- Но я сделал недостаточно! Я мог сделать больше!
- Ты не должен винить себя. Ты сделал очень много. И для неё и для Литераты. Я тоже раньше сомневалась в тебе. Я тоже раньше боялась. А потом поняла, что мысли твои чисты. А потом поняла, что ты светел. Ты не должен страдать за нас. Ты должен радоваться за нас.
- Спасибо, милая мудрая Эно, но я почему-то не уверен, что на меня возложена какая-то великая цель…
- Сомнения – это единственное, что сковывает тебя и отдаляет от цели. Ты не должен позволять сомнениям и страхам ограничивать себя. Ты должен видеть свет даже в глубине мрака. Ты должен даровать этот свет всем. Ты должен достать этот свет из тёмных глубин своей души. Потому что больше его неоткуда взять.
Тут мимо нас проскакала, громко хохоча, Ари. Кажется, у неё было просто превосходное настроение. Иначе бы она вот так вот не веселилась.
Я спросил, смеясь:
- Ари, что с тобой? Что случилось?
- Я слышала, что финальное слушанье по Галкею будет послезавтра! Я уверена, он невиновен! Я уверена, его отпустят! Я почему-то очень в этом уверена…
- Я очень рад за тебя.
- Почему за меня?
- Потому что я вот вообще не уверен.
Ариалка широко улыбается, выставляя вперёд свои милые клычки. Потом показывает мне язык и убегает. Я срываюсь за ней. Но она, петляя и хохоча, пытается улизнуть от меня.
Она изящно лавирует между берёз, пытаясь перехитрить и запутать мой взгляд. Она перепрыгивает с кочки на кочку, как бы нарочито демонстрируя торжество своей грации. Дикая кошка. Её мантия развевается вслед её движениям. Я невольно любуюсь пятнышком на её левой ягодице. Когда же она устанет? Звериное во мне начинает раздражаться. Пламень во мне разгорается всё сильнее. Я в два прыжка преодолеваю расстояние между нами и настигаю её, заключая в объятьях. Ариалка даже вскрикивает от неожиданности. Потом улыбается мне.
- Ты со мной пойдёшь?- удивлённо спрашивает она.
- А ты ждёшь здесь кого-то?
- Да нет, просто…
Мы взялись за руки и пошли по тропе.
Наконец, я избавился от снов…
Мы шли и шли по длинной синей роще. Дивное солнышко ярко светило нам, весело отражаясь в голубых листочках. Как же удивителен и многогранен мир. На этот раз мы ничего не говорили. Нам просто уже не было, чего друг другу сказать. Мы просто шли, ни о чём не думая.
Я немного любовался ей. Она немного улыбалась мне. Я вдыхал запах утренней травы, ощущая торжество свежести. Роса понемногу ласкала наши ноги. Её рука чуть запотела в моей. Но я не решаюсь её отпустить. И она не вырывается из моих пальцев.
Ари погрузилась в свои мысли и думала о своём. В её голове происходили процессы, которые были мне непонятны. Об этом говорила задумчивая зеленоватая бирюза глаз. Но грудь её очень плотно при этом дышала. Она чувствовала на себе моё желание. И это грело меня. Это вечное сияние. Эта вечная весна. Казалось, благоухание и цветение не кончится никогда… Нам всем так тогда казалось…
Наконец, Ари спросила:
- Переживаешь?
- Ну, не то чтобы…
- Понятно… Я понимаю тебя.
- Ты не совсем понимаешь.
- Твои переживания связаны с формой всего этого, но не с сутью. Ты обрёл себя, но не совсем ещё понимаешь, как двигаться. Хотя, судьба уже сама движет тебя туда, куда нужно. Твоя борьба обусловлена лишь тем, что ты стремишься понять, что является для тебя осознаваемым, а что нет. Отсутствие этих вопросов сделало бы тебя свободным. Но ты бы не был… таким.
- Ах, прелестная Ариалка! И почему я не могу быть столь же лёгким и чистым, как и ты..
Она рассмеялась:
- Мне нравишься.
