Поздний вечер - или ранняя ночь, если желаете, - то есть именно тот период суток, который молодое поколение, не шибко сильно чтящее правила родной речи называет "ночером". Теперь выдумывание разных сленговых словечек, можно сказать, стало вселенским хобби. Но мы не станем отвлекаться на нравы современной молодёжи, всё равно она гарантированно не исправится. Хотя героиня нашего рассказа, несомненно, молода. Вот она, сидит в огромной пустой кухне, за столом. У ноги её примостилась подремать собака, а перед ней, на столе, рассыпана крупа. Девушка старательно перебирает мелкие жёлтые зёрнышки, отделяя несъедобные сорные семена, короткие обрезки стебельков травы, крохотные камешки а также невкусные коричневые, с неотшелушенной оболочкой, крупинки и отодвигая их в сторону. Утром всё это скормят шумным, бестолковым курам, проживающим на заднем дворе в курятнике. Хорошие же зёрнышки раз за разом с тихим шелестом падают в большущую глиняную миску, всю в тонких разноцветных полосках, стоящую на коленях девушки. Кроме пса, в кухне ещё есть кошка - плотный, пушистый, мурлыкающий пёстрый комочек - примостилась на медленно остывающей печке, поджала лапки, обернулась длинным хвостом, сладко прижмурила глаза и тоже мирно дремлет. По небу медленно пробирается луна, в приоткрытое окно залетает тёплый летний ветерок, приносящий аромат цветов, вечерней выпечки и свежескошенной травы. Слышится песня кузнечиков, им вторит за печкой сверчок, где-то далеко лают собаки, а рядом, в саду, негромко, задумчиво пощёлкивает соловей - птенцы вылупились, время трелей прошло - размышляет, ложиться уже спать или всё-таки осчастливить окружающий мир своей восхитительной песней.
Если бы кто знал, как я когда-то ненавидела перебирать крупу, особенно гречку! Забавно: теперь лучшего занятия для успокоения нервов попросту не знаю. Знала бы – занималась бы чем ещё, а не горбатилась над кухонным столом, чуть ли не носом передвигая крупинки. Но иначе крохотные пшённые зёрнышки как следует не рассмотреть, а мусор в утренней каше я, мягко выражаясь, очень не люблю. Говорят, от мелкой работы сильно портится зрение. Правда, это если постоянно ей заниматься, а мне теперь не приходится ежедневно работать на кухне. Можно сказать, почти что принцесса. И не смейтесь, не принцесса же, а только почти. Потому, если и делаю что, то только в охотку. Вот, в чём прелесть пшёнки – яркий жёлтый цвет, который я обожаю вне зависимости от того что это за предмет – подсолнухи, цыплята, одуванчики – и полная невозможность проверить сколько ты выкинула крупы курям: пшено они клюют с умопомрачительной скоростью.
Помните, есть такая сказка про Золушку? Вот, она тоже перебирала всякую крупу, хотя некоторые источники указывают, что это была совсем не крупа, а чечевица. А потом мачеха проверяла сколько там девушка наработала за определённый промежуток времени – много или мало. Когда-то я эту сказку очень любила, говорят, мне часто читала её мама. Я и сейчас во сне иногда слышу её голос. Правда, мама умерла уже много лет назад, я почти забыла её лицо. Остались в памяти лишь нежный, серебристый смех, мягкие руки, ощущение родного тепла, уюта, надёжной защиты. Кажется, у мамы были очень светлые, почти белые, волосы. И ещё мы часто кормили маленьких птиц - синичек, воробьёв, снегирей. Голуби маме совсем не нравились, слишком глупые и жадные. Иногда мы подкармливали стайку уток, стоя вдвоём на мосту через речку, и мне на руки садились крохотные разноцветные стрекозы с прозрачными крылышками, а в воде плавали большие жёлтые кувшинки и отражались белые облака. Только где там стоял этот мост, что за река - не помню. А уж как книжка со сказками выглядела, даже не пытаюсь вспоминать. Слишком много всего со мной случилось с тех давних пор. Смерть отца, побег из дома, да, я же чуть замуж не вышла, не говоря уже обо всём прочем.
