Милая сотрудница пригласила меня пройти внутрь какого–то космического с виду агрегата. Я вошла в небольшой отсек (мысленно окрестила его предбанником), дверь за мной закрылась, защелкали затворы, механизмы, крючки. Я оказалась отсечена от мира, и только окно, как в подводном батискафе, не давало мне поддаться приступу клаустрофобии. Холодновато, однако.
– Мисс Вареску, это переходная камера, Здесь минус тридцать градусов. Она служит для адаптации в низких температурах. Время пребывания полторы минуты.– Раздался откуда–то сверху приятный женский голос.– За вами наблюдает наша команда врачей. Не волнуйтесь. Расслабьтесь.
Я думаю! У них там, наверняка, мониторы, чтобы следить за происходящим внутри. Прикольно, наверное, наблюдать за раздетой звездой кино в такой шаговой доступности? Ладно, продемонстрируем себя. На фигуру мне, слава богу, обижаться грех. Мои тренировки и жесткое диетическое питание дают о себе знать – только мышцы, ни капли жира.
– Поверните хромированную ручку и переходите в другой отсек. Дверь захлопнется автоматически,– продолжил инструктировать голос,– здесь будет минус шестьдесят. Для первого раза вам достаточно пяти минут. Если будете чувствовать себя некомфортно, скажите мне, и я открою вам дверь в предбанник (я угадала – предбанник!).
Я вошла в очень темную комнату, совсем маленькую. Три шага в длину и столько же в ширину. Маленькое оконце, шириной в две моих ладони и здесь соединяло меня с внешним миром. Да! Вот тут было по–настоящему холодно!
Минус шестьдесят, говорите? Кожу стразу же защипало и стянуло. Я глубже натянула овчинные рукавицы и задвигалась в плавном ритме. Стоять без движения для меня было невозможно. Холодно, очень холодно. Все члены сразу попытались сжаться и перестать слушаться меня.
Пять минут, говорите? Тундра, тайга, говорите? А не пошло бы все это к такой–то матери? Я стала убыстрять темп движений, чтобы подтвердить, что я еще владею своим телом.
Вот, наверное, потешаются зрители снаружи! Черт меня дернул согласиться на эту авантюру. Но одно я знаю теперь точно – ни в какую тайгу и тундру я не поеду. Значит, будем выкручивать что–то здесь. Да и перспектива оказаться официальным перемещенцем меня прельщала. И с Хельги все обвинения снимут.
«Ну, что ж, мистер Фрид,– думала я, с остервенением вышагивая по этой комнатушке. Три шага влево, три шага вправо, поворот и разворот.– Посмотрим, что вы мне хотите предложить. И, если не надо будет никого убивать, я, скорее всего, соглашусь на ваше предложение. Я – актриса, по их понятиям, существо распущенное и развращенное. Наверняка, предложат с кем–нибудь переспать. Переспим, даже если это будет преотвратнейшая рожа. Этот мир научил меня не цепляться за девичью честь».
Я стала ритмично размахивать руками и притопывать ногами, вспоминая мою аэробную разминку. Наверняка, потусторонние зрители снимают все на телефоны. Кусочек пиара? Так сделаем все красиво!
Я уже не чувствовала такой скованности. Изо рта шел пар, а мое тело медленно разогревалось. Было ощущение того, что сверху меня покрыла корка, как наст на снегу. А под ней – мягкое, рыхлое естество, которое не задушишь, не убьешь. И настроение, действительно, поднимается.
– Госпожа Вареску,– послышался все тот же девичий голос,– пять минут прошло. Вы останетесь еще?
– Достаточно,– рявкнула я.– Открывайте.
Дверь в соседний отсек с температурой минус тридцать мгновенно открылась. Я, вываливая клубы пара, переместилась в предбанник. Минус тридцать? Забавно! А мне тепло. Я стала нагреваться. Еще полминуты и мне открыли главную дверь. С достоинством я вышла из нее и, как и ожидала, увидела целую толпу людей в форменной одежде. Все тянули ко мне руки с листочками и ручками, просили автограф.
