Дихук
Нагай никогда не любил шаманов. Ещё в детстве, когда смотрел на смешной балахон шептуна, увешанный побрякушками, недоумевал, отчего Ярмег приходит в восторг и завороженно пялится в огонь костра, вокруг которого вприпрыжку скачет старик с бубном.
- Смотри, смотри! Бабушка Мухун! – дёргал его брат за рукав, когда шептун бросал какой-то порошок в огонь, отчего языки пламени взметались к небу и сыпали искрами к самым ногам зрителей.
- Бабушка Мухун, бабушка Мухун! – радостно вторила детвора, которой взрослые в часы досуга пересказывали любимое поверье илэлов: в очаге живёт дух, хранящий тепло дома и благополучие хозяев.
Нагай не разделял их восторга. Его детство закончилось, и в сказки уже не верилось.
С тех пор как умер отец, всё шло наперекосяк. Опустел семейный очаг. Неуютно и холодно стало в доме. Шептун сказал, что Мухун испугалась злого Харги, принесшего в дом смерть, и надо вознести ей дары, чтобы вернуть назад. Мать отдала последнюю куропатку, но дела и не подумали наладиться. Она ходила второй и третий раз, слёзно просила помочь сиротам. Наконец, старик пришел, долго бил в бубен, трясся и завывал по-волчьи. Потом отрывисто пролаял:
- Мухун говорит: мало куропти. Ещё давай.
Пока мать лихорадочно искала, что можно пожертвовать, в тишине раздался испуганный шёпот Ярмега:
- Здесь никого нет. Мухун не пришла на зов.
- Тебе-то откуда знать? – шикнул на него Нагай.
Братишка удивлённо вскинул глаза:
- Так нет же никого! Где, где Мухун?
Он указал на ровное пламя очага, и мать вслед за ним перевела взгляд от шамана к огню и назад. Уж лучше бы молчал.
Шептун побагровел и выцедил сквозь клыки:
- Несносные дети своим шумом отпугнули хранительницу очага! Она не вернётся. Мыкайтесь теперь!
Больше он к ним не приходил, а среди селян разошёлся слух о проклятой семье и пустующем в её доме очаге. Будто дух им самим чем-то помогал. Выселки, они и есть выселки: сплошь илэлы – чернь, отбросы общества, принадлежащие клану Волка только на словах. Ни один из них не имел Дара, оставленного Прародителем-Волком своим потомкам-дихукам.
Слова шептуна оказались пророческими. Скоро дошло до того, что приходилось ложиться спать с пустым животом. Тогда Нагай поклялся, дыша слезами в соломенную подстилку, что выберется с ненавистных выселок и станет настоящим Волком, а не тем жалким подобием, которым были их соседи.
Началась наполненная тяжёлым трудом жизнь. Не успев перенять от отца никаких умений, Нагай работал за еду, стараясь прихватить пару кусков с собой – для матери и брата. А тот становился всё более странным, то улыбался в пространство, то разговаривал сам с собой. Мать, глядя на него, тайком плакала, пока не случилась встреча, изменившая жизнь братьев.