Невзирая на то, что у нас обыкновенный рассказ, а никакая не сказка, разумеется, всё начиналось очень хорошо. Однажды, в безупречно счастливой молодой семье, родилась девочка, которую родители назвали Араминта. Она росла как всякий нормальный, здоровый ребёнок - не без капризов, но вполне милой и даже иногда послушной. Вовремя встала на ножки, научилась разговаривать, самостоятельно кушать, одеваться, обуваться а много позже - писать и читать.
Имя своё малышка всегда считала чересчур длинным, вычурным, хотя для старинного, весьма достойного рода магов, к которому она принадлежала, оно числилось фамильным, традиционным. Так звали её двоюродную тётушку, прабабушку и троюродную пра-прабабку. Краткое имя девчушке подбирали всей семьёй. Первое - Ара, - самым категоричным и решительным образом отверг глава семьи. Мол, это попугай такой - ара (и тётку, кстати, тоже не зря так зовут), а у меня дочка, и не приведи боги такая же дура вырастет. Мина, или вообще - Минни, категорически не нравилось самой юной леди. В конце концов, договорились до авторского сокращения, а точнее - самоназвания, Ита. Нетипично, конечно, но, как по этому поводу выразилась милая деточка, а кого тут колбасит – выходи, по морде получишь. Поскольку данный вызов никем принят не был, юной барышне не пришлось доказывать своё право на самоопределение. Зато отец семейства живо заинтересовался проблемами детской лексики и попытался было провести разъяснительную работу с дочерью, мол, девочки так не разговаривают. Выяснилось, что девочки могут разговаривать по-всякому, особенно с учётом периодического общения с совершенно невоспитанными городскими детьми, порой пробегающими мимо родового поместья. Так что практически единственным результатом проведённой беседы стало появление в доме ещё одного преподавателя для малышки Иты - по музыке, танцам и этикету.
Шло время, девочка росла, согретая любовью обоих родителей. Но в один из дней солнце, как водится, ушло за горизонт, а вместе с ним нежданно-негаданно ушло и семейное счастье – мама Иты внезапно умерла. Отец горевал абсолютно искренне, но не так уж и долго – всего-то три неполных года. Трудно человеку от всей души предаваться печали и тяжким раздумьям, когда тебя постоянно и чрезвычайно настойчиво отвлекают. Любыми, даже весьма экстравагантными, чтобы не сказать – изощрёнными, способами. В отвлекателях, нужно отметить, превалировали незамужние дамы самых разных возрастов, внешних данных и уровня достатка. Объединяла всех этих леди, пожалуй, только необычайная настойчивость. Поначалу, следует признать, мужчина отвлекался из рук вон плохо, дамы ужасно расстраивались, но попыток не оставляли. Молодой, весьма и весьма состоятельный, высокообразованный маг из благородного, то есть дворянского, сословия - пусть и без титула! - самое настоящее сокровище. Сложно, даже почти невозможно от такого отказаться.
Иту тем временем тоже весьма старательно отвлекали - срочно примчавшиеся в дом тётушка Ара и бабушка Кина, папина мама. Девочка также сложно поддавалась отвлечению, но родственницы были последовательны, усердны и исключительно щедры на объятия, сладости, наряды, книги и игрушки. К настойчивым дамам девочка принципиально не выходила, уж слишком те старались ей понравиться. Немедленно начинали усиленно жалеть, ласкать и всячески выражать свою, самую горячую, симпатию. Корячатся, аж противно - определила милая деточка.
Катится крупа, одна крупинка за другой, они все жёлтые и мелкие как песчинки, наполняется миска, идёт время. У меня тоже была мачеха, тоже умер отец - почти как в сказке, только вместо двух разновозрастных сводных сестёр моя, совсем несказочная, новая родственница приволокла в наш дом сыновей-близнецов, похожих как две капли воды и настолько же подло-пакостных по натуре, как и их родительница.
В отличие от моей мамы и почти всего с ней связанного, папину болезнь я помню необычайно отчётливо: большая кровать в полутёмной комнате, на ней смятые простыни, они постоянно сваливаются на пол, застеленный толстым ковром. Сильный, плотный запах аниса висит в воздухе, лезет буквально отовсюду. Папа лежит на кровати, бледный и худой, его нос, кажется, стал таким острым, что об него можно уколоть палец, но мне не смешно, совсем не смешно. Я сижу боком на постели, держу папу за руку и не смотрю ни на кого больше. Я чувствую – ему осталось немного, и это напоминает мне старинные песочные часы, с которыми я иногда играла.