Тело мое стали пронизывать иголочки, а настроение стремительно поднималось вверх. Мое благодушие било через край.
Я что–то вспомнила из прочитанных мною книжек: после низких температур, при вхождении в высокие, улучшаются обменные процессы, кровь с большей скоростью начинает циркулировать, и в организме образуются бесценные эндорфины. Приход без наркоты. А эти хитрюги, набившиеся сюда, знали об этом, специально поджидая моего выхода. Я хмыкнула и подняла руку:
– Господа,– обратилась я к ним.– Я благодарю вас за доставленное удовольствие. Все свои листочки оставьте на ресепшене, я подпишу их после. И хочу вам напомнить, что если хоть одна запись с ваших гаджетов попадет в общий просмотр, я вам не завидую. У меня лучшие адвокаты в столице,– я вспомнила судорожные причитания Стефана об адвокатах Ливси (как пригодилось–то).– Я оставлю смельчака без трусов и возможности устроиться хоть на какое–нибудь тепленькое местечко. Я ясно излагаю?
Послышался разочарованный гул. Лица сразу поскучнели.
– А теперь разрешите мне пройти в мой отдельный кабинет.
И актриса Габриэлла Вареску с надменно поднятой головой, в одном раздельном купальнике и в валенках, гордо удалилась в комнату для переодеваний.
Эндорфины действовали долго. Я вернулась домой в прекрасном настроении, с аппетитом поела, выслушала восторги и благодарности Милены по поводу вчерашнего дня и принялась одеваться на встречу с Фридом. Стефана не было, и я возблагодарила всех святых за его отсутствие. Зачем мы живем с ним вместе? Ведь у каждого из нас своя жизнь. Но так было не всегда. Сразу вспомнила, как я впервые попала на съемочную площадку.
Переехав от Хельги в столицу, я устроилась в миленькой квартирке, недалеко от центра и целую неделю маялась ерундой. Ходила по городу, узнавала новое и неизведанное для себя, смотрела, запоминала. Наконец, проснувшись однажды утром, сказала себе: «Стоп, хватит. Пора устраиваться на работу». Вытащив рекомендательное письмо от Хельги, я отправилась на фабрику грез.
На удивление, место мне нашлось очень быстро. Подающий надежды молодой режиссер Стефан Голден, как раз снимал в павильоне свою первую картину. Меня определили в его съемочную группу ассистентом второго режиссера, а проще говоря – «девочкой на побегушках». Я выполняла сто пятьдесят дел одновременно и, когда вечером падала на кровать, мгновенно засыпала.
Стефан сначала вообще не обращал на меня внимание. Оно было приковано к главной героине нашего будущего проекта – Монике Бонатти. Знойная кареокая красотка уже тогда имела успех у зрителей, а с нашим режиссером у нее был роман, поэтому выбором главной героини никто даже не задавался.
Я безропотно носила актерам кофе, обзванивала их и предупреждала о времени съемок, ругалась с осветителями и костюмерами, помогала нашему пьянице декоратору Максу собирать воедино все его чертежи от выстроенных конструкций, и всегда, при любом раскладе, находила время присутствовать на съемочной площадке.
Мне так нравился этот волшебно–безумный мир! Это было настолько ново и интересно для меня, что я влюбилась. Я любила звук щелкающей хлопушки, одевания–переодевания актеров, их страсти на площадке, очень любила вечерне–ночные съемки, когда существующая реальность полностью размывалась, и я ощущала себя по–новому в этой заново созданной действительности. Я любила всех этих чудесных людей, беззаветно отдававшихся своему делу. И, естественно, я почти сразу влюбилась в режиссера.
Наивная семнадцатилетняя девушка с обожанием смотрела на кудесника Стефана, произносящего перед группой пламенные речи о великом искусстве кино.
