Тело готово было разорваться от стыда,
Слезы потекли из глаз старца,
Возрадуйся — император Тоола вспомнил себя.
Император Тоола решил подойти ближе,
К алтарю,
Где серебряное блюдце.
Когда приблизился,
Почувствовал давление,
Смятение охватило его душу.
Темное презрение давило на него,
Пугало незнание и неизведанное,
Но император был готов познать искупление,
И принять мучение, что предстояло.
Воистину он станет мучеником,
Жертвой на съедение,
Истинный страх – это избавление,
И он получить новый свет,
Луч озарения,
Отдав целиком себя,
Станут явью мечты.
И вот старый царь, вернувший себя,
Готов отдать себя целиком,
В утробу безвозвратной силы,
Таинству быть человеком.
Император наконец подошел,
И в ликовании души увидел,
Источник мщения,
Черная жидкость заполняла пустоту,
Серебряное блюдце источало угрозу.
Император Тоола,
Дрожащий старческие руки,
Приблизил к черной западне.
Но вдруг прозвучал зловещий звук —
Это было последние предупреждение.
Лишь на мгновение остановив руку,
Император продолжил путь во тьму.
Стоило ему коснуться пальцем черной воды,
Как кинжал порезал плоть,
Кровь капала в черную бездну,
И затрясся сам алтарь.
Император Тоола,
Испугался,
В ужасе отошел назад,
Но вдруг грохот прекратился,
И восторжествовала тишина, гладь.
Прошло время скоротечное,
Как глубокий сон прошла она.
Тишину нарушил скрип металла,
Начала из блюдца выходит тень,
Черное существо, невидимое никем,
Из запретного, потустороннего мира пришло.
Черная девица, блудница,
Красные рога торчали наружу,
Лицо скрывали волосы,
Текущие, как черный водопад.
Она посмотрела на императора,
Затем спустилась, как зверь, вниз,
Подкрадываясь, как хищница,
Не зная людских капризов.
Демоница из мира за завесой,
Пристала к царю земному.
Дотронулась до императора,
И тот в миг помолодел.
Неужели это богиня?
Подумал Тоола, не веря глазам.
Он упал на колени, от радости,
Смотрел на руки и лицо.
Страх перед существом неземным утратил,
Не желая больше видеть старый увядший сон,
Падший мир Шута возжелал он.
Девица тьмы почувствовала,
Как царь выбрался из ямы,
Готов был прыгнуть в бездну без возврата.
Она открыла завесу перед ним,
И император из глубокого сна проснулся.
—
Пробуждение Императора
Удар сердца зазвучал,
Будто горный колокол,
Громкий и ясный,
Возвещающий утро.
Словно юноша,
Охотящийся в девственном лесу,
Царь воспрял с огнём, что потух было в бездне.
Новый свет зажёгся в глазах,
И Император Упфанаша поднялся вновь.
Он открыл очи,
Как странник, что видит рассвет,
И первым узрел свою супругу,
Царицу Лавгану,
Чьи слёзы текли, как ручьи весной.
Гордость её, как стальная броня, была сокрушена,
И под покровом печали,
Её сердце дрожало, словно лист под ветром.
Так впервые царица, потерявшая своего царя,
Обрела его вновь, чтобы понять:
Муж — оплот, которого не заменить,
И утрата его — как рухнувший свод небес.
Император Тоола,
Увидел также и верного слугу,
Садана Роса, чей лик сиял, как утренняя заря.
Радость и преданность читались в его глазах,
Словно в зеркале душа светилась.
Но вскоре взор царя обратился к чужаку,
Стоящему молчаливо,
Словно тень древнего дуба.
В чёрной мантии он стоял,
С лицом нездешним, с глазами,
Что таили в себе отражение иных миров.
Император Тоола:
— О, верная супруга моя,
Высуши слёзы свои,
Опасность ушла, как ночь от восхода солнца.
Но знай, царица,
Судьба нередко плетёт узоры,
Такие, что человеку их не понять.
Даже если исчезну я, как отцы мои,
Ты возьмёшь трон в руки свои.
Жизнь меняет лица,
Как осень сбрасывает листья,
И может настать миг,
Когда судьба возьмёт нас врасплох.
Будь мудра, как змея,
И тверда, как гора.
Взаимная,
И,
Всеобщая тишина.
