оглянулся, заметил, что снеди и люди, и рыцари под рассказ-то умяли немало, и пива, почитай, не осталось.Тут как раз организм напомнил Верлиту о себе, прогуляться, говорит, надо нам, хозяин… на звезды посмотреть. Встал Верлит, и Кастар с ним, тоже, видать, это… тяготение земное сидеть не дает.
Вышли они вместе во двор, Кастар, новый, значит, наместник Новой Столицы и говорит:
— Верлит, с виду муж ты смысленый. Дело у меня есть к тебе…
Верлит хмыкнул, поклонился.
— Погодите, господин милостивый, недолгую минутку.
Он кивнул, снова на крыльцо присел. Вернулся Верлит, рядом сел, снова помолчали, на звезды глядя.
— Помочь ему надо…
— Кому, господин мой хороший?
— Так брату же моему! И госпоже регине. Я молодого региса знаю: он от своего не отступит. И брата моего женихом своей сестры не примет…
Верлит кивнул. Правда то была. И господин рыцарь… Илларин, он против людей не пойдет. И старый регис ему тут не помощник.
— Только как все провернуть…
Верлит палец к губам приложил, бровями задвигал:
— Слышат они нас. Оба.
Кастар оглянулся:
— А как же тогда…
— Я с господами рыцарями бок о бок уже большую часть жизни живу, значит… Однако же неприятно знать, что каждая мысль моя для них как на заборе написана. Кой-что я скрывать научился, кой-что нет.
«Позови Кастара, Верлит, — услышал он в своей голове. — Я хочу, чтобы он тоже послушал мой рассказ».
— Слушаю, господин Илларин… — ответил Верлит вслух.
«Рыцарь. Просто рыцарь. У нас нет имен».
Верлит на Кастара глянул, глаза у того расширились, видать, и ему последние слова предназначались.
— Может, в мешок его — и в ратушу, брак закреплять? — спросил Кастар.
— Сам не пойдет, это правда.
— Госпожа регина нам поспособствует.
— И то правда.
И снова мысль чужая в верлитовых запуталась.
«Не гожусь я ни в мужья, ни в возлюбленные».
— Ну и дурак, — сказал Кастар, поднимаясь с крыльца.
— На такой дурости мир и стоит, — ответил Верлит, затылок почесывая. — Коли переведутся такие дураки, для которых чужая жизнь и счастье больше своих значат, то и мир разрушится всенепременно.
— Так и я не умнее своего брата. Такой же дурак, — ответил Кастар. — А может ещё дурнее: человек потому что. Свободой выбора наделен, никаких преград передо мной нет, кроме собственной совести. А совесть моя говорит, что…
«Просто прийти надо и послушать, что я сказать хочу».
— И это тоже, брат мой Илларин. И это тоже.
Илларин шёл не особо торопясь, но и не медлено, вооружившись крепкой палкой — сломанная нога хоть и не болела, но ее стоило поберечь. Где-то впереди, невидимая еще, двигалась телега. Ее тащил рыцарь Разлома, а в телеге, трясся листиками, сидело существо, которым Илларин вполне мог бы стать — не чисть его тело лекарь каждый день. Счастье, что черная трава, угнездившаяся в теле, выделяла вещество, купировавшее боль. Это делало существование Илларина почти сносным. Иногда, впрочем, это существование очень хотелось прервать… Но речь, конечно, не о том.
Дорога стала извилистей, уже, камни не так крепко прилегали друг к другу, как вблизи города. Илларин наконец заметил впереди телегу.
Илларину ничего не пришлось говорить. Его, конечно, сразу узнали. Не слушая возражений, рыцарь легко, как ребенка, поднял его, держа за подмышки, усадил в телегу, и они двинулись дальше. Живой куст, укутанный в дерюгу, мелко дрожал и всхлипывал.
— Ты чего? — тихо спросил Илларин.
— Боюсь, — тоненько завыл он.
— Чего? — удивился Илларин. — Хуже уже некуда.
— Я не хочу умирать! И рыцарем становится не хочу!
Илларин устроился поудобнее, оглянулся. Рыцарю было не до них.
Он стянул сапоги, перебинтовал ноги, и улегся, глядя на высокое небо.
