- Опять на подвиги потянуло? – усмехнулся Боря.
- Люблю сводить с ума красивых женщин, – Марик подмигнул нам и шагнул на рампу, собираясь предъявить впечатлительной Жизели шпагу Альберта и разоблачить обман.
- Сцена сумасшествия, а потом антракт, – зашевелился Боря. – Пойду, пожалуй, в буфет, пока очередь не набежала.
Я осталась досмотреть, как будет метаться обезумевшая от горя Жизель. Сколько раз я проживала этот момент на сцене… Мир рушится, и так больно, что уж лучше не жить. Физически больно: разрывается сердце…
Мне хотелось посмотреть, как сыграет эту сцену другая актриса. Но взгляд невольно соскальзывал от Инги к Андрею. С каким шармом он приветствует свою высокородную невесту, блистательную Батильду! И как трогательно изображает раскаяние, когда раскрывается его «невинная шалость»… Впрочем, тут уже не до шуток: Жизель гибнет у него на глазах - и он потрясен! Боже, как он смотрит на Ингу… хоть бы раз взглянул на меня с той же экспрессией!
Вероломный Альберт – подлец, но какое мне до этого дело? Андрей захватил мое сердце, как захватит сердца всех зрителей в зале. И я чувствую его боль – ЕГО, а не Инги, которая вроде как умирает поблизости, картинно взмахивая распущенными волосами. И плевать на сюжет или рассуждения о справедливости; любовь – то, что приходит ко мне, когда вижу Андрея на сцене. Истинный Архимаг... Он всего лишь склоняет голову, а я чувствую, что могла бы за него умереть.
Занавес закрылся. Антракт.
Закопошились рабочие сцены - смена декораций. Чихнув, я поднялась на ноги, размышляя о том, не податься ли снова в буфет (не пищи ради, потрепаться с коллегами), как ко мне подскочила сияющая Танюшка:
- Ася, я знаю, что вам нужно. Начинайте искать клад!
Опаньки, приехали.
- Танюш, а кому это – «вам»?
- Вам с Дивилиным. Помнишь пункты из книжки? Вот, пожалуйста. Первое – тайна: семейный секрет, хранимый со времен Наполеона. Пленный француз сознался под пытками твоему прапрадеду-партизану, что в деревеньке под Парижем закопан сундук с золотыми наполеондорами.
Кажется, я начинаю догонять ее стремительно уносящуюся фантазию:
- Вторым пунктом шла просьба об услуге. Предлагаешь пригласить Андрея в качестве тягловой силы, чтобы помог дотащить сундук до отеля?
- Почему бы и нет?
- Ладно, допустим. Пункт третий: в чем будет заключаться экстрим?
- О, с этим проблем не возникнет. Сымитируем разбойное нападение. Думаю, Марик с Эдиком не откажутся подсобить, такой простор их актерским дарованиям!
- А внушить финальное «желание преследовать» - вообще ерунда: Дивилин будет гоняться за мной по всему Парижу, чтобы получить, наконец, свою долю!
Мы расхохотались.
- Нет, Танюш, мой прапрадед не имел привычки пытать французов.
- Ну и зря, - пожала плечами Танюшка. – Ладно, не хочешь искать дедушкин клад – поищи бабушкино наследство. Дивилина попросишь помочь в качестве переводчика, с родственниками разобраться. Знаешь, как он классно говорит по-французски!
- Знаю. Только где мы родственников найдем?
- А зачем кого-то находить? Важен сам процесс поиска! Работа в тесном контакте над неразрешимой проблемой. Чем теснее… в смысле, чем неразрешимее, тем лучше.
- Да, дележ наследства – мероприятие вполне экстремальное. Но боюсь, в финале меня будет преследовать не Дивилин, а толпа разъяренных претендентов на несуществующее состояние.
Наш глубокомысленный диалог был прерван самым неожиданным образом. Алена решила в антракте пройти вариацию Мирты, но поскользнулась и осела на сцену, схватившись за ногу. Мы бросились к ней. Алена плакала. Кажется, дело серьезно. Кто-то из девочек помчался за Борей в буфет, Танюшка кинулась в гримерку - мочить в холодной воде полотенце, чтобы приложить к стремительно распухающей лодыжке. Появившийся Марик ловко увернулся от пары рабочих, волокущих на сцену надгробие для могилки Жизели, и подхватил девушку на руки, собираясь переместить ее с пола на стоящий в холле диван.