Император Тоола:
— А ты, верный мой Садан,
Друг и советник в час радости и скорби,
Вижу я усердие твоё,
И благословляю за труды твои.
Но кто сей человек,
Кто стоит здесь, словно мраморная статуя,
С видом иным, не похожим на здешних?
Скажи мне, верный,
Кто он — и должен ли я склониться,
Перед его мудростью и руками целителя?
Садан Рос:
— О царь, повелитель земель,
Великое счастье видеть тебя вновь,
На троне жизни, сияющим, как солнце в зените.
Знай же, что молитвы народа твоего,
Достигли ушей небесных,
И сама судьба послала нам спасение.
Не один из мастеров лекарского дела,
Не смог пробудить тебя от сна глубокого.
Только этот человек,
Этот странник из иных краёв,
Смог вернуть тебя,
Как река возвращает воду в море.
Воистину, перед тобою стоит
Житель Ансаары, страны небесной.
Он спустился к нам,
Как звезда, что падает с высот,
И принёс свет, изгнавший мрак сна.
Славь его, о царь,
Ибо он не только исцелил твоё тело,
Но и душу твою вознёс к новым высотам.
И стоял Император Тоола,
Вновь обретший силу, молодость и свет.
И взгляд его стал подобен грозовой туче,
Но внутри той тучи сияло солнце надежды.
—
Император Тоола:
— Пусть же скорбь теперь отступит,
Как туман пред утренним солнцем.
Вы, странник, щедры своей милостью,
И щедрою станет благодарность моей земли.
Сей миг станет историей для Упфанаша,
Ваши дни здесь пройдут в благоденствии.
Теперь вы не просто гость,
Вы — посланник небес, вестник чуда.
Да будет пир,
Да будет веселье,
Чтобы мир позавидовал радости нашей!
Пусть ликуют площади и наполнятся чертоги,
В честь того, кто явился из Ансаары!
Радость и энергия повелителя наполнили зал,
Словно поток реки,
Прорвавший старую плотину.
Шут,
Склонившись в ответ на слова царя,
Словно лунный свет, улыбнулся молчаливо,
Украшая тишину своим незримым смехом.
Весь Упфанаш готовился к великому празднику,
Когда история и небеса встретились воедино.
Пиры,
Песни и ликование ждало народ,
Но в сердце каждого оставался вопрос:
Какую тайну принес гость из страны небес?!
—
На пиру, где собрались все знатные люди,
Восславляя возвращение великого повелителя,
Император Тоола, в сиянии могущества,
Окруженный ближними, возликовал.
Лик его светился радостью,
Как солнце, что долго скрывалось за облаками.
В памяти всплыли давно забытые моменты веселья,
И пиршество развернулось в невиданной роскоши.
Столы ломились от яств из дальних земель,
Тысяча блюд, как панорама человеческой изобретательности,
Золотились под светом факелов.
Бокалы с вином — алыми реками удовольствия,
Становились символом вечного праздника.
Музыканты играли мелодии,
От которых замирало сердце.
Гул голосов и смех гостей
Поднимались к высоким сводам зала,
Как молитва самим богам.
И посреди этого торжества,
Когда радость стала общим уделом,
Шут сидел в своей тени.
Он не пил, не веселился,
Только улыбался загадочно,
Словно постиг нечто, что недоступно остальным.
Глазами пробегал по изысканным блюдам,
Но руки его едва касались пищи.
Взгляды юных девиц падали на него,
Горели алым огнем скрытых желаний.
Шут почувствовал — он стал центром внимания,
Не человеком, но символом,
Образом мечтаний и желаний.
Ирония судьбы или игра разума?
Сквозь всеобщее веселье,
Он узрел холодную пустоту в их глазах.
Там не было любви, лишь жажда,
Животные инстинкты, порожденные праздным временем.
Но в этом миге, в эпицентре чужих стремлений,
Шут обрел новый разум.
Мысли, что прежде текли хаотично,
Собрались в железную цепь решений.
Он ощутил себя не блюдом на столе желаний,
Но хозяином своей судьбы.
Грани между комедией и трагедией,
Смешались, породив новое осознание.
Его улыбка стала шире,
Но теперь в ней прятался вызов.
Если жизнь — это пир,
То он не станет ни рабом, ни блюдом.
