По просьбам некоторых читателей выкладываю сокращенную версию книги в рейтинге 16+
А.Д.
Чумазую девчонку в потертых ботинках звали Эмилия.
Эмилия Петрова — сочетание такое же нелепое, как яркая помада на губах пятиклассницы. Как ванильный привкус у кофе. Или как ботинки в августе.
Хотя в ту ночь мне было на это плевать: тогда я даже имени ее не знал.
И уж тем более не мог предположить, что Эмилия Петрова собирается меня убить.
В начале первого я вышел из дома. Дождь к тому времени прекратился, успев превратить тропинку в месиво из грязи, пожухлой травы и мусора, так что к дамбе пришлось идти по дороге.
«Кувшинка» — так эту дамбу называют местные. Говорят, с высоты она похожа на цветок, но я никогда не видел ее с высоты, а вблизи это место напоминает зону отчуждения: запах сырости, уродливые бетонные плиты, с которых хлопьями свисает облупившаяся зеленая краска, и кучи мусора.
Дамба делит район на две части. С одной стороны, за кирпичными заборами, торчат светлые домики с черепичными крышами. С другой — жмутся друг к другу угрюмые серые гостинки.
С утра до вечера дамбой и окрестностями завладевают жители гостинок: рыбаки с кожей цвета вяленых томатов, мамаши с орущими детьми, собачники и влюбленные парочки.
Ночью обстановка не лучше: того и гляди набежит стая бездомных шавок. (Однажды до крови разодрали мне правую лодыжку, но уколы я делать отказался).
Рыбаков сюда манила возможность сбежать от жен, мамаш — иллюзия свежего воздуха, собачников — простор, а парочек — сомнительная романтика.
Меня не привлекало ничего. Я терпеть не мог эту дамбу так же, как не мог терпеть любое другое место в этом городе.
И все же — меня туда тянуло.
Пройти к дамбе можно разными путями: вдоль кирпичных заборов по освещенной асфальтовой дороге, по мощеным пешеходным дорожкам, по заросшим камышами тропинкам вдоль берега реки.
Последний вариант мне нравился больше — тем более, что людей, к счастью, я там никогда не встречал.
Прогулка быстрым шагом от дома занимала минут десять. Оказавшись на месте, я подходил к бетонному лепестку, вдыхал сырой воздух и смотрел на блеклые разводы фонарей в чернильной воде.
Однако с той ночи, когда появилась Эмилия, все пошло наперекосяк.
Конечно, тут есть и моя вина, но кто бы мог предположить, что девчонка настроена так решительно. Эмилия не просто хотела меня разоблачить — она собиралась отнять все, что у меня есть.
Включая мою жизнь.
Тогда, конечно, я этого знать не мог. Хотя неладное почувствовал сразу.
Я увидел ее издалека — застывшая хрупкая фигурка у бетонного парапета на краю дамбы. На моем месте! Ночью!
Внутри вспыхнуло раздражение.
Ни один человек по доброй воле не придет сюда в такое время. Если он, конечно, не спятил. Связываться с сумасшедшей не хотелось, поэтому я едва не повернул назад, но почему-то передумал.
Ну уж нет. Пусть сама убирается.
Пнув пластиковую бутылку, я ускорил шаг. Подошел ближе и остановился. Фигурка по-прежнему не двигалась.
Теперь я мог рассмотреть ее получше: мелкая девчонка в нелепом вязаном кардигане и джинсах. Правая рука — в кармане, на плече — бесформенная сумка, темные волосы собраны в пучок.
Девчонка делала вид, что смотрит вдаль, любуясь живописным пейзажем — словно вышла на прогулку в солнечный денек. Только вот ни солнца, ни чудесного пейзажа вокруг не наблюдалось — лишь серые бетонные плиты, бесконечная черная вода и дрожащие на ней отблески лунного света.
Все это было чертовски неправильно. И чертовски злило.
Нас разделял десяток шагов. Конечно, девчонка прекрасно слышала, как я приближаюсь. Слышала грохот бутылки по асфальту. Видела, что теперь я стою рядом. Однако притворялась, будто ничего не видит и не слышит. Ни разу — даже мельком — не взглянула в мою сторону.