- Что за дерьмовый непрофессионализм! – перекрывая шум голосов, раздался грозный рык приближающегося Херувимыча. – Так вчера напраздновалась по поводу приезда в Париж, что теперь ноги не держат?
Потрясенная несправедливостью обвинения, Алена подавилась слезами. Народ расступился, осуждающе поглядывая на худрука.
- Зря это вы, Никонор Серафимович, - мрачно пробурчал Марик. – Девочке и так плохо.
- Ах, ей плохо! А завтра премьера. И на нашей премьере в Париже она будет ПЛОХО танцевать!
Алена вздрогнула, как от пощечины, попыталась освободиться из сильных рук Марика. Тот опустил ее на ноги. Она сделала шаг – и вскрикнула от боли, снова цепляясь за парня:
- Я… кажется, я не смогу танцевать.
На лице Херувимыча начали проступать пятна, взмокшая лысина заблестела. В этот кульминационный момент на сцену почти бегом выскочил массажист Боря:
- Изверги, уж и бутерброд нельзя дожевать! Вы меня так до язвы доведете, – начал он жизнерадостно, но, увидев Аленину ногу, тут же посерьезнел. – Ого… По-моему, тут разрыв связок.
Боря опустился на колени, бережно касаясь распухшей лодыжки чуткими пальцами.
- Проклятье, - прохрипел худрук, прожигая Алену яростным взглядом. – Прокатилась в Париж за счет труппы… Не можешь танцевать – ищи спонсора, не связанного с балетом! – он выругался с такой злостью, что все вокруг загудели.
- Никанор Серафимович! – охнула я. – Алена не виновата, у любого может случиться травма!
Худрук мигом обернулся ко мне:
- Иванова, самая умная, самая Самая. Может, ты и выйдешь завтра на сцену вместо нее?
Я замерла. Никогда не учила партию Мирты. Выйти завтра в спектакле? Невозможно…
- Понятно, - издевательски скривился Херувимыч. – Когда тянет за уши заслуженный педагог, всем рассказывая о небывалом таланте своей ученицы, можно и зазвездиться. А чуть доходит до испытания – где он, это талант? Сдулся? Или и не было?
Сколько презрения! Гад Херувимыч, я знаю, за что он меня ненавидит. Плечи сами собой распрямляются. Я принимаю вызов:
- Конечно, я выйду завтра на сцену. Раз Жизель у меня отобрали, воспользуюсь случаем расширить репертуар.
Худрук ехидно осклабился:
- Прекрасно. Надевай костюм, прогон второго акта начинается через десять минут.
Он крутанулся на каблуках и покинул сцену, не удостоив более начальственным взглядом ни Алену, ни цокающего над ее ногой Борю, ни перешептывающийся коллектив.
- Ась, ты же никогда не танцевала Мирту! – окружили меня тут же девчонки. – Ты хоть знаешь, что делать на сцене?
Я сглотнула, начиная приходить в себя после стычки:
- Похоже, импровизировать…
- Асёнок, ты попала, - констатировал Марик. – Но я восхищен. Отомсти деспоту за всех униженных и оскорбленных!
- Мирта – воплощение мести! - я картинно задрала подбородок. Незачем показывать, что я в панике.
Вокруг раздались одобрительные смешки:
- Вот, вот! Преврати его в жабу, напрашивается!
- Мирты по мелочам не размениваются, они убивают, - припечатала я, размышляя о том, как же мне теперь быть.
Марик снова подхватил заплаканную Алену и понес в Борин кабинет (организаторы гастролей выделили нашему «телохранителю» целую гримерку, в которой он оперативно развернул пункт помощи). Народ переговаривался, провожая их взглядами:
- Надо же, как не повезло девчонке – сломалась в самом начале гастролей!
- Интересно, в больницу ее повезут?
- Должны свозить, у нас же медицинская страховка.
- Ты уверена, что нам оформляли страховки? Вполне могли сэкономить!