Шут встал, его фигура отбрасывала длинную тень,
И голос его, хоть и звучал легко,
Нёс в себе странную силу:
— Кто желает испытать вкус истинной свободы,
Должен знать цену своим желаниям.
В этот миг он уже не был просто шутом.
Он стал чем-то большим —
Тем, кто понимает игру,
И тем, кто готов ее возглавить.
—
Три дня и три ночи длился пир,
Три дня и три ночи — торжество повелителя,
И в этот вихрь буйного веселья,
Шут стал символом потаённой силы.
Лишь тени скрывали его от глаз,
Но души юных девушек,
Ослепленные чарами его взгляда,
Как мотыльки, летели к свету,
Слыша зов неизведанных чувств.
Молодые сердца пылали,
С ума сводили чувства их,
И даже высокородные девы,
Что днем были недосягаемыми,
Под покровом ночи,
Пройдя через барьеры условностей,
Шли к Шуту, ведомые лишь своим желанием.
Когда Шут овладевал их нежной плотью,
Мир для них рушился и перерождался,
Как будто сама вселенная колыхалась,
Распахивая новые горизонты.
Запретный плод, казавшийся столь сладким,
Разбудил в их душах таинственные силы.
Знатные мужчины из Упфанаша,
Своими недосягаемыми образами,
Теперь утратили свой мистический ореол.
Но Шут, с тонкой улыбкой и взглядом,
Завладевал их сердцами,
И они забывали о прошлом,
О родных и обыденных узах.
Знатные отцы, понимая тайные влечения своих дочерей,
Желали принять Шута в свой дом,
Ни разу не осудив его действия,
Понимали — Шут был символом чего-то большего.
Но в этом пире, в этой невидимой игре,
Он не искал радости для себя,
И не утешался праздными удовольствиями.
В его движениях была скрыта цель,
Мотив, великий и скрытый от всех.
Он, как мастер игры, вел всех за собою,
Завоевывая не только тела, но и души.
И понимал, что эта ночь —
Лишь начало пути, полного тайн.
—
Вот и настал тот день,
Когда тень формальностей накрыла весь зал,
И в пустом зале, на троне императора,
Тоола сидел, величие его сияло.
Шут, в своей привычной веселой манере,
Наблюдал за этим царственным зрелищем.
Император Тоола:
— Скажи мне, уважаемый Кар-Кар,
Какова истинная цель твоего визита?
Шут, конечно, уже успел представиться,
Народу, что в небесах искал ответы,
Но о своем ремесле в Ансааре,
Он не поведал, только сказал,
Что он — мудрец, слышащий скорбь земли.
Шут:
— О, царь великий,
Ты вершил дела, достойные твоих отцов,
Ты преобразовал Упфанашу, превратив её в империю,
Ты поднял её на высоту, о которой мечтали народы.
Но вот, к сожалению, твоё стремление поглотила тоска,
Ты достиг предела, и дела твои стали тусклы,
Желание великое, что когда-то вдохновляло,
Сомкнуло кольца разочарования,
Судьба обрушила на тебя пустоту.
Ты был слепым в своём величии,
Сумел создать невозможное, но тщетно.
Твои амбиции сжигали тебя изнутри,
Ты так хотел быть бессмертным,
Что стал жертвой своей же мечты.
Мудрость пришла слишком поздно — и ты заболел,
В объятиях смерти ты искал спасение.
Император Тоола:
— О, боги,
Твои слова так чисты,
Так истинны, как слова младенца,
Ты заговорил как ясновидящий.
Но скажи мне, — зачем ты спас меня?
Я всегда желал покорить твою страну,
Почему ты, враг мой, пришел ко мне с миром?
Неужели ты предал себя?
Шут:
— Это правда, я из Ансаары,
Я родился там, и там вырос,
Это мой дом, моя земля.
Но я не выбирал, где мне родиться.
Не скрою, Ансаара — рай земной,
Но за её идеалом скрыто зло,
Зло, что обрушится на всех, кто будет следовать за ним.
Я верю, что идеал — это не привычная вершина,
Не маленький мир, скрытый в горах,
А вечный поиск, который должен продолжаться,
И если человек обрежет себя до одной страны,
Ожидая, что она спасет его,
Он не увидит, как её тень поглощает мир.
Ансаара может стать орудием разрушения,
Если её правда не будет услышана.