Я начал перебирать её пальцы в своей руке. От большого к мизинцу, от мизинца к большому. Ари глубоко вздохнула. Потом выдохнула мне в левое ухо и сказала:
- Мы с тобой ещё встретимся.
Из-за кустов, деловито вышагивая, показался белолицый Август. Его добродушная улыбка осветила собой всю поляну. Он заговорщически подмигнул Ариалке, взял её за руку и повёл в чащу. Что-то обожгло меня. Но я не до конца понял, что.
Вслед за ним из-за кустов вышел темноволосый помрачневший Гакон. Его брови были плотно сдвинуты над переносицей. Лицо его не выражало ничего определённого. Он лениво поприветствовал меня ладонью. В отличие от своего вездесущего друга, поверженный Атлант не находил никакого повода для радости. Казалось, он совсем бесцельно бродит по аллее, не находя себе места.
- Здравствуй, могучий Гакон!- сказал я ему.
- Приветствую победителя,- чуть внятно пробурчал он.
- О, великий метатель,- воскликнул вдруг я,- Не носишь ли ты в себе на меня глубокой обиды? Это бы ранило мою душу.
- Не знаю, смогу ли я объяснить тебе, лучезарный Эрней, причину своей тревоги. Ты всегда был спесив и горд, и не поймёшь того, что во мне бушует.
- Мне тяжело слушать от тебя такие упрёки, Гакон. Ведь, мы все братья! Мы литератцы! И мы должны помогать друг другу избавляться от всех болезней, что мутят наши мысли и отравляют нам жизнь. Не кривись же, и расскажи мне, отчего твоя душа не танцует?
И тогда Гакон сел на камень и закрыл лицо своё руками:
- Я не знаю, о чём говорить тебе и с чего же начать. Я помню поражение и тот праздник. В честь тебя. Я был будто бы чужим на нём, и всё же я безудержно веселился. Мы пили и танцевали. Танцевали и пили. Потом ты вышел в центр Храма и начал громко хохотать и весело танцевать. Всем очень нравилось тогда, как ты танцуешь. Потом ты начал кружиться вокруг себя с вытянутыми в стороны руками и кричать:
- Мы спирали! Мы спирали! Мы спирали!
Все засмеялись. Нам было очень забавно, что ты так делаешь. Потом кто-то начал повторять твои движения. Он расставил руки в разные стороны, начал кружиться вокруг и кричать:
- Мы спирали! Мы спирали! Мы спирали!
Всех нас это ещё больше развеселило. Сначала одна девушка это повторила. Потом другая… И вот уже мы все крутились вокруг себя, расставив руки в разные стороны, и громко выкрикивали:
- Мы спирали! Мы спирали! Мы спирали!
Ты посмотрел на это и захохотал. А потом громко объявил для всех:
- А давайте намажемся сажей, как будто мы спирали!
Настроение у всех нас было настолько хорошее, что все тут же принялись тебя целовать. Ну, если быть точным, не все, а только ближе стоящие девушки. И ты тут же забылся сном от удовольствия. Другие же, весело смеясь, спустились к реке. Они намазывали друг друга узорами, напоминающими спирали. Их хохот был слышен всюду.
Мы закружились в безумном хороводе. И всё замелькало тогда светлыми красками. Было очень весело. Но когда я проснулся, я уже не ощущал в себе прежней силы. Как будто кто-то забрал её у меня. Я был полностью подавлен. Мои мысли не приходили в себя. Огромного труда стоило просто найти силы, чтобы просто подняться и оглядеться. Меня подташнивало.
Девушки, лежавшие вокруг меня, не помнили ни вчерашнего, ни кто я такой. Это было даже слегка обидно. Я держал за волосы одну из них. Чтобы потоки жидкости из её рта не замарали никого. Она потом ответила мне невнятной благодарностью. А после я отправился по своим делам.
- А после этого, Гакон? Что ты чувствовал после этого?
- Какое-то смятение вроде. То есть… Всё вроде бы осталось так, как и было, но я уже не чувствовал, чем я являюсь и что делаю здесь. Я начал чувствовать себя чем-то полым и бесполезным. Во мне ещё оставались значительные силы, но я совершенно не представлял себе, куда я могу их применить.