- А Херувимыч-то, Херувимыч как разорался… Дай ему волю, глядишь, и вторую бы ногу Аленке сломал.
- Вообще, это странно, Аленка ж его любовница!
- Прошла любовь…
- Ох, не к добру он последнее время все молодежь поминает. Наметил себе новенькую? Кто там у нас сейчас из «перспективных»?
Я поморщилась. Трудно быть «молодежью» с таким руководителем, как Никанор Серафимович. В этом и крылась причина нашей вражды. После выпускных экзаменов в балетном училище я получила два предложения о работе: главный театр страны приглашал, традиционно, начать с кордебалета, а худрук Небольшого, но имеющего солидную репутацию и обширный классический репертуар, звал сразу солисткой, с прицелом на ведущие партии. Смущало одно: репутация самого худрука.
На беседу он пригласил меня вместе с мамой. Диплом, дарующий статус рабочего человека, я уже получила, но восемнадцать мне должно было исполниться лишь через полтора месяца.
- Понимаете, - сидя в роскошно обставленном кабинете, Никанор Серафимович постукивал пальцами по антикварного вида столу, - в процессе работы над ролью между артистом и руководителем должен возникнуть творческий роман...
- Э… конечно, - растерянно кивала мама.
Не может же быть, чтобы он имел в виду то, что слышится?
Взгляд все время соскальзывал к пляшущим пальцам худрука. Почему-то у меня не получалось смотреть ему в лицо.
- Разумеется, гарантировать афишу прямо сейчас я не могу. Посмотрим, наладится ли взаимопонимание…
Пальцы легкими касаниями погладили столешницу.
Нет, я просто насмотрелась сериалов и наслушалась сплетен. Не может человек говорить откровенные гадости вот таким образом: в лицо моей маме, пригласив ее на собеседование вместе со мной!
Устыдившись собственных мыслей и даже не решившись обсудить их друг с другом, мы обе, я и мама, наделили руководителя театра презумпцией невиновности. Как оказалось, напрасно. Слухи не врали. Но мне повезло. Во время экзерсиса на меня обратила внимание Нина Тимофеевна Зельцер, народная артистка и заслуженный педагог, стоявший у истоков нашего Небольшого театра (сейчас ей перевалило за семьдесят). Художественные руководители сменялись, а Нина Тимофеевна пестовала своих учениц, многие из которых уже тоже получили звания. Люди, поставившие Херувимыча на пост худрука, задолго до того привыкли целовать Нине Тимофеевне ручку и покупать белые розы, приходя в ее «салон» перекинуться в картишки.
Налаживать «взаимопонимание» в кабинетах руководства мне не пришлось. Херувимыч скрипел зубами, но бороться с авторитетом легендарного педагога не имел возможности. Нина Тимофеевна сама решала, какие партии будет танцевать девочка, ставшая ее ученицей.
В Париж Нина Тимофеевна не поехала. А я умудрилась так глупо подставиться! Завтрашнюю премьеру готовятся освещать французские рецензенты, будет вестись видеосъемка – не зря же дирекция пригласила участвовать в наших гастролях мировую звезду, Андрея Дивилина! Если я плохо станцую, никого не будет интересовать, что партию Мирты я выучила всего лишь за сутки. Позор окажется запечатлен и растиражирован… Гад Херувимыч! Нет, такой радости я ему не доставлю. У меня ЦЕЛЫЕ СУТКИ на то, чтобы стать лучшей Миртой из всех, что когда-либо видел Париж!
Репетиция застопорилась: нервно подпрыгивая в бархатном кресле посредине зрительного зала, Херувимыч взывал к осветителям, пытаясь добиться одному ему ведомого оттенка кладбищенской синевы на театральных подмостках. Бедные девочки-виллисы стройными рядами топтались на сцене, подставляя белоснежные костюмы под лучи прожекторов и не смея присесть на пол.