Нагаю тогда исполнилось тринадцать, а его мечта подняться до дихука всё более отдалялась – чтобы пройти испытание, требовалось принести старейшинам добычу в короткий срок, а он в лесу-то бывал от случая к случаю, и оружия ни купить, ни сам смастерить не в силах. А без заветного звания путь один – подобно остальным илэлам всю жизнь заниматься чёрной работой, не имея права на достойное ремесло и участие в жизни клана. Три попытки даётся, провалил – отнимут охотничий инвентарь и запретят соваться в лес. Кто не волк – тот илэл! Потому-то в семьях дихуков детей с малолетства учили премудростям охоты, а дети илэлов оружия в руках держать не умели и вслед за отцами и дедами оставались на выселках. А если кому повезло, так ведь надо было ещё найти наставника, чтобы передал своё умение и секреты. Мастера предпочитали брать учеников из собственного рода. Нагай понимал, что ещё два-три года, и его судьба будет решена. Надеялся на старших дружков, которые знались с настоящими охотниками, и те брали молодь с собой в тайгу. Но его так ни разу никто не позвал на охоту. Помощь пришла с той стороны, откуда меньше всего можно было её ждать…
У восьмилетнего Ярмега не было друзей, потому что он избегал сверстников, предпочитая возиться с малышнёй. Мальчишка дни напролёт проводил у дома шептуна, хотя тот не только не привечал его, но всякий раз гнал ребячью стайку, едва завидев у ворот. Тогда Ярмег затевал игру в шамана, а двух-трёхлетки изображали духов, которыми он повелевал мановением рук. Кусок драной рогожи служил ему облачением, вместо бубна было старое решето, которое он кое-как обтянул рыбьей кожей, а колотушку из собачьей кости любовно шлифовал в своём углу вечерами. За этим занятием и застал его шептун, нежданно зашедший в их лачугу. Мать колдовала над ужином, Нагай выдёргивал шипы и занозы, покрывающие ладони после сегодняшней чистки в саду местного богатея – торговца средней руки. Тот, хоть не был дихуком, однако пробился благодаря хитрости и изворотливости. Впрочем, купля-продажа как раз дозволялась илэлам как «грязное» ремесло. Сколько бы ни заработал торговец, для дихуков он оставался ниже самого бедного из их среды.
Старик шагнул через порог, взглянул из-под кустистых бровей на обитателей проклятого дома, нехотя кивнул застывшей матери:
- Принимай гостя, хозяйка. Да сына позови. Вага поближе взглянуть на него хочет.
Женщина засуетилась, выставила на стол миску с только что приготовленной пищей:
- Проходи, почтенный. Угощайся.
Нагай с ужасом смотрел на блюдо. Сейчас незваный гость сожрёт их ужин. А он как назло сегодня обед рассовал по карманам, чтобы вечером было чем поужинать. Чохоча из оленьей печени, полученная от щедрого в честь свадьбы дочери торговца! Молодой кипрей, собранный на опушке и размятый материными руками. Сжав кулаки, Нагай поднялся навстречу человеку, который отказал им в помощи и обрёк на нищее существование. Он не отдаст свой ужин! Уж скорее прогонит мошенника. Но тут из-за спины шептуна выдвинулся такой древний старик, что его согбенная фигура вызвала недоумение: в чём только душа держится? Опершись на кривой, грубо обструганный посох, он уставился сквозь огонь на Ярмега, забившегося в угол за лавкой:
- В доме имеющего Око – пустой очаг? Где же ваша Мухун?
Все, не сговариваясь, посмотрели на шептуна. А Ярмег, набравшись храбрости, выглянул из укрытия и тонким голоском ответил:
- Шептун сказал, она не хочет возвращаться.
- Правда? – нахмурился гость, не отводя тяжёлого взгляда от поёжившегося шамана. – А ты сам позови.
- Я? Я… не могу, - сник мальчишка.
- Почему? У тебя есть всё для этого, - кивнул старик на «шаманские атрибуты», которые тот не успел спрятать при виде гостей. – Ну, смелее.
Ярмег поднялся, сглотнул и поудобнее перехватил колотушку.
- Я… я попробую.
Сжав край бубна, он ударил в самый его центр, и вибрация достигла стен. Потом качнулся, поднял руку с колотушкой и прыгнул через огонь. Пошёл вокруг, медленно переступая по камням. Рыбья кожа издавала дребезжание, а из горла Ярмега вырвались сначала хриплые, а потом всё более уверенные звуки: «А-а. О-о. Хэй! А-а-а!». Нагай почувствовал, как задрожал пол под его ногами, по стене заметались тени, а пламя вдруг вспыхнуло ярче. На какой-то миг ему почудилось, что в огне видна голова женщины с двумя косами, он моргнул и всё пропало. Изумлённый, сияющий Ярмег стоял среди комнаты и неверяще смотрел в очаг:
- Мухун! Вернулась!
- А говорил, не можешь, - усмехнулся гость. Потом тяжело развернулся к шептуну: - Вина на тебе великая, шепчущий. Тебе и присматривать. Обучишь Видящего, чему сможешь. На следующий день Долгого солнца приведёшь показать.