Часы стояли на полу в кабинете, большие, мне по грудь, в массивной резной раме, покоившейся на настолько же солидной подставке. Внутри рамы на специальном, толстенном, стеклянном витом штыре крутилась колба с песком. Штырь был частью самой колбы и располагался ровненько посередине, там где соединяются две полые половинки с песком. От этого казалось что стеклодув-искусник взял и перевязал часы стеклянной верёвкой, а папа мне часто объяснял, что это большая редкость, немногие мастера способны изготовить стекло настолько сложной формы, высокой прочности, прозрачности и магической чистоты. Мне нравилось следить пальцами изгибы богатой резьбы и естественные узоры самого дерева, а ещё я часто переворачивала колбу, чтобы мелкий жёлтый песок пересыпался то туда, то сюда.
Папин песок сыплется, сыплется, но пока я держу его, он сыплется очень медленно, по одной песчинке, а стоит отпустить - и безжалостная струйка стремительно уменьшает оставшийся, и без того невеликий, бледно-жёлтый холмик в верхней части колбы, уносит мою уверенность, оставляет одинокой, беззащитной. На коленях у меня лежит пёстрая кошка, все говорят, это подарок богини удачи: когда мы посещали храм двухмесячная кошечка сама пришла ко мне и забралась на руки. Теперь ей всего полгода, но она уже очень умная, и понимает, что мне тоже плохо, как и папе. Кошка непрестанно мурлычет и от этого становится немного легче. По комнате ходят люди, звучат приглушённые голоса, но я их не слушаю, я держу. Должен приехать доктор, а он всё не едет и не едет. Мачеха не раз пыталась меня увести - безрезультатно, конечно же. Горничная приносила мне бульон, дважды или трижды – не помню. Мне ничего не нужно, и бульон в меня вливают почти насильно, но я не капризничаю, я занята – я держу. Позже мне сказали, что в конце концов я просто отключилась от усталости, упала, заснула и меня унесли в другую комнату.
Возможно, они и правы. Мне нечего сказать по этому поводу. После вышеописанного момента память мне как ножом отрезало. Возможно, вследствие сильного стресса; как авторитетно заявил семейный врач – подобное вполне могло случиться и со взрослым, психика человека весьма хрупкий и малоизученный предмет. Спорить тут бесполезно: я действительно просто не помню, все происшествия того времени воспринимаются через какую-то странную, противно-белёсую, плотную туманную пелену. Вообще в тот краткий период столько всего поменялось, что мне сейчас сложно выстроить хоть сколько-нибудь логичную последовательность событий. Даже надёжной точки отсчёта никак не найти, потому что похороны папы я пропустила. Позже мне объяснили, что побоялись вести ребёнка в фамильный склеп. Мало ли что, мало ли с кем. Там моя мачеха беременная была, бабушка старенькая и забот об их хрупком здоровье присутствующим было вполне - и даже более чем - достаточно. Церемонию прощания я, разумеется, посетила - вместе с бабушкой, - ну, и будет с меня.
Помню, тогда вокруг было много разного, совершенно чужого народу, а ещё по дому постоянно ходили люди в чёрном. Одни, нарядные и грустные, говорили тихими спокойными голосами, другие были противными и всем командовали. Грустные расставляли цветы, вешали тёмные занавески, стелили ковры и большей частью общались с прислугой. Выясняли, что кто оденет: например, в тесном содружестве с горничными мне подобрали правильное, очень тёмное платье. Противные в чёрном говорили в основном с мачехой и другими взрослыми, на меня внимания не обращали совсем, на прислугу почти не реагировали. Вообще-то похороны посетила ещё также целая куча наших родственников, дальних и не очень, подавляющее большинство из них я видела впервые в жизни. Причём абсолютно всем приехавшим обязательно нужно было меня напоказ приласкать, старательно пожалеть и спросить, не соглашусь ли я с ними жить - под их опёкой. В конце концов они мне так все надоели, просто никаких сил не хватало терпеть. Я ни под какую опёку не хотела залезать, ни под свою, ни тем более под чужую, а жить под ней не собиралась вообще, так им и сказала. Громко так сказала, специально выйдя на середину комнаты, для пущего эффекта - пусть все слышат. Тётушка Ара тут же ринулась срочно разъяснять, что опёка - это любовь и забота, а все понаехавшие родственники предлагают мне просто переехать к ним в дом, чтобы жить там. Причём исключительно из самых что ни на есть добрых, искренних побуждений. Мол, я им стану как будто дочка. Однако эта странная идея мне не понравилась совершенно. Как я их буду любить, если никого не знаю? Да и они меня, кстати, тоже в первый раз в жизни видят. Поэтому в результате меня оставили жить дома, с бабушкой, а тётя Ара, ещё немного погостив, уехала в своё собственное поместье.