Все это время я скакала между сваленными за сценой декорациями, пытаясь запомнить хореографический текст. Фрагмент из ночных кошмаров: выходишь на сцену и не знаешь, куда бежать! Взвинченная не меньше меня, Юленька Петровна, год назад превратившаяся из солистки средней руки в репетитора, металась передо мной, то и дело спотыкаясь о какие-то канаты и тюки – ее взгляд был прикован к зажатому в руке смартфону. В Париж Юленька приехала давать экзерсис и руководить кордебалетом, Мирту ей не доводилось ни исполнять, ни репетировать. Сейчас она пыталась транслировать мне партию с найденной в Гугле видеозаписи, крича и изображая свободной рукой, что делать и куда бежать:
- Содбаск – шаг, шаг; содбаск… Давай еще раз! К четвертой точке иди, к четвертой! То есть, к шестой, я их все время путаю… Черт, как же мелко все в телефоне, ничего не разглядеть. Не понимаю, что вот она сейчас сделала?
- Куда Алена подевала волшебную ветку?! – метался по кулисам голос костюмерши Галочки. Аленин костюм она подшила прямо на мне. – Мирте скоро на сцену; мне что, зонтик ей в руки сунуть?!
Появился Эдик. Сосредоточенным взглядом окинул закулисье, выкатил откуда-то из темноты половинку готического камина (элемент декораций к идущей в местном театре опере) и водрузил сверху свой драгоценный ноутбук. Экран загорелся, Юленька Петровна восторженно пискнула, убрала неудобный смартфон и зажестикулировала гораздо уверенней.
«Не сдаваться! Я справлюсь!» - пульсировала в висках спортивная злость. Злость - это хорошо, не оставляет места для паники.
Не уверена, что осветителям удалось удовлетворить высокие запросы нашего худрука, но установочная репетиция не может продолжаться вечно. Окрасив присутствующих в фиолетовые тона, Херувимыч, наконец, угомонился, и дело сдвинулось с мертвой точки (если только это выражение применимо по отношению к событиям, происходящим на кладбище).
- Асёнок, пора! – перед глазами возникла непривычно серьезная физиономия Марика. – Держись, рыжик!
Юленька Петровна охнула, мелко меня перекрестила, поплевала через плечо и скрестила пальцы. Ее взгляд говорил: сделала все, что могла!
Выдохнув эмоции, я направилась к нужной кулисе.
Я – Мирта. Я – сила. Я – власть. Трепещи, Херувимыч! Зря возник ты на моем пути…
Костюмерша Галочка сунула мне в руки изящную ветвь, символ моего могущества. Отыскала-таки! Ветка тут же сложилась пополам. Нет, только не сейчас, она должна «переломиться» в конце спектакля!
Времени не осталось, музыка подгоняет… Пытаюсь выпрямить злосчастный реквизит, но он сопротивляется. Подскочила Галочка, крепко выматерилась, волшебная ветка хрустнула – и починилась: заклинание костюмерши сработало. Я выплыла на сцену.
Это было ужасно. Юленька Петровна пыталась суфлировать, но мне ее было не слышно и не всегда видно. Коллеги включились в процесс; в каждой кулисе кто-то метался, стараясь мне подсказать и едва не вываливаясь на сцену; даже Марик скакал в арабеске, что-то громко шипя. К сожалению, у каждого было свое видение моей партии, точного текста никто не знал. Пару раз я переходила на чистую импровизацию. Один раз заблудилась: скрылась в правой кулисе, хотя в следующий раз выходить нужно было из левой. Перебежать за задником не успевала, так и пошла на круг содбасков против часовой стрелки. Виллисы шарахались от своей «предводительницы», уступая дорогу.
Волшебную ветвь я потеряла. Убивала Марика щелчком пальцев. Лесничий распластался возле могилки Жизели, содрогаясь от хохота. Изобразил, что это предсмертные конвульсии.
Херувимыч молчал.
Молчал до последнего такта моих мучений.
А потом остановил репетицию и вызвал меня на середину сцены:
- Иванова, звезда моя, - процедил наш худрук. – Надеюсь, вы не будете настаивать, чтобы на гастролях в Париже исполнялась ВАША редакция балета «Жизель»?
- Ни в коем разе, Никанор Серафимович, - вежливо ответила я. – Эксперимент показал, что лучше придерживаться традиции.
Лысина худрука зловеще сверкнула – он вскочил на ноги, стискивая микрофон:
- Наглая, зазнавшаяся девчонка! Если станцуешь вот так на премьере, вылетишь из театра со свистом! И ничья репутация тебя не прикроет!