— А чего ты хочешь? Людьми нам уже не быть.
— Я… — всхлипнул куст. — Всего лишь с друзьями попробовал эту гадость… Весело было, приятно… сил прибавилось.
— А потом?
Куст вздохнул. Илларин перевернулся на бок.
— А ты знал, что люди единственные существа, кто не теряет способности мыслить, заразившись черной травой? Я видел зараженных животных и рыб… они не способны более ни на что. А мы? Нам остается роскошь думать, боятся… надеяться быть может.
Куст затрясся еще сильнее, выражая свое несогласие.
— Тебе легко говорить. Где бы тебя не держали — должно быть холили и лелеяли.
Илларин усмехнулся.
— Пожалуй что и так.
— А меня выгнали из дома!
— Обидно тебе? — спросил Илларин. — Заразись я этой дрянью как ты, в притоне… пожалуй, отец бы сам меня убил.
— А ты что, — фыркнул куст. — Из лекарских ошибок? Врете вы все — каждый второй так говорит, — он продолжил неприятным плаксивым голосом: — «Это лекари виноваты, провели неправильный карантин, отвар был неправильно процежен… Я не виноват, что заразился».
— Я бывший рубежник, был ранен в Бездне, — коротко ответил Илларин.
Куст осекся.
— А что же не сразу? В рыцари? Прямо там.
— Моя родня… друзья семьи… все просили меня побыть с ними как можно дольше. Вчера я понял, чо больше не могу.
Куст вздохнул.
— Тебя все-таки любили.
— В этом я не сомневаюсь, — ответил Илларин.
В замок они прибыли к утру следующего дня.
Все это время рыцарь двигался не меняя скорости ходьбы, не выказывая признаков усталости. Илларин, глядя на него, думал о том, не является ли эта выносливость следствие заражения черной травой. Сам он, хоть и не испытывал почти никаких чувств, был пожалуй, слаб как котенок.
Его вытащили из телеги двое — мужчина и женщина. Не выказывая признаков брезгливости потащили в баню, вымыли, сбрили короткий ежик волос — лекарь тоже настаивал на постоянном бритье. Состригли ногти, повылавливали все ростки, что пробились через кожу за неполные сутки. Это неприятно. Ростки извиваются под кожей, увиливают от пинцета. Потом ранки зашили. Лекарка погладила его по плечу:
— Все будет хорошо, господин.
Он кивнул, почесал забинтованный до самых глаз лоб.
мгновение задохнулся: боль принадлежала Земле, воющей, как раненый зверь. Как конь - пришло ему на ум подкинутое извне сравнение, пытающийся сбросить седока с себя.
Он видел землю такой, какой она была до падения Бездны. С высоты птичьего полета, или еще выше - сияющую, прекрасную, уже раненую, но еще терпеливо ждущую помощи, которой не было.
Люди, столько людей, сколько представить себе невозможно. Каждый день они производили больше пищи, чем могли потребить, и при этом голодали... Они рубили деревья и убивали животных, не для еды и не для нужды. Они летали над землей, посещали другие планеты, создавали и прекрасное и вредное... Они перекраивали мир под себя, и однажды он разошелся по швам.
Они были так сильны и так слабы!
— Что мне сделать, чтобы это не повторилось? Как мне исправить?
Он услышал странный хруст, и не сразу понял, что это проломилась его грудная клетка, и комком вырвался, и опал из нее окровавленный клубок черной травы.
Илларин засмеялся.
Вот и второй рыцарь сказал, что хотел. А как договорил, так и рассвело. Солнышко в окошко заглянуло, Верлит потянулся, в спине что-то хрустнуло.
— А Куст? — спросила регина, хотела встать, да брат ее удержал.
От звука ее голоса все вздрогнули. Ну кроме господ рыцарей. Только теперь Верлит вдруг понял, что господин рыцарь ни слова не произнес. Что все они там с ним были. И по дороге шли, и в замке жили, и в Бездну пошли…
Господин рыцарь встал, к окну отошел, и сказал, человеческим голосом.
— А Куст? Куст покончил с собой, когда я вернулся. Страх в нем был слишком силен.
Госпожа регина улыбнулась, все же высвободила свою руку тз пальцев беата, встала:
— А меня ты помнишь?