Я хочу, чтобы страна спаслась.
Я хочу, чтобы твоя власть не ушла в пустоту.
Царь Алхатом, без цели ты будешь сокрушен,
Но тот, чьи стремления неиссякаемы,
Тот, кто сможет поднять человечество на новую высоту,
Будет правителем.
Император Тоола:
— Ты хочешь сказать, что это я, мой друг,
Буду тем правителем?
Ты оспариваешь моё величие?
Шут:
— Увы, господин, император Тоола,
Ты достигнешь своей цели,
Но ты не станешь правителем той страны,
Что ты хотел построить.
Твой сын — вот кто будет тем человеком,
Чье сердце охватит необъятное,
Чье стремление будет вечным.
Он станет тем, кто приведет человечество
К новой эре, к новому будущему.
Император Тоола:
— Ты говоришь, мой сын?
Мой первенец?
Он станет тем, кем всегда хотел быть я?
Он ещё не рожден, но ты уже пишешь ему историю?
Шут:
— Император, помилуйте,
Тот, кто родится от твоей жены,
Не унаследует власть твою,
Но призыв к высшему идеалу будет ему дан.
Этот сын не будет рождён царской женщиной,
А женщиной, рожденной среди опасности и лишений.
Он станет правителем,
Вдохновленным трудностями, что станут его пищей,
Он восстанет, и мир станет его добычей.
Ты не знаешь, какой путь ему предстоит.
А ты, великий император,
Не сможешь удержать его от того,
Что ему предназначено.
Владыка Тоола,
На миг утратил речь,
Но не успел он впасть в раздумье,
Как сердце его сжалось,
Схватив грудь, как железными тисками.
Император упал с трона,
Оцепенел, замолчал,
Тишина стала его ответом.
Шут:
— Спокойно, император,
Ты сейчас владеешь силой,
Что не принадлежит тебе.
Она — сила грядущего,
Сила твоего будущего сына.
Его мать будет женщина,
Чья жизнь — это продажа тела.
Та, что встречает каждого дня,
С пятьюдесятью мужчинами,
Женщина падшая, проститутка,
Что живёт ради своего тела.
Её хлеб — это плоть,
Но эта женщина,
Отреченная от самой себя,
Примет нового себя,
Силу, что даст ей жизнь для будущего.
Ты, император, осветишь её лоно,
В нём зародится правитель,
Который воплотит твои мечты в реальность,
Правитель, что положит конец старым предрассудкам,
Покончит с прошлым,
И откроет двери в новое будущее.
Его деяния изменят человечество,
Люди станут другими.
Не такими, как вчера.
—
Провинция Кита
Здравствуй, мир,
Здравствуй, торговля,
Связующая нить цивилизаций,
Движение прогресса,
Где через обмен рождалась гармония.
Корабли, как белые птицы, причаливали к берегам,
В бухте маленького города,
Скрытого в пальмовых зарослях.
Кита, провинция грёз и контрастов.
Город из белых камней,
Где панцири огромных черепах,
Служили бассейнами для воды,
И крышами для шатров.
По крышам же прыгали рогатые обезьяны — чури,
Не страшась людей,
Живя с ними в странной симфонии.
С виду город был мал,
Но под его землёй таился другой мир:
Мир торговцев, мир соблазнов.
Подземный город,
Где золотом платили за всё,
И где в самом сердце,
Царствовал публичный дом,
О котором знали далеко за пределами Кита.
Шут оставил Императора Тоолу,
И, направив коня,
Держал путь в эту землю,
Где он должен был найти её —
Ту, чья жажда была неутолима,
Ту, кто служил символом страсти и разврата,
Королеву блуда,
Гиззалутеззу.
—
Полная луна озаряла небо.
Это был миг демонов,
Когда тьма сплетала узоры
На судьбах людей,
Когда разум смешивался с безумием,
Вороньими чернилами писались судьбы.
И в этот час,
Шут достиг Кита,
Увидев рогатых чури,
Спящих на крышах.
Город замирал.
Огоньки фонарей указывали путь,
А жители готовились ко сну.
Но торговля в Кита не знала покоя:
Корабли, гружённые редкими товарами,
Неустанно прибывали и уходили,
Словно дыхание самого города.
Знатные люди,
Одевшиеся в ткани, блестящие, как утренний свет,
Выходили из трюмов кораблей.