Нестерпимо захотелось схватить ее за шиворот, как следует потрясти и сбросить в реку. Но вместо этого я сказал:
— Что-то тут слишком холодно. Может, хочешь согреться? — во мне проснулся злой азарт: сбежит или нет, если я начну приставать?
Скажем прямо: в ее интересах было сбежать. И как можно скорее.
После моих слов девчонка дернулась, а я почувствовал какое-то глупое облегчение.
Испугалась — значит, не совсем сумасшедшая. Это хорошо.
Однако она не бросилась бежать, как я ожидал, а резко развернулась, подошла ближе и, запрокинув голову, уставилась прямо мне в лицо.
Как там в дурацких книжках описывают «судьбоносный миг»? «Сердце рухнуло в бездну, а по телу будто пробежал электрический ток»?
Очень смешно. Ничего такого я и близко не почувствовал.
Да, девчонка была красивой, но женская красота меня уже давно не волновала: я лишь машинально отметил бледность кожи и грязные разводы на левой щеке.
А затем случилось неожиданное: в ее взгляде мелькнуло отвращение.
«Она знает, кто я!» Мысль была дикой, и я сразу ее отбросил — нет, невозможно! Но должен признать: ни одна женщина еще ни разу в жизни так на меня не смотрела. Хотя и стоило.
Вдоволь насмотревшись, девчонка гордо отвернулась и снова уставилась вдаль. А потом сказала, не глядя в мою сторону:
— Да. Хорошо.
Голос прозвучал неуместно-мелодично для такого мрачного места.
— Что? — глупо переспросил я.
— Я согласна. Согреться.
И тут — едва ли не впервые в жизни — я растерялся. Как странно она на меня смотрела! А теперь согласна — на что? Переспать?
Зачем?
Впрочем, это было не важно. Главное, что я не хотел с ней связываться и уж тем более вести к себе домой.
И что теперь делать?
Я зачем-то взглянул на ее ноги. Опять подумал, какая же она странная — напялила летом ботинки, да еще такие старые и облезлые.
Девчонка молчала, вцепившись левой рукой в тесемку тряпичной сумки. Правую из кармана она так и не вытащила.
И я вдруг сказал:
— Ладно, пошли.
Она лишь кивнула в ответ.
Я повел ее через заросли, все еще надеясь, что она испугается и сбежит. Под ногами чавкала грязь и хрустели ветки, в свете луны поблескивали осколки стекла и банки из-под пива.
Интуиция выла сиреной: «Какого черта происходит? Что ты творишь? Прекрати немедленно!»
Но я продолжал идти.
Каждый раз, мысленно возвращаясь к тому вечеру, я спрашиваю себя — зачем я это сделал?
Сейчас можно придумать множество объяснений. К примеру, я бы мог сказать, что это был вопрос не цели, а ценности. Что какое-то шестое чувство подсказало, будто эта сумасшедшая может что-то изменить. Однако правда заключается в том, что я не верю в подобную муть. И объяснения этому дурацкому поступку, наверное, не будет никогда.
Пока я шел по тропинке, девчонка, опустив голову, плелась рядом. Она едва переставляла ноги: в каждом шаге чувствовалась обреченность, и я с усмешкой подумал — наверное, именно так идут на эшафот приговоренные к казни.
Только вот тогда я даже не подозревал, что приговоренный здесь — я.
Эмилия
Два месяца назад
Если бы еще полгода назад кто-нибудь сказал Эмилии, что она решится на убийство, она сочла бы этого человека сумасшедшим.
Еще в детстве, когда Марго била сложенной газетой залетевшую в комнату муху, Эмилия жмурилась и прижимала ладони к ушам, чувствуя, как в груди всё сжимается, а к горлу подступает тошнота.
Сама Эмилия мух никогда не убивала — могла лишь носиться за ними по комнате, пытаясь выгнать их в открытую форточку. Если же по ночам ее донимали комары, она только отмахивалась от них или обреченно натягивала на голову одеяло, предпочитая обливаться потом до самого утра.
Гуляя в парке, Эмилия внимательно смотрела под ноги, чтобы нечаянно не раздавить какого-нибудь жучка. Мясо она, конечно, тоже не ела.
— Мне кажется, это глупо, — однажды сказала Кейт, уплетая сочный бургер из ресторана своего отца.