Потом, между любовниками – Моникой и Стефаном, произошел грандиозный скандал. Кинозвезде поступило предложение от более именитого режиссера, она ответила согласием, что сразу же закрепила сексом с ним, а ее адвокаты нашли лазейку в контракте, позволяющую ей вообще отказаться от съемок у Стефана Голдена.
Наш режиссер неделю бесновался, съемки срывались, он много пил и, практически не осознавал себя в тот день, когда предложил мне, подошедшей к нему с чашкой кофе, покидать реплики главному герою. Я их и покидала.
Что он там во мне увидел? Не знаю. Но, мне предложили сделать кинопробы, а уже через день утвердили на главную роль. Стремительная карьера, да? Только я одна знала, что все это не просто так.
Я – эмпат и телепат, как это называют здесь, в этом мире: умею ловить чужие чувства и внушать свои. В нашем мире это называется Дар. Я получила его от мамы. Папа был известным алхимиком–зельеваром. Мамины способности у меня проявлялись еще в детстве, отцовские пока молчали. Я осталась последней носительницей Дара ванн Рей.
Когда уходила из своего мира, Дар мой был еще слишком слаб и неразвит, я не могла его контролировать, так как полностью проявляется и подчиняется он своему владельцу с двадцати одного года, с момента совершеннолетия после определенного ритуала. В этом не магическом мире я не знала, будет ли он развиваться вообще, но все–таки свою стремительно развивающуюся карьеру, я связывала именно с ним.
Моя влюбленность в кино в общем, и в Стефана, в частности, скорее всего, сделала свое дело. Ведь мой Дар – это эмоции, а эмоции тогда били у меня через край. Пробы прошли успешно. Мои чувства были услышаны, Стефан нашел меня неотразимой. А еще мне повезло, что события фильма разворачивались в шестнадцатом веке. Потом, уже после премьеры, все критики в один голос твердили – «очень органичный образ», «незабываемое лицо данной эпохи» и прочую лабудень.
Тогда, во время съемок, я познала, что такое физическая любовь. Стефан стал моим первым мужчиной. Я любила его со всем пылом первой страсти, я заглядывала ему в рот и не видела больше никого вокруг.
Наш первый фильм очень хвалили: Стефан Голден получил Золотого грифона за режиссуру, а я – за лучшее исполнение главной женской роли.
Не откладывая в долгий ящик, Стефан взялся за второй проект, а я переехала к нему в пентхауз в качестве официальной возлюбленной. Казалось бы – живи и радуйся? Но, что–то стало не так.
Стефан стал много пить, поздно являлся домой, срывал на мне свое плохое настроение. Я для себя объясняла эти вспышки профессиональными метаниями. Второй фильм шел туго. Сценарий был недоработан, плохая погода срывала съемки на натуре, не хватало денег на производство, и мы на всем экономили. А потом настал ТОТ день.
Нам дали часовой отдых, ждали, когда солнце сместится. Я ушла к себе в вагончик, но подремать не смогла, вышла в близлежащий лесок прогуляться и наткнулась на чудесную сцену: Стефан, сверкая голой задницей, вколачивал в дерево Джессику, молодую актрису, играющую эпизодическую роль. Он рычал, как раненый зверь с каждым толчком – яростно, гортанно, исступленно, а эта девочка смотрела на меня расширившимися глазами и победно ухмылялась.
Меня затошнило, и я, не разбирая дороги, ломанулась сквозь лес, не обращая внимания на колючие кусты терна, на крики позади себя. Я прибежала в вагончик и рухнула на кровать. Напрасно Стефан орал и бегал вокруг, дверь ему я так и не открыла.
Ощущение влюбленности ушло в одночасье, и я стала видеть реальность происходящего. Очень жаль, что после этого случая, я разлюбила и кино. Вокруг были обычные люди, со своими проблемами, достоинствами–недостатками, и, как оказалось, недостатков было больше.
