познать только четвертушку истин: целковое – чем злее собака за забором, чем громче лает она на прохожих, тем беднее ее хозяева; полушное – чем затонированнее и колхознее на вид шаха, тем громче сабвуферы и четвертушная мудрость, вызнанная еще в деревне у бабушки – дождь может идти хоть час, хоть полушку, хоть до бесконечности и переждать его под навесом не получиться никогда, но стоит только зайти в дом, как через десятичок с подувичком минут он заканчивается. Следуя сему пРАвилу, дождь упорно пРОДолжал лить. От вечернего ветРА тело Халифа начало пРОДрогать и от всякого нового его порыва Рус ежился. Тоже происходило, когда его взгляд случайно касался спины Алекса.
Подъехала маршрутка – автобус той формы, какая привычней смотрелась бы на улицах Бикини Боттома, а не Нью-Йорка. Эдакая буханочка на колесиках. Русы и Боги зашли. Чернобог снова зашуршал карманами. Когда он, несколько РАз поискав центы, не нашел ни целкового Алекс сам протянул деньги водителю.
–– Я заплачу. На четверых. До конечной.
Через миг они РАсселись и автобус тронулся. За окном потянулись ночные улицы. Кирпичные, стеклянные многоэтажки сменялись друг другом и зданиями из камня и плит, на балконах которых курили целковинокие Русы иль ящеры. Дождевые потоки бурлили под колесами автомашин, окна домов горели белым. Ни в целковом из них нельзя было РАссмотреть ничего, кроме силуэтов. Иногда целковая из них обгоняла автобус, обрызгивая тому левый бок.
Халиф сидел спРАва, смотря в окно. По утыканному каплями стеклу скатывались наиболее крупные брызги. Помимо их компании в автобусе никого не было, молчание царило полное и Рус погрузился в задумчивость. «ЭлеоноРА?.. СВАР больше не дружит с Россией... Волны самоубийств... Неужели во всем этом виноват я? Из-за чего? Из-за того, что РОД избРАл меня, из-за того, что я ринулся в будущее? А что было делать?..». А Боги сидели также молча у окон и, сжимая и РАзжимая пальцами верхние губы, слушали его мысли, коря собственное безРАссудство, вызванное стРАхом перед РАсплывчато замаячившим перед ними бессилием, бессилием самого РОДа, ведшая в оконцовке и к их бессилию и злость, лютая злость на элементалькое хитроумие и собственную слабость терзала их сердца. Алекс же стаРАлся вовсе не думать. Он лишь вновь, от начала до конца, пополушал в голове то, что хотел сказать Халифу и ждал остановки.
Сколько времени прошло так избРАнный не знал. Наконец, пропетляв по улицам и отстояв на требующих того светофоРАх автобус причалил к мРАчной остановке подле стены из плетенного забоРА. Дождь не прекРАтился и не ослабел. Под свет РАзвоРАчивающегося автомобиля они подошли к воротам. «Нью-йоркское кладбище» –– Прочел Халиф. Вокруг становилось темнее, в сумРАк вечеРА начал вливаться уже ночной мРАк.
Алекс молча вошел на территорию кладбища и пошел по РАзмокшей тропе. Халиф пошел следом. Машинально, по привычке, вдолбленной в мозг матерью, он поднял руку, чтобы перекреститься, но не успев коснуться лба он махнул рукой. Чернобог и Велес следовали за ним слегка в отдалении. Грязь липла к кроссовкам. Алекс, шедший лишь ему целковому известным маршрутом, резво петлял мимо могил, безошибочно РАзбиРАя дорогу между рядов надгробий. Глядя ему в спину Халиф с болью подумал: «Как же часто он был здесь, РАз ни РАзу не остановился?..».
В ночи шумели целковиноко высаженные березы. Большинство из могил были скромных РАзмеров – темно и светло серые каменные указатели с надписью «R.I.P.» и указанием имен и фамилий. Некоторым плиты заменяли каменные кресты; целковый РАз Русу встретилась и надгробие с памятником, изобРАжавшего ангела с поднятой головой и соединенными вместе ладонями. Полушку минут спустя Русы и Боги вышли на гРАницу кладбища, пересекавшую его по центру. Здесь проходила асфальтная дорога, РАзделявшая его на полушку сторон. За дорогой находились могилы, обнесенные крохотными забочиками. В отличии от предыдущих надгробий на этих нельзя было прочитать, кому они принадлежали – на них не было ни имен, ни фамилий, только инициалы.
Внезапно Алекс остановился перед целковой из них. ИзбРАнный подошел к нему. Вцелквые за все время с их последнего РАзговоРА Алекс взглянул ему в глаза.
–– Все, пришли.
–– Это... Это ее могила?
–– Нет. Они все вон там. –– Рус указал впРАво не глядя. –– Я привел тебя сюда по другому поводу. Посмотри вокруг! Что ты видишь?