Слезы потекли из глаз старца,
Возрадуйся — император Тоола вспомнил себя.
Император Тоола решил подойти ближе,
К алтарю,
Где серебряное блюдце.
Когда приблизился,
Почувствовал давление,
Смятение охватило его душу.
Темное презрение давило на него,
Пугало незнание и неизведанное,
Но император был готов познать искупление,
И принять мучение, что предстояло.
Воистину он станет мучеником,
Жертвой на съедение,
Истинный страх – это избавление,
И он получить новый свет,
Луч озарения,
Отдав целиком себя,
Станут явью мечты.
И вот старый царь, вернувший себя,
Готов отдать себя целиком,
В утробу безвозвратной силы,
Таинству быть человеком.
Император наконец подошел,
И в ликовании души увидел,
Источник мщения,
Черная жидкость заполняла пустоту,
Серебряное блюдце источало угрозу.
Император Тоола,
Дрожащий старческие руки,
Приблизил к черной западне.
Но вдруг прозвучал зловещий звук —
Это было последние предупреждение.
Лишь на мгновение остановив руку,
Император продолжил путь во тьму.
Стоило ему коснуться пальцем черной воды,
Как кинжал порезал плоть,
Кровь капала в черную бездну,
И затрясся сам алтарь.
Император Тоола,
Испугался,
В ужасе отошел назад,
Но вдруг грохот прекратился,
И восторжествовала тишина, гладь.
Прошло время скоротечное,
Как глубокий сон прошла она.
Тишину нарушил скрип металла,
Начала из блюдца выходит тень,
Черное существо, невидимое никем,
Из запретного, потустороннего мира пришло.
Черная девица, блудница,
Красные рога торчали наружу,
Лицо скрывали волосы,
Текущие, как черный водопад.
Она посмотрела на императора,
Затем спустилась, как зверь, вниз,
Подкрадываясь, как хищница,
Не зная людских капризов.
Демоница из мира за завесой,
Пристала к царю земному.
Дотронулась до императора,
И тот в миг помолодел.
Неужели это богиня?
Подумал Тоола, не веря глазам.
Он упал на колени, от радости,
Смотрел на руки и лицо.
Страх перед существом неземным утратил,
Не желая больше видеть старый увядший сон,
Падший мир Шута возжелал он.
Девица тьмы почувствовала,
Как царь выбрался из ямы,
Готов был прыгнуть в бездну без возврата.
Она открыла завесу перед ним,
И император из глубокого сна проснулся.
—
Пробуждение Императора
Удар сердца зазвучал,
Будто горный колокол,
Громкий и ясный,
Возвещающий утро.
Словно юноша,
Охотящийся в девственном лесу,
Царь воспрял с огнём, что потух было в бездне.
Новый свет зажёгся в глазах,
И Император Упфанаша поднялся вновь.
Он открыл очи,
Как странник, что видит рассвет,
И первым узрел свою супругу,
Царицу Лавгану,
Чьи слёзы текли, как ручьи весной.
Гордость её, как стальная броня, была сокрушена,
И под покровом печали,
Её сердце дрожало, словно лист под ветром.
Так впервые царица, потерявшая своего царя,
Обрела его вновь, чтобы понять:
Муж — оплот, которого не заменить,
И утрата его — как рухнувший свод небес.
Император Тоола,
Увидел также и верного слугу,
Садана Роса, чей лик сиял, как утренняя заря.
Радость и преданность читались в его глазах,
Словно в зеркале душа светилась.
Но вскоре взор царя обратился к чужаку,
Стоящему молчаливо,
Словно тень древнего дуба.
В чёрной мантии он стоял,
С лицом нездешним, с глазами,
Что таили в себе отражение иных миров.
Император Тоола:
— О, верная супруга моя,
Высуши слёзы свои,
Опасность ушла, как ночь от восхода солнца.
Но знай, царица,
Судьба нередко плетёт узоры,
Такие, что человеку их не понять.
Даже если исчезну я, как отцы мои,
Ты возьмёшь трон в руки свои.
Жизнь меняет лица,
Как осень сбрасывает листья,
И может настать миг,
Когда судьба возьмёт нас врасплох.
Будь мудра, как змея,
И тверда, как гора.
Взаимная,
И,
Всеобщая тишина.