Рыцарь обернулся.
— Ты была первым человеком, которого я… нет, не увидел. То чем я пользуюсь сейчас — это не зрение. Это знание того, где что находится. Ты была первым человеком, которого я встретил вернувшись.
— Мне было восемь, отец взял меня и брата с собой, полдороги нес на плечах. Он только что спустил меня с рук. А ты стоял в воротах замка. Ни на что не обращая внимания. И ты вытянул руки, коснулся моего лица.
Рыцарь кивнул. Регина обернулась к отцу.
— Ты ведь хотел, чтобы я была счастлива? Чтобы мне досталось самое лучшее? Что, кто может быть лучше него?
— Аккориста! — в один голос сказали и рыцари и регис.
Она упрямо мотнула головой.
— Я люблю его? Понимаете? Может я сумасшедшая, может быть я не права, но я люблю его. С той самой минуты, когда он стоял там, завернутый не то в плащ, не то саван, такой… какими другие мужчины быть не могут.
— Любить таких неправильно… — ответил ей молодой рыцарь.
Она обернулась, хмыкнула, сложила руки на груди.
— Помолчи! Что ты понимаешь?
— Все, — ответил он упрямо. — Я все понимаю. Можно влюбляться в прекрасных героев древности, способных на жертву, и чистых как снег. Или тех, кто на них так похож. Но это не земная любовь. Не любовь, способная принести счастье.
— А я разве счастья ищу? — спросила регина.
— Все ищут счастья, — мягко ответил рыцарь.
— Ну, ты ведь не счастья искал?
— Оттого хочу счастья тебе.
Она только головой покачала, оглянулась, посмотреть, кто же ей помочь может. Верлит и сам не знал, что делать теперь. Со стороны одной — регина права, потому как любит. Сестра то у Верлита к лицедеям сбежала, а чем рыцари хуже? С другой стороны — какой уж из рыцаря супруг? И где госпоже регине жить-то тогда? А господину рыцарю? А с детьми-то как? А сам подумал, что одни глупости в голову приходят.
Тут все вместе заговорили, каждый свое. Молодой регис напирал, что до смерти своей хочет сестру замуж выдать. А она в ответ:
— А чего это ты, брат мой регис, умирать собрался? Отец наш живет, Илларин вот, в добром здравии.
Он в ответ:
— А чем я лучше Куста?
Про детей потом спросил, откуда регина наследников себе добыть собирается. Девица, конечно сразу в краску. Тут ей на помощь жених бывший пришел:
— Не ты ли, господин мой регис, про то говорил, что у правителей кровь властью порчена, и лучше нам с госпожой моей региной взять себе крестьянского ребенка, и властителя воспитать?
Регис рассердился тут же:
— Ты еще чем недоволен? Для тебя же стараюсь!
А Кастар тут говорит:
— Нет нужды для меня стараться, господин мой регис! Я свое счастье сам искать буду, как и госпожа регина.
А молодой рыцарь все про свое, да про свое:"В мужья не гожусь, какая со мной жизнь? Чудовище я, не человек». Регина в слезы, прижалась к ему: «Мое чудовище, мое. Люблю я тебя, всю жизнь любила!»
И старый наместник, до той поры тихо в углу сидевший, вмешался:
— Господин мой регис, — тут оба региса на него посмотрели. И старый, и молодой.
И Верлиту кивает: позови кого со стороны. Верлит дверь открыл, а там и корчмарь стоит, и жена его, и дед его со слуховой трубкой в руках. Два года, почитай, с печи не слезал, старый.
— Спроси-ка у девицы Аккористы, что она сделает, если ее с любимым разлучить?
Регина тут же как вскрикнет:
— На месте умру!
— А если у девицы Аккористы беда такая, что без возлюбленного ей не жизнь, то придется, чтоб до убийства не доходит, замуж ее выдать. Жених добрыми качествами известен, девицу в беде оставить не должен.
Тут и Верлит понял, куда наместник клонит:
— Брак хороший как стена крепкая. Дети, как раствор скрепляют камни, иногда же камни так тесно прилегают друг к другу, что никакого раствора и не надо. Они сами друг друга поддерживают.