- Люблю сводить с ума красивых женщин, – Марик подмигнул нам и шагнул на рампу, собираясь предъявить впечатлительной Жизели шпагу Альберта и разоблачить обман.
- Сцена сумасшествия, а потом антракт, – зашевелился Боря. – Пойду, пожалуй, в буфет, пока очередь не набежала.
Я осталась досмотреть, как будет метаться обезумевшая от горя Жизель. Сколько раз я проживала этот момент на сцене… Мир рушится, и так больно, что уж лучше не жить. Физически больно: разрывается сердце…
Мне хотелось посмотреть, как сыграет эту сцену другая актриса. Но взгляд невольно соскальзывал от Инги к Андрею. С каким шармом он приветствует свою высокородную невесту, блистательную Батильду! И как трогательно изображает раскаяние, когда раскрывается его «невинная шалость»… Впрочем, тут уже не до шуток: Жизель гибнет у него на глазах - и он потрясен! Боже, как он смотрит на Ингу… хоть бы раз взглянул на меня с той же экспрессией!
Вероломный Альберт – подлец, но какое мне до этого дело? Андрей захватил мое сердце, как захватит сердца всех зрителей в зале. И я чувствую его боль – ЕГО, а не Инги, которая вроде как умирает поблизости, картинно взмахивая распущенными волосами. И плевать на сюжет или рассуждения о справедливости; любовь – то, что приходит ко мне, когда вижу Андрея на сцене. Истинный Архимаг... Он всего лишь склоняет голову, а я чувствую, что могла бы за него умереть.
Глава 5, в которой меня берут на слабо
Занавес закрылся. Антракт.
Закопошились рабочие сцены - смена декораций. Чихнув, я поднялась на ноги, размышляя о том, не податься ли снова в буфет (не пищи ради, потрепаться с коллегами), как ко мне подскочила сияющая Танюшка:
- Ася, я знаю, что вам нужно. Начинайте искать клад!
Опаньки, приехали.
- Танюш, а кому это – «вам»?
- Вам с Дивилиным. Помнишь пункты из книжки? Вот, пожалуйста. Первое – тайна: семейный секрет, хранимый со времен Наполеона. Пленный француз сознался под пытками твоему прапрадеду-партизану, что в деревеньке под Парижем закопан сундук с золотыми наполеондорами.
Кажется, я начинаю догонять ее стремительно уносящуюся фантазию:
- Вторым пунктом шла просьба об услуге. Предлагаешь пригласить Андрея в качестве тягловой силы, чтобы помог дотащить сундук до отеля?
- Почему бы и нет?
- Ладно, допустим. Пункт третий: в чем будет заключаться экстрим?
- О, с этим проблем не возникнет. Сымитируем разбойное нападение. Думаю, Марик с Эдиком не откажутся подсобить, такой простор их актерским дарованиям!
- А внушить финальное «желание преследовать» - вообще ерунда: Дивилин будет гоняться за мной по всему Парижу, чтобы получить, наконец, свою долю!
Мы расхохотались.
- Нет, Танюш, мой прапрадед не имел привычки пытать французов.
- Ну и зря, - пожала плечами Танюшка. – Ладно, не хочешь искать дедушкин клад – поищи бабушкино наследство. Дивилина попросишь помочь в качестве переводчика, с родственниками разобраться. Знаешь, как он классно говорит по-французски!
- Знаю. Только где мы родственников найдем?
- А зачем кого-то находить? Важен сам процесс поиска! Работа в тесном контакте над неразрешимой проблемой. Чем теснее… в смысле, чем неразрешимее, тем лучше.
- Да, дележ наследства – мероприятие вполне экстремальное. Но боюсь, в финале меня будет преследовать не Дивилин, а толпа разъяренных претендентов на несуществующее состояние.
Наш глубокомысленный диалог был прерван самым неожиданным образом. Алена решила в антракте пройти вариацию Мирты, но поскользнулась и осела на сцену, схватившись за ногу. Мы бросились к ней. Алена плакала. Кажется, дело серьезно. Кто-то из девочек помчался за Борей в буфет, Танюшка кинулась в гримерку - мочить в холодной воде полотенце, чтобы приложить к стремительно распухающей лодыжке. Появившийся Марик ловко увернулся от пары рабочих, волокущих на сцену надгробие для могилки Жизели, и подхватил девушку на руки, собираясь переместить ее с пола на стоящий в холле диван.