- Но, Верховный!..
- Или забыл уже, что давал обет? «Людям во благо!» Почти не осталось в тебе силы. А почему – знаешь? Обет преступаешь часто.
Гости вышли за порог, и Верховный Вага пробормотал себе под нос: «А на старшего попрошу Волка посмотреть. Отметина на нём… странная. Величие. Угроза клану. А может, и не только клану».
Ярмег рассказал, что этого старика видел сегодня у обители шептуна. Он приехал на волоке с белым сохатым в упряжке. Сопровождали его духи, в большинстве своём незнакомые, оттого страшные. Завидев мальчика, кавалькада остановилась, не доехав до ворот. Ярмег, почуяв чужеродный интерес, в ужасе бросился прочь и перевёл дыхание только на пороге дома.
Чего-чего, сочинять Ярмег был мастер. Особенно про духов.
На следующий день Нагай выкроил время, чтобы прислушаться к тайге. Так советовали опытные охотники начинающим. Ничего особенного он не услышал, зато встретил одинокого путника, и тот за пол дня раскрыл ему больше охотничьих секретов, чем Нагай слышал прежде от других. С тех пор его стали звать на охоту старшие товарищи и даже настоящие охотники. А Ярмег… с тем случилось и вовсе невероятное. В дом к ним зачастили соседи, неведомым образом прознавшие о возвращении Мухун. Шли под разными предлогами, несли нутряной жир и ароматные травы, даже молоко. А сами исподволь косились на Ярмега, сосредоточенно занимавшегося изготовлением нового бубна. Прежняя поделка из решета предсказуемо треснула.
Мать воспряла. Она сходила к шептуну и долго говорила с ним. А после стала отдавать младшему сыну лучшие куски. Отныне была такая возможность. Кто такой Видящий, и почему братишка вдруг стал на одну ступень с героями, Нагай узнал не сразу. Он только радовался, что теперь можно не работать ради чашки похлёбки, а всё время посвятить лесным тайнам.
Сколько Ярмег себя помнил, он всегда Видел. Этим словом он определял всю совокупность образов, ощущений и звуков, которые окружали и сопровождали его маленькую жизнь. Растения чётко разделялись на съедобные или несъедобные. Непонятно, почему это не было очевидно для других. Разная мелкая живность и птицы, что встречались за околицей, не просто щебетали, щёлкали и тявкали. Они подавали друг другу сигналы, делились новостями и просто болтали о своём, птичьем. Или бурундучьем. Или беличьем. Даже собаки, с которыми люди жили бок о бок, имели свой язык, который их хозяева понимали только отчасти. Это была обыденность, повседневность, доступная, как долго считал маленький Ярмег, всем людям.
Встречалось и кое-что поинтереснее. Например, в материной тщательно оберегаемой складнице хранились по-настоящему чудесные вещи. Ярмегу довелось их лицезреть всего пару раз, и очень хотелось подержать в руках, но мать близко не подпускала детей к онгонам и запрещала трогать заветный схрон. Каждый предмет имел своё имя и был живым. Только владелица не умела правильно обращаться с ними и была неспособна пробудить душу онгонов. Ярмег знал как, но не смел нарушать запрет, потому что верил матери, которая сказала, что духи всё ей расскажут, если шаловливые руки залезут, куда не следует. Всыплет по первое число. И верно, раз они с Нагаем играли и случайно опрокинули складницу. Брат с ужасом принялся прилаживать оторванную ручку, а Ярмегу поручил собрать разлетевшиеся онгоны. Починка заняла прилично времени, в течение которого младший успел не только рассмотреть, но и правильно выстроить вещицы. Вот деревянная человекоподобная фигурка со схематическим лицом и раскрытым ртом. Это Тыра, старший в роду, потому его надо ставить первым и выше остальных. Чтобы обратиться к нему за помощью или советом, надо вставить в отверстие трубку, набитую травой и поджечь её. Откуда мальчишке это было известно, он и сам не смог бы сказать. Просто знал, что так будет правильно. А эти две металлические пластины красного и серого цветов – на самом деле половинки одного целого. Пра-пра-пра в седьмом колене дед и его ручной волк. Их надо просить об удачной охоте. Только для этого пластинки должны лежать в охотничьей суме. Кожаный мешочек, набитый мхом – оберег для женщин. Мать говорила, что его ей подарила бабка на свадьбу. Пожалуй, это единственный онгон, который мамке помогал. Двое крепких сыновей и были бы ещё, кабы не смерть отца. Главное, дети и не болеют почти, тогда как у других не редкость умершие младенцы.