— Господин наместник не оставит девицу Аккористу в беде, брак ее узаконит.
Регина на рыцаря своего посмотрела, а он вдруг на колени опустился, да и спрятал лицо свое, такое вдруг человеческое, в ее маленьких ладонях.
А потом такое началось… шум, гам. Всех их вместе в столицу понесло — у старого наместника и портал при себе нашелся. Госпожа регина то плакала, то смеялась, обряжала жениха своего в плащ черный, серебром расшитый, который тайком вышивала. Сама думала в рыцари пойти, если иного пути не оставят.
А Верлит на все это дело глядел, и чувствовал себя так, будто вина пшеничного перебрал, и теперь ему на яву чудеса чудные мерещатся.
Илларин сидел на бортике пруда во внутреннем саду дома регисов. Когда-то давно он приходил сюда с отцом, сбегал при первой возможности от взрослых, прятался в зарослях малины, пытался ловить рыбок остро заточенной палкой.
Он больше не видел ни кустов, хотя знал, что они на месте, ни рыбок в воде. Его новое тело, сильное, крепкое, выносливое, пропитанное могуществом Бездны было чуждо этому миру. Оно не воспринимало ни красок, ни звуков, ни тепла. Он знал, что светит солнце, что вода - мокрая, он мог сосчитать всех рыб в пруду до одной, и знал, что притаившиеся среди деревьев птицы поют, а листья и деревья зелены.
И знал, что Аккориста, желая остаться незамеченной, наблюдает за ним с галереи.
Когда она была маленькой, её влюбленность в рыцаря Разлома казалась ее отцу, регису Асколду, необычайно трогательной. Он с улыбкой следил за их беседами. Но девочка росла, превращалась в девушку, и эта влюбленность не исчезала, а становилась только сильнее.
И она всегда узнавала Илларина, как бы он не прятался среди других рыцарей. Регис перестал брать ее с собой во время поездок в замки, да и Илларин предпочитал не привлекать к себе внимания, все больше времени проводя в Бездне, теряя и человеческий облик, и разум. И даже там он чувствовал ее зов. И досаду региса. Он так и не узнал, кем являлся в прошлом возлюбленный его дочери, рыцари редко вспоминали о прошлом и не делились им с людьми. Даже с теми, кого знали прежде.
Его отношение к рыцарям Разлома неуловимо менялось, он может и сам того не хотел и не замечал. Когда он заболел, Илларин пришел за ним, рассказал обо всем, как рассказали когда-то ему. Тогда и сказал, кем является. И регис Асколд легко согласился пойти с ним.
Илларин тогда вспомнил, как его отец устроил похороны, и поделился своим опытом, пришедшимся а месту. Тогда они и подумать не могли, кто за этим всем стоит... Но не следует думать о прошлом. Илларин кашлянул, мысленно готовясь произнести ее имя вслух. Как и всем рыцарям Разлома ему тяжело было говить с людьми.
— Аккориста...
Она вышла из своего укрытия. Такая же невесомая тень, как и любой человек. Он видел мир ее глазами, и саму ее такой, какой она сама себя видела. И глазами других людей - Верлита, Кастара, своего отца, молодого региса, которого помнил несмышленышем...
Вспомнил, как провожал региса Аскалда в Бездну, и он сказал тогда:
— Когда-то я поклялся, что если ты выживешь, Илларин, я отдам дочь свою Аккористу тебе. Оттого сговорил ее с твоим младшим братом.
И Илларин ответил тогда:
— Правильно. Я ведь не вернулся из Бездны. Вернулся другой... другое существо.
Теперь он думал о том, что быть может Бездна считает иначе?
Аккориста подошла к нему близко, так близко, что их мысли слились. Он взял ее руки в свои, она прильнула к нему, растворяя его в себе.
- Брат мой регис здесь хочет сделать все красиво... придумал целое представление.
Илларин ответил:
— Зря я рассказал ему о том, что предпочел выбрать Куст. Теперь он сравнивает себя с ним. Я не думал о том, что и кому говорю. Это было безрассудно и безответственно.
Аккориста, серая тень в его руках, до краев переполненная любовью, шевельнулась.
— Это было по-человечески, мой рыцарь.