В тот день они устроили пикник на заднем дворе. Кейт, в джинсовых шортах и майке, развалилась в шезлонге. В уголке ее губ капля кетчупа, похожая на запекшуюся кровь.
Эмилия была в привычном черном платье с белым воротничком. Сидела прямо, как когда-то учила Марго, смотрела на солнечные блики в бассейне и ела черешню, наслаждаясь густым медовым вкусом на языке.
— Природой устроено так, — не дождавшись ответа на свою реплику, упрямо продолжила Кейт, — что сначала мы кого-то едим, а потом кто-то ест нас. Против природы не попрешь. Сама подумай, всё по-честному — круговорот жизни и смерти. Кстати, на эту тему у Заболоцкого стихотворение классное есть, почитай.
— Хорошо, прочту, — Эмилия перевела взгляд на подругу и послушно кивнула.
— Ага, прочтешь ты, как же, — в голосе Кейт послышалась досада. — Ты даже название не спросила. Но я тебе сама сейчас его прочту, — схватив со стеклянного столика смартфон, Кейт стала яростно тыкать в него пальцами. — Вот, слушай:
«Жук ел траву, жука клевала птица…»
Эмилия слушала, стараясь не морщиться. Черешню она больше не ела — не хотелось.
Закончив читать, Кейт отложила смартфон в сторону:
— Можешь ничего не говорить. Я и так знаю, что тебе не понравилось. Но хотя бы подумай об этом, ладно?
— Ладно.
— А знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — Кейт внезапно оживилась. — Легко быть добренькой, когда речь не идет о выживании. А если б к нам вдруг заползла змея — настоящая ядовитая змея, — ты бы ее, небось, прихлопнула и даже не глазом не моргнула!
Эмилия пожала плечами:
— Честно? Не знаю.
— А я знаю — точно бы прихлопнула, — засмеялась Кейт, а потом перегнулась через столик и спросила, понизив голос: — Слушай, а если бы мне кто-нибудь угрожал, ты могла бы убить? Ну, того, кто мне угрожает? Ради меня? — В ее глазах сверкнуло что-то странное.
Эмилии этот разговор не понравился. Она нахмурилась и решила сменить тему:
— Слушай, к чему такие вопросы? Или тебе кто-то угрожает?
— Конечно, нет! Я просто спросила.
— А я не хочу о таком разговаривать.
— А если я хочу, что ты мне сделаешь?
— А вот что! — Эмилия схватила из миски пригоршню черешни и бросила в Кейт. Бросок был слабым, она рассчитывала, что ягоды в подругу не попадут, но ошиблась: одна ягода все-таки долетела, оставив на майке Кейт алый след.
— Что ты наделала! — Кейт вскочила на ноги, а потом театрально подкатила глаза и, сделав вид, что сползает на траву, захрипела: — Ты… ты убила меня! Эмилия, убийца! Смотри, у тебя руки в моей крови!
Эмилия растерянно заморгала, а потом посмотрела на свои руки: одну черешню она нечаянно раздавила и теперь на руках остались липкие кусочки мякоти и разводы, так похожие на кровь.
— Кейт… прекрати… — горло сжал спазм, и каждое слово давалось с трудом.
Но подруга, сделав вид, что не слышит, все-таки упала на траву, а потом, не выдержав, стала хохотать.
— Кейт…
Губы Эмилии задрожали, а на глазах выступили слезы.
Заметив это, Кейт перестала смеяться, вскочила на ноги, и отряхнув с одежды траву, сказала как ни в чем не бывало:
— Ладно, прости. Может, давай сыграем в «или-или»?
— Давай, — Эмилия терпеть не могла эту игру, но сейчас была согласна даже на такую пытку.
— Хотя, — хмыкнула Кейт, — все-таки любопытно, когда ты по-другому взглянешь на жизнь и на себя. В двадцать лет? В тридцать?
«Никогда» — подумала Эмилия, но ничего на это не ответила.
Какой насмешкой ее прошлые мысли выглядят теперь — когда ее единственная подруга лежит на дне реки и служит кормом для рыб. А она, Эмилия, всерьез раздумывает об убийстве мерзавца, который это совершил.
А.Д.