Разорвать контракт я не смогла. Стефан, наученный горьким опытом с Моникой, усовершенствовал все контракты, и моим адвокатам не удалось найти ни единой зацепки. Я вернулась на площадку, а потом, после дикого нападения придурка на мою квартиру, его недельных унижений и самобичеваний, и в его пентхауз.
Стефан буквально осыпал меня цветами, комплиментами и украшениями. Но, не они сделали свое дело, а его искреннее раскаяние. Уж можете мне поверить как эмпату, раскаяние, действительно, было искренним. Я простила.
Влюбленность в Стефана ушла, но осталась привязанность, и уважение к его чувствам. Хельги поблизости не было, а Стефан был рядом, единственный из близких мне людей.
Третий фильм стал для меня еще большим кошмаром, чередой постоянных скандалов и сплетен. Стефан, уже дважды грифононосец, сорвался с катушек. Ему открылись ранее запертые двери, и он оттягивался по полной. Он грешил и каялся, грешил и каялся. В то время, кроме игры на площадке, я еще играла роль его личного духовника, исповедующего и отпускающего грехи.
Сначала я чувствовала себя виноватой, думала, что это мой Дар заставил Стефана полюбить меня, сделать из меня звезду, а теперь эти чувства пришли в диссонанс с его внутренними ощущениями. И лишь позже поняла, что дело было совсем в другом.
Наш режиссер оказался очень суеверен. Стефан Голден так поверил в меня, как в свой талисман, что скорее бы дал отрубить себе руку, чем отпустить меня от себя. Я много раз просила его, чтобы он оставил меня в покое, я серьезно задумывалась уйти из кино. Но надо было знать Стефана.
Он вцепился в меня мертвой хваткой. Он устраивал мне фееричные праздники, признания в любви, и здесь же, не отходя от кассы, грандиозные скандалы и отвратительные сцены. Когда я выражала неверие истинности его чувств, наш грифононосный режиссер устраивал шикарные по силе сцены самоубийств, и его прощальные монологи были так хороши, что можно было только воскликнуть со слезами на глазах: « Верю! Верю!» Да что там люди? Любой детектор лжи не уличил бы его в обмане.
Я смирилась. Жизнь текла по накатанной. Все равно достойного кандидата у меня не было, я была свободна от любви, поэтому измены «милого друга» уже не причиняли мне боли. Не знаю, сколько бы еще тянулась такая жизнь, не случись моей встречи с Фридом.
«Монмаранси»– это модный фешенебельный ресторан, где собирались только сливки общества. Все места здесь были забронированы на много месяцев вперед. И, если Фрид пригласил меня именно сюда, то вес в обществе у него явно имелся.
Я оделась сегодня очень тщательно, никаких намеков на сексуальность и доступность. Лавандовый брючный костюм от известного дизайнера, черная широкополая шляпа, сумочка, туфли и перчатки к ней. Подумала и надела очки с затемненными стеклами – так легче будет скрывать эмоции. В том, что разговор будет неожиданным для меня, я не сомневалась.
Когда я озвучила у входа имя приглашающей стороны, метрдотель поклонился и повел меня в отдельный кабинет. Ого! Даже так? Да, разговор будет серьезным.
Сэм Фрид уже ждал меня, лениво попивая охлажденное белое вино. При моем появлении он встал, галантно склонив голову. Я поздоровалась и присела за столик.
– Давайте поужинаем, Элла,– предложил мой собеседник.– Вы что предпочитаете – мясо или рыбу?
– Я предпочитаю полное душевное спокойствие и романтическое уединение. Воспитание, знаете ли…
Сэм тонко улыбнулся.
– Мне импонирует ваше чувство юмора, но разговор у нас будет обстоятельный, поэтому давайте в процессе его еще и насладимся здешней великолепной кухней. Предлагаю форель под белым соусом, а к ней возьмем бутылочку хорошего белого вина. «Romanee–Conti Montrachet» вас устроит? Или закажем что–нибудь подороже.?
– Дешевле, дороже – это не показатель вкуса. Я предпочитаю «Batard Montrachet Grand Cru», если вы не против.