— Твоя любовь делает меня человеком. Иногда слишком... Знаешь, там в Бездне... Бездна... Вымывает из нас все дурное, как золотодобытчик вымывает золото из песка. Но золото без примесей так хрупко...
Вышли они вместе во двор, Кастар, новый, значит, наместник Новой Столицы и говорит:
— Верлит, с виду муж ты смысленый. Дело у меня есть к тебе…
Верлит хмыкнул, поклонился.
— Погодите, господин милостивый, недолгую минутку.
Он кивнул, снова на крыльцо присел. Вернулся Верлит, рядом сел, снова помолчали, на звезды глядя.
— Помочь ему надо…
— Кому, господин мой хороший?
— Так брату же моему! И госпоже регине. Я молодого региса знаю: он от своего не отступит. И брата моего женихом своей сестры не примет…
Верлит кивнул. Правда то была. И господин рыцарь… Илларин, он против людей не пойдет. И старый регис ему тут не помощник.
— Только как все провернуть…
Верлит палец к губам приложил, бровями задвигал:
— Слышат они нас. Оба.
Кастар оглянулся:
— А как же тогда…
— Я с господами рыцарями бок о бок уже большую часть жизни живу, значит… Однако же неприятно знать, что каждая мысль моя для них как на заборе написана. Кой-что я скрывать научился, кой-что нет.
«Позови Кастара, Верлит, — услышал он в своей голове. — Я хочу, чтобы он тоже послушал мой рассказ».
— Слушаю, господин Илларин… — ответил Верлит вслух.
«Рыцарь. Просто рыцарь. У нас нет имен».
Верлит на Кастара глянул, глаза у того расширились, видать, и ему последние слова предназначались.
— Может, в мешок его — и в ратушу, брак закреплять? — спросил Кастар.
— Сам не пойдет, это правда.
— Госпожа регина нам поспособствует.
— И то правда.
И снова мысль чужая в верлитовых запуталась.
«Не гожусь я ни в мужья, ни в возлюбленные».
— Ну и дурак, — сказал Кастар, поднимаясь с крыльца.
— На такой дурости мир и стоит, — ответил Верлит, затылок почесывая. — Коли переведутся такие дураки, для которых чужая жизнь и счастье больше своих значат, то и мир разрушится всенепременно.
— Так и я не умнее своего брата. Такой же дурак, — ответил Кастар. — А может ещё дурнее: человек потому что. Свободой выбора наделен, никаких преград передо мной нет, кроме собственной совести. А совесть моя говорит, что…
«Просто прийти надо и послушать, что я сказать хочу».
— И это тоже, брат мой Илларин. И это тоже.
***
Илларин шёл не особо торопясь, но и не медлено, вооружившись крепкой палкой — сломанная нога хоть и не болела, но ее стоило поберечь. Где-то впереди, невидимая еще, двигалась телега. Ее тащил рыцарь Разлома, а в телеге, трясся листиками, сидело существо, которым Илларин вполне мог бы стать — не чисть его тело лекарь каждый день. Счастье, что черная трава, угнездившаяся в теле, выделяла вещество, купировавшее боль. Это делало существование Илларина почти сносным. Иногда, впрочем, это существование очень хотелось прервать… Но речь, конечно, не о том.
Дорога стала извилистей, уже, камни не так крепко прилегали друг к другу, как вблизи города. Илларин наконец заметил впереди телегу.
Илларину ничего не пришлось говорить. Его, конечно, сразу узнали. Не слушая возражений, рыцарь легко, как ребенка, поднял его, держа за подмышки, усадил в телегу, и они двинулись дальше. Живой куст, укутанный в дерюгу, мелко дрожал и всхлипывал.
— Ты чего? — тихо спросил Илларин.
— Боюсь, — тоненько завыл он.
— Чего? — удивился Илларин. — Хуже уже некуда.
— Я не хочу умирать! И рыцарем становится не хочу!
Илларин устроился поудобнее, оглянулся. Рыцарю было не до них.
Он стянул сапоги, перебинтовал ноги, и улегся, глядя на высокое небо.
— А чего ты хочешь? Людьми нам уже не быть.
— Я… — всхлипнул куст. — Всего лишь с друзьями попробовал эту гадость… Весело было, приятно… сил прибавилось.