В канун первого юбилея наша юная героиня не принимала поздравления и не любовалась подарками. Когда у тебя умирает отец – не до праздника. Нет и радости от десятого Дня Рождения, если вместо гостей родительский дом посещают официальные лица, которые фиксируют факт внезапной смерти. Пришедшие ведут себя очень тихо, работают быстро, разговаривают чрезвычайно властно, но вполне вежливо. Однако, добившись аудиенции очаровательной хозяйки дома, с почтительным удивлением отмечают, что некоторые помещения особняка самопроизвольно законсервировались.
Добро бы это были только лаборатории - у подавляющего числа волшебников там хранятся отнюдь не безопасные для жизни окружающих вещества или предметы, - в таком случае предусмотрительность хозяина можно только всемерно приветствовать. Пусть самостоятельно запечатались двери домашней библиотеки, там примерно та же история: после внезапной смерти хозяина далеко не вся информация должна оставаться доступной широкому кругу читателей. Но вот то, что закрылась семейная сокровищница - факт не совсем понятный, даже настораживающий. Более того, консервации подвергся кабинет главы семьи, где по идее должны храниться все жизненно важные документы, в том числе завещание, к коему в данный момент просто нет доступа. Это неординарный и, прямо сказать, весьма, весьма подозрительный случай. Обычно подобного не происходит, хотя, конечно, у рода потомственных артефакторов могут иметься свои соображения на этот счёт. Возможно, даже весьма весомые. Поясняют, что вышеописанные факты необходимо тщательно расследовать – просто так родовая магия не просыпается никогда.
Вдова, аккуратно промокая тонко подведённые глаза кружевным платочком, согласно кивает и вежливо просит ведущего специалиста разъяснить ей некоторые нюансы предстоящей процедуры. "Я в этом совершенно не разбираюсь," - оправдывается молодая женщина, делая изящный жест лилейной, белоснежной ручкой. Чёрное кружево платка красиво взлетает, подчёркивая элегантность движения и словно невзначай обращая внимание зрителя на интересное сочетание довольно смелого декольте с откровенно богатым содержимым и тончайшей кружевной вуали, в полном соответствии со строгим этикетом, скромно покрывающей голову, плечи и грудь горюющей леди.
***
Если бы кто знал, как я когда-то ненавидела перебирать крупу, особенно гречку! Забавно: теперь лучшего занятия для успокоения нервов попросту не знаю. Знала бы – занималась бы чем ещё, а не горбатилась над кухонным столом, чуть ли не носом передвигая крупинки. Но иначе крохотные пшённые зёрнышки как следует не рассмотреть, а мусор в утренней каше я, мягко выражаясь, очень не люблю. Говорят, от мелкой работы сильно портится зрение. Правда, это если постоянно ей заниматься, а мне теперь не приходится ежедневно работать на кухне. Можно сказать, почти что принцесса. И не смейтесь, не принцесса же, а только почти. Потому, если и делаю что, то только в охотку. Вот, в чём прелесть пшёнки – яркий жёлтый цвет, который я обожаю вне зависимости от того что это за предмет – подсолнухи, цыплята, одуванчики – и полная невозможность проверить сколько ты выкинула крупы курям: пшено они клюют с умопомрачительной скоростью.