Понимаешь, это вы на мосту у озер просто дурачились. Это для вас метание было лишь развлечением и баловством. Для меня же Атлетика была чем-то особенным, чем-то чрезвычайно важным. В Литерате к ней не относятся с должным почтением. Для всех вас, включая Хранителей, физическая зарядка и метание камней – это всего лишь способ размять конечности, выглядеть и чувствовать себя хорошо.
Но только я приходил к озеру каждый вечер. Как начинают трястись мои коленки, когда я только вижу это место. Как же быстро и необъяснимо сильно мою душу охватывает азарт. Когда я беру в руку камень и начинаю ощущать баланс. Стыдно сказать, ни одна литеранка бы не смогла мне подарить подобного удовольствия. А в тот момент, когда я выпускал, я будто бы летел.
И ничто не могло так очистить мои мысли и придать мне сил, как метание. А потом я начал ловить на себе косые взгляды литеранок. Будто бы насмешливые.
- Поверженный Атлант,- прошептала одна из них, думая, что я этого не услышу.
Сначала это было что-то вроде шутки. Потом я стал чувствовать это всё сильнее и сильнее. Меня не покидало ощущение, что я противен им. Со временем я и сам стал чувствовать отвращение. И к себе и ко всему происходящему вокруг. Но больше всего мне не хотелось видеть их. Возникало желание убежать и забиться куда-нибудь вглубь чащи. Мне не хотелось отвечать на их вопросы, вступать в диалог. Через каждое слово будто бы лилась желчь, к которой лучше не прикасаться.
Порой, я чувствовал себя животным, испытывающим совершенно животный страх и панику, не основанные ни на чём. Я забирался подальше и сидел наедине с собой. Я наслаждался своим одиночеством, и паника проходила. Но ненадолго…
Я не стал великим Атлетом, как ты, Эрней. Я не стал чемпионом. Теперь, я не знаю, для чего мне жить. Мне кажется, что я могу быть не нужен. У меня больше нет понимания того, чем я являюсь. Когда я рассказал Августу о смятении в своей душе, тот лишь улыбнулся мне в ответ и положил дружескую руку на плечо. Когда же я спросил его, что он обо всём этом думает, Белолицый Август пожал плечами.
- Не переживай, Гакон, мы все очень ценим тебя. Ты очень нужен Литерате!
И он крепко сжал тогда мою руку. И в душе моей в этот момент стало спокойнее. Но страх безумства не ушёл от меня полностью. Я не мог унять что-то кипящее в себе. И хоть общество не отвергало меня, я больше не мог найти себя в обществе.
Я слушал Гакона, и мне становилось жутко за него. Мне почему-то вспомнилась цитата, которую на скрижалях изваял Пакол: «Если в тебе признали своего – это ещё не значит, что ты вылечился от безумия».
И тут за спиной Гакона возникли чёрные мантии. В руках Стражей блестели золотые копья. Я дрогнул. Я понял, что пришли за ним. Сам же Гакон демонстрировал будто бы полное безразличие и пренебрежение к своей судьбе. Его чёрный взгляд под чёрными густыми бровями не отражал уже ничего. Гакон был уже полностью смирён со своей участью. Страж легко коснулся рукой его плеча. Поверженный Атлант лишь кивнул, встал и отправился вслед за стражем.
- Как долго будет длиться комиссия?- спросил я одного из Стражей.
Тот посмотрел на меня удивлённо, широко раскрыв глаза. Тут же ко мне подбегает Златокудрый Эфон.
- Не будет никакой комиссии,- говорит мне он,- Будет Судилище.
- Почему сразу Судилище?- говорю я в растерянности.
- Совет решил не затягивать с этим,- отвечает мне Эфон со слезящимися глазами,- Нашего прекрасного Гакона не раз уличили в распространении депрессивных идей и настроений, характеризующих такое заболевание как Фильтр. На него был составлен не один устный протокол его самыми близкими друзьями. Наличие заболевания неоднократно подтверждено. Я боюсь, что Гакон уже полностью потерян для нашего великого процветающего общества.