— А потом?
Куст вздохнул. Илларин перевернулся на бок.
— А ты знал, что люди единственные существа, кто не теряет способности мыслить, заразившись черной травой? Я видел зараженных животных и рыб… они не способны более ни на что. А мы? Нам остается роскошь думать, боятся… надеяться быть может.
Куст затрясся еще сильнее, выражая свое несогласие.
— Тебе легко говорить. Где бы тебя не держали — должно быть холили и лелеяли.
Илларин усмехнулся.
— Пожалуй что и так.
— А меня выгнали из дома!
— Обидно тебе? — спросил Илларин. — Заразись я этой дрянью как ты, в притоне… пожалуй, отец бы сам меня убил.
— А ты что, — фыркнул куст. — Из лекарских ошибок? Врете вы все — каждый второй так говорит, — он продолжил неприятным плаксивым голосом: — «Это лекари виноваты, провели неправильный карантин, отвар был неправильно процежен… Я не виноват, что заразился».
— Я бывший рубежник, был ранен в Бездне, — коротко ответил Илларин.
Куст осекся.
— А что же не сразу? В рыцари? Прямо там.
— Моя родня… друзья семьи… все просили меня побыть с ними как можно дольше. Вчера я понял, чо больше не могу.
Куст вздохнул.
— Тебя все-таки любили.
— В этом я не сомневаюсь, — ответил Илларин.
В замок они прибыли к утру следующего дня.
Все это время рыцарь двигался не меняя скорости ходьбы, не выказывая признаков усталости. Илларин, глядя на него, думал о том, не является ли эта выносливость следствие заражения черной травой. Сам он, хоть и не испытывал почти никаких чувств, был пожалуй, слаб как котенок.
Его вытащили из телеги двое — мужчина и женщина. Не выказывая признаков брезгливости потащили в баню, вымыли, сбрили короткий ежик волос — лекарь тоже настаивал на постоянном бритье. Состригли ногти, повылавливали все ростки, что пробились через кожу за неполные сутки. Это неприятно. Ростки извиваются под кожей, увиливают от пинцета. Потом ранки зашили. Лекарка погладила его по плечу:
— Все будет хорошо, господин.
Он кивнул, почесал забинтованный до самых глаз лоб.
мгновение задохнулся: боль принадлежала Земле, воющей, как раненый зверь. Как конь - пришло ему на ум подкинутое извне сравнение, пытающийся сбросить седока с себя.
Он видел землю такой, какой она была до падения Бездны. С высоты птичьего полета, или еще выше - сияющую, прекрасную, уже раненую, но еще терпеливо ждущую помощи, которой не было.
Люди, столько людей, сколько представить себе невозможно. Каждый день они производили больше пищи, чем могли потребить, и при этом голодали... Они рубили деревья и убивали животных, не для еды и не для нужды. Они летали над землей, посещали другие планеты, создавали и прекрасное и вредное... Они перекраивали мир под себя, и однажды он разошелся по швам.
Они были так сильны и так слабы!
— Что мне сделать, чтобы это не повторилось? Как мне исправить?
Он услышал странный хруст, и не сразу понял, что это проломилась его грудная клетка, и комком вырвался, и опал из нее окровавленный клубок черной травы.
Илларин засмеялся.
***
Вот и второй рыцарь сказал, что хотел. А как договорил, так и рассвело. Солнышко в окошко заглянуло, Верлит потянулся, в спине что-то хрустнуло.
— А Куст? — спросила регина, хотела встать, да брат ее удержал.
От звука ее голоса все вздрогнули. Ну кроме господ рыцарей. Только теперь Верлит вдруг понял, что господин рыцарь ни слова не произнес. Что все они там с ним были. И по дороге шли, и в замке жили, и в Бездну пошли…
Господин рыцарь встал, к окну отошел, и сказал, человеческим голосом.
— А Куст? Куст покончил с собой, когда я вернулся. Страх в нем был слишком силен.
Госпожа регина улыбнулась, все же высвободила свою руку тз пальцев беата, встала:
— А меня ты помнишь?
Рыцарь обернулся.
— Ты была первым человеком, которого я… нет, не увидел. То чем я пользуюсь сейчас — это не зрение. Это знание того, где что находится. Ты была первым человеком, которого я встретил вернувшись.