– Ну, что ж, прекрасный выбор.
Фрид сделал заказ официанту, который нас вскоре покинул. Громадное панорамное окно открывало чудесный вид на вечерний город.
– Мисс Вареску, это переходная камера, Здесь минус тридцать градусов. Она служит для адаптации в низких температурах. Время пребывания полторы минуты.– Раздался откуда–то сверху приятный женский голос.– За вами наблюдает наша команда врачей. Не волнуйтесь. Расслабьтесь.
Я думаю! У них там, наверняка, мониторы, чтобы следить за происходящим внутри. Прикольно, наверное, наблюдать за раздетой звездой кино в такой шаговой доступности? Ладно, продемонстрируем себя. На фигуру мне, слава богу, обижаться грех. Мои тренировки и жесткое диетическое питание дают о себе знать – только мышцы, ни капли жира.
– Поверните хромированную ручку и переходите в другой отсек. Дверь захлопнется автоматически,– продолжил инструктировать голос,– здесь будет минус шестьдесят. Для первого раза вам достаточно пяти минут. Если будете чувствовать себя некомфортно, скажите мне, и я открою вам дверь в предбанник (я угадала – предбанник!).
Я вошла в очень темную комнату, совсем маленькую. Три шага в длину и столько же в ширину. Маленькое оконце, шириной в две моих ладони и здесь соединяло меня с внешним миром. Да! Вот тут было по–настоящему холодно!
Минус шестьдесят, говорите? Кожу стразу же защипало и стянуло. Я глубже натянула овчинные рукавицы и задвигалась в плавном ритме. Стоять без движения для меня было невозможно. Холодно, очень холодно. Все члены сразу попытались сжаться и перестать слушаться меня.
Пять минут, говорите? Тундра, тайга, говорите? А не пошло бы все это к такой–то матери? Я стала убыстрять темп движений, чтобы подтвердить, что я еще владею своим телом.
Вот, наверное, потешаются зрители снаружи! Черт меня дернул согласиться на эту авантюру. Но одно я знаю теперь точно – ни в какую тайгу и тундру я не поеду. Значит, будем выкручивать что–то здесь. Да и перспектива оказаться официальным перемещенцем меня прельщала. И с Хельги все обвинения снимут.
«Ну, что ж, мистер Фрид,– думала я, с остервенением вышагивая по этой комнатушке. Три шага влево, три шага вправо, поворот и разворот.– Посмотрим, что вы мне хотите предложить. И, если не надо будет никого убивать, я, скорее всего, соглашусь на ваше предложение. Я – актриса, по их понятиям, существо распущенное и развращенное. Наверняка, предложат с кем–нибудь переспать. Переспим, даже если это будет преотвратнейшая рожа. Этот мир научил меня не цепляться за девичью честь».
Я стала ритмично размахивать руками и притопывать ногами, вспоминая мою аэробную разминку. Наверняка, потусторонние зрители снимают все на телефоны. Кусочек пиара? Так сделаем все красиво!
Я уже не чувствовала такой скованности. Изо рта шел пар, а мое тело медленно разогревалось. Было ощущение того, что сверху меня покрыла корка, как наст на снегу. А под ней – мягкое, рыхлое естество, которое не задушишь, не убьешь. И настроение, действительно, поднимается.
– Госпожа Вареску,– послышался все тот же девичий голос,– пять минут прошло. Вы останетесь еще?
– Достаточно,– рявкнула я.– Открывайте.
Дверь в соседний отсек с температурой минус тридцать мгновенно открылась. Я, вываливая клубы пара, переместилась в предбанник. Минус тридцать? Забавно! А мне тепло. Я стала нагреваться. Еще полминуты и мне открыли главную дверь. С достоинством я вышла из нее и, как и ожидала, увидела целую толпу людей в форменной одежде. Все тянули ко мне руки с листочками и ручками, просили автограф.
Тело мое стали пронизывать иголочки, а настроение стремительно поднималось вверх. Мое благодушие било через край.