Император Тоола:
— А ты, верный мой Садан,
Друг и советник в час радости и скорби,
Вижу я усердие твоё,
И благословляю за труды твои.
Но кто сей человек,
Кто стоит здесь, словно мраморная статуя,
С видом иным, не похожим на здешних?
Скажи мне, верный,
Кто он — и должен ли я склониться,
Перед его мудростью и руками целителя?
Садан Рос:
— О царь, повелитель земель,
Великое счастье видеть тебя вновь,
На троне жизни, сияющим, как солнце в зените.
Знай же, что молитвы народа твоего,
Достигли ушей небесных,
И сама судьба послала нам спасение.
Не один из мастеров лекарского дела,
Не смог пробудить тебя от сна глубокого.
Только этот человек,
Этот странник из иных краёв,
Смог вернуть тебя,
Как река возвращает воду в море.
Воистину, перед тобою стоит
Житель Ансаары, страны небесной.
Он спустился к нам,
Как звезда, что падает с высот,
И принёс свет, изгнавший мрак сна.
Славь его, о царь,
Ибо он не только исцелил твоё тело,
Но и душу твою вознёс к новым высотам.
И стоял Император Тоола,
Вновь обретший силу, молодость и свет.
И взгляд его стал подобен грозовой туче,
Но внутри той тучи сияло солнце надежды.
—
Император Тоола:
— Пусть же скорбь теперь отступит,
Как туман пред утренним солнцем.
Вы, странник, щедры своей милостью,
И щедрою станет благодарность моей земли.
Сей миг станет историей для Упфанаша,
Ваши дни здесь пройдут в благоденствии.
Теперь вы не просто гость,
Вы — посланник небес, вестник чуда.
Да будет пир,
Да будет веселье,
Чтобы мир позавидовал радости нашей!
Пусть ликуют площади и наполнятся чертоги,
В честь того, кто явился из Ансаары!
Радость и энергия повелителя наполнили зал,
Словно поток реки,
Прорвавший старую плотину.
Шут,
Склонившись в ответ на слова царя,
Словно лунный свет, улыбнулся молчаливо,
Украшая тишину своим незримым смехом.
Весь Упфанаш готовился к великому празднику,
Когда история и небеса встретились воедино.
Пиры,
Песни и ликование ждало народ,
Но в сердце каждого оставался вопрос:
Какую тайну принес гость из страны небес?!
—
На пиру, где собрались все знатные люди,
Восславляя возвращение великого повелителя,
Император Тоола, в сиянии могущества,
Окруженный ближними, возликовал.
Лик его светился радостью,
Как солнце, что долго скрывалось за облаками.
В памяти всплыли давно забытые моменты веселья,
И пиршество развернулось в невиданной роскоши.
Столы ломились от яств из дальних земель,
Тысяча блюд, как панорама человеческой изобретательности,
Золотились под светом факелов.
Бокалы с вином — алыми реками удовольствия,
Становились символом вечного праздника.
Музыканты играли мелодии,
От которых замирало сердце.
Гул голосов и смех гостей
Поднимались к высоким сводам зала,
Как молитва самим богам.
И посреди этого торжества,
Когда радость стала общим уделом,
Шут сидел в своей тени.
Он не пил, не веселился,
Только улыбался загадочно,
Словно постиг нечто, что недоступно остальным.
Глазами пробегал по изысканным блюдам,
Но руки его едва касались пищи.
Взгляды юных девиц падали на него,
Горели алым огнем скрытых желаний.
Шут почувствовал — он стал центром внимания,
Не человеком, но символом,
Образом мечтаний и желаний.
Ирония судьбы или игра разума?
Сквозь всеобщее веселье,
Он узрел холодную пустоту в их глазах.
Там не было любви, лишь жажда,
Животные инстинкты, порожденные праздным временем.
Но в этом миге, в эпицентре чужих стремлений,
Шут обрел новый разум.
Мысли, что прежде текли хаотично,
Собрались в железную цепь решений.
Он ощутил себя не блюдом на столе желаний,
Но хозяином своей судьбы.
Грани между комедией и трагедией,
Смешались, породив новое осознание.
Его улыбка стала шире,
Но теперь в ней прятался вызов.
Если жизнь — это пир,
То он не станет ни рабом, ни блюдом.