Мысли мои вновь смешались. Я только что обрёл великое счастье в священной любви к миру, и тут мою душу вновь начали терзать озлобленные сомнения. Этим голосам в моей голове словно бы нравилось находить внутри меня нерв и тянуть за него. И когда они просачиваются внутрь, уже сложно остановить это бесконечное гудение. Но главная сложность и задача тут в том, чтобы преодолеть первый приступ. Если ты преодолеваешь первый приступ нарастающей тошноты и сознательно выводишь себя из тупика, то потом не сойти с ума становится уже гораздо проще. Но если отбить или опрокинуть нежелательные мысли с ходу не получается, то потом различные видения и кошмары будут преследовать тебя на протяжении долгого времени.
Гакона вели по длинной тропе к Храму. В спину ему смотрели золотые копья. Гакон молчал. И, хмурясь, смотрел в небо. Он не знал, что будет. Мы все не знали. Никому ещё не назначали Судилище так скоро. Всё-таки выявление Фильтра у человека было сложным и трудоёмким делом. Я молча шёл за процессией. Чуть позже ко мне присоединилась и Ари. И она тоже молчала. Её рот искривился странной задумчивой улыбкой. Её глаза чуть напряжённо сощурились. Я взял Ари за руку, чтобы она не сильно переживала. Она вздохнула, будто бы ей стало несколько легче. В её глазах не было слёз, но они блестели.
Сзади за нами плёлся Белолицый Август. Он был смущён не меньше нашего. Его лицо ничего не отражало. Он смотрел куда-то вдаль, в пустоту. Мы медленно продвигались к Храму. У его подножия уже толпился заинтересованный народ. Вокруг колоннады прекрасные жрицы пели заунывную протяжную песнь. Она пронизывала воздух и вводила всех в состояние странной отчуждённости. Мы будто бы в этой песни становились частью общего целого. И даже начинали слышать дыхание и биение сердец друг друга.
Некоторые девушки уже начинали изгибаться в такт пению жриц. Юные литератцы же держались молча и чуть в стороне. Для всех падение Великого Гакона было неожиданным ранением. Сам же поверженный Атлант не демонстрировал никакого интереса к удивлению и сопереживанию товарищей. Он будто бы был уже в другом мире. Мире тьмы и безумия, который нам уже невозможно было понять.
Мы смотрели на него с ужасом. Мы смотрели на него, с ужасом понимая, что он был лучшим из нас. Никто так не любил жизнь и праздник юности, как могучий чернобровый Гакон. И теперь он сдался. Теперь он пал. И это заронило в нас какую-то трещину, о природе которой мы ещё не догадывались. И только Златокудрый Эфон со слезами на глазах тихо улыбался. Он видел какую-то глубокую гармонию в нашей боли. Он себе тихонько подпевал под нос.
Вечная песнь неслась и пронизывала нас бесконечным потоком. Её голос доносился до нас будто бы издалека… Меня окутывало какой-то странной пеленой тоски. Все мои чувства будто бы были подчинены какому-то общему дыханию. Ощущение непостижимости бытия, беспомощности накрыло меня в этот момент. Мы все понимали, что ничего нельзя уже сделать. И всё же было печально. Не грустно, а именно печально. Печаль обволакивала и не давала дышать. Что-то во мне даже просило продлить эту тяжесть.
Гакону зачитали его приговор. Я почти этого не слышал. На этом разбирательство и кончилось. Гакона столкнули в обрыв золотыми копьями. Он очутился на дне ямы. Из этой тьмы ещё никто не выбирался. Почти. А мы понемногу начинали расходиться по своим домам.
Мы до сих пор были чем-то единым. И всё ещё несмотря на ветры и бури, внутри нас сохранялась нерушимая гармония. Мы верили в то, что что нет в мире ничего, что могло бы пошатнуть красоту этого мира. В наших сердцах оставалась любовь. В наших сердцах оставался свет. Ничто не могло сбить нас с пути. Но природу этого пути мы уже не понимали…
На следующее утро я всё же писал сочинение. Сам даже не знаю, для чего писал. Мне просто нужно было писать. В порядке исключения мне всё-таки разрешили участвовать в конкурсе. Конкурсе на титул Пузыря надпись на Скрижалях. Феотула пыталась избавить меня от этого.