Я что–то вспомнила из прочитанных мною книжек: после низких температур, при вхождении в высокие, улучшаются обменные процессы, кровь с большей скоростью начинает циркулировать, и в организме образуются бесценные эндорфины. Приход без наркоты. А эти хитрюги, набившиеся сюда, знали об этом, специально поджидая моего выхода. Я хмыкнула и подняла руку:
– Господа,– обратилась я к ним.– Я благодарю вас за доставленное удовольствие. Все свои листочки оставьте на ресепшене, я подпишу их после. И хочу вам напомнить, что если хоть одна запись с ваших гаджетов попадет в общий просмотр, я вам не завидую. У меня лучшие адвокаты в столице,– я вспомнила судорожные причитания Стефана об адвокатах Ливси (как пригодилось–то).– Я оставлю смельчака без трусов и возможности устроиться хоть на какое–нибудь тепленькое местечко. Я ясно излагаю?
Послышался разочарованный гул. Лица сразу поскучнели.
– А теперь разрешите мне пройти в мой отдельный кабинет.
И актриса Габриэлла Вареску с надменно поднятой головой, в одном раздельном купальнике и в валенках, гордо удалилась в комнату для переодеваний.
ГЛАВА 7
Эндорфины действовали долго. Я вернулась домой в прекрасном настроении, с аппетитом поела, выслушала восторги и благодарности Милены по поводу вчерашнего дня и принялась одеваться на встречу с Фридом. Стефана не было, и я возблагодарила всех святых за его отсутствие. Зачем мы живем с ним вместе? Ведь у каждого из нас своя жизнь. Но так было не всегда. Сразу вспомнила, как я впервые попала на съемочную площадку.
Переехав от Хельги в столицу, я устроилась в миленькой квартирке, недалеко от центра и целую неделю маялась ерундой. Ходила по городу, узнавала новое и неизведанное для себя, смотрела, запоминала. Наконец, проснувшись однажды утром, сказала себе: «Стоп, хватит. Пора устраиваться на работу». Вытащив рекомендательное письмо от Хельги, я отправилась на фабрику грез.
На удивление, место мне нашлось очень быстро. Подающий надежды молодой режиссер Стефан Голден, как раз снимал в павильоне свою первую картину. Меня определили в его съемочную группу ассистентом второго режиссера, а проще говоря – «девочкой на побегушках». Я выполняла сто пятьдесят дел одновременно и, когда вечером падала на кровать, мгновенно засыпала.
Стефан сначала вообще не обращал на меня внимание. Оно было приковано к главной героине нашего будущего проекта – Монике Бонатти. Знойная кареокая красотка уже тогда имела успех у зрителей, а с нашим режиссером у нее был роман, поэтому выбором главной героини никто даже не задавался.
Я безропотно носила актерам кофе, обзванивала их и предупреждала о времени съемок, ругалась с осветителями и костюмерами, помогала нашему пьянице декоратору Максу собирать воедино все его чертежи от выстроенных конструкций, и всегда, при любом раскладе, находила время присутствовать на съемочной площадке.
Мне так нравился этот волшебно–безумный мир! Это было настолько ново и интересно для меня, что я влюбилась. Я любила звук щелкающей хлопушки, одевания–переодевания актеров, их страсти на площадке, очень любила вечерне–ночные съемки, когда существующая реальность полностью размывалась, и я ощущала себя по–новому в этой заново созданной действительности. Я любила всех этих чудесных людей, беззаветно отдававшихся своему делу. И, естественно, я почти сразу влюбилась в режиссера.
Наивная семнадцатилетняя девушка с обожанием смотрела на кудесника Стефана, произносящего перед группой пламенные речи о великом искусстве кино.
Потом, между любовниками – Моникой и Стефаном, произошел грандиозный скандал. Кинозвезде поступило предложение от более именитого режиссера, она ответила согласием, что сразу же закрепила сексом с ним, а ее адвокаты нашли лазейку в контракте, позволяющую ей вообще отказаться от съемок у Стефана Голдена.