Шут встал, его фигура отбрасывала длинную тень,
И голос его, хоть и звучал легко,
Нёс в себе странную силу:
— Кто желает испытать вкус истинной свободы,
Должен знать цену своим желаниям.
В этот миг он уже не был просто шутом.
Он стал чем-то большим —
Тем, кто понимает игру,
И тем, кто готов ее возглавить.
—
Три дня и три ночи длился пир,
Три дня и три ночи — торжество повелителя,
И в этот вихрь буйного веселья,
Шут стал символом потаённой силы.
Лишь тени скрывали его от глаз,
Но души юных девушек,
Ослепленные чарами его взгляда,
Как мотыльки, летели к свету,
Слыша зов неизведанных чувств.
Молодые сердца пылали,
С ума сводили чувства их,
И даже высокородные девы,
Что днем были недосягаемыми,
Под покровом ночи,
Пройдя через барьеры условностей,
Шли к Шуту, ведомые лишь своим желанием.
Когда Шут овладевал их нежной плотью,
Мир для них рушился и перерождался,
Как будто сама вселенная колыхалась,
Распахивая новые горизонты.
Запретный плод, казавшийся столь сладким,
Разбудил в их душах таинственные силы.
Знатные мужчины из Упфанаша,
Своими недосягаемыми образами,
Теперь утратили свой мистический ореол.
Но Шут, с тонкой улыбкой и взглядом,
Завладевал их сердцами,
И они забывали о прошлом,
О родных и обыденных узах.
Знатные отцы, понимая тайные влечения своих дочерей,
Желали принять Шута в свой дом,
Ни разу не осудив его действия,
Понимали — Шут был символом чего-то большего.
Но в этом пире, в этой невидимой игре,
Он не искал радости для себя,
И не утешался праздными удовольствиями.
В его движениях была скрыта цель,
Мотив, великий и скрытый от всех.
Он, как мастер игры, вел всех за собою,
Завоевывая не только тела, но и души.
И понимал, что эта ночь —
Лишь начало пути, полного тайн.
—
Вот и настал тот день,
Когда тень формальностей накрыла весь зал,
И в пустом зале, на троне императора,
Тоола сидел, величие его сияло.
Шут, в своей привычной веселой манере,
Наблюдал за этим царственным зрелищем.
Император Тоола:
— Скажи мне, уважаемый Кар-Кар,
Какова истинная цель твоего визита?
Шут, конечно, уже успел представиться,
Народу, что в небесах искал ответы,
Но о своем ремесле в Ансааре,
Он не поведал, только сказал,
Что он — мудрец, слышащий скорбь земли.
Шут:
— О, царь великий,
Ты вершил дела, достойные твоих отцов,
Ты преобразовал Упфанашу, превратив её в империю,
Ты поднял её на высоту, о которой мечтали народы.
Но вот, к сожалению, твоё стремление поглотила тоска,
Ты достиг предела, и дела твои стали тусклы,
Желание великое, что когда-то вдохновляло,
Сомкнуло кольца разочарования,
Судьба обрушила на тебя пустоту.
Ты был слепым в своём величии,
Сумел создать невозможное, но тщетно.
Твои амбиции сжигали тебя изнутри,
Ты так хотел быть бессмертным,
Что стал жертвой своей же мечты.
Мудрость пришла слишком поздно — и ты заболел,
В объятиях смерти ты искал спасение.
Император Тоола:
— О, боги,
Твои слова так чисты,
Так истинны, как слова младенца,
Ты заговорил как ясновидящий.
Но скажи мне, — зачем ты спас меня?
Я всегда желал покорить твою страну,
Почему ты, враг мой, пришел ко мне с миром?
Неужели ты предал себя?
Шут:
— Это правда, я из Ансаары,
Я родился там, и там вырос,
Это мой дом, моя земля.
Но я не выбирал, где мне родиться.
Не скрою, Ансаара — рай земной,
Но за её идеалом скрыто зло,
Зло, что обрушится на всех, кто будет следовать за ним.
Я верю, что идеал — это не привычная вершина,
Не маленький мир, скрытый в горах,
А вечный поиск, который должен продолжаться,
И если человек обрежет себя до одной страны,
Ожидая, что она спасет его,
Он не увидит, как её тень поглощает мир.
Ансаара может стать орудием разрушения,
Если её правда не будет услышана.
Я хочу, чтобы страна спаслась.