- Ты не должен винить себя. Ты сделал очень много. И для неё и для Литераты. Я тоже раньше сомневалась в тебе. Я тоже раньше боялась. А потом поняла, что мысли твои чисты. А потом поняла, что ты светел. Ты не должен страдать за нас. Ты должен радоваться за нас.
- Спасибо, милая мудрая Эно, но я почему-то не уверен, что на меня возложена какая-то великая цель…
- Сомнения – это единственное, что сковывает тебя и отдаляет от цели. Ты не должен позволять сомнениям и страхам ограничивать себя. Ты должен видеть свет даже в глубине мрака. Ты должен даровать этот свет всем. Ты должен достать этот свет из тёмных глубин своей души. Потому что больше его неоткуда взять.
Тут мимо нас проскакала, громко хохоча, Ари. Кажется, у неё было просто превосходное настроение. Иначе бы она вот так вот не веселилась.
Я спросил, смеясь:
- Ари, что с тобой? Что случилось?
- Я слышала, что финальное слушанье по Галкею будет послезавтра! Я уверена, он невиновен! Я уверена, его отпустят! Я почему-то очень в этом уверена…
- Я очень рад за тебя.
- Почему за меня?
- Потому что я вот вообще не уверен.
Ариалка широко улыбается, выставляя вперёд свои милые клычки. Потом показывает мне язык и убегает. Я срываюсь за ней. Но она, петляя и хохоча, пытается улизнуть от меня.
Она изящно лавирует между берёз, пытаясь перехитрить и запутать мой взгляд. Она перепрыгивает с кочки на кочку, как бы нарочито демонстрируя торжество своей грации. Дикая кошка. Её мантия развевается вслед её движениям. Я невольно любуюсь пятнышком на её левой ягодице. Когда же она устанет? Звериное во мне начинает раздражаться. Пламень во мне разгорается всё сильнее. Я в два прыжка преодолеваю расстояние между нами и настигаю её, заключая в объятьях. Ариалка даже вскрикивает от неожиданности. Потом улыбается мне.
- Ты со мной пойдёшь?- удивлённо спрашивает она.
- А ты ждёшь здесь кого-то?
- Да нет, просто…
Мы взялись за руки и пошли по тропе.
Наконец, я избавился от снов…
Глава 9. Разбирательство
Мы шли и шли по длинной синей роще. Дивное солнышко ярко светило нам, весело отражаясь в голубых листочках. Как же удивителен и многогранен мир. На этот раз мы ничего не говорили. Нам просто уже не было, чего друг другу сказать. Мы просто шли, ни о чём не думая.
Я немного любовался ей. Она немного улыбалась мне. Я вдыхал запах утренней травы, ощущая торжество свежести. Роса понемногу ласкала наши ноги. Её рука чуть запотела в моей. Но я не решаюсь её отпустить. И она не вырывается из моих пальцев.
Ари погрузилась в свои мысли и думала о своём. В её голове происходили процессы, которые были мне непонятны. Об этом говорила задумчивая зеленоватая бирюза глаз. Но грудь её очень плотно при этом дышала. Она чувствовала на себе моё желание. И это грело меня. Это вечное сияние. Эта вечная весна. Казалось, благоухание и цветение не кончится никогда… Нам всем так тогда казалось…
Наконец, Ари спросила:
- Переживаешь?
- Ну, не то чтобы…
- Понятно… Я понимаю тебя.
- Ты не совсем понимаешь.
- Твои переживания связаны с формой всего этого, но не с сутью. Ты обрёл себя, но не совсем ещё понимаешь, как двигаться. Хотя, судьба уже сама движет тебя туда, куда нужно. Твоя борьба обусловлена лишь тем, что ты стремишься понять, что является для тебя осознаваемым, а что нет. Отсутствие этих вопросов сделало бы тебя свободным. Но ты бы не был… таким.
- Ах, прелестная Ариалка! И почему я не могу быть столь же лёгким и чистым, как и ты..
Она рассмеялась:
- Мне нравишься.
Я начал перебирать её пальцы в своей руке. От большого к мизинцу, от мизинца к большому. Ари глубоко вздохнула. Потом выдохнула мне в левое ухо и сказала:
- Мы с тобой ещё встретимся.