От каждого предмета, который брал в руки Ярмег, шла волна удивления и интереса – обереги чувствовали силу мальчика. А тот забыл обо всём, поглощённый новой игрой. Нагай не дал ему закончить приготовления, за которыми открылся бы удивительный мир. Грубо толкнув брата в плечо, он велел сложить материны онгоны на место и не вздумать проговориться о сегодняшнем происшествии. Только тогда очарованный Ярмег вспомнил, где он, и что делал. Ой!
Как ни старались братья скрыть свой проступок, мать о нём узнала. Хоть и починил Нагай сломанную ручку, хоть и аккуратно сложили мальчики онгоны, а выволочку получили такую, что мало не показалось. Видимо, духи нажаловались хозяйке. Нагай, правда, ещё на брата грешил, но тот всё отрицал. На самом же деле мать просто нашла при уборке бусинку, оторвавшуюся с подола прародительницы, а потом и сломанную на складнице ручку обнаружила. А духи были не при чём.
Но всё же, даже родовые онгоны были не самым интересным в жизни Ярмега. Запертые в старых поделках духи не шли ни в какое сравнение с духами живыми! Самым доступным была бабушка Мухун, живущая в домашнем очаге. Только кто ж пустит ребёнка к огню? А когда Ярмег подрос настолько, чтобы мать перестала оттаскивать его каждый раз, как он приближался к каменному кругу в центре дома, их очаг опустел. А в гостях не принято пялиться на огонь.
Тот день, когда исчезла Мухун, хорошо запомнился всем, а уж Ярмегу подавно. За одну ночь среди зелёного лета навалило сугробы по колено, ветром переломало деревья и посносило крыши домов. Наутро шептун истошно вопил, что кто-то прогневил богов, за что Харги и дохнул своим ледяным дыханием на людей. Он собрал всех во дворе своей обители, и потребовал в жертву белого оленя. Белого, конечно, не нашли. Едва наскребли денег, чтобы выкупить серого с рыжими подпалинами на боках. Люди роптали, но обещанных шептуном бед боялись больше, чем оказаться без средств на ближайшие луны. Ярмегу было очень страшно, хоть детей и не пустили на то сборище. Он ещё ночью, когда никто не спал, а отец бегал подпирать стены и вполголоса совещался с матерью, как ещё укрепить не слишком надёжное жилище, заметил за родителем странную пустоту. В темноте было плохо видно, а днём стало предельно ясно, что у отца и ещё нескольких мужчин упали души. Что это означает и как выглядит, Ярмег не смог бы описать. Но он чётко видел, что у других людей душа вытянута вверх, и он никогда прежде не придавал этому особого значения. Мальчик и сейчас заметил только потому, что у отца душа будто осела и вместо капли стала напоминать сморщенный мешок из-под сена. Это было неприятно и тревожно.
- Папа, а что у тебя с душой? - потихоньку спросил Ярмег, когда они были одни.
- С чем? – удивился отец.
- С душой. Она стала какая-то… тусклая и некрасивая. Разве с такой живут?
Мужчина только отмахнулся. Этот ребенок вечно спрашивает что-то странное. Без его фантазий дел хватает. Работа на шахте встала, потому что все мужчины были заняты ликвидацией последствий снежного бурана в середине лета. А через два дня, когда отец вышел в первую смену, крепи на шахте не выдержали… Семеро погибли на месте. Его вытащили живым, и шептун просидел всю ночь, призывая змея Дябдар и окуривая умирающего дымом багульника. Только Ярмег видел, что у отца от души осталась одна тень, а призрачный змей покачал головой, прошипел об оборванной нити и улетел сквозь дымовое отверстие в крыше.