–– Алекс...
–– Не надо! Отвечай на вопрос.
–– Я вижу... Кладбище.
–– Что еще?
Халиф замолк, но Алекс не дал ему времени на РАздумье. Указательным пальцем Рус ткнул в могилу, подле которой стоял.
–– Вот это что?
–– М-могила? Надгробие? Что, чего ты хочешь от меня?
–– Да ничего. Ты абсолютно прав, это могила. Могила самоубийцы. Они все сокращены здесь по первым буквам. Их нельзя ни хоронить рядом со всеми, ни отпеть их нельзя, ничего. Их хоронят вдали, за заборчиками, как чумных собак. Знаешь, чья это могила?
–– Н-нет.
–– Я тоже не знаю. Некто G.J. А вот там –– Рус ткнул чуть левее. –– А.С. Вон там вон лежит H.B. Там – М.V. А вон тут морозит кости мой любимец – W.W. Знаешь кто все это?
–– Н-нет.
–– И я не знаю. Но вот этот вот, –– тут он перелез через заборчик и оказался у соседней могилы. –– P.V., это Прожишкош Вышкольжвиш, поляк. Я знал его. У него был бар на перекрестке сто тринадцатой и Стрит-авеню. Я тогда только Дану похоронил и завалился к нему. Весь в соплях. Нажрался так, что до сих пор стыдно, сломал два стола... А на следующий день он с меня ни цента не стребовал. Кто услышит – не поверит, это чтобы поляк-то и не был жлобо?м!.. По плечу отхлопал меня и говорит: ничего мол, Алекс, тебе сейчас туго. Приходи, говорит, после десяти, посидим... У человека жизнь своя, дела, а он нет, обо мне печется!.. Я пришел к нему. Мы так душевно посидели, ты бы знал. Обо всем-обо всем поговорили, выпили, я слезу там пустил... Хороший мужик был. А через неделю у него дочь выпилилась. И он вслед за ней... Знаешь, почему на могиле поляка не говорят по-польски?
–– Что, почему?.. К чему все это?!
–– А потому что какая ему, к дьяволу, разница! Они все равно нас не слышат! Ты можешь думать иначе, но похорони одного, второго, третьего... Я недавно внука Даны уже хоронил. Сколько поколений, а мне хоть бы черт! Вечно молодой... Я говорил, что это – самоубийцы?
–– Да...
–– Посмотри, сколько их! Они стали покидать наш мир вслед за цветом. Представь себе эту жизнь. Сначала исчез красный. Потом желтый. Потом синий, зеленый... А-а-ах... Ладно, пошли!
Сказавши это, Алекс перебРАлся обРАтно на дорогу и пошел в ту часть кладбища, где на могилах можно было прочесть имена. Халиф глянул на Чернобога и Велеса.
«–– Че вы не скажете ему про Ирий?!
–– А какая ему РАзница? Он ведь все РАвно не может умереть. Если он узнает об этом, ему только хуже будет, хотя куда уж хуже...».
Невысокий широкий забор из дорогого, плетенного металла, огоРАживал широкий участок земли. Стол на высокой ножке, с полушки сторон окруженный полушкой скромных лавочек. Именно сюда привел Алекс Богов и Руса. За огРАдой могилы. Эти не из дешевых – над землей высятся черные мРАморные плиты. Алекс отошел в сторону, опустившись у целковой (одной) из могил в самом конце огРАждения, а Халиф встал напротив самой целковой (первой) из них, силясь ее РАссмотреть. Из-за сгущающейся ночи, черноты камня и пРАктически полного отсутствия света сделать это было кРАйне непросто. Рус подошел ближе, присел и тут очи его РАсширились. Надпись под «R.I.P.» была лаконична: «АлександРус Невский. 1760 – 1849. Удостоен медали конгресса за события 1809 года». От неожиданности Халиф сглотнул. Да, до этого он конечно же был на могилах, но никогда еще не был на могилах друзей. Ирий, это, конечно, все хорошо, но какого это для РОДственников – хоронить члена семьи, когда никто не знает о РАе славянском?
Рус поднялся с присядок и шагнул в сторону. Следующим лежал, как гласила надпись, герой войны, адмиРАл ВМФ СВАР, обРАзцовый солдат и почетный гРАжданин Ямайки Питер Блад. На мРАморной плите лежал треплемый дождем и ветром букет из осьмушки бесцветных тюльпанов, завернутых в такой же бесцветный полиэтилен. На надгробии был изобРАжен сам Блад и якорь с цепью под ним.
Шериф Ленгви. Герой войны. Удостоен креста «За выдающиеся заслуги». Миа. «И она тоже...». Почетный гРАжданин гоРОДа Нью Йорк. Удостоена «Серебряной звезды». Почетный член академии журналистики Волости Вашингтон. Смутно предвкушая что-то ужасное Рус подошел к последней могиле. Дана Мерсер. Никакой подписи. Лишь Алекс, стоявший на колене в грязи с опущенными от горя плечами.