Из-за кустов, деловито вышагивая, показался белолицый Август. Его добродушная улыбка осветила собой всю поляну. Он заговорщически подмигнул Ариалке, взял её за руку и повёл в чащу. Что-то обожгло меня. Но я не до конца понял, что.
Вслед за ним из-за кустов вышел темноволосый помрачневший Гакон. Его брови были плотно сдвинуты над переносицей. Лицо его не выражало ничего определённого. Он лениво поприветствовал меня ладонью. В отличие от своего вездесущего друга, поверженный Атлант не находил никакого повода для радости. Казалось, он совсем бесцельно бродит по аллее, не находя себе места.
- Здравствуй, могучий Гакон!- сказал я ему.
- Приветствую победителя,- чуть внятно пробурчал он.
- О, великий метатель,- воскликнул вдруг я,- Не носишь ли ты в себе на меня глубокой обиды? Это бы ранило мою душу.
- Не знаю, смогу ли я объяснить тебе, лучезарный Эрней, причину своей тревоги. Ты всегда был спесив и горд, и не поймёшь того, что во мне бушует.
- Мне тяжело слушать от тебя такие упрёки, Гакон. Ведь, мы все братья! Мы литератцы! И мы должны помогать друг другу избавляться от всех болезней, что мутят наши мысли и отравляют нам жизнь. Не кривись же, и расскажи мне, отчего твоя душа не танцует?
И тогда Гакон сел на камень и закрыл лицо своё руками:
- Я не знаю, о чём говорить тебе и с чего же начать. Я помню поражение и тот праздник. В честь тебя. Я был будто бы чужим на нём, и всё же я безудержно веселился. Мы пили и танцевали. Танцевали и пили. Потом ты вышел в центр Храма и начал громко хохотать и весело танцевать. Всем очень нравилось тогда, как ты танцуешь. Потом ты начал кружиться вокруг себя с вытянутыми в стороны руками и кричать:
- Мы спирали! Мы спирали! Мы спирали!
Все засмеялись. Нам было очень забавно, что ты так делаешь. Потом кто-то начал повторять твои движения. Он расставил руки в разные стороны, начал кружиться вокруг и кричать:
- Мы спирали! Мы спирали! Мы спирали!
Всех нас это ещё больше развеселило. Сначала одна девушка это повторила. Потом другая… И вот уже мы все крутились вокруг себя, расставив руки в разные стороны, и громко выкрикивали:
- Мы спирали! Мы спирали! Мы спирали!
Ты посмотрел на это и захохотал. А потом громко объявил для всех:
- А давайте намажемся сажей, как будто мы спирали!
Настроение у всех нас было настолько хорошее, что все тут же принялись тебя целовать. Ну, если быть точным, не все, а только ближе стоящие девушки. И ты тут же забылся сном от удовольствия. Другие же, весело смеясь, спустились к реке. Они намазывали друг друга узорами, напоминающими спирали. Их хохот был слышен всюду.
Мы закружились в безумном хороводе. И всё замелькало тогда светлыми красками. Было очень весело. Но когда я проснулся, я уже не ощущал в себе прежней силы. Как будто кто-то забрал её у меня. Я был полностью подавлен. Мои мысли не приходили в себя. Огромного труда стоило просто найти силы, чтобы просто подняться и оглядеться. Меня подташнивало.
Девушки, лежавшие вокруг меня, не помнили ни вчерашнего, ни кто я такой. Это было даже слегка обидно. Я держал за волосы одну из них. Чтобы потоки жидкости из её рта не замарали никого. Она потом ответила мне невнятной благодарностью. А после я отправился по своим делам.
- А после этого, Гакон? Что ты чувствовал после этого?
- Какое-то смятение вроде. То есть… Всё вроде бы осталось так, как и было, но я уже не чувствовал, чем я являюсь и что делаю здесь. Я начал чувствовать себя чем-то полым и бесполезным. Во мне ещё оставались значительные силы, но я совершенно не представлял себе, куда я могу их применить.