Глава 1
Нагай никогда не любил шаманов. Ещё в детстве, когда смотрел на смешной балахон шептуна, увешанный побрякушками, недоумевал, отчего Ярмег приходит в восторг и завороженно пялится в огонь костра, вокруг которого вприпрыжку скачет старик с бубном.
- Смотри, смотри! Бабушка Мухун! – дёргал его брат за рукав, когда шептун бросал какой-то порошок в огонь, отчего языки пламени взметались к небу и сыпали искрами к самым ногам зрителей.
- Бабушка Мухун, бабушка Мухун! – радостно вторила детвора, которой взрослые в часы досуга пересказывали любимое поверье илэлов: в очаге живёт дух, хранящий тепло дома и благополучие хозяев.
Нагай не разделял их восторга. Его детство закончилось, и в сказки уже не верилось.
С тех пор как умер отец, всё шло наперекосяк. Опустел семейный очаг. Неуютно и холодно стало в доме. Шептун сказал, что Мухун испугалась злого Харги, принесшего в дом смерть, и надо вознести ей дары, чтобы вернуть назад. Мать отдала последнюю куропатку, но дела и не подумали наладиться. Она ходила второй и третий раз, слёзно просила помочь сиротам. Наконец, старик пришел, долго бил в бубен, трясся и завывал по-волчьи. Потом отрывисто пролаял:
- Мухун говорит: мало куропти. Ещё давай.
Пока мать лихорадочно искала, что можно пожертвовать, в тишине раздался испуганный шёпот Ярмега:
- Здесь никого нет. Мухун не пришла на зов.
- Тебе-то откуда знать? – шикнул на него Нагай.
Братишка удивлённо вскинул глаза:
- Так нет же никого! Где, где Мухун?
Он указал на ровное пламя очага, и мать вслед за ним перевела взгляд от шамана к огню и назад. Уж лучше бы молчал.
Шептун побагровел и выцедил сквозь клыки:
- Несносные дети своим шумом отпугнули хранительницу очага! Она не вернётся. Мыкайтесь теперь!
Больше он к ним не приходил, а среди селян разошёлся слух о проклятой семье и пустующем в её доме очаге. Будто дух им самим чем-то помогал. Выселки, они и есть выселки: сплошь илэлы – чернь, отбросы общества, принадлежащие клану Волка только на словах. Ни один из них не имел Дара, оставленного Прародителем-Волком своим потомкам-дихукам.
Слова шептуна оказались пророческими. Скоро дошло до того, что приходилось ложиться спать с пустым животом. Тогда Нагай поклялся, дыша слезами в соломенную подстилку, что выберется с ненавистных выселок и станет настоящим Волком, а не тем жалким подобием, которым были их соседи.
Началась наполненная тяжёлым трудом жизнь. Не успев перенять от отца никаких умений, Нагай работал за еду, стараясь прихватить пару кусков с собой – для матери и брата. А тот становился всё более странным, то улыбался в пространство, то разговаривал сам с собой. Мать, глядя на него, тайком плакала, пока не случилась встреча, изменившая жизнь братьев.