Помните, есть такая сказка про Золушку? Вот, она тоже перебирала всякую крупу, хотя некоторые источники указывают, что это была совсем не крупа, а чечевица. А потом мачеха проверяла сколько там девушка наработала за определённый промежуток времени – много или мало. Когда-то я эту сказку очень любила, говорят, мне часто читала её мама. Я и сейчас во сне иногда слышу её голос. Правда, мама умерла уже много лет назад, я почти забыла её лицо. Остались в памяти лишь нежный, серебристый смех, мягкие руки, ощущение родного тепла, уюта, надёжной защиты. Кажется, у мамы были очень светлые, почти белые, волосы. И ещё мы часто кормили маленьких птиц - синичек, воробьёв, снегирей. Голуби маме совсем не нравились, слишком глупые и жадные. Иногда мы подкармливали стайку уток, стоя вдвоём на мосту через речку, и мне на руки садились крохотные разноцветные стрекозы с прозрачными крылышками, а в воде плавали большие жёлтые кувшинки и отражались белые облака. Только где там стоял этот мост, что за река - не помню. А уж как книжка со сказками выглядела, даже не пытаюсь вспоминать. Слишком много всего со мной случилось с тех давних пор. Смерть отца, побег из дома, да, я же чуть замуж не вышла, не говоря уже обо всём прочем.
***
Невзирая на то, что у нас обыкновенный рассказ, а никакая не сказка, разумеется, всё начиналось очень хорошо. Однажды, в безупречно счастливой молодой семье, родилась девочка, которую родители назвали Араминта. Она росла как всякий нормальный, здоровый ребёнок - не без капризов, но вполне милой и даже иногда послушной. Вовремя встала на ножки, научилась разговаривать, самостоятельно кушать, одеваться, обуваться а много позже - писать и читать.
Имя своё малышка всегда считала чересчур длинным, вычурным, хотя для старинного, весьма достойного рода магов, к которому она принадлежала, оно числилось фамильным, традиционным. Так звали её двоюродную тётушку, прабабушку и троюродную пра-прабабку. Краткое имя девчушке подбирали всей семьёй. Первое - Ара, - самым категоричным и решительным образом отверг глава семьи. Мол, это попугай такой - ара (и тётку, кстати, тоже не зря так зовут), а у меня дочка, и не приведи боги такая же дура вырастет. Мина, или вообще - Минни, категорически не нравилось самой юной леди. В конце концов, договорились до авторского сокращения, а точнее - самоназвания, Ита. Нетипично, конечно, но, как по этому поводу выразилась милая деточка, а кого тут колбасит – выходи, по морде получишь. Поскольку данный вызов никем принят не был, юной барышне не пришлось доказывать своё право на самоопределение. Зато отец семейства живо заинтересовался проблемами детской лексики и попытался было провести разъяснительную работу с дочерью, мол, девочки так не разговаривают. Выяснилось, что девочки могут разговаривать по-всякому, особенно с учётом периодического общения с совершенно невоспитанными городскими детьми, порой пробегающими мимо родового поместья. Так что практически единственным результатом проведённой беседы стало появление в доме ещё одного преподавателя для малышки Иты - по музыке, танцам и этикету.
Шло время, девочка росла, согретая любовью обоих родителей. Но в один из дней солнце, как водится, ушло за горизонт, а вместе с ним нежданно-негаданно ушло и семейное счастье – мама Иты внезапно умерла. Отец горевал абсолютно искренне, но не так уж и долго – всего-то три неполных года. Трудно человеку от всей души предаваться печали и тяжким раздумьям, когда тебя постоянно и чрезвычайно настойчиво отвлекают. Любыми, даже весьма экстравагантными, чтобы не сказать – изощрёнными, способами. В отвлекателях, нужно отметить, превалировали незамужние дамы самых разных возрастов, внешних данных и уровня достатка. Объединяла всех этих леди, пожалуй, только необычайная настойчивость. Поначалу, следует признать, мужчина отвлекался из рук вон плохо, дамы ужасно расстраивались, но попыток не оставляли. Молодой, весьма и весьма состоятельный, высокообразованный маг из благородного, то есть дворянского, сословия - пусть и без титула! - самое настоящее сокровище. Сложно, даже почти невозможно от такого отказаться.