Наш режиссер неделю бесновался, съемки срывались, он много пил и, практически не осознавал себя в тот день, когда предложил мне, подошедшей к нему с чашкой кофе, покидать реплики главному герою. Я их и покидала.
Что он там во мне увидел? Не знаю. Но, мне предложили сделать кинопробы, а уже через день утвердили на главную роль. Стремительная карьера, да? Только я одна знала, что все это не просто так.
Я – эмпат и телепат, как это называют здесь, в этом мире: умею ловить чужие чувства и внушать свои. В нашем мире это называется Дар. Я получила его от мамы. Папа был известным алхимиком–зельеваром. Мамины способности у меня проявлялись еще в детстве, отцовские пока молчали. Я осталась последней носительницей Дара ванн Рей.
Когда уходила из своего мира, Дар мой был еще слишком слаб и неразвит, я не могла его контролировать, так как полностью проявляется и подчиняется он своему владельцу с двадцати одного года, с момента совершеннолетия после определенного ритуала. В этом не магическом мире я не знала, будет ли он развиваться вообще, но все–таки свою стремительно развивающуюся карьеру, я связывала именно с ним.
Моя влюбленность в кино в общем, и в Стефана, в частности, скорее всего, сделала свое дело. Ведь мой Дар – это эмоции, а эмоции тогда били у меня через край. Пробы прошли успешно. Мои чувства были услышаны, Стефан нашел меня неотразимой. А еще мне повезло, что события фильма разворачивались в шестнадцатом веке. Потом, уже после премьеры, все критики в один голос твердили – «очень органичный образ», «незабываемое лицо данной эпохи» и прочую лабудень.
Тогда, во время съемок, я познала, что такое физическая любовь. Стефан стал моим первым мужчиной. Я любила его со всем пылом первой страсти, я заглядывала ему в рот и не видела больше никого вокруг.
Наш первый фильм очень хвалили: Стефан Голден получил Золотого грифона за режиссуру, а я – за лучшее исполнение главной женской роли.
Не откладывая в долгий ящик, Стефан взялся за второй проект, а я переехала к нему в пентхауз в качестве официальной возлюбленной. Казалось бы – живи и радуйся? Но, что–то стало не так.
Стефан стал много пить, поздно являлся домой, срывал на мне свое плохое настроение. Я для себя объясняла эти вспышки профессиональными метаниями. Второй фильм шел туго. Сценарий был недоработан, плохая погода срывала съемки на натуре, не хватало денег на производство, и мы на всем экономили. А потом настал ТОТ день.
Нам дали часовой отдых, ждали, когда солнце сместится. Я ушла к себе в вагончик, но подремать не смогла, вышла в близлежащий лесок прогуляться и наткнулась на чудесную сцену: Стефан, сверкая голой задницей, вколачивал в дерево Джессику, молодую актрису, играющую эпизодическую роль. Он рычал, как раненый зверь с каждым толчком – яростно, гортанно, исступленно, а эта девочка смотрела на меня расширившимися глазами и победно ухмылялась.
Меня затошнило, и я, не разбирая дороги, ломанулась сквозь лес, не обращая внимания на колючие кусты терна, на крики позади себя. Я прибежала в вагончик и рухнула на кровать. Напрасно Стефан орал и бегал вокруг, дверь ему я так и не открыла.
Ощущение влюбленности ушло в одночасье, и я стала видеть реальность происходящего. Очень жаль, что после этого случая, я разлюбила и кино. Вокруг были обычные люди, со своими проблемами, достоинствами–недостатками, и, как оказалось, недостатков было больше.
Разорвать контракт я не смогла. Стефан, наученный горьким опытом с Моникой, усовершенствовал все контракты, и моим адвокатам не удалось найти ни единой зацепки. Я вернулась на площадку, а потом, после дикого нападения придурка на мою квартиру, его недельных унижений и самобичеваний, и в его пентхауз.