Нагаю тогда исполнилось тринадцать, а его мечта подняться до дихука всё более отдалялась – чтобы пройти испытание, требовалось принести старейшинам добычу в короткий срок, а он в лесу-то бывал от случая к случаю, и оружия ни купить, ни сам смастерить не в силах. А без заветного звания путь один – подобно остальным илэлам всю жизнь заниматься чёрной работой, не имея права на достойное ремесло и участие в жизни клана. Три попытки даётся, провалил – отнимут охотничий инвентарь и запретят соваться в лес. Кто не волк – тот илэл! Потому-то в семьях дихуков детей с малолетства учили премудростям охоты, а дети илэлов оружия в руках держать не умели и вслед за отцами и дедами оставались на выселках. А если кому повезло, так ведь надо было ещё найти наставника, чтобы передал своё умение и секреты. Мастера предпочитали брать учеников из собственного рода. Нагай понимал, что ещё два-три года, и его судьба будет решена. Надеялся на старших дружков, которые знались с настоящими охотниками, и те брали молодь с собой в тайгу. Но его так ни разу никто не позвал на охоту. Помощь пришла с той стороны, откуда меньше всего можно было её ждать…
У восьмилетнего Ярмега не было друзей, потому что он избегал сверстников, предпочитая возиться с малышнёй. Мальчишка дни напролёт проводил у дома шептуна, хотя тот не только не привечал его, но всякий раз гнал ребячью стайку, едва завидев у ворот. Тогда Ярмег затевал игру в шамана, а двух-трёхлетки изображали духов, которыми он повелевал мановением рук. Кусок драной рогожи служил ему облачением, вместо бубна было старое решето, которое он кое-как обтянул рыбьей кожей, а колотушку из собачьей кости любовно шлифовал в своём углу вечерами. За этим занятием и застал его шептун, нежданно зашедший в их лачугу. Мать колдовала над ужином, Нагай выдёргивал шипы и занозы, покрывающие ладони после сегодняшней чистки в саду местного богатея – торговца средней руки. Тот, хоть не был дихуком, однако пробился благодаря хитрости и изворотливости. Впрочем, купля-продажа как раз дозволялась илэлам как «грязное» ремесло. Сколько бы ни заработал торговец, для дихуков он оставался ниже самого бедного из их среды.
Старик шагнул через порог, взглянул из-под кустистых бровей на обитателей проклятого дома, нехотя кивнул застывшей матери:
- Принимай гостя, хозяйка. Да сына позови. Вага поближе взглянуть на него хочет.
Женщина засуетилась, выставила на стол миску с только что приготовленной пищей:
- Проходи, почтенный. Угощайся.
Нагай с ужасом смотрел на блюдо. Сейчас незваный гость сожрёт их ужин. А он как назло сегодня обед рассовал по карманам, чтобы вечером было чем поужинать. Чохоча из оленьей печени, полученная от щедрого в честь свадьбы дочери торговца! Молодой кипрей, собранный на опушке и размятый материными руками. Сжав кулаки, Нагай поднялся навстречу человеку, который отказал им в помощи и обрёк на нищее существование. Он не отдаст свой ужин! Уж скорее прогонит мошенника. Но тут из-за спины шептуна выдвинулся такой древний старик, что его согбенная фигура вызвала недоумение: в чём только душа держится? Опершись на кривой, грубо обструганный посох, он уставился сквозь огонь на Ярмега, забившегося в угол за лавкой:
- В доме имеющего Око – пустой очаг? Где же ваша Мухун?
Все, не сговариваясь, посмотрели на шептуна. А Ярмег, набравшись храбрости, выглянул из укрытия и тонким голоском ответил:
- Шептун сказал, она не хочет возвращаться.
- Правда? – нахмурился гость, не отводя тяжёлого взгляда от поёжившегося шамана. – А ты сам позови.
- Я? Я… не могу, - сник мальчишка.
- Почему? У тебя есть всё для этого, - кивнул старик на «шаманские атрибуты», которые тот не успел спрятать при виде гостей. – Ну, смелее.
Ярмег поднялся, сглотнул и поудобнее перехватил колотушку.
- Я… я попробую.
Сжав край бубна, он ударил в самый его центр, и вибрация достигла стен. Потом качнулся, поднял руку с колотушкой и прыгнул через огонь. Пошёл вокруг, медленно переступая по камням. Рыбья кожа издавала дребезжание, а из горла Ярмега вырвались сначала хриплые, а потом всё более уверенные звуки: «А-а. О-о. Хэй! А-а-а!». Нагай почувствовал, как задрожал пол под его ногами, по стене заметались тени, а пламя вдруг вспыхнуло ярче. На какой-то миг ему почудилось, что в огне видна голова женщины с двумя косами, он моргнул и всё пропало. Изумлённый, сияющий Ярмег стоял среди комнаты и неверяще смотрел в очаг:
- Мухун! Вернулась!
- А говорил, не можешь, - усмехнулся гость. Потом тяжело развернулся к шептуну: - Вина на тебе великая, шепчущий. Тебе и присматривать. Обучишь Видящего, чему сможешь. На следующий день Долгого солнца приведёшь показать.