- Что за дерьмовый непрофессионализм! – перекрывая шум голосов, раздался грозный рык приближающегося Херувимыча. – Так вчера напраздновалась по поводу приезда в Париж, что теперь ноги не держат?
Потрясенная несправедливостью обвинения, Алена подавилась слезами. Народ расступился, осуждающе поглядывая на худрука.
- Зря это вы, Никонор Серафимович, - мрачно пробурчал Марик. – Девочке и так плохо.
- Ах, ей плохо! А завтра премьера. И на нашей премьере в Париже она будет ПЛОХО танцевать!
Алена вздрогнула, как от пощечины, попыталась освободиться из сильных рук Марика. Тот опустил ее на ноги. Она сделала шаг – и вскрикнула от боли, снова цепляясь за парня:
- Я… кажется, я не смогу танцевать.
На лице Херувимыча начали проступать пятна, взмокшая лысина заблестела. В этот кульминационный момент на сцену почти бегом выскочил массажист Боря:
- Изверги, уж и бутерброд нельзя дожевать! Вы меня так до язвы доведете, – начал он жизнерадостно, но, увидев Аленину ногу, тут же посерьезнел. – Ого… По-моему, тут разрыв связок.
Боря опустился на колени, бережно касаясь распухшей лодыжки чуткими пальцами.
- Проклятье, - прохрипел худрук, прожигая Алену яростным взглядом. – Прокатилась в Париж за счет труппы… Не можешь танцевать – ищи спонсора, не связанного с балетом! – он выругался с такой злостью, что все вокруг загудели.
- Никанор Серафимович! – охнула я. – Алена не виновата, у любого может случиться травма!
Худрук мигом обернулся ко мне:
- Иванова, самая умная, самая Самая. Может, ты и выйдешь завтра на сцену вместо нее?
Я замерла. Никогда не учила партию Мирты. Выйти завтра в спектакле? Невозможно…
- Понятно, - издевательски скривился Херувимыч. – Когда тянет за уши заслуженный педагог, всем рассказывая о небывалом таланте своей ученицы, можно и зазвездиться. А чуть доходит до испытания – где он, это талант? Сдулся? Или и не было?
Сколько презрения! Гад Херувимыч, я знаю, за что он меня ненавидит. Плечи сами собой распрямляются. Я принимаю вызов:
- Конечно, я выйду завтра на сцену. Раз Жизель у меня отобрали, воспользуюсь случаем расширить репертуар.
Худрук ехидно осклабился:
- Прекрасно. Надевай костюм, прогон второго акта начинается через десять минут.
Он крутанулся на каблуках и покинул сцену, не удостоив более начальственным взглядом ни Алену, ни цокающего над ее ногой Борю, ни перешептывающийся коллектив.
- Ась, ты же никогда не танцевала Мирту! – окружили меня тут же девчонки. – Ты хоть знаешь, что делать на сцене?
Я сглотнула, начиная приходить в себя после стычки:
- Похоже, импровизировать…
- Асёнок, ты попала, - констатировал Марик. – Но я восхищен. Отомсти деспоту за всех униженных и оскорбленных!
- Мирта – воплощение мести! - я картинно задрала подбородок. Незачем показывать, что я в панике.
Вокруг раздались одобрительные смешки:
- Вот, вот! Преврати его в жабу, напрашивается!
- Мирты по мелочам не размениваются, они убивают, - припечатала я, размышляя о том, как же мне теперь быть.
Марик снова подхватил заплаканную Алену и понес в Борин кабинет (организаторы гастролей выделили нашему «телохранителю» целую гримерку, в которой он оперативно развернул пункт помощи). Народ переговаривался, провожая их взглядами:
- Надо же, как не повезло девчонке – сломалась в самом начале гастролей!
- Интересно, в больницу ее повезут?
- Должны свозить, у нас же медицинская страховка.
- Ты уверена, что нам оформляли страховки? Вполне могли сэкономить!
- А Херувимыч-то, Херувимыч как разорался… Дай ему волю, глядишь, и вторую бы ногу Аленке сломал.