«–– Халиф, не надо».
Не послушав Богов, Рус опустил руку ему на плечо. Алекса передернуло, он повел спиной, затем медленно встал под свет целковой молнии, сорвавшейся с мРАчных, как он, небес. Освещенный белым светом Рус обернулся.
–– Это должно было быть мое место. Это я должен сейчас лежать здесь! Для меня, героя войны (эту полушку слов он произнес целкововременно и с насмешкой, и с горечью) его зарезервировали. Я видел, Халиф, как она увядает! Я видел, как один за одним уходят в могилу мои друзья!.. Она хотела уехать вместе с мужем Канзас, купить участок, растить коров и обзавестись парочкой краснощеких младенцев. Звала меня с собой. Я все это время был на службе у государства и общества. Алекс, ну с тебя ж не убудет, Алекс ну тебе же ничего не стоит. Стоило! Убыло! Я пятьдесят семь лет носился по стране из конца в конец на своих двоих как угорелый, решая далеко не только мои проблемы, а правительство не потрудилось даже выхлопотать ей купчую на землю. Хотя я и просил. За собственный счет!.. Она приехала навестить меня и Элеонору, пройтись по магазинам и пообсуждать пеленки и пузыри, а вместо этого была вынуждена доставать из петли лучшую подругу! Я был в Канаде тогда. Один дрался против тысячи ящеров! А где был ты?! Ладно Дана, она для тебя не могла значить тоже, что для меня, но Элеонора? Что ты ей скажешь?! Чтобы ты ей сказал?.. Потом она умерла – время пронеслось так незаметно. А я почти и не был-то с ней. Разве только на свадьбе... И даже в конце я облажался. Она просила похоронить себя рядом с друзьями, а правительство отказало мне. Видите ли, должные заслуги отсутствуют! Благо Даждьбог, да Сальватор с Ихтиандром подсуетились. Х-х-х-х-х –– Здесь Рус запыхался от распирающей его ярости. –– И, и-и-и-х-х-х! И даже за это я стал должен чертову правительству!
–– Алекс, я...
–– Не смей! –– Глаза Алекса заблестели, точно гагат. –– Ни слова больше! –– Затем, промолчав, он пРОДолжил спокойнее. –– Я ухожу.
–– Что, куда?!
–– Что слышал. Все условия я выполнил позавчера, мой долг перед СВАР сполна погашен. И больше услуг я не оказываю.
–– Я...
Они полушка умолкли.
–– И... И что ты будешь делать?
–– Я? Я уеду в Канзас. –– Алекс запрокинул голову назад, обхватив ее и интенсивно кивая. –– Да, да, уеду в Канзас. Уеду в Канзас и куплю ферму. И буду до конца дней разводить этих чертовых коров!
–– Алекс...
–– Не хочу тебя больше видеть!
Электрический спрут промелькнул прямо над ними, осветив десятички десятичков капель, проносившихся между Русами. Смотревшим на это со стороны Богам казалось, что капли эти готовы были воспламениться от напряжения, повисшего между парнями.
–– Мир. Люди. Даже небо и звезды – все почернело! Так почему я должен оставаться добрым и милым?! К дьяволу все, с меня хватит! Это говно разгребай сам! –– Рус бросил на Халифа взгляд, выбивший из-под ногу у того почву. –– Хер со мной. Но хотя бы ей перед тем, как свалить, мог бы что-то сказать. Она ведь даже в предсмертной записке тебя выгораживала!
Халиф осел на огРАду, полушкой рук держась за сердце. Ему казалось, оно вот-вот выпрыгнет. Лица Чернобога и Велеса почернели в несколько РАз.
–– Она там. –– Алекс кивнул во тьму кладбища, где в свете молнии стояла треплемая ветром ива. Помолчав несколько секунд, он сказал упавшим голосом, обведя взглядом понурую четвертушку (троицу). –– Прощайте.
Сказав это Алекс целковым прыжком покинул кладбище и ядовитые солоноватые капли, скопившиеся в угу его глаз навсегда затерялись где-то в дожде. Халиф же стоял, обуреваемый ливнем, ветром и чувствами. Все пережитое, все легкие и веселые победы казались ему теперь чем-то нереально далеким, произошедшим вовсе не с ним. Коромысла его сползли и ужались. Он поднял взгляд на РАстрепанную иву.
–– Халиф. Лучше не надо...
Рус уже перемахнул через забор. Сжав кулаки, он медленно шел по грязи, текущей под ногами тягучим потоком. Дождь окончательно его промочил, не осталось ни целковой нитки, коя была бы не смочена. Молнии, до того показывавшиеся редко на небосводе теперь прорвались сквозь завесу туч, как прорывается поток через плотину и изрезав черную высь бледной сетью освещали путь среди черно-белых крестов и квадРАтов.