— Мне было восемь, отец взял меня и брата с собой, полдороги нес на плечах. Он только что спустил меня с рук. А ты стоял в воротах замка. Ни на что не обращая внимания. И ты вытянул руки, коснулся моего лица.
Рыцарь кивнул. Регина обернулась к отцу.
— Ты ведь хотел, чтобы я была счастлива? Чтобы мне досталось самое лучшее? Что, кто может быть лучше него?
— Аккориста! — в один голос сказали и рыцари и регис.
Она упрямо мотнула головой.
— Я люблю его? Понимаете? Может я сумасшедшая, может быть я не права, но я люблю его. С той самой минуты, когда он стоял там, завернутый не то в плащ, не то саван, такой… какими другие мужчины быть не могут.
— Любить таких неправильно… — ответил ей молодой рыцарь.
Она обернулась, хмыкнула, сложила руки на груди.
— Помолчи! Что ты понимаешь?
— Все, — ответил он упрямо. — Я все понимаю. Можно влюбляться в прекрасных героев древности, способных на жертву, и чистых как снег. Или тех, кто на них так похож. Но это не земная любовь. Не любовь, способная принести счастье.
— А я разве счастья ищу? — спросила регина.
— Все ищут счастья, — мягко ответил рыцарь.
— Ну, ты ведь не счастья искал?
— Оттого хочу счастья тебе.
Она только головой покачала, оглянулась, посмотреть, кто же ей помочь может. Верлит и сам не знал, что делать теперь. Со стороны одной — регина права, потому как любит. Сестра то у Верлита к лицедеям сбежала, а чем рыцари хуже? С другой стороны — какой уж из рыцаря супруг? И где госпоже регине жить-то тогда? А господину рыцарю? А с детьми-то как? А сам подумал, что одни глупости в голову приходят.
Тут все вместе заговорили, каждый свое. Молодой регис напирал, что до смерти своей хочет сестру замуж выдать. А она в ответ:
— А чего это ты, брат мой регис, умирать собрался? Отец наш живет, Илларин вот, в добром здравии.
Он в ответ:
— А чем я лучше Куста?
Про детей потом спросил, откуда регина наследников себе добыть собирается. Девица, конечно сразу в краску. Тут ей на помощь жених бывший пришел:
— Не ты ли, господин мой регис, про то говорил, что у правителей кровь властью порчена, и лучше нам с госпожой моей региной взять себе крестьянского ребенка, и властителя воспитать?
Регис рассердился тут же:
— Ты еще чем недоволен? Для тебя же стараюсь!
А Кастар тут говорит:
— Нет нужды для меня стараться, господин мой регис! Я свое счастье сам искать буду, как и госпожа регина.
А молодой рыцарь все про свое, да про свое:"В мужья не гожусь, какая со мной жизнь? Чудовище я, не человек». Регина в слезы, прижалась к ему: «Мое чудовище, мое. Люблю я тебя, всю жизнь любила!»
И старый наместник, до той поры тихо в углу сидевший, вмешался:
— Господин мой регис, — тут оба региса на него посмотрели. И старый, и молодой.
И Верлиту кивает: позови кого со стороны. Верлит дверь открыл, а там и корчмарь стоит, и жена его, и дед его со слуховой трубкой в руках. Два года, почитай, с печи не слезал, старый.
— Спроси-ка у девицы Аккористы, что она сделает, если ее с любимым разлучить?
Регина тут же как вскрикнет:
— На месте умру!
— А если у девицы Аккористы беда такая, что без возлюбленного ей не жизнь, то придется, чтоб до убийства не доходит, замуж ее выдать. Жених добрыми качествами известен, девицу в беде оставить не должен.
Тут и Верлит понял, куда наместник клонит:
— Брак хороший как стена крепкая. Дети, как раствор скрепляют камни, иногда же камни так тесно прилегают друг к другу, что никакого раствора и не надо. Они сами друг друга поддерживают.
— Господин наместник не оставит девицу Аккористу в беде, брак ее узаконит.
Регина на рыцаря своего посмотрела, а он вдруг на колени опустился, да и спрятал лицо свое, такое вдруг человеческое, в ее маленьких ладонях.