Понимаешь, это вы на мосту у озер просто дурачились. Это для вас метание было лишь развлечением и баловством. Для меня же Атлетика была чем-то особенным, чем-то чрезвычайно важным. В Литерате к ней не относятся с должным почтением. Для всех вас, включая Хранителей, физическая зарядка и метание камней – это всего лишь способ размять конечности, выглядеть и чувствовать себя хорошо.
Но только я приходил к озеру каждый вечер. Как начинают трястись мои коленки, когда я только вижу это место. Как же быстро и необъяснимо сильно мою душу охватывает азарт. Когда я беру в руку камень и начинаю ощущать баланс. Стыдно сказать, ни одна литеранка бы не смогла мне подарить подобного удовольствия. А в тот момент, когда я выпускал, я будто бы летел.
И ничто не могло так очистить мои мысли и придать мне сил, как метание. А потом я начал ловить на себе косые взгляды литеранок. Будто бы насмешливые.
- Поверженный Атлант,- прошептала одна из них, думая, что я этого не услышу.
Сначала это было что-то вроде шутки. Потом я стал чувствовать это всё сильнее и сильнее. Меня не покидало ощущение, что я противен им. Со временем я и сам стал чувствовать отвращение. И к себе и ко всему происходящему вокруг. Но больше всего мне не хотелось видеть их. Возникало желание убежать и забиться куда-нибудь вглубь чащи. Мне не хотелось отвечать на их вопросы, вступать в диалог. Через каждое слово будто бы лилась желчь, к которой лучше не прикасаться.
Порой, я чувствовал себя животным, испытывающим совершенно животный страх и панику, не основанные ни на чём. Я забирался подальше и сидел наедине с собой. Я наслаждался своим одиночеством, и паника проходила. Но ненадолго…
Я не стал великим Атлетом, как ты, Эрней. Я не стал чемпионом. Теперь, я не знаю, для чего мне жить. Мне кажется, что я могу быть не нужен. У меня больше нет понимания того, чем я являюсь. Когда я рассказал Августу о смятении в своей душе, тот лишь улыбнулся мне в ответ и положил дружескую руку на плечо. Когда же я спросил его, что он обо всём этом думает, Белолицый Август пожал плечами.
- Не переживай, Гакон, мы все очень ценим тебя. Ты очень нужен Литерате!
И он крепко сжал тогда мою руку. И в душе моей в этот момент стало спокойнее. Но страх безумства не ушёл от меня полностью. Я не мог унять что-то кипящее в себе. И хоть общество не отвергало меня, я больше не мог найти себя в обществе.
Я слушал Гакона, и мне становилось жутко за него. Мне почему-то вспомнилась цитата, которую на скрижалях изваял Пакол: «Если в тебе признали своего – это ещё не значит, что ты вылечился от безумия».
И тут за спиной Гакона возникли чёрные мантии. В руках Стражей блестели золотые копья. Я дрогнул. Я понял, что пришли за ним. Сам же Гакон демонстрировал будто бы полное безразличие и пренебрежение к своей судьбе. Его чёрный взгляд под чёрными густыми бровями не отражал уже ничего. Гакон был уже полностью смирён со своей участью. Страж легко коснулся рукой его плеча. Поверженный Атлант лишь кивнул, встал и отправился вслед за стражем.
- Как долго будет длиться комиссия?- спросил я одного из Стражей.
Тот посмотрел на меня удивлённо, широко раскрыв глаза. Тут же ко мне подбегает Златокудрый Эфон.
- Не будет никакой комиссии,- говорит мне он,- Будет Судилище.
- Почему сразу Судилище?- говорю я в растерянности.
- Совет решил не затягивать с этим,- отвечает мне Эфон со слезящимися глазами,- Нашего прекрасного Гакона не раз уличили в распространении депрессивных идей и настроений, характеризующих такое заболевание как Фильтр. На него был составлен не один устный протокол его самыми близкими друзьями. Наличие заболевания неоднократно подтверждено. Я боюсь, что Гакон уже полностью потерян для нашего великого процветающего общества.