Стефан буквально осыпал меня цветами, комплиментами и украшениями. Но, не они сделали свое дело, а его искреннее раскаяние. Уж можете мне поверить как эмпату, раскаяние, действительно, было искренним. Я простила.
Влюбленность в Стефана ушла, но осталась привязанность, и уважение к его чувствам. Хельги поблизости не было, а Стефан был рядом, единственный из близких мне людей.
Третий фильм стал для меня еще большим кошмаром, чередой постоянных скандалов и сплетен. Стефан, уже дважды грифононосец, сорвался с катушек. Ему открылись ранее запертые двери, и он оттягивался по полной. Он грешил и каялся, грешил и каялся. В то время, кроме игры на площадке, я еще играла роль его личного духовника, исповедующего и отпускающего грехи.
Сначала я чувствовала себя виноватой, думала, что это мой Дар заставил Стефана полюбить меня, сделать из меня звезду, а теперь эти чувства пришли в диссонанс с его внутренними ощущениями. И лишь позже поняла, что дело было совсем в другом.
Наш режиссер оказался очень суеверен. Стефан Голден так поверил в меня, как в свой талисман, что скорее бы дал отрубить себе руку, чем отпустить меня от себя. Я много раз просила его, чтобы он оставил меня в покое, я серьезно задумывалась уйти из кино. Но надо было знать Стефана.
Он вцепился в меня мертвой хваткой. Он устраивал мне фееричные праздники, признания в любви, и здесь же, не отходя от кассы, грандиозные скандалы и отвратительные сцены. Когда я выражала неверие истинности его чувств, наш грифононосный режиссер устраивал шикарные по силе сцены самоубийств, и его прощальные монологи были так хороши, что можно было только воскликнуть со слезами на глазах: « Верю! Верю!» Да что там люди? Любой детектор лжи не уличил бы его в обмане.
Я смирилась. Жизнь текла по накатанной. Все равно достойного кандидата у меня не было, я была свободна от любви, поэтому измены «милого друга» уже не причиняли мне боли. Не знаю, сколько бы еще тянулась такая жизнь, не случись моей встречи с Фридом.
ГЛАВА 8
«Монмаранси»– это модный фешенебельный ресторан, где собирались только сливки общества. Все места здесь были забронированы на много месяцев вперед. И, если Фрид пригласил меня именно сюда, то вес в обществе у него явно имелся.
Я оделась сегодня очень тщательно, никаких намеков на сексуальность и доступность. Лавандовый брючный костюм от известного дизайнера, черная широкополая шляпа, сумочка, туфли и перчатки к ней. Подумала и надела очки с затемненными стеклами – так легче будет скрывать эмоции. В том, что разговор будет неожиданным для меня, я не сомневалась.
Когда я озвучила у входа имя приглашающей стороны, метрдотель поклонился и повел меня в отдельный кабинет. Ого! Даже так? Да, разговор будет серьезным.
Сэм Фрид уже ждал меня, лениво попивая охлажденное белое вино. При моем появлении он встал, галантно склонив голову. Я поздоровалась и присела за столик.
– Давайте поужинаем, Элла,– предложил мой собеседник.– Вы что предпочитаете – мясо или рыбу?
– Я предпочитаю полное душевное спокойствие и романтическое уединение. Воспитание, знаете ли…
Сэм тонко улыбнулся.
– Мне импонирует ваше чувство юмора, но разговор у нас будет обстоятельный, поэтому давайте в процессе его еще и насладимся здешней великолепной кухней. Предлагаю форель под белым соусом, а к ней возьмем бутылочку хорошего белого вина. «Romanee–Conti Montrachet» вас устроит? Или закажем что–нибудь подороже.?
– Дешевле, дороже – это не показатель вкуса. Я предпочитаю «Batard Montrachet Grand Cru», если вы не против.
– Ну, что ж, прекрасный выбор.
Фрид сделал заказ официанту, который нас вскоре покинул. Громадное панорамное окно открывало чудесный вид на вечерний город.