Домой мы добрались довольно быстро. Я открыл калитку магнитным ключом и пропустил девчонку вперед. Она прошмыгнула вправо, ближе к кустам барбариса, остановилась и уставилась на меня. Я пошел к дому, открыл дверь и вошел, на этот раз уже никуда и никого не пропуская. Девчонка зашла следом и снова уставилась на меня.
— Что стоишь? — усмехнулся я, снимая плащ и вешая его на крючок. — Разувайся. И… раздевайся.
Ничего не ответив, девчонка принялась стягивать свои уродливые ботинки. Мне показалось, она возилась с ними целую вечность, будто намереваясь меня разозлить.
Надо признаться, ей это почти удалось: под конец я уже еле сдерживался от желания пнуть ее посильнее, чтобы, придав ускорения, вернуть на дамбу.
Однако, словно прочитав мои мысли, девчонка резко выпрямилась, подвинула ногой ботинки к стене, посмотрела по сторонам и сбивчиво сказала:
— Я… мне надо помыть руки. Можно?
— Можно, — кивнул я. (Интересно, что было бы, если бы я ответил нельзя?). И даже предложил: — Пойдем, провожу.
Оставив девчонку в ванной, я прошел в гостиную и уселся в кресло.
Девчонки долго не было.
Даже из гостиной я слышал, как в ванной, не затихая, льется вода.
Чем она там занимается? Душ принимает, что ли? Руки можно было вымыть уже сто раз.
Впрочем, чем бы ни занималась, пусть лучше не выходит подольше — я еще не решил, что с ней делать.
Хлоп! Девчонка наконец выползла из ванной, захлопнув за собой дверь. Через минуту она появилась на пороге гостиной — все в том же кардигане и с сумкой на плече. Не похоже, чтобы она принимала душ, разве что умылась: разводы на щеке исчезли.
— Что стоишь? — кажется, я начал повторяться. — Садись.
Девчонка, услышав мое приглашение, нахмурилась, и внезапно — уже который раз за вечер — случилось кое-что необычное. То, что при других обстоятельствах (или в другой жизни, если бы она существовала), я бы назвал чудом.
Я заметил, что у девчонки небольшое косоглазие. И если до этого ее лицо казалось обезличенно-красивым, то сейчас оно непостижимым образом стало идеальным. Почти неземным.
Пока я раздумывал, как такое возможно, она направилась к дивану и уселась на краешек — подальше от меня. Теперь ее лицо было в тени, и я подумал — может, чудо мне только померещилось?
Я встал и подошел к дивану, однако девчонка, как назло, опустила голову — словно разглядывая узор на ковре. Только вот ковра у меня никакого не было. Терпеть не могу ковры.
Я взял ее за подбородок и слегка его приподнял: девчонка перестала таращиться на пол и посмотрела на меня. Точнее, она посмотрела сквозь меня. Причем с таким выражением, словно гвоздей наглоталась.
Мимолетное ощущение чуда исчезло, и я (честно, впервые в жизни!) вдруг почувствовал не только раздражение, но и необъяснимую обиду — как ребенок, которому вместо конфеты подсунули пустой фантик.
Наклонившись к ее лицу, я повертел его из стороны в сторону — хотел разглядеть под разными углами, — но, увлекшись, не сразу заметил, что девчонка сильно побледнела. Взгляд ее застыл и стал стеклянным.
— Эй, с тобой все в порядке? — спросил я. Хотя к тому времени стало очевидно: ни черта с ней не в порядке.
Вместо ответа она меня оттолкнула и, прихватив сумку, понеслась обратно в ванную.
Я вернулся в кресло и прикрыл глаза, в очередной раз задаваясь вопросом, какого черта я ее сюда притащил. Сейчас больше всего на свете мне хотелось поскорее избавиться от этой обузы, и я решил — как только она выйдет, отправлю ее… куда-нибудь. Подальше.
Однако она не выходила.
Я слышал, как в ванной шумит вода. Потом шум стих: больше из ванной не доносилось ни звука, но в гостиной девчонка так и не появилась.
Я подождал еще какое-то время, затем подошел к двери в ванную и постучал, повторив дурацкий вопрос:
— Эй, с тобой все в порядке?
Молчание.
Я распахнул дверь.
Девчонка сидела на полу, уткнувшись лицом в колени. Когда я вошел, она не шелохнулась. Я приблизился, наклонился и потряс ее за плечо. Она вздрогнула, подняла голову и сбивчиво забормотала:
А.Д.