Мысли мои вновь смешались. Я только что обрёл великое счастье в священной любви к миру, и тут мою душу вновь начали терзать озлобленные сомнения. Этим голосам в моей голове словно бы нравилось находить внутри меня нерв и тянуть за него. И когда они просачиваются внутрь, уже сложно остановить это бесконечное гудение. Но главная сложность и задача тут в том, чтобы преодолеть первый приступ. Если ты преодолеваешь первый приступ нарастающей тошноты и сознательно выводишь себя из тупика, то потом не сойти с ума становится уже гораздо проще. Но если отбить или опрокинуть нежелательные мысли с ходу не получается, то потом различные видения и кошмары будут преследовать тебя на протяжении долгого времени.
Гакона вели по длинной тропе к Храму. В спину ему смотрели золотые копья. Гакон молчал. И, хмурясь, смотрел в небо. Он не знал, что будет. Мы все не знали. Никому ещё не назначали Судилище так скоро. Всё-таки выявление Фильтра у человека было сложным и трудоёмким делом. Я молча шёл за процессией. Чуть позже ко мне присоединилась и Ари. И она тоже молчала. Её рот искривился странной задумчивой улыбкой. Её глаза чуть напряжённо сощурились. Я взял Ари за руку, чтобы она не сильно переживала. Она вздохнула, будто бы ей стало несколько легче. В её глазах не было слёз, но они блестели.
Сзади за нами плёлся Белолицый Август. Он был смущён не меньше нашего. Его лицо ничего не отражало. Он смотрел куда-то вдаль, в пустоту. Мы медленно продвигались к Храму. У его подножия уже толпился заинтересованный народ. Вокруг колоннады прекрасные жрицы пели заунывную протяжную песнь. Она пронизывала воздух и вводила всех в состояние странной отчуждённости. Мы будто бы в этой песни становились частью общего целого. И даже начинали слышать дыхание и биение сердец друг друга.
Некоторые девушки уже начинали изгибаться в такт пению жриц. Юные литератцы же держались молча и чуть в стороне. Для всех падение Великого Гакона было неожиданным ранением. Сам же поверженный Атлант не демонстрировал никакого интереса к удивлению и сопереживанию товарищей. Он будто бы был уже в другом мире. Мире тьмы и безумия, который нам уже невозможно было понять.
Мы смотрели на него с ужасом. Мы смотрели на него, с ужасом понимая, что он был лучшим из нас. Никто так не любил жизнь и праздник юности, как могучий чернобровый Гакон. И теперь он сдался. Теперь он пал. И это заронило в нас какую-то трещину, о природе которой мы ещё не догадывались. И только Златокудрый Эфон со слезами на глазах тихо улыбался. Он видел какую-то глубокую гармонию в нашей боли. Он себе тихонько подпевал под нос.
Вечная песнь неслась и пронизывала нас бесконечным потоком. Её голос доносился до нас будто бы издалека… Меня окутывало какой-то странной пеленой тоски. Все мои чувства будто бы были подчинены какому-то общему дыханию. Ощущение непостижимости бытия, беспомощности накрыло меня в этот момент. Мы все понимали, что ничего нельзя уже сделать. И всё же было печально. Не грустно, а именно печально. Печаль обволакивала и не давала дышать. Что-то во мне даже просило продлить эту тяжесть.
Гакону зачитали его приговор. Я почти этого не слышал. На этом разбирательство и кончилось. Гакона столкнули в обрыв золотыми копьями. Он очутился на дне ямы. Из этой тьмы ещё никто не выбирался. Почти. А мы понемногу начинали расходиться по своим домам.
Мы до сих пор были чем-то единым. И всё ещё несмотря на ветры и бури, внутри нас сохранялась нерушимая гармония. Мы верили в то, что что нет в мире ничего, что могло бы пошатнуть красоту этого мира. В наших сердцах оставалась любовь. В наших сердцах оставался свет. Ничто не могло сбить нас с пути. Но природу этого пути мы уже не понимали…
На следующее утро я всё же писал сочинение. Сам даже не знаю, для чего писал. Мне просто нужно было писать. В порядке исключения мне всё-таки разрешили участвовать в конкурсе. Конкурсе на титул Пузыря надпись на Скрижалях. Феотула пыталась избавить меня от этого.