Я хочу, чтобы твоя власть не ушла в пустоту.
Царь Алхатом, без цели ты будешь сокрушен,
Но тот, чьи стремления неиссякаемы,
Тот, кто сможет поднять человечество на новую высоту,
Будет правителем.
Император Тоола:
— Ты хочешь сказать, что это я, мой друг,
Буду тем правителем?
Ты оспариваешь моё величие?
Шут:
— Увы, господин, император Тоола,
Ты достигнешь своей цели,
Но ты не станешь правителем той страны,
Что ты хотел построить.
Твой сын — вот кто будет тем человеком,
Чье сердце охватит необъятное,
Чье стремление будет вечным.
Он станет тем, кто приведет человечество
К новой эре, к новому будущему.
Император Тоола:
— Ты говоришь, мой сын?
Мой первенец?
Он станет тем, кем всегда хотел быть я?
Он ещё не рожден, но ты уже пишешь ему историю?
Шут:
— Император, помилуйте,
Тот, кто родится от твоей жены,
Не унаследует власть твою,
Но призыв к высшему идеалу будет ему дан.
Этот сын не будет рождён царской женщиной,
А женщиной, рожденной среди опасности и лишений.
Он станет правителем,
Вдохновленным трудностями, что станут его пищей,
Он восстанет, и мир станет его добычей.
Ты не знаешь, какой путь ему предстоит.
А ты, великий император,
Не сможешь удержать его от того,
Что ему предназначено.
Владыка Тоола,
На миг утратил речь,
Но не успел он впасть в раздумье,
Как сердце его сжалось,
Схватив грудь, как железными тисками.
Император упал с трона,
Оцепенел, замолчал,
Тишина стала его ответом.
Шут:
— Спокойно, император,
Ты сейчас владеешь силой,
Что не принадлежит тебе.
Она — сила грядущего,
Сила твоего будущего сына.
Его мать будет женщина,
Чья жизнь — это продажа тела.
Та, что встречает каждого дня,
С пятьюдесятью мужчинами,
Женщина падшая, проститутка,
Что живёт ради своего тела.
Её хлеб — это плоть,
Продажа себя становится её смыслом.
Но эта женщина,
Отреченная от самой себя,
Примет нового себя,
Силу, что даст ей жизнь для будущего.
Ты, император, осветишь её лоно,
В нём зародится правитель,
Который воплотит твои мечты в реальность,
Правитель, что положит конец старым предрассудкам,
Покончит с прошлым,
И откроет двери в новое будущее.
Его деяния изменят человечество,
Люди станут другими.
Не такими, как вчера.
—
Провинция Кита
Здравствуй, мир,
Здравствуй, торговля,
Связующая нить цивилизаций,
Движение прогресса,
Где через обмен рождалась гармония.
Корабли, как белые птицы, причаливали к берегам,
В бухте маленького города,
Скрытого в пальмовых зарослях.
Кита, провинция грёз и контрастов.
Город из белых камней,
Где панцири огромных черепах,
Служили бассейнами для воды,
И крышами для шатров.
По крышам же прыгали рогатые обезьяны — чури,
Не страшась людей,
Живя с ними в странной симфонии.
С виду город был мал,
Но под его землёй таился другой мир:
Мир торговцев, мир соблазнов.
Подземный город,
Где золотом платили за всё,
И где в самом сердце,
Царствовал публичный дом,
О котором знали далеко за пределами Кита.
Шут оставил Императора Тоолу,
И, направив коня,
Держал путь в эту землю,
Где он должен был найти её —
Ту, чья жажда была неутолима,
Ту, кто служил символом страсти и разврата,
Королеву блуда,
Гиззалутеззу.
—
Полная луна озаряла небо.
Это был миг демонов,
Когда тьма сплетала узоры
На судьбах людей,
Когда разум смешивался с безумием,
Вороньими чернилами писались судьбы.
И в этот час,
Шут достиг Кита,
Увидев рогатых чури,
Спящих на крышах.
Город замирал.
Огоньки фонарей указывали путь,
А жители готовились ко сну.
Но торговля в Кита не знала покоя:
Корабли, гружённые редкими товарами,
Неустанно прибывали и уходили,
Словно дыхание самого города.
Знатные люди,
Одевшиеся в ткани, блестящие, как утренний свет,
Выходили из трюмов кораблей.