Чумазую девчонку в потертых ботинках звали Эмилия.
Эмилия Петрова — сочетание такое же нелепое, как яркая помада на губах пятиклассницы. Как ванильный привкус у кофе. Или как ботинки в августе.
Хотя в ту ночь мне было на это плевать: тогда я даже имени ее не знал.
И уж тем более не мог предположить, что Эмилия Петрова собирается меня убить.
В начале первого я вышел из дома. Дождь к тому времени прекратился, успев превратить тропинку в месиво из грязи, пожухлой травы и мусора, так что к дамбе пришлось идти по дороге.
«Кувшинка» — так эту дамбу называют местные. Говорят, с высоты она похожа на цветок, но я никогда не видел ее с высоты, а вблизи это место напоминает зону отчуждения: запах сырости, уродливые бетонные плиты, с которых хлопьями свисает облупившаяся зеленая краска, и кучи мусора.
Дамба делит район на две части. С одной стороны, за кирпичными заборами, торчат светлые домики с черепичными крышами. С другой — жмутся друг к другу угрюмые серые гостинки.
С утра до вечера дамбой и окрестностями завладевают жители гостинок: рыбаки с кожей цвета вяленых томатов, мамаши с орущими детьми, собачники и влюбленные парочки.
Ночью обстановка не лучше: того и гляди набежит стая бездомных шавок. (Однажды до крови разодрали мне правую лодыжку, но уколы я делать отказался).
Рыбаков сюда манила возможность сбежать от жен, мамаш — иллюзия свежего воздуха, собачников — простор, а парочек — сомнительная романтика.
Меня не привлекало ничего. Я терпеть не мог эту дамбу так же, как не мог терпеть любое другое место в этом городе.
И все же — меня туда тянуло.
Пройти к дамбе можно разными путями: вдоль кирпичных заборов по освещенной асфальтовой дороге, по мощеным пешеходным дорожкам, по заросшим камышами тропинкам вдоль берега реки.
Последний вариант мне нравился больше — тем более, что людей, к счастью, я там никогда не встречал.
Прогулка быстрым шагом от дома занимала минут десять. Оказавшись на месте, я подходил к бетонному лепестку, вдыхал сырой воздух и смотрел на блеклые разводы фонарей в чернильной воде.
Однако с той ночи, когда появилась Эмилия, все пошло наперекосяк.
Конечно, тут есть и моя вина, но кто бы мог предположить, что девчонка настроена так решительно. Эмилия не просто хотела меня разоблачить — она собиралась отнять все, что у меня есть.
Включая мою жизнь.
Тогда, конечно, я этого знать не мог. Хотя неладное почувствовал сразу.
Я увидел ее издалека — застывшая хрупкая фигурка у бетонного парапета на краю дамбы. На моем месте! Ночью!
Внутри вспыхнуло раздражение.
Ни один человек по доброй воле не придет сюда в такое время. Если он, конечно, не спятил. Связываться с сумасшедшей не хотелось, поэтому я едва не повернул назад, но почему-то передумал.
Ну уж нет. Пусть сама убирается.
Пнув пластиковую бутылку, я ускорил шаг. Подошел ближе и остановился. Фигурка по-прежнему не двигалась.
Теперь я мог рассмотреть ее получше: мелкая девчонка в нелепом вязаном кардигане и джинсах. Правая рука — в кармане, на плече — бесформенная сумка, темные волосы собраны в пучок.
Девчонка делала вид, что смотрит вдаль, любуясь живописным пейзажем — словно вышла на прогулку в солнечный денек. Только вот ни солнца, ни чудесного пейзажа вокруг не наблюдалось — лишь серые бетонные плиты, бесконечная черная вода и дрожащие на ней отблески лунного света.
Все это было чертовски неправильно. И чертовски злило.
Нас разделял десяток шагов. Конечно, девчонка прекрасно слышала, как я приближаюсь. Слышала грохот бутылки по асфальту. Видела, что теперь я стою рядом. Однако притворялась, будто ничего не видит и не слышит. Ни разу — даже мельком — не взглянула в мою сторону.
Нестерпимо захотелось схватить ее за шиворот, как следует потрясти и сбросить в реку. Но вместо этого я сказал:
— Что-то тут слишком холодно. Может, хочешь согреться? — во мне проснулся злой азарт: сбежит или нет, если я начну приставать?