Иту тем временем тоже весьма старательно отвлекали - срочно примчавшиеся в дом тётушка Ара и бабушка Кина, папина мама. Девочка также сложно поддавалась отвлечению, но родственницы были последовательны, усердны и исключительно щедры на объятия, сладости, наряды, книги и игрушки. К настойчивым дамам девочка принципиально не выходила, уж слишком те старались ей понравиться. Немедленно начинали усиленно жалеть, ласкать и всячески выражать свою, самую горячую, симпатию. Корячатся, аж противно - определила милая деточка.
***
Катится крупа, одна крупинка за другой, они все жёлтые и мелкие как песчинки, наполняется миска, идёт время. У меня тоже была мачеха, тоже умер отец - почти как в сказке, только вместо двух разновозрастных сводных сестёр моя, совсем несказочная, новая родственница приволокла в наш дом сыновей-близнецов, похожих как две капли воды и настолько же подло-пакостных по натуре, как и их родительница.
В отличие от моей мамы и почти всего с ней связанного, папину болезнь я помню необычайно отчётливо: большая кровать в полутёмной комнате, на ней смятые простыни, они постоянно сваливаются на пол, застеленный толстым ковром. Сильный, плотный запах аниса висит в воздухе, лезет буквально отовсюду. Папа лежит на кровати, бледный и худой, его нос, кажется, стал таким острым, что об него можно уколоть палец, но мне не смешно, совсем не смешно. Я сижу боком на постели, держу папу за руку и не смотрю ни на кого больше. Я чувствую – ему осталось немного, и это напоминает мне старинные песочные часы, с которыми я иногда играла.
Часы стояли на полу в кабинете, большие, мне по грудь, в массивной резной раме, покоившейся на настолько же солидной подставке. Внутри рамы на специальном, толстенном, стеклянном витом штыре крутилась колба с песком. Штырь был частью самой колбы и располагался ровненько посередине, там где соединяются две полые половинки с песком. От этого казалось что стеклодув-искусник взял и перевязал часы стеклянной верёвкой, а папа мне часто объяснял, что это большая редкость, немногие мастера способны изготовить стекло настолько сложной формы, высокой прочности, прозрачности и магической чистоты. Мне нравилось следить пальцами изгибы богатой резьбы и естественные узоры самого дерева, а ещё я часто переворачивала колбу, чтобы мелкий жёлтый песок пересыпался то туда, то сюда.
Папин песок сыплется, сыплется, но пока я держу его, он сыплется очень медленно, по одной песчинке, а стоит отпустить - и безжалостная струйка стремительно уменьшает оставшийся, и без того невеликий, бледно-жёлтый холмик в верхней части колбы, уносит мою уверенность, оставляет одинокой, беззащитной. На коленях у меня лежит пёстрая кошка, все говорят, это подарок богини удачи: когда мы посещали храм двухмесячная кошечка сама пришла ко мне и забралась на руки. Теперь ей всего полгода, но она уже очень умная, и понимает, что мне тоже плохо, как и папе. Кошка непрестанно мурлычет и от этого становится немного легче. По комнате ходят люди, звучат приглушённые голоса, но я их не слушаю, я держу. Должен приехать доктор, а он всё не едет и не едет. Мачеха не раз пыталась меня увести - безрезультатно, конечно же. Горничная приносила мне бульон, дважды или трижды – не помню. Мне ничего не нужно, и бульон в меня вливают почти насильно, но я не капризничаю, я занята – я держу. Позже мне сказали, что в конце концов я просто отключилась от усталости, упала, заснула и меня унесли в другую комнату.
Возможно, они и правы. Мне нечего сказать по этому поводу. После вышеописанного момента память мне как ножом отрезало. Возможно, вследствие сильного стресса; как авторитетно заявил семейный врач – подобное вполне могло случиться и со взрослым, психика человека весьма хрупкий и малоизученный предмет. Спорить тут бесполезно: я действительно просто не помню, все происшествия того времени воспринимаются через какую-то странную, противно-белёсую, плотную туманную пелену. Вообще в тот краткий период столько всего поменялось, что мне сейчас сложно выстроить хоть сколько-нибудь логичную последовательность событий. Даже надёжной точки отсчёта никак не найти, потому что похороны папы я пропустила. Позже мне объяснили, что побоялись вести ребёнка в фамильный склеп. Мало ли что, мало ли с кем. Там моя мачеха беременная была, бабушка старенькая и забот об их хрупком здоровье присутствующим было вполне - и даже более чем - достаточно. Церемонию прощания я, разумеется, посетила - вместе с бабушкой, - ну, и будет с меня.