- Но, Верховный!..
- Или забыл уже, что давал обет? «Людям во благо!» Почти не осталось в тебе силы. А почему – знаешь? Обет преступаешь часто.
Гости вышли за порог, и Верховный Вага пробормотал себе под нос: «А на старшего попрошу Волка посмотреть. Отметина на нём… странная. Величие. Угроза клану. А может, и не только клану».
Ярмег рассказал, что этого старика видел сегодня у обители шептуна. Он приехал на волоке с белым сохатым в упряжке. Сопровождали его духи, в большинстве своём незнакомые, оттого страшные. Завидев мальчика, кавалькада остановилась, не доехав до ворот. Ярмег, почуяв чужеродный интерес, в ужасе бросился прочь и перевёл дыхание только на пороге дома.
Чего-чего, сочинять Ярмег был мастер. Особенно про духов.
На следующий день Нагай выкроил время, чтобы прислушаться к тайге. Так советовали опытные охотники начинающим. Ничего особенного он не услышал, зато встретил одинокого путника, и тот за пол дня раскрыл ему больше охотничьих секретов, чем Нагай слышал прежде от других. С тех пор его стали звать на охоту старшие товарищи и даже настоящие охотники. А Ярмег… с тем случилось и вовсе невероятное. В дом к ним зачастили соседи, неведомым образом прознавшие о возвращении Мухун. Шли под разными предлогами, несли нутряной жир и ароматные травы, даже молоко. А сами исподволь косились на Ярмега, сосредоточенно занимавшегося изготовлением нового бубна. Прежняя поделка из решета предсказуемо треснула.
Мать воспряла. Она сходила к шептуну и долго говорила с ним. А после стала отдавать младшему сыну лучшие куски. Отныне была такая возможность. Кто такой Видящий, и почему братишка вдруг стал на одну ступень с героями, Нагай узнал не сразу. Он только радовался, что теперь можно не работать ради чашки похлёбки, а всё время посвятить лесным тайнам.
***
Сколько Ярмег себя помнил, он всегда Видел. Этим словом он определял всю совокупность образов, ощущений и звуков, которые окружали и сопровождали его маленькую жизнь. Растения чётко разделялись на съедобные или несъедобные. Непонятно, почему это не было очевидно для других. Разная мелкая живность и птицы, что встречались за околицей, не просто щебетали, щёлкали и тявкали. Они подавали друг другу сигналы, делились новостями и просто болтали о своём, птичьем. Или бурундучьем. Или беличьем. Даже собаки, с которыми люди жили бок о бок, имели свой язык, который их хозяева понимали только отчасти. Это была обыденность, повседневность, доступная, как долго считал маленький Ярмег, всем людям.
Встречалось и кое-что поинтереснее. Например, в материной тщательно оберегаемой складнице хранились по-настоящему чудесные вещи. Ярмегу довелось их лицезреть всего пару раз, и очень хотелось подержать в руках, но мать близко не подпускала детей к онгонам и запрещала трогать заветный схрон. Каждый предмет имел своё имя и был живым. Только владелица не умела правильно обращаться с ними и была неспособна пробудить душу онгонов. Ярмег знал как, но не смел нарушать запрет, потому что верил матери, которая сказала, что духи всё ей расскажут, если шаловливые руки залезут, куда не следует. Всыплет по первое число. И верно, раз они с Нагаем играли и случайно опрокинули складницу. Брат с ужасом принялся прилаживать оторванную ручку, а Ярмегу поручил собрать разлетевшиеся онгоны. Починка заняла прилично времени, в течение которого младший успел не только рассмотреть, но и правильно выстроить вещицы. Вот деревянная человекоподобная фигурка со схематическим лицом и раскрытым ртом. Это Тыра, старший в роду, потому его надо ставить первым и выше остальных. Чтобы обратиться к нему за помощью или советом, надо вставить в отверстие трубку, набитую травой и поджечь её. Откуда мальчишке это было известно, он и сам не смог бы сказать. Просто знал, что так будет правильно. А эти две металлические пластины красного и серого цветов – на самом деле половинки одного целого. Пра-пра-пра в седьмом колене дед и его ручной волк. Их надо просить об удачной охоте. Только для этого пластинки должны лежать в охотничьей суме. Кожаный мешочек, набитый мхом – оберег для женщин. Мать говорила, что его ей подарила бабка на свадьбу. Пожалуй, это единственный онгон, который мамке помогал. Двое крепких сыновей и были бы ещё, кабы не смерть отца. Главное, дети и не болеют почти, тогда как у других не редкость умершие младенцы.
От каждого предмета, который брал в руки Ярмег, шла волна удивления и интереса – обереги чувствовали силу мальчика. А тот забыл обо всём, поглощённый новой игрой. Нагай не дал ему закончить приготовления, за которыми открылся бы удивительный мир. Грубо толкнув брата в плечо, он велел сложить материны онгоны на место и не вздумать проговориться о сегодняшнем происшествии. Только тогда очарованный Ярмег вспомнил, где он, и что делал. Ой!
Как ни старались братья скрыть свой проступок, мать о нём узнала. Хоть и починил Нагай сломанную ручку, хоть и аккуратно сложили мальчики онгоны, а выволочку получили такую, что мало не показалось. Видимо, духи нажаловались хозяйке. Нагай, правда, ещё на брата грешил, но тот всё отрицал. На самом же деле мать просто нашла при уборке бусинку, оторвавшуюся с подола прародительницы, а потом и сломанную на складнице ручку обнаружила. А духи были не при чём.
Но всё же, даже родовые онгоны были не самым интересным в жизни Ярмега. Запертые в старых поделках духи не шли ни в какое сравнение с духами живыми! Самым доступным была бабушка Мухун, живущая в домашнем очаге. Только кто ж пустит ребёнка к огню? А когда Ярмег подрос настолько, чтобы мать перестала оттаскивать его каждый раз, как он приближался к каменному кругу в центре дома, их очаг опустел. А в гостях не принято пялиться на огонь.
Тот день, когда исчезла Мухун, хорошо запомнился всем, а уж Ярмегу подавно. За одну ночь среди зелёного лета навалило сугробы по колено, ветром переломало деревья и посносило крыши домов. Наутро шептун истошно вопил, что кто-то прогневил богов, за что Харги и дохнул своим ледяным дыханием на людей. Он собрал всех во дворе своей обители, и потребовал в жертву белого оленя. Белого, конечно, не нашли. Едва наскребли денег, чтобы выкупить серого с рыжими подпалинами на боках. Люди роптали, но обещанных шептуном бед боялись больше, чем оказаться без средств на ближайшие луны. Ярмегу было очень страшно, хоть детей и не пустили на то сборище. Он ещё ночью, когда никто не спал, а отец бегал подпирать стены и вполголоса совещался с матерью, как ещё укрепить не слишком надёжное жилище, заметил за родителем странную пустоту. В темноте было плохо видно, а днём стало предельно ясно, что у отца и ещё нескольких мужчин упали души. Что это означает и как выглядит, Ярмег не смог бы описать. Но он чётко видел, что у других людей душа вытянута вверх, и он никогда прежде не придавал этому особого значения. Мальчик и сейчас заметил только потому, что у отца душа будто осела и вместо капли стала напоминать сморщенный мешок из-под сена. Это было неприятно и тревожно.
- Папа, а что у тебя с душой? - потихоньку спросил Ярмег, когда они были одни.
- С чем? – удивился отец.
- С душой. Она стала какая-то… тусклая и некрасивая. Разве с такой живут?
Мужчина только отмахнулся. Этот ребенок вечно спрашивает что-то странное. Без его фантазий дел хватает. Работа на шахте встала, потому что все мужчины были заняты ликвидацией последствий снежного бурана в середине лета. А через два дня, когда отец вышел в первую смену, крепи на шахте не выдержали… Семеро погибли на месте. Его вытащили живым, и шептун просидел всю ночь, призывая змея Дябдар и окуривая умирающего дымом багульника. Только Ярмег видел, что у отца от души осталась одна тень, а призрачный змей покачал головой, прошипел об оборванной нити и улетел сквозь дымовое отверстие в крыше.