Скажем прямо: в ее интересах было сбежать. И как можно скорее.
После моих слов девчонка дернулась, а я почувствовал какое-то глупое облегчение.
Испугалась — значит, не совсем сумасшедшая. Это хорошо.
Однако она не бросилась бежать, как я ожидал, а резко развернулась, подошла ближе и, запрокинув голову, уставилась прямо мне в лицо.
Как там в дурацких книжках описывают «судьбоносный миг»? «Сердце рухнуло в бездну, а по телу будто пробежал электрический ток»?
Очень смешно. Ничего такого я и близко не почувствовал.
Да, девчонка была красивой, но женская красота меня уже давно не волновала: я лишь машинально отметил бледность кожи и грязные разводы на левой щеке.
А затем случилось неожиданное: в ее взгляде мелькнуло отвращение.
«Она знает, кто я!» Мысль была дикой, и я сразу ее отбросил — нет, невозможно! Но должен признать: ни одна женщина еще ни разу в жизни так на меня не смотрела. Хотя и стоило.
Вдоволь насмотревшись, девчонка гордо отвернулась и снова уставилась вдаль. А потом сказала, не глядя в мою сторону:
— Да. Хорошо.
Голос прозвучал неуместно-мелодично для такого мрачного места.
— Что? — глупо переспросил я.
— Я согласна. Согреться.
И тут — едва ли не впервые в жизни — я растерялся. Как странно она на меня смотрела! А теперь согласна — на что? Переспать?
Зачем?
Впрочем, это было не важно. Главное, что я не хотел с ней связываться и уж тем более вести к себе домой.
И что теперь делать?
Я зачем-то взглянул на ее ноги. Опять подумал, какая же она странная — напялила летом ботинки, да еще такие старые и облезлые.
Девчонка молчала, вцепившись левой рукой в тесемку тряпичной сумки. Правую из кармана она так и не вытащила.
И я вдруг сказал:
— Ладно, пошли.
Она лишь кивнула в ответ.
Я повел ее через заросли, все еще надеясь, что она испугается и сбежит. Под ногами чавкала грязь и хрустели ветки, в свете луны поблескивали осколки стекла и банки из-под пива.
Интуиция выла сиреной: «Какого черта происходит? Что ты творишь? Прекрати немедленно!»
Но я продолжал идти.
Каждый раз, мысленно возвращаясь к тому вечеру, я спрашиваю себя — зачем я это сделал?
Сейчас можно придумать множество объяснений. К примеру, я бы мог сказать, что это был вопрос не цели, а ценности. Что какое-то шестое чувство подсказало, будто эта сумасшедшая может что-то изменить. Однако правда заключается в том, что я не верю в подобную муть. И объяснения этому дурацкому поступку, наверное, не будет никогда.
Пока я шел по тропинке, девчонка, опустив голову, плелась рядом. Она едва переставляла ноги: в каждом шаге чувствовалась обреченность, и я с усмешкой подумал — наверное, именно так идут на эшафот приговоренные к казни.
Только вот тогда я даже не подозревал, что приговоренный здесь — я.
ГЛАВА 2
Эмилия
Два месяца назад
Если бы еще полгода назад кто-нибудь сказал Эмилии, что она решится на убийство, она сочла бы этого человека сумасшедшим.
Еще в детстве, когда Марго била сложенной газетой залетевшую в комнату муху, Эмилия жмурилась и прижимала ладони к ушам, чувствуя, как в груди всё сжимается, а к горлу подступает тошнота.
Сама Эмилия мух никогда не убивала — могла лишь носиться за ними по комнате, пытаясь выгнать их в открытую форточку. Если же по ночам ее донимали комары, она только отмахивалась от них или обреченно натягивала на голову одеяло, предпочитая обливаться потом до самого утра.
Гуляя в парке, Эмилия внимательно смотрела под ноги, чтобы нечаянно не раздавить какого-нибудь жучка. Мясо она, конечно, тоже не ела.
— Мне кажется, это глупо, — однажды сказала Кейт, уплетая сочный бургер из ресторана своего отца.
В тот день они устроили пикник на заднем дворе. Кейт, в джинсовых шортах и майке, развалилась в шезлонге. В уголке ее губ капля кетчупа, похожая на запекшуюся кровь.