- Вообще, это странно, Аленка ж его любовница!
- Прошла любовь…
- Ох, не к добру он последнее время все молодежь поминает. Наметил себе новенькую? Кто там у нас сейчас из «перспективных»?
Я поморщилась. Трудно быть «молодежью» с таким руководителем, как Никанор Серафимович. В этом и крылась причина нашей вражды. После выпускных экзаменов в балетном училище я получила два предложения о работе: главный театр страны приглашал, традиционно, начать с кордебалета, а худрук Небольшого, но имеющего солидную репутацию и обширный классический репертуар, звал сразу солисткой, с прицелом на ведущие партии. Смущало одно: репутация самого худрука.
На беседу он пригласил меня вместе с мамой. Диплом, дарующий статус рабочего человека, я уже получила, но восемнадцать мне должно было исполниться лишь через полтора месяца.
- Понимаете, - сидя в роскошно обставленном кабинете, Никанор Серафимович постукивал пальцами по антикварного вида столу, - в процессе работы над ролью между артистом и руководителем должен возникнуть творческий роман...
- Э… конечно, - растерянно кивала мама.
Не может же быть, чтобы он имел в виду то, что слышится?
Взгляд все время соскальзывал к пляшущим пальцам худрука. Почему-то у меня не получалось смотреть ему в лицо.
- Разумеется, гарантировать афишу прямо сейчас я не могу. Посмотрим, наладится ли взаимопонимание…
Пальцы легкими касаниями погладили столешницу.
Нет, я просто насмотрелась сериалов и наслушалась сплетен. Не может человек говорить откровенные гадости вот таким образом: в лицо моей маме, пригласив ее на собеседование вместе со мной!
Устыдившись собственных мыслей и даже не решившись обсудить их друг с другом, мы обе, я и мама, наделили руководителя театра презумпцией невиновности. Как оказалось, напрасно. Слухи не врали. Но мне повезло. Во время экзерсиса на меня обратила внимание Нина Тимофеевна Зельцер, народная артистка и заслуженный педагог, стоявший у истоков нашего Небольшого театра (сейчас ей перевалило за семьдесят). Художественные руководители сменялись, а Нина Тимофеевна пестовала своих учениц, многие из которых уже тоже получили звания. Люди, поставившие Херувимыча на пост худрука, задолго до того привыкли целовать Нине Тимофеевне ручку и покупать белые розы, приходя в ее «салон» перекинуться в картишки.
Налаживать «взаимопонимание» в кабинетах руководства мне не пришлось. Херувимыч скрипел зубами, но бороться с авторитетом легендарного педагога не имел возможности. Нина Тимофеевна сама решала, какие партии будет танцевать девочка, ставшая ее ученицей.
В Париж Нина Тимофеевна не поехала. А я умудрилась так глупо подставиться! Завтрашнюю премьеру готовятся освещать французские рецензенты, будет вестись видеосъемка – не зря же дирекция пригласила участвовать в наших гастролях мировую звезду, Андрея Дивилина! Если я плохо станцую, никого не будет интересовать, что партию Мирты я выучила всего лишь за сутки. Позор окажется запечатлен и растиражирован… Гад Херувимыч! Нет, такой радости я ему не доставлю. У меня ЦЕЛЫЕ СУТКИ на то, чтобы стать лучшей Миртой из всех, что когда-либо видел Париж!
Глава 6, в которой пытаюсь стать Миртой
Репетиция застопорилась: нервно подпрыгивая в бархатном кресле посредине зрительного зала, Херувимыч взывал к осветителям, пытаясь добиться одному ему ведомого оттенка кладбищенской синевы на театральных подмостках. Бедные девочки-виллисы стройными рядами топтались на сцене, подставляя белоснежные костюмы под лучи прожекторов и не смея присесть на пол.