А потом такое началось… шум, гам. Всех их вместе в столицу понесло — у старого наместника и портал при себе нашелся. Госпожа регина то плакала, то смеялась, обряжала жениха своего в плащ черный, серебром расшитый, который тайком вышивала. Сама думала в рыцари пойти, если иного пути не оставят.
А Верлит на все это дело глядел, и чувствовал себя так, будто вина пшеничного перебрал, и теперь ему на яву чудеса чудные мерещатся.
***
Илларин сидел на бортике пруда во внутреннем саду дома регисов. Когда-то давно он приходил сюда с отцом, сбегал при первой возможности от взрослых, прятался в зарослях малины, пытался ловить рыбок остро заточенной палкой.
Он больше не видел ни кустов, хотя знал, что они на месте, ни рыбок в воде. Его новое тело, сильное, крепкое, выносливое, пропитанное могуществом Бездны было чуждо этому миру. Оно не воспринимало ни красок, ни звуков, ни тепла. Он знал, что светит солнце, что вода - мокрая, он мог сосчитать всех рыб в пруду до одной, и знал, что притаившиеся среди деревьев птицы поют, а листья и деревья зелены.
И знал, что Аккориста, желая остаться незамеченной, наблюдает за ним с галереи.
Когда она была маленькой, её влюбленность в рыцаря Разлома казалась ее отцу, регису Асколду, необычайно трогательной. Он с улыбкой следил за их беседами. Но девочка росла, превращалась в девушку, и эта влюбленность не исчезала, а становилась только сильнее.
И она всегда узнавала Илларина, как бы он не прятался среди других рыцарей. Регис перестал брать ее с собой во время поездок в замки, да и Илларин предпочитал не привлекать к себе внимания, все больше времени проводя в Бездне, теряя и человеческий облик, и разум. И даже там он чувствовал ее зов. И досаду региса. Он так и не узнал, кем являлся в прошлом возлюбленный его дочери, рыцари редко вспоминали о прошлом и не делились им с людьми. Даже с теми, кого знали прежде.
Его отношение к рыцарям Разлома неуловимо менялось, он может и сам того не хотел и не замечал. Когда он заболел, Илларин пришел за ним, рассказал обо всем, как рассказали когда-то ему. Тогда и сказал, кем является. И регис Асколд легко согласился пойти с ним.
Илларин тогда вспомнил, как его отец устроил похороны, и поделился своим опытом, пришедшимся а месту. Тогда они и подумать не могли, кто за этим всем стоит... Но не следует думать о прошлом. Илларин кашлянул, мысленно готовясь произнести ее имя вслух. Как и всем рыцарям Разлома ему тяжело было говить с людьми.
— Аккориста...
Она вышла из своего укрытия. Такая же невесомая тень, как и любой человек. Он видел мир ее глазами, и саму ее такой, какой она сама себя видела. И глазами других людей - Верлита, Кастара, своего отца, молодого региса, которого помнил несмышленышем...
Вспомнил, как провожал региса Аскалда в Бездну, и он сказал тогда:
— Когда-то я поклялся, что если ты выживешь, Илларин, я отдам дочь свою Аккористу тебе. Оттого сговорил ее с твоим младшим братом.
И Илларин ответил тогда:
— Правильно. Я ведь не вернулся из Бездны. Вернулся другой... другое существо.
Теперь он думал о том, что быть может Бездна считает иначе?
Аккориста подошла к нему близко, так близко, что их мысли слились. Он взял ее руки в свои, она прильнула к нему, растворяя его в себе.
- Брат мой регис здесь хочет сделать все красиво... придумал целое представление.
Илларин ответил:
— Зря я рассказал ему о том, что предпочел выбрать Куст. Теперь он сравнивает себя с ним. Я не думал о том, что и кому говорю. Это было безрассудно и безответственно.
Аккориста, серая тень в его руках, до краев переполненная любовью, шевельнулась.
— Это было по-человечески, мой рыцарь.
— Твоя любовь делает меня человеком. Иногда слишком... Знаешь, там в Бездне... Бездна... Вымывает из нас все дурное, как золотодобытчик вымывает золото из песка. Но золото без примесей так хрупко...