Эмилия была в привычном черном платье с белым воротничком. Сидела прямо, как когда-то учила Марго, смотрела на солнечные блики в бассейне и ела черешню, наслаждаясь густым медовым вкусом на языке.
— Природой устроено так, — не дождавшись ответа на свою реплику, упрямо продолжила Кейт, — что сначала мы кого-то едим, а потом кто-то ест нас. Против природы не попрешь. Сама подумай, всё по-честному — круговорот жизни и смерти. Кстати, на эту тему у Заболоцкого стихотворение классное есть, почитай.
— Хорошо, прочту, — Эмилия перевела взгляд на подругу и послушно кивнула.
— Ага, прочтешь ты, как же, — в голосе Кейт послышалась досада. — Ты даже название не спросила. Но я тебе сама сейчас его прочту, — схватив со стеклянного столика смартфон, Кейт стала яростно тыкать в него пальцами. — Вот, слушай:
«Жук ел траву, жука клевала птица…»
Эмилия слушала, стараясь не морщиться. Черешню она больше не ела — не хотелось.
Закончив читать, Кейт отложила смартфон в сторону:
— Можешь ничего не говорить. Я и так знаю, что тебе не понравилось. Но хотя бы подумай об этом, ладно?
— Ладно.
— А знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — Кейт внезапно оживилась. — Легко быть добренькой, когда речь не идет о выживании. А если б к нам вдруг заползла змея — настоящая ядовитая змея, — ты бы ее, небось, прихлопнула и даже не глазом не моргнула!
Эмилия пожала плечами:
— Честно? Не знаю.
— А я знаю — точно бы прихлопнула, — засмеялась Кейт, а потом перегнулась через столик и спросила, понизив голос: — Слушай, а если бы мне кто-нибудь угрожал, ты могла бы убить? Ну, того, кто мне угрожает? Ради меня? — В ее глазах сверкнуло что-то странное.
Эмилии этот разговор не понравился. Она нахмурилась и решила сменить тему:
— Слушай, к чему такие вопросы? Или тебе кто-то угрожает?
— Конечно, нет! Я просто спросила.
— А я не хочу о таком разговаривать.
— А если я хочу, что ты мне сделаешь?
— А вот что! — Эмилия схватила из миски пригоршню черешни и бросила в Кейт. Бросок был слабым, она рассчитывала, что ягоды в подругу не попадут, но ошиблась: одна ягода все-таки долетела, оставив на майке Кейт алый след.
— Что ты наделала! — Кейт вскочила на ноги, а потом театрально подкатила глаза и, сделав вид, что сползает на траву, захрипела: — Ты… ты убила меня! Эмилия, убийца! Смотри, у тебя руки в моей крови!
Эмилия растерянно заморгала, а потом посмотрела на свои руки: одну черешню она нечаянно раздавила и теперь на руках остались липкие кусочки мякоти и разводы, так похожие на кровь.
— Кейт… прекрати… — горло сжал спазм, и каждое слово давалось с трудом.
Но подруга, сделав вид, что не слышит, все-таки упала на траву, а потом, не выдержав, стала хохотать.
— Кейт…
Губы Эмилии задрожали, а на глазах выступили слезы.
Заметив это, Кейт перестала смеяться, вскочила на ноги, и отряхнув с одежды траву, сказала как ни в чем не бывало:
— Ладно, прости. Может, давай сыграем в «или-или»?
— Давай, — Эмилия терпеть не могла эту игру, но сейчас была согласна даже на такую пытку.
— Хотя, — хмыкнула Кейт, — все-таки любопытно, когда ты по-другому взглянешь на жизнь и на себя. В двадцать лет? В тридцать?
«Никогда» — подумала Эмилия, но ничего на это не ответила.
Какой насмешкой ее прошлые мысли выглядят теперь — когда ее единственная подруга лежит на дне реки и служит кормом для рыб. А она, Эмилия, всерьез раздумывает об убийстве мерзавца, который это совершил.
ГЛАВА 3
А.Д.
Домой мы добрались довольно быстро. Я открыл калитку магнитным ключом и пропустил девчонку вперед. Она прошмыгнула вправо, ближе к кустам барбариса, остановилась и уставилась на меня. Я пошел к дому, открыл дверь и вошел, на этот раз уже никуда и никого не пропуская. Девчонка зашла следом и снова уставилась на меня.