Все это время я скакала между сваленными за сценой декорациями, пытаясь запомнить хореографический текст. Фрагмент из ночных кошмаров: выходишь на сцену и не знаешь, куда бежать! Взвинченная не меньше меня, Юленька Петровна, год назад превратившаяся из солистки средней руки в репетитора, металась передо мной, то и дело спотыкаясь о какие-то канаты и тюки – ее взгляд был прикован к зажатому в руке смартфону. В Париж Юленька приехала давать экзерсис и руководить кордебалетом, Мирту ей не доводилось ни исполнять, ни репетировать. Сейчас она пыталась транслировать мне партию с найденной в Гугле видеозаписи, крича и изображая свободной рукой, что делать и куда бежать:
- Содбаск – шаг, шаг; содбаск… Давай еще раз! К четвертой точке иди, к четвертой! То есть, к шестой, я их все время путаю… Черт, как же мелко все в телефоне, ничего не разглядеть. Не понимаю, что вот она сейчас сделала?
- Куда Алена подевала волшебную ветку?! – метался по кулисам голос костюмерши Галочки. Аленин костюм она подшила прямо на мне. – Мирте скоро на сцену; мне что, зонтик ей в руки сунуть?!
Появился Эдик. Сосредоточенным взглядом окинул закулисье, выкатил откуда-то из темноты половинку готического камина (элемент декораций к идущей в местном театре опере) и водрузил сверху свой драгоценный ноутбук. Экран загорелся, Юленька Петровна восторженно пискнула, убрала неудобный смартфон и зажестикулировала гораздо уверенней.
«Не сдаваться! Я справлюсь!» - пульсировала в висках спортивная злость. Злость - это хорошо, не оставляет места для паники.
Не уверена, что осветителям удалось удовлетворить высокие запросы нашего худрука, но установочная репетиция не может продолжаться вечно. Окрасив присутствующих в фиолетовые тона, Херувимыч, наконец, угомонился, и дело сдвинулось с мертвой точки (если только это выражение применимо по отношению к событиям, происходящим на кладбище).
- Асёнок, пора! – перед глазами возникла непривычно серьезная физиономия Марика. – Держись, рыжик!
Юленька Петровна охнула, мелко меня перекрестила, поплевала через плечо и скрестила пальцы. Ее взгляд говорил: сделала все, что могла!
Выдохнув эмоции, я направилась к нужной кулисе.
Я – Мирта. Я – сила. Я – власть. Трепещи, Херувимыч! Зря возник ты на моем пути…
Костюмерша Галочка сунула мне в руки изящную ветвь, символ моего могущества. Отыскала-таки! Ветка тут же сложилась пополам. Нет, только не сейчас, она должна «переломиться» в конце спектакля!
Времени не осталось, музыка подгоняет… Пытаюсь выпрямить злосчастный реквизит, но он сопротивляется. Подскочила Галочка, крепко выматерилась, волшебная ветка хрустнула – и починилась: заклинание костюмерши сработало. Я выплыла на сцену.
Это было ужасно. Юленька Петровна пыталась суфлировать, но мне ее было не слышно и не всегда видно. Коллеги включились в процесс; в каждой кулисе кто-то метался, стараясь мне подсказать и едва не вываливаясь на сцену; даже Марик скакал в арабеске, что-то громко шипя. К сожалению, у каждого было свое видение моей партии, точного текста никто не знал. Пару раз я переходила на чистую импровизацию. Один раз заблудилась: скрылась в правой кулисе, хотя в следующий раз выходить нужно было из левой. Перебежать за задником не успевала, так и пошла на круг содбасков против часовой стрелки. Виллисы шарахались от своей «предводительницы», уступая дорогу.
Волшебную ветвь я потеряла. Убивала Марика щелчком пальцев. Лесничий распластался возле могилки Жизели, содрогаясь от хохота. Изобразил, что это предсмертные конвульсии.
Херувимыч молчал.
Молчал до последнего такта моих мучений.
А потом остановил репетицию и вызвал меня на середину сцены:
- Иванова, звезда моя, - процедил наш худрук. – Надеюсь, вы не будете настаивать, чтобы на гастролях в Париже исполнялась ВАША редакция балета «Жизель»?
- Ни в коем разе, Никанор Серафимович, - вежливо ответила я. – Эксперимент показал, что лучше придерживаться традиции.
Лысина худрука зловеще сверкнула – он вскочил на ноги, стискивая микрофон:
- Наглая, зазнавшаяся девчонка! Если станцуешь вот так на премьере, вылетишь из театра со свистом! И ничья репутация тебя не прикроет!