Помню, тогда вокруг было много разного, совершенно чужого народу, а ещё по дому постоянно ходили люди в чёрном. Одни, нарядные и грустные, говорили тихими спокойными голосами, другие были противными и всем командовали. Грустные расставляли цветы, вешали тёмные занавески, стелили ковры и большей частью общались с прислугой. Выясняли, что кто оденет: например, в тесном содружестве с горничными мне подобрали правильное, очень тёмное платье. Противные в чёрном говорили в основном с мачехой и другими взрослыми, на меня внимания не обращали совсем, на прислугу почти не реагировали. Вообще-то похороны посетила ещё также целая куча наших родственников, дальних и не очень, подавляющее большинство из них я видела впервые в жизни. Причём абсолютно всем приехавшим обязательно нужно было меня напоказ приласкать, старательно пожалеть и спросить, не соглашусь ли я с ними жить - под их опёкой. В конце концов они мне так все надоели, просто никаких сил не хватало терпеть. Я ни под какую опёку не хотела залезать, ни под свою, ни тем более под чужую, а жить под ней не собиралась вообще, так им и сказала. Громко так сказала, специально выйдя на середину комнаты, для пущего эффекта - пусть все слышат. Тётушка Ара тут же ринулась срочно разъяснять, что опёка - это любовь и забота, а все понаехавшие родственники предлагают мне просто переехать к ним в дом, чтобы жить там. Причём исключительно из самых что ни на есть добрых, искренних побуждений. Мол, я им стану как будто дочка. Однако эта странная идея мне не понравилась совершенно. Как я их буду любить, если никого не знаю? Да и они меня, кстати, тоже в первый раз в жизни видят. Поэтому в результате меня оставили жить дома, с бабушкой, а тётя Ара, ещё немного погостив, уехала в своё собственное поместье.
***
В канун первого юбилея наша юная героиня не принимала поздравления и не любовалась подарками. Когда у тебя умирает отец – не до праздника. Нет и радости от десятого Дня Рождения, если вместо гостей родительский дом посещают официальные лица, которые фиксируют факт внезапной смерти. Пришедшие ведут себя очень тихо, работают быстро, разговаривают чрезвычайно властно, но вполне вежливо. Однако, добившись аудиенции очаровательной хозяйки дома, с почтительным удивлением отмечают, что некоторые помещения особняка самопроизвольно законсервировались.
Добро бы это были только лаборатории - у подавляющего числа волшебников там хранятся отнюдь не безопасные для жизни окружающих вещества или предметы, - в таком случае предусмотрительность хозяина можно только всемерно приветствовать. Пусть самостоятельно запечатались двери домашней библиотеки, там примерно та же история: после внезапной смерти хозяина далеко не вся информация должна оставаться доступной широкому кругу читателей. Но вот то, что закрылась семейная сокровищница - факт не совсем понятный, даже настораживающий. Более того, консервации подвергся кабинет главы семьи, где по идее должны храниться все жизненно важные документы, в том числе завещание, к коему в данный момент просто нет доступа. Это неординарный и, прямо сказать, весьма, весьма подозрительный случай. Обычно подобного не происходит, хотя, конечно, у рода потомственных артефакторов могут иметься свои соображения на этот счёт. Возможно, даже весьма весомые. Поясняют, что вышеописанные факты необходимо тщательно расследовать – просто так родовая магия не просыпается никогда.
Вдова, аккуратно промокая тонко подведённые глаза кружевным платочком, согласно кивает и вежливо просит ведущего специалиста разъяснить ей некоторые нюансы предстоящей процедуры. "Я в этом совершенно не разбираюсь," - оправдывается молодая женщина, делая изящный жест лилейной, белоснежной ручкой. Чёрное кружево платка красиво взлетает, подчёркивая элегантность движения и словно невзначай обращая внимание зрителя на интересное сочетание довольно смелого декольте с откровенно богатым содержимым и тончайшей кружевной вуали, в полном соответствии со строгим этикетом, скромно покрывающей голову, плечи и грудь горюющей леди.