— Что стоишь? — усмехнулся я, снимая плащ и вешая его на крючок. — Разувайся. И… раздевайся.
Ничего не ответив, девчонка принялась стягивать свои уродливые ботинки. Мне показалось, она возилась с ними целую вечность, будто намереваясь меня разозлить.
Надо признаться, ей это почти удалось: под конец я уже еле сдерживался от желания пнуть ее посильнее, чтобы, придав ускорения, вернуть на дамбу.
Однако, словно прочитав мои мысли, девчонка резко выпрямилась, подвинула ногой ботинки к стене, посмотрела по сторонам и сбивчиво сказала:
— Я… мне надо помыть руки. Можно?
— Можно, — кивнул я. (Интересно, что было бы, если бы я ответил нельзя?). И даже предложил: — Пойдем, провожу.
Оставив девчонку в ванной, я прошел в гостиную и уселся в кресло.
Девчонки долго не было.
Даже из гостиной я слышал, как в ванной, не затихая, льется вода.
Чем она там занимается? Душ принимает, что ли? Руки можно было вымыть уже сто раз.
Впрочем, чем бы ни занималась, пусть лучше не выходит подольше — я еще не решил, что с ней делать.
Хлоп! Девчонка наконец выползла из ванной, захлопнув за собой дверь. Через минуту она появилась на пороге гостиной — все в том же кардигане и с сумкой на плече. Не похоже, чтобы она принимала душ, разве что умылась: разводы на щеке исчезли.
— Что стоишь? — кажется, я начал повторяться. — Садись.
Девчонка, услышав мое приглашение, нахмурилась, и внезапно — уже который раз за вечер — случилось кое-что необычное. То, что при других обстоятельствах (или в другой жизни, если бы она существовала), я бы назвал чудом.
Я заметил, что у девчонки небольшое косоглазие. И если до этого ее лицо казалось обезличенно-красивым, то сейчас оно непостижимым образом стало идеальным. Почти неземным.
Пока я раздумывал, как такое возможно, она направилась к дивану и уселась на краешек — подальше от меня. Теперь ее лицо было в тени, и я подумал — может, чудо мне только померещилось?
Я встал и подошел к дивану, однако девчонка, как назло, опустила голову — словно разглядывая узор на ковре. Только вот ковра у меня никакого не было. Терпеть не могу ковры.
Я взял ее за подбородок и слегка его приподнял: девчонка перестала таращиться на пол и посмотрела на меня. Точнее, она посмотрела сквозь меня. Причем с таким выражением, словно гвоздей наглоталась.
Мимолетное ощущение чуда исчезло, и я (честно, впервые в жизни!) вдруг почувствовал не только раздражение, но и необъяснимую обиду — как ребенок, которому вместо конфеты подсунули пустой фантик.
Наклонившись к ее лицу, я повертел его из стороны в сторону — хотел разглядеть под разными углами, — но, увлекшись, не сразу заметил, что девчонка сильно побледнела. Взгляд ее застыл и стал стеклянным.
— Эй, с тобой все в порядке? — спросил я. Хотя к тому времени стало очевидно: ни черта с ней не в порядке.
Вместо ответа она меня оттолкнула и, прихватив сумку, понеслась обратно в ванную.
Я вернулся в кресло и прикрыл глаза, в очередной раз задаваясь вопросом, какого черта я ее сюда притащил. Сейчас больше всего на свете мне хотелось поскорее избавиться от этой обузы, и я решил — как только она выйдет, отправлю ее… куда-нибудь. Подальше.
Однако она не выходила.
Я слышал, как в ванной шумит вода. Потом шум стих: больше из ванной не доносилось ни звука, но в гостиной девчонка так и не появилась.
Я подождал еще какое-то время, затем подошел к двери в ванную и постучал, повторив дурацкий вопрос:
— Эй, с тобой все в порядке?
Молчание.
Я распахнул дверь.
Девчонка сидела на полу, уткнувшись лицом в колени. Когда я вошел, она не шелохнулась. Я приблизился, наклонился и потряс ее за плечо. Она вздрогнула, подняла голову и сбивчиво забормотала:
